Часть 1, гл. 4. Недочеловеки С. А. Грюнберг

Глава 4.


Чёрный свитер


1.


Летом во время обеденного перерыва крыша авторемонтного завода, плоская и разделённая фонарями, служила солярием. Работающие на заводе заключённые раздевались и ложились на солнце. На крышу взбирались по пожарной расшатанной лестнице. Нужно было смелостью и акробатическими способностям, чтобы взобраться наверх. Поэтому крыша была не всем доступна.
Сверху видны были станционные постройки и железнодорожные пути, тянущиеся ко всегда окутанным дымом крематориям. Утром их короткие четырёхгранные трубы выбрасывали языки пламени. К обеденному перерыву пламя вползало обратно в трубы, оставляя на пути своего отступления смрадные тучи.
Антек разделся до коротких дамских штанишек, которые он выменял у заключённого, работающего на сортировке вещей, оставшихся после сожжения их хозяев. Сощурив глаза, он повернул голову к своему соседу.
- И нас, гефтлингов , солнце греет...
Ежи ничего не ответил. Он крошил хлеб и бросал крошки птицам.
- А птица здесь тихая... даже воробьи, и те присмирели. Фью! Фью!
- У тебя много хлеба?!
- Птицу жалко... Утром прошли три состава туда... – Ежи показал по направлению к крематориям. – Я сосчитал 162 вагона. Это выходит по 54 вагона на состав. Паровозы еле тащили. Говорят, из Венгрии.
- Давеча шофёр эсэсовец, который ездил шофёром на "Студебеккере», разогнал машину, и прямо в стенку душегубки. Блин!
- Из-за жидов? – спросил Франек.
- У нас в Ченстохове жиды всю коммерцию вихтуалиями захватили. А у моего отца был склеп . Он ещё как-то тянулся, но для других христианских торговцев это было разорение. Ну и задали мы жидкам! Они такой гвалт подняли, что можно было их за Карпатами слышать! Но теперь пришёл немец и окончательно с ними расправился. Единственное хорошее, что Гитлер сделал!
- Подожди, он и с тобой окончательно расправится!
- Это чей голос?
- Голос поляка и католика. Не знаю, какая тебя муха укусила. Всё жиды да жиды...
- А ты бы хотел, чтобы им оставили каменницы, а нам улицы?
- Мне всё равно, кто в каменницах сидит. Я там всё равно жить не буду.
- У тебя нет национального сознания.
- Чего у меня нет?
- Национального сознания.
- Зато у тебя сознание есть, все карманы им напихал. С этого самого сознания всё и началось. Гитлер хочет все нации разделить, чтобы легче над нами пановать. Но получится наоборот, вот увидите. – отозвался Ежи.
- Я всё равно жида близко не подпущу!
Франк встал. перелез через фонарь и лёг по ту сторону.
- Не могу я терпеть тех, кто к жидам под одно одеяло лезет.

Смуглый парень, к которому он обратился, посмотрел на него и кивнул.
- Я их тоже не люблю. Иль зьем дэзэфер душ, они любят тёмные дела. Н-о-о жидовские девчонки – пальчики оближешь Э пюи сэ-т энтелижан. Э же прэфэр энтелижан жюиф а юн брют ариен. Да, я предпочитаю интеллигентного еврея арийской скотине. Вуаля!
Эрих. белёсый юноша с растерянной улыбкой музыканта, у которого вдруг заглох инструмент, сказал, ни на кого не глядя:
- Когда я сидел в одиночке, я в мыслях мог построить себе дом, двухэтажный, с башенками по углам и обставил его мебелью. Под карнизом, в дубе я вырезал готическими буквами надпись: «Das Haus lebt dasMenschen, darum soll ein jader danch streben, zu banen damit das Leben dauert, von Gottes glauben untermauert»
- Ты сам этот стишок сочинил? – спросил его Франек.
- Да.
- Переведи.
- Нужно знать немецкий язык.
- А ты польский знаешь?
- Тоже сравнил!
- Нельзя сравнивать?
- Нельзя.
- Почему?
- Немецкий язык – это язык строителей, польский же язык принадлежит к славянским языкам, а славяне – разрушители.
- Что ты, пискун, ноешь?! – крикнули с той стороны фонаря.
- Мне как-то снилось, - продолжал Эрих, не обращая внимания на выкрик, - что я в Китае и по-китайски говорю так, что сами китайцы удивляются... Иду я как-то по китайскому городу и вижу: из последнего дома выглядывает китаянка и улыбается мне, как кошка, когда она засыпает.
Молчание. Франек удивляется:
- Какое это имеет отношение?
- Никакого.
- К чему тогда?..
- А разве нужно, чтоб было к чему? Просто так...
Поручни пожарной лестницы задвигались. Повидимому кто-то взбирался наверх.
Над водосточным жёлобом появилась голова Рота. Рот был мастером моторосборочного цеха.
Франек приподнялся.
- От этих жидов покоя нет.
Рот, ничего не говоря, стал снимать свой комбинезон. Потом снял рубаху, обнажив торс атлета. Франек скис.
- Фью! Фью! – отозвался Ежи с той стороны фонаря.
- Смотрите, грачи! – Все притихли. действительно...
- Слышите? Отвечают!
Несмело, как солнце из-за облаков, появились на лицах улыбки. И был слышен птичий гомон... Но потом, заглушая его, всё более нарастая, раздался шум приближающегося поезда, лязг буферов, скрип колёс. Сначала мимо крыши по насыпи прополз потный паровоз. За ним, толкая друг друга, как овцы, плелись товарные вагоны. Окошечки вагонов были опутаны колючей проволокой, из-за проволоки выглядывали встревоженные лица женщин, стариков.
- На газ везут! – разнеслось по крыше.
Состав остановился. Как раз напротив группы заключённых на крыше. Из-за окошка вагона смотрели на них тёмные, с поволокой глаза. Губы еврейки шевелились, но слов нельзя было разобрать.
- Она что-то говорит... – сказал Антек.
- она спрашивает...
- Рот! Ты можешь разобрать, что она говорит?
Рот впился глазами в лицо женщины. Он тоже шевелил губами, как она, пытаясь отгадать слова
- Она... она говорит... она спрашивает... что с ними собираются делать... Куда их везут?
Он отвернулся. Под его скулами заходили желваки.
Жерар сорвался с места, подбежал к краю крыши и, сложив руки рупорм, закричал:
- Не тан фе па, ма ми! Ничего плохого с тобой не случится, красавица!
- Зачем ты её дурачишь? – спросил Антек. Жерар повернул к нему лицо. Его глаза влажно блестели.
- Я не её дурачу, дурак!
- И он продолжал:
- Пиши мне – авторемонтный завод, Жерару Лебрэну! – и он ткнул себя пальцем в грудь.
Губы женщины вновь зашевелились, она кокетливо склонила голову.
 Жерар судорожно удерживал на своём лице улыбку.
Состав тронулся, унося с собой видение молодой женщины. В ней вспыхнула вновь погасшая было надежда на спасение.
Лицо уплыло
К Жоржу и Антеку сзади подошёл Франек. Он сложил руки рупором, как прежде Жерар, и закричал вслед удалявшемуся составу:
- Сарра! Сарра-лебен! Ой, куда тебя везут! Ой, что они с тобой будут делать! Ха-ха-ха...
- Кошён! – крикнул Жерар и с размаха ударил Франека по лицу. – Саль кошён! Сволочь!



2.


На авторемонтном заводе работало до 300 заключённых. Над ними начальствовал гауптшарфюрер Зибальд, опытный автомеханик и неплохой организатор. С заключёнными он держался просто, только иногда, когда замечал, что другие эсэсовцы на него косятся, орал и угрожал поркой.
Заключёнными командовал капо Милиц, многократный убийца на воле и в заключении, приговорённый к пожизненной каторге. У него было лицо неандертальца. До того, как он был назначен капо команды авторемонтного завода, он состоял на должности капо «бункера» . Там в его обязанности входило выводить жертвы на расстрел.
- Однажды, - рассказывал он вечером после ужина, - мне пришлось выводить на расстрел одну полячку. Не стану её описывать. Вы можете мне поверить на слово, ни до, ни после я такой красавицы не видел! Вот и говорю ей: жалко, что тебя, красавицу, сейчас расстреляют! Я бы много дал, чтобы с тобой переспать. И что вы думаете? Она плюнула мне в лицо. Наверно, недопоняла меня.
- Молодец! – не удержался Ежи Енджиховский. Ежи был шрайбером команды и, хотя подчинялся Милицу, но по лагерным понятиям стоял наравне с капо.
Милиц осуждающе посмотрел на него.
- Ты первый, кто меня не понимает! Я могу здесь кого угодно уничтожить. Однако я этого не делаю. Почему? Потому что у меня добрая душа. Вот, возьми Хенека! Чего ему не хватает, что ему нужно? Костюм ему сшил первый портной лагеря: я ему буханку хлеба заплатил. Место у него в бараке верхнее, у самого окна. Вкуса лагерной пищи он не знает. Работа: я его на круглую пилу поставил, резать чурки для газогенераторов. И как он меня благодарит за мою доброту?
- Лёгок на помине! – это сказал Ежи, увидев голову Хенека за стеклянной перегородкой.
В контору вошёл Хенек. Это был молодой парень, полненький, с лицом пупсика. Он остановился у дверей и, поглядывая на свои ногти, сказал, ни к кому не обращаясь:
- Я раз и навсегда заявляю: ра-бо-тать не буду! Понятно?
- Ну, посмотрите на него! – обратился Милиц к присутствующим. – Что я говорил?
Помимо Ежи и Милица в конторе присутствовал бледный и долговязый заведующий складом запчастей – пан Трембовский, в прошлом владелец гаража а Варшаве. Он решил ради дисциплины поддержать начальство.
- Ты же подводишь капо. Хенек!
- А мне наплевать!
- Я тебя заставлю работать! – закричал Милиц, чувствуя поддержку. Хенек показал ему кукиш:
- На, выкуси!
- Видали?! – спросил Милиц и, придвигаясь к Хенеку, приказал: – скидывай барахло!
- Не дотрагивайся до меня! – истерическим голосом закричал Хенек. У него горели глаза, он скалил зубы, как разъярённый пёсик.
Милиц отступил. Он смотрел на Хенека мигая, с выражением мольбы. С Хенеком произошла какая-то перемена. губы его превратились в тесёмки, нос как-то сразу удлиннился, веки нервно задрожали.
- Хорошо, - сказал он пискляво. – Пусть будет по-твоему. Но, если что-нибудь со мной случится... ты будешь виноват! – он вытянул руку, оказывая на Милица. Потом, с всё ещё вытянутой рукой, выбежал, хлопнув дверью.
- Остановите его! – закричал Милиц и рванулся за ним вслед. – Он что-нибудь с собой сделает!
В эту компанию попал № 104231.Накануне его вызвал шрайбер барака и сообщил, сто он, Самуил Брон. приписан к команде, работающей на авторемонтном заводе.
- Ты специалист? – спросил он. № 104231 пожал плечами. Шрайбер пристально посмотрел на него. № 104231 опустил глаза.
- Завтра утром станешь в колонну авторемонтного завода.
Ночью шёл дождь. Проходы между бараками были напиханы ватой тумана. 104231-му казалось, что от этого и голоса звучали приглушённо. № 104231 отыскал команду авторемонтного завода и стал в конце её вместе с двумя другими заключёнными, как и он, новичками в колонне. Все трое были евреями.
Худощавый, быстрый в движениях и аккуратно одетый шрайбер команды, держа на отлёте записку, проверил их номера и покровительственно похлопал по спине.
- Хороший парень, – заключил один из новичков, пожилой, большого роста и сутулый.
Заиграл оркестр. Колонны двинулись к браме. Там стояло эсэсовское начальство, и дирижёр, щеголяя военной выправкой, то и дело поглядывал в его сторону. Наконец лагерфюрер поднял руку.
- Мюцен аб! – скомандовал капо головной команды.
Полосатые блины слетели с голов заключённых, показывая стриженные нулевой машинкой затылки. Руки ударили по ляжкам. По лагерю разнёсся звук, словно обрушилась глыба земли.
В течение трёх недель по прибытии в лагерь всех заключённых дрессировали: учили, как снимать шапки перед начальством, что и как отвечать на вопросы. № 104231 этой школы не проходил, в его движениях не было чёткости и прививаемого заключённым подобострастия.
Капо Милиц сбавил шаг и, поравнявшись с № 104231, прошипел:
- Дойдём до места, тебе покажу, как снимать шапку перед начальством! Я не намерен за тебя зад подставлять!
№ 104231 с трепетом ждал столкновения с неандертальцем. Усилием воли ему удалось унять предательскую дрожь. Когда-то он был убеждён, что грубую силу можно победить логическими доводами. Он видел победу разума в созданной в его воображении картине: силой уговоров он заставляет дикаря опустить занесённую над его головой палицу. Но, глядя на шагающего впереди колонны Милица, он понял всю никчёмность питаемых им надежд на победу разума над инстинктом. Но случилось так, что капо или забыл про свою угрозу, или не успел привести её в исполнение. По прибытии на обнесённую стеной территорию авторемонтного завода, четырёх новичков тотчас послали в контору. Они стали вдоль стены и уставились на остеклённую верхнюю часть перегородки, сквозь которую видны были подвешенные на цепях к потолку блоки двигателей.
Два письменных стола в конторе были составлены углом, третий стол с бронзовым письменным прибором и телефоном возвышался в стороне, как полевой алтарь. Позади него, на вмонтированных в стену стеллажах, лежали детали двигателей, дифференциалов и коробок передач. Обстановку конторы дополнял белый шкафчик с эмблемой Красного креста.
- Позови сюда Рота, - обратился Милиц к шрайберу. Енджеховский скривил рот в презрительной улыбке, но всё же ушёл выполнять приказ.
Милиц, подбоченясь, встал впереди четвёрки.
- Где вы находитесь? – спросил он.
- На заводе, ответил тот, который первым зашёл в контору и теперь стоял дальше всех от дверей.
- На каком заводе? – требовал уточнения Милиц. Но, так как никто не сумел ответить на этот вопрос, то Милицу пришлось проявить педагогическое усилие, чтобы объяснить новичкам возложенную на них высокую задачу.
- Завод, на котором вы находитесь, называется «Прага-Галле» и является авторемонтным заводом, а не синагогой, понятно?
- Отчего же не понятно?! – отозвался снова тот, который вошёл первым.
- Ты стой прямо, а не раскачивайся, как маятник, а то я воткну тебе палку в задний проход! Ты кто?
- Кто я? Ну, еврей.
- Болван! Это и так по тебе видно! Я спрашиваю, какая у тебя профессия?
- У меня профессия?.. Какая может быть у меня профессия, если я закончил гимназию, учился в университете.
- Я тебя спрашиваю, чем ты занимался на воле.
- Разным занимался.
- Торговал?
- Торговал тоже. Чем торговал?
- Я торговал с механической игрушкой. Милиц разочарованно от него отвернулся.
- У кого из вас имеется какая-нибудь специальность?
- У меня есть специальность! – сказал сосед №194231.
- Какая специальность?
- Коммивояжёр.
- Милиц с удивлением взметнул брови. Торговец механическими игрушками пояснил:
- Он хочет сказать, что продавал швейные машинки.
Лицо Милица побагровело.
- Ах ты, вошь поганая! Ты вздумал издеваться надо мной?! – он схватил несчастного за плечи и стал колотить головой об стену. Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не вошёл Рот. Милиц отпустил свою жертву и, повернувшись к Роту, сплюнул сквозь зубы.
- Поздравляю тебя, Ицик с этим пополнением!
Вынужденный считаться с Ротом, как с мастером основного цеха, неандерталец Милиц выразил своё презрительное отношение к нему, как к представителю низшей расы тем, что звал его не по имени, а местоимением «ты».
- Будете у меня работать! – сказал Рот, обращаясь к новичкам. – Того, кто ничего не умеет, я выучу.
- Выучишь! Вот этот - торговец, он в жизни не держал напильника в руке! – придавая себе вид деловой озабоченности, проговорил Милиц.
- Чем ты торговал? – спросил Рот того.
- «С механической игрушкой», - передразнивая торговца, ответил за него Милиц.
- Случалось, что механизмы портились?
- Какой товар...
- Ну и что же, ты испорченные игрушки отдавал обратно? Или сам чинил?
- Кто бы их у меня взял обрат но? Я их покупал с пятых рук... Конечно, сам чинил.
- Я тебя научу собирать коробку скоростей.
- Пожалуйста.
- Я слыхал, ты на воле занимался продажей швейных машин, обратился к избитому Милицем Рот, которому № 104231 успел шепнуть о случившемся. – Ты понимаешь, что здесь ты этим не проживёшь? Но, я думаю, что и твоя профессия тебя чему-то научила. Подыскивая клиента, ты ведь думал о том, чтобы показать товар с лучшей стороны?
- Что и говорить! – торговец вытер капающую из носа кровь.
- Ты будешь работать у автомата, на расточке цилиндров. Там нужна точность. Чтобы поршень входил в цилиндр без сучка и задоринки.
Рот, вероятно, не собирался смешить его, но тот, однако, с понимающей лукавой усмешкой на своём измазанном кровью лице, кивнул ему.
- А ты, старина? – обратился Рот к стоящему рядом с торговцем механическими игрушками пожилому сутулому заключённому.
- Я кузнец, - ответил тот, тридцать шесть лет работал кузнецом.
- Посмотрим, какой ты кузнец! – ввязался Милиц. – Если окажется, что наврвл, я тебя так подкую, что своих не узнаешь.
Все пятеро вышли. В конторе остались только № 104231 и шрайбер команды.
- Видал? спросил тот.
- Видал.
- А ты кто?
- Я? Шулер
- Ха-ха-ха! Хорошо, что капо не слышит. А то он подумал бы, что и ты над ним издеваешься! Значит... ты счастью помогал? А тебя диспетчером сюда назначили. Сознайся, ты с этим назначением смухлевал.
№ 104231 ничего не ответил.
- Но диспетчером сможешь быть?
- Надеюсь.
- Надеются одни невесты! – он прошёлся по конторе, дотронулся до бронзового письменного прибора и сказал:
- Карточки на поступающие в ремонт машины выписываются в трёх экземплярах. Один экземпляр остаётся в картотеке, другой идёт в цех, по нему выписывается наряд, третий поступает в лагерную бухгалтерию. Ты этот экземпляр перед уходом с работы будешь передавать мне. Когда машина поступает в ремонт, дефектная ведомость составляется мастером. Ты только следишь за выполнением заказа. С марками машин знаком?
- Приблизительно.
- Глубоких знаний не требуется. Здесь, - он показал на картонный ящик, - пас порта машин, они остаются в конторе, пока машина находится в ремонте. В настоящее время их около 270. У нас два гаража, но один не в счёт: в него свалены вещи сожжённых, их разбирает специальная команда... нас не касается. Иногда только люди из этой команды приходят сюда – кто перевязать палец, кто за порошком от поноса... Придётся тебе и этим делом заниматься. Ключи от аптеки...
Он не закончил фразу. В контору вошёл начальник Зибальд. Енджеховский вытянулся в струнку и молодцевато доложил:
- В конторе двое: шрайбер команды и присланный арбайтсдинстом на должность диспетчера заключённый №104231.
- Этот? – спросил Зибальд, показывая пальцем на №104231, хотя вопрос был излишним.
- Так точно!
- Дожили, сказал Зибальд, - теперь уже жидов на должность диспетчеров стали назначать!
- Думаю, что подойдёт, - посмел заметить Ежи. – Я его уже проэкзаменовал. –тебе нечего думать, думаю я!
- Слушаюсь!
- По-немецки писать умеешь? – спросил Зибальд 104231-го, который перед начальствующим напором ретировался за стол. – Дай ему карандаш и бумагу! – приказал он Ежи.
- Пиши: Чемберлен, Черчилль, Петэн, Рузвельт, Сталин...
№ 104231 с удивлением стал писать эти фамилии.
- А теперь пиши: гандикап, Марсельеза, колхозы, инфляция, уик-энд.
Он взял из рук «104231 бумагу, внимательно прочитал написанное.
- Гм... – произнёс он, – одно можно сказать точно: немецкий язык знает в совершенстве.
- Господин шеф, - отважился заметить Ежи, - он умеет делать фокусы.
- Какие фокусы?
- С картами.
- Да? Жаль, что тут нет карт.
- Их можно вот этими паспортами заменить. Не знаю тольо, получится ли, - сказал № 104231, показывая свою изуродованную руку.
Когда-то один иллюзионист выучил его нескольким фокусам, для выполнения которых не требовалось большой ловкости рук. Не прикасаясь к паспортам, он попросил Зибальда перетасовать их, вынуть любой паспорт запомнить его и положить обратно. Он принял из рук Зибальда паспорта, растянул их гармошкой, растянул их гармошкой. Один из паспортов упал на пол, №104231 поднял его. Это оказался паспорт машины МАН, выпуски 1940 года, номер мотора 151273...
- Чёрт побери! – воскликнул Зибальд.
- Зачем вы засунули паспорт трофейного «Бетфорда» в левый карман брюк? – спросил №104231 Ежи. Тот с обалдевшим видом извлёк паспорт из кармана.
- Айн таузендсас! Записать в команду, представить мне на утверждение! – распорядился Зибальд. – Но в делах – никакого мошенничества! А то 25 на задницу, и никаких. Чтоб у меня был порядок! Понятно?
И, удовлетворённый произведённым им впечатлением, Зибальд обвёл присутствующих взглядом. Почему-то он посмотрел на шкафчик с эмблемой Красного креста и потрогал его рукой.
- Самый безобидный из всех зверей, - заключил Ежи. – Научишь? – спросил он, показывая головой на паспорта машин.
- Почему нет...
Их разговор прервал шум у дверей. Дверь распахнулась, вошёл Милиц. У него был растерянный вид.
- Ну и скажу я вам! первый раз вижу еврея, который умеет работать! Да ещё как! молот у него так и танцует в руках... А этому что здесь надо? – спросил он, показывая на № 104231.
- Шеф велел зачислить на должность диспетчера.
- Диспетчер – инвалид, еврей – кузнец! Ну и дела...



3.


Так № 104231 стал диспетчером авторемонтного завода. Сначала ему казалось, что он никогда не запомнит марки машин, находящихся в ремонте. Здесь, помимо немецких, стояли трофейные машины. Запчасти подходили к одним, но не подходили к другим. Это создавало дополнительные трудности при комплектации автомобилей. 104231-му казалось, что он заблудился в джунглях.
Пан Трембовицкий несколько раз пытался заговорить 104231-ым, но безуспешно. «Новый диспетчер какой-то бирюк», - отозвался о нём завскладом.№ 104231 не знал, что, помимо пана Трембовицкого, за ним следят сотни глаз. Однажды, когда он под вечер зашёл в контору, чтобы занести в картотеку принятые за день на ремонт машины, он нашёл там богатырского сложения заключённого. Тот, прикрыв спиной дверь, спросил:
- Новый диспетчер?
- Да. А что?
- Меня Пашкой звать. Пашка электрик, будем знакомы.
№ 104231 кивнул и стал ждать, пока тот не объяснит, зачем пришёл. Но парень молчал.
- Вы зачем пришли? – спросил №104231 по-русски, заметив на куртке вошедшего русский «винкель».
- Из Москвы? – спросил тот вместо ответа.
- Почему «из Москвы»? Нет, из Львова.
- У вас чисто русская речь.
«Он меня поймал, - подумал №104231. – Этому парню палец в рот не клади!»
- Я долго жил в России. До революции, - добавил он без всякой надобности.
- И вы ещё не забыли русского языка?
- Как видите... А вы откуда?
- Из Адлера. Слыхали?
- Немецкое название. Где это?
- На Чёрном море. Есть даже такая песня, и в ней слова: «Адлер – в венке снежных вершин»... Слыхали?
- Как будто слышал. Только мелодию не запомнил.
Парень рассмеялся, показав два ряда мелких, но крепких зубов
- Да я сам эту песню придумал. А мелодию нужно ещё досочинить.
- Зачем вы так?
Парень виновато опустил голову.
- Ладно, не буду. А про песни скажу: у нас в двадцать втором бараке после работы собираются ребята. Поют. Барак молчит, прислушивается. А мы поём... Даже эсэсовцы, и те приходят послушать. Мы иногда в песню такое ввернём... Если бы понимали, нам бы влетело. Хотите, приходите песни петь.
- У меня голоса нет.
- Голос у петуха есть. Для песни душа нужна.
- А если у меня и души нет?
- Русских без души не бывает. У немецких индюков другое дело, у них душа под номерком сдана в цейхгауз
- Я же не русский...
Парень махнул рукой:
Всё равно, что русский.
- Почему так думаете?
Парень молчал. № 104231, чтобы прервать молчание (он чувствовал, что парень не зря зашёл) спросил:
- Давно здесь?
- Год и четыре месяца.
- За что?
- За побег.
- А на заводе?
- На заводе с самого начала.
- Специальность есть?
- Автобусы водил. Сочи – Сухуми. До того, как железную дорогу достроили. Потом в танковых частях служил. В плен около Ростова попал. А вы где?
- Я не пленный. Меня арестовали.
- Где?
- Во Львове.
- Я думал, немцы там всех евреев уничтожили. Вам повезло.
- Что вы хотите этим сказать?
- Не легко быть евреем?
- Своей нации не выбираешь.
- Что у вас с рукой? – без всякой связи спросил Пашка.
- Ранение.
- На фронте?
- Почему обязательно «на фронте»? бывает и в тылу.
- Рука болит?
- При плохой погоде
- Говорят, руки или ноги нет, а болит. Правда?
- Бывает... мы за чужую жизнь болеем, - сказал № 104231, приспосабливаясь, как он полагал, к речи Пашки. – Может быть потому, что эта наша жизнь когда-то нашей жизнью была.
- Если бы у меня были дети, я бы им запретил в войну играть...
Оба вдруг замолчали, почувствовав, что переступили через какую-то черту, через которую переступать, пожалуй, не следовало бы. Есть вещи, как первый любовный поцелуй, о которых не говорят, чтобы не обнаружить своей чувствительности, особенно неуместной здесь, в лагере смерти, и у людей, как они, из которых один должен скрываться, а другой делать вид, что он этого не знает. В этом была ложь, которой они одновременно оба устыдились.
- Хватит болтать пустое! – сказал Пашка. – Давай говорить напрямик!
В первое мгновение «104231был намерен всё отрицать. Возможна провокация. Если он на неё поддастся, это может погубить Яшу и других... Но, если он отстранит протянутую руку...
Он подошёл к Пашке и, почему-то закрыв глаза, сказал:
- Говори!
- Зибальд тебе говорил, что придётся поработать санитаром? – спросил Пашка.
- Ничего не сказал.
- И тебе никто не говорил, зачем тебя сюда послали?
№ 104231 отрицательно покачал головой.
- В лекарствах разбираешься? – продолжал задавать вопросы Пашка.
- Немного.
- Открой этот шкафчик! – показывая на шкафчик с эмблемой Красного креста, продолжал он.
В замке торчал ключик, который, однако, не открывал.
- Не открывает? – спросил Пашка, глядя на напрасные старания ё04231-го. – Может быть, этот подойдёт? – он вынул из кармана брюк другой ключик и протянул его № 104231.
К удивлению того, дверцы шкафчика Пашкиным ключом легко открылись. В нижней половине шкафчика был набросан перевязочный материал, стоял стерилизатор. На верхней полке выстроились рядами пузырьки с лекарствами, были сложены коробки, пробирки и таблетки. «104231 принялся рассматривать лекарства, Кивнув, он собирался закрыть шкафчик, но Пашка, положив на дверцу руку, помешал ему это сделать.
- Однако, ты не наблюдателен, товарищ!
- А что?
- Смотри! – Пашка, опустившись на корточки, движением руки сгрёб в сторону пакеты с ватой и бинтами. Дно шкафчика оказалось значительно выше уровня пола. – Видишь? – и Пашка поставил свою ручищу ребром на пол. Он указал на Щель между боковой стенкой шкафчика и доской полки, засунул пальцы в эту щель и сдвинул полку с места. Под полкой оказалось углубление, из которого Пашка извлёк фанерный ящик. «Инсулин в ампулах» прочёл № 1044231 на крышке.
- Хорошее лекарство? – с усмешкой спросил Пашка.
- Кто в лагере смерти лечит диабетиков? № 104231 взял ящик в руки, но тотчас опустил его. Ящик весил добрых пять килограммов.
- Осторожно! – предупредил Пашка. – А то разобьёшь ампулы, они, может, для чего и пригодятся.
№ 104231 осторожно приподнял крышку ящика и от удивления чуть его не уронил. Ящик был полон золотых монет, украшений, обручальных колец.
- Золото? – спросил он, хотя вопрос был совершенно лишним.
- Точно.
- Это же целое состояние!
- Как видишь.
- Откуда всё это?
Пашка смочил слюной указательный палец и показал вверх.
- Ты заходил во второй гараж?
- Это запрещено. Капо всем объявил.
- Мхм... А ты делаешь только то, что разрешено?
- Ну, как сказать... не всегда.
- Не всегда... И то хорошо! Заглянул бы во второй гараж и увидел бы детские коляски, куклы, коробки с духами, с дамскими чулками – всё, что осталось от тех, кто в камин ушёл... И в этой куче вещей, которые когда-то вызывали радость, которыми щеголяли, копошатся, как черви, сортирует это добро бригада евреев же, ты их видел при выходе из лагеря и при возвращении в лагерь. Один парнишка из этой бригады нашёл вещи своей сестры...
- С ума сошёл?
- От таких вещей здесь с ума не сходят. Привыкли.
- Нет, нельзя привыкнуть! - № 104231 выкрикнул это, совершенно забыв о том, что его удивило: Пашка говорит не на том языке, который он ему приписывал. Пашка говорит так же, как
он сам. Пашка между тем продолжал:
- Для них золото, что песок. Что им с золотом делать? Они его обменивают на хлеб маргарин, мармелад. У нас уборная общая. Да и сюда заходят на перевязку, лекарство принять. Это будет твоя обязанность: лечить и, при случае, может быть удастся что-нибудь выменять. Скажешь мне, мы достанем. Только без обмана... Ты не обижайся, что я так... мало ли что... Золото может и жизнь снасти, а тут оно без толку пропадает. Ну и обмануть человека может... засосать, как болото. А вот эсэсовцы на золото падки. Себя, Гитлера за золото продадут. И чем дальше, тем больше. Мы этим пользуемся... Ты будешь у нас вроде кассира. Согласен?
- А если золото найдут?
- Нужно сделать так, чтобы не нашли.
- Так почему его тут хранить?
- В мастерских и в гараже обыски устраивают. Здесь не додумаются. Хозяин здесь Зибальд. А он сам в пай входит... Слушай! Тебя никто не неволит. Если чувствуешь, что слаб, что можешь заломаться, откажись. Тебе никто слова не скажет. Но если решил, что с нами, так до конца! Ну, как?
№104231 посмотрел Пашке в глаза и кивнул.



4.


Пашка не сказал одного: с предателями жестоко расправлялись. Их находили задушенными у уборных, именно ними с ними происходили несчастные случаи на производстве, они гибли в бараках или застреленные «при попытке к бегству».
После вечерней поверки № 104231 отправился к Яше. Яша готовил какие-то списки и выслушал 104231-го, не отрываясь от работы.
- Одно ясно, - сказал № 104231, - Пашку предупредили. Кто бы мог это сделать?
- Кто? Кто? – передразнил его Яша. – Лагерь – не спальный вагон, кто взял билет, тот и едет. Проводник может своих пассажиров и не знать. А мы обязаны знать, кто с нами путешествует.
- Выходит... я уже давно об этом думал... здесь существует организация.
- Много будешь знать, скоро состаришься.
- Когда я здесь лежал, ты говорил со мной иначе
- Милый внучек, я не твоя бабушка! – его рот широко растянулся. Он ткнул № 104231 пальцем в плечо.
- Иди. Что ты думаешь или знаешь, оставь при себе... до поры. До времени.
В кармане Яши бежал вызов к окошку № 3. У этого окошка назначали меру наказания «без заключения в бункер».
Когда №104231 вернулся в свой барак, его подозвал шрайбер.
- Иди к старосте, он тебе что-то скажет.
№ 104231 с опаской постучал у дверей «кабинки» старосты. Как правило, старосты были прислужниками эсэсовского начальства и действовали по его указке. № 104231 знал об этом.
Староста барака «Гётц – железная рука» , как его прозвали заключённые, был одним из старожилов лагеря. Про него говорили, будто он был замешан в каком-то заговоре и за это попал в лагерь. Никто не мог про него сказать, что он кого-нибудь зря обидел. Заключённые его уважали за незаурядную силу -–он мог пальцами левой руки раздробить древко метлы – и за то, что Гётц этой силой никогда не злоупотреблял. Эсэсовское начальство ценило его за образцовую дисциплину, которую он смог установить в своём бараке.
Когда № 104231 вошёл, староста барака сидел за столом и ужинал. На деревянном подносе перед ним лежали четвертушки хлеба с аккуратно нарезанными порциями маргарина и конской колбасы – дневного пайка заключённых. У каждой порции лежала карточка с номером заключённого, который по той или иной причине её не получил. Шрайбер барака слыл педантом, и Гётц про него говорил, что он ему вполне заменяет потерянную правую руку.
- Мне говорили, сказал Гётц вошедшему, что ты знаешь все языки, во всяком случае, наиболее употребляемые. С украинцами, поляками и русскими я, как кастрированный баран. Что они блеют, я не понимаю. Ты будешь у меня переводчиком, согласен?
- Заключённым не положено возражать.
- А я кто? Не заключённый? Но ты, мальчик, что-то не то... врёшь! Я видел, как ты в день прибытия дрался из-за чёрного свитера, когда у тебя его отбирали.
№ 104231 опешил. Если Гётц узнал в нём цуганга Якова Берзелина, то это для него могло дурно кончиться. Он не знал, что сказать.
- Стоило драться, - спросил Гётц.
- Да.
- Рассказывай.
- Свитер подарила мне в тюрьме одна женщина, которую потом казнили... Это было зимой 1942 года, а зима была холодная. В тюрьме топили плохо, а когда водили на прогулку по четвергам, я замерзал. Женщина увидела меня из окна своей камеры... она писала мне в записке, которую я получил вместе со свитером по почте... - № 104231 изобразил жестом спускаемую вниз верёвку. Удивительное дело! Гётц понял этот жест.
- Алекс?
- Да.
- Имя этой женщины?
- Марта Зейлер.
- Марта Зейлер? – воскликнул Гётц, притягивая № 104231 за рукав к себе. – Ты знаешь Марту Зейлер?
- Я её не знаю, не видел ни разу. Но я знаю, что она – казнённая осенью 1942 года коммунистка. Она связала мне свитер уже будучи приговорённой к смерти. Нацисты ждали только, чтобы она разрешилась от бремени. Когда она прислала мне свитер, шёл седьмой месяц её беременности.
Гётц молчал. Он смотрел в одну точку. Глаза его увлажнились.
Марта Зейлер ваша знакомая, староста? спросил №104231.
Гётц ничего не ответил.
- За свитер я бы дрался до смерти! – сказал он немного спустя.
- Они были сильнее меня, - пытался оправдаться № 104231. –Двое дюжих капо.
- Драка ещё не закончена. Драка продолжается! – сказал Гётц и сжал руку 104231-му повыше локтя с такой силой, что тот вскрикнул от боли.
- Бери хлеб! – сказал староста, показывая глазами на поднос с нарезанными порциями хлеба.
- Но ведь хлеб предназначен для других! – возразил № 104231
Гётц усмехнулся:
- Карточки с номерами лежат здесь для отвода глаз... Голодных ведь много, надо им как-то помочь. Приходи по вечерам, а то мусульманином стал, Жак.
-Вы знаете?!
- Знаю!
- Как?
- Это не твоё дело, товарищ.
- Я не...
- Молчи. В следующий раз расскажешь.
И № 1ё04231 через день рассказал старосте барака историю Якова Берзелина. Он рассказал, как его спасли от расстрела и привезли в Берлин в тюрьму для привилегированных на Принц Альбрехтштрассе, как ему предложили выступить по радио с обращением к русской творческой интеллигенции, как он отказался и был за отказ переведён в тюрьму Алекс, где содержались те, с которыми нацисты намерены были расправиться, как, отчаявшись увидеть солнце и зелень, он доверился соседу по камере, которого должны были выпустить, с тем, чтобы тот известил шведское посольство, представлявшее интересы СССР в Германии во время войны, о том, что его. Берзелина, держат тут в застенке. О том, как соседа действительно освободили через несколько дней, а его, Жака, вызвали к «отцу дома» - хаузфатеру и в течение часа избивали, требуя, чтобы он сказал, как связался с волей. И как за нарушение тюремного режима его направили сюда, в штрафлягер .
Днём Жак превращался в № 104231, а по вечерам становился прежним Жаком Берзелиным. Он говорил Гётцу об искусстве, как оно важно для людей. Гётц отвечал, что искусство важно не само по себе, а благодаря той роли, которую оно играет в жизни общества. В настоящее время самое важное – борьба с фашизмом, если фашизм победит, то для искусства места не останется. Гётц говорил о том, какое духовное опустошение вызвал нацизм в Германии. «Можно натренировать идиота, чтобы он стал рекордсменом по толканию ядра, но нельзя его натренировать, чтобы он стал поэтом. Тут у наци получилась осечка. Люди искусства должны занять своё место в борьбе». Он был далёк от искусства. Сын рабочего, он сам стал рабочим. Работал на заводе Сименс-Шукерт в Берлине. В 22 года вступил в коммунистическую партию. К приходу к власти нацистов ему было 34 года. Он ушёл от семьи в подполье. В течение трёх лет ему удавалось избегать ареста. Арестовали его при распространении воззвания компартии, напечатанного в одном из проспектов «Крафт дурьх Фройде» , рекламирующих путешествие в Норвегию. Гестапо не знало, кто он, а то бы ему не избежать смертной казни. Вместо этого он под вымышленным именем оказался в концлагере. Его назначили на административную должность старосты барака, считаясь с приобретённым им авторитетом среди заключённых, и с тем, что его правая рука была ампутирована по локоть (во время пытки в тюрьме ему раздробили все пальцы). Поэтому он, несмотря на свою физическую силу, не был способен к физическому труду.
Он пользовался малейшей возможностью, чтобы отстаивать жизнь и «права» заключённых. Он знал, как никто, механику лагерной жизни, слабости эсэсовских начальников и умел ими пользоваться. Зато в доверенном ему «хозяйстве» царили чистота и порядок, как ни в одном другом.
Как-то незаметно близость со старостой изменила положение номера 104231. Он не только стал лучше питаться, с нижней койки его перевели на верхнюю, рядом с молодым мастером Аароном Ротом, его замызганную одежду заменили опрятной формой первого срока. Художник барака нарисовал ему изящный номер и сделал красножёлтую звезду, которую Жак пришил под нагрудным карманом своей полосатой куртки. Он приобрёл ложку из нержавеющей стали и заменил свою металлическую миску фаянсовой. Признаки принадлежности к лагерной аристократии сказались и на его движениях: исчезли суетливость и неуверенность загнанного животного. И, удивительное дело, его перестали пихать, кричать на него, ему стали даже уступать дорогу и очередь у умывальника
По вечерам он в кабинке Гётца окунался в тёплую ванну разговоров на излюбленные темы. Он мог рассуждать о чём угодно, «Железная рука» его не прерывал. Иногда он вставлял своё, всегда уместное, слово, делал замечание, возвращая Жака к действительности.
- Герой, - твердил Жак, - был до сих пор олицетворением классового идеала, а героизм в целом осуществлением классовой мечты, даже ценой гибели героя. В сущности, герой всегда был жертвой, приносимой на алтарь классовых устремлений. Каким будет герой, когда осуществится мечта пролетариата о бесклассовом обществе? Герой умер бы, если бы прекратилась мечта, он умер бы так же, как общество, которое перестало бы мечтать. Но так как этого случиться не может, потому что жизнь будет продолжаться и за чертой деления на классы, то герой останется, только из объекта классовой мечты он превратится в субъекта внеклассовых мечтаний, то есть станет действующим мечтателем.
Может быть, Жак говорил менее складно, чем записано здесь, но смысл его рассуждений был именно таким.
- Сейчас герой тот, кто больше убивает. Будущий герой будет не уничтожать, а творить.
На это Гётц отвечал:
- Не уничтожая сегодня фашизм, мы не сможем создавать. Мы должны быть злыми сегодня, чтобы завтра быть добрыми... Я часто думаю над тем, каким в действительности будет коммунизм. Из царства необходимости мы перейдём в царство свободы? Но как будет выглядеть эта свобода? Человек человеку волк... для волка свобода – рвать на куски другого. Нельзя предположить, что при коммунизме волки исчезнут. Но люди ведь вывели породу служебных собак из волков...
Жак не слушал того, что говорил Гётц, он думал о своём. Вечера, проведённые с Гётцем, давали ему возможность высказываться. Но он ещё не научился вслушиваться в чужие мысли.
«Почему мы отделяем себя от жизни? – думал он. - Все мы, художники, поэты, артисты остаёмся по существу зрителями, с той только разницей, что кое-кто из нас сидит в партере, другие сидят в ложе, третьи на галёрке. Мы отделяем себя от жизни видимым или невидимым бартером. Должно народиться новое искусство, которым художник участвует в жизни, тогда произведение сольётся с бытом. Это приведёт к дилетантизму? Но ведь деревья растут корнями вниз!»



5.


Невероятно! – скажут иные. – Чтобы в лагере смерти люди размышляли об искусстве, о героизме, о коммунизме? Невероятно, но так было. Люди углублялись в лес мыслей, чтобы, надышавшись выделяемым ими кислородом, сохранить способность к действию. Только мысль способна создать атмосферу, необходимую для действия. Действие без мысли задохнётся, но ошибается тот, кто считает, что сама мысль уже есть действие.
... В обеденный перерыв к № 104231 в контору вошёл косой еврей. Рука его была перевязана тряпкой. Прикрыв за собой дверь, он спросил: – «Можно?»
« 104231 отодвинул миску супа, который черпал ложкой, подставив под неё кусок хлеба, чтобы ни одна капля варева не пропала.
- Что такое? –С рукой у меня... –Покажите!
Посетитель медленно развязал руку и протянул её зажатой в кулак. Он на секунду-другую разжал пальцы: на его грязной ладони блеснул массивный перстень.
- Что это?
Еврей снова разжал пальцы. При ближайшем рассмотрении перстень оказался изображением двух соединённых в ритуальном благословении рук, пальцы которых держали красный камень в виде падающей капли крови.
- Вы принесли продать?
- Можно и продать.
- Что вы хотите за эту вещь?
- Вещь – это мне нравится! Посмотрите получше... Вы видите, что это за «вещь»?
- Перстень.
- Перстень... но какой перстень?
- Повидимому, золотой, с рубином, старинной работы.
- Этот перстень вам ничего не говорит?
№ 104231 пожал плечами. Еврей ещё больше скосил свои и без того косящие глаза.
- Так я вам скажу, что это такое: это перстень царя Давида.
- Прямо-таки...
- Можете мне поверить. Я антиквар. Имеется перстень царя Давида и имеется перстень царя Соломона. Царь Соломон спросил у мудреца: «Можешь ли ты подарить такой предмет, который бы утешил меня в горе и умерил мою радость, когда она чрезмерна?» – И мудрец подарил царю Соломону перстень, на котором с внутренней стороны была надпись «Вегам за завоир», что значит, если вы не знаете – «И это тоже пройдёт»... Я этот перстень Соломона ношу с собой вот где... – и он постучал себя по лбу. – И это помогает мне переносить все эти дела... Но это перстень царя Давида, Я не говорю, что это именно тот перстень, который царь Давид подарил своему верному слуге и военачальнику Урии Хеттеянину. Но это один из тех перстней, которые говорят о вероломстве героя-царя Давида, отца Соломона. А посему это так, я сейчас вам расскажу. У Урии была жена-красавица Вирсавия. И должно было так случиться, что царь Давид воспылал к ней страстью и возжелал её как наложницу. И чтобы это дело устроить и остаться «с красивым лицом», он послал Урию Хаттенянина на стены града филистимлян, где до него уже пали храбрейшие. И Урия пошёл на стены града филистимлян и был убит, а царь Давид овладел его вдовой. И Вирсавия понесла от него и родила сына Соломона. А когда разнёсся слух о том, как всё это произошло, и некоторые стали корить царя за хитрость и вероломство, то первосвященник вышел на площадь перед царским дворцом и заявил, что, если царь и герой совершает подлость, так это на подлость, а государственная мудрость, и никто винить его в ней не имеет права..
- Что вы говорите?! – с возмущением воскликнул № 104231. – Подлость остаётся подлостью, кто бы её ни совершил, а подлец не может быть героем.
- Это не я сказал, это говорил первосвященник из фарисеев. И не я, а жрецы пишут историю. Но я удивляюсь: разве вы эту историю в первый раз слышите?
- Я её никогда раньше не слыхал.
- И перстень этот видите в первый раз?
- Я его никогда раньше не видел.
- Тогда вы не еврей Брон из Львова, а некто другой.
- Как это? – не вполне уверенный в себе, возразил № 104231. – Вы мне будете говорить!
- Это вы мне будете говорить! Перстень царя Давида – семейный перстень Бронов, а сами Броны из рода царя Давида. Поэтому, услышав вашу фамилию, я подумал, что будете иметь к нему интерес. Скажите, вы знаете вашу родословную?
- Мою родословную?
- Ну да. Каким образом Броны появились здесь, на Востоке?
- Нет, не знаю.
- Ведь первый Брон, который появился в этих краях, был интендант царя Наполеона – Исаак Брон из города Нанси во Франции. А как случилось, что он остался здесь и положил начало роду Бронов в Польше, то это было так: Исааку Брону нужен был фураж для конницы Мюрата, а самым большим торговцем фуражом и хлебом был в то время в этих краях реб Бер Зеель из города Гродно.
- Как вы сказали?
- Не кричите так, нас могут услышать. А если хотите знать конец этой истории, то молчите... Так этот самый Исаак Брон пошёл к Бер Зеелю и при этом познакомился с дочерью Бер Зееля, и та ему так понравилась, что я не могу сказать... А вечером в офицерском собрании вышел спор. Кто-то из офицеров стал утверждать, что всех евреек можно купить за деньги. И Исаак Брон обозвал его лжецом. Был между ними крупный разговор, и Исаак Брон вызвал того офицера на дуэль. И тот офицер утром через день всадил Исааку Брону пулю в плечо, и это, возможно, спасло ему жизнь, потому что почти вся армия Наполеона полегла в России, а Исаак Брон остался в Гродно и с помощью искусных еврейских врачей и нежных ручек дочери Бер Зееля поправился, женился на ней и имел кучу детей... Ну, так вы хотите иметь этот перстень? Вот голова! Я не сказал, что этот перстень царя Давида Исаак Брон унаследовал от своего отца, а тот по прямой линии от кораблестроителя Исаака Брона из Кадикса в Испании, чьи корабли сам Магеллан хвалил. Но это уже другая история.
№ 104231 с недоумением, смешанным с каким-то суеверным чувством, глядел на косого еврея.
- Я уже спрашивал, что вы за него хотите?
- Если вы спрашивали, то я извиняюсь! Я голодный человек. Я хочу за перстень две буханки хлеба, немного маргарина, ну, скажем косточку, сыру кило... я не требую швейцарского, ну и супу, каждый день по миске в течение трёх недель.
- А если вам выплачивать по частям?
- Так суп вы и так будете выплачивать по частям, а остальное мне нужно сразу, потому что у меня какая гарантия, что вас не выпишут на газ раньше, чем вы выплатите мне свой долг.
- Ведь и вас могут уничтожить раньше, чем вы сумеете получить сполна.
- Это будет ваше счастье...
- Знаете что? Для того, чтобы риск был обоюдный, вы мне вручите этот перстень тогда, когда я полностью расплачусь с вами.
- Нет, перстень я оставлю вам. Риск есть риск! Ладно! Риск есть риск, но только задаточек!
№ 104231 вынул из ящика стола пачку сухарей. Глаза косого еврея разгорелись. Он взвесил пачку в руке.
- Вы можете не взвешивать. На пачке написано – 500 грамм. Сдобные сухари, какие к чаю подают. Что вы на это скажете?
- Мне деликатесы не нужны.
- Зачтём эту пачку за полбуханки хлеба.
- Но ведь буханка весит 1200 грамм.
- А что вы хотите, чтобы она весила пуд?
Вечером того же дня Гетц позвал Жака. Он извлёк из-под матраца чёрный свитер с зелёными обшлагами и воротником и, не раъясняя, как его достал, вручил Жаку.
- Тебе он на вырост...