При немцах... Коза... Пытаюсь учиться... 32

Мама рассказала бабушке и Леле подробно о нашей поездке в аул. Особенно заинтересовал всех вопрос о козе. Ведь это – ежедневно молоко! Коза нас прокормит! Однако бабушка сказала, – «Не связывайтесь с козой! Ничего в козах не понимаете! Вы до этого видели ее хоть раз на картинке? Молоко само не появится! Чем кормить будете? Надо же за ней присматривать, ухаживать!» Но маму это не испугало. Она заявила, - «Надо найти человека, понимающего в козах и посоветоваться с ним!»

По соседству жил дед, который иногда заходил к маме как к доктору, посоветоваться о своих хворях. И на ее вопрос о козах, он заявил, что раньше имел коз, что держать их – не сложно, он все сам расскажет и поможет. А сначала узнает – где бы в Краснодаре купить козу.

И вот, примерно через неделю, дед пришел и сообщил, что есть коза, которую хозяин хочет продать. Мама обрадовалась и попросила деда купить козу и привести ее к нам. Для покупки она собрала все деньги, которые смогла собрать. Но дед заявил, что сначала нужно купить корм для козы – сено.

И вот нам во двор привезли целый воз сена. Мы все с мамой его перетаскивали в сарай целый день. В конце дня пришел дед. Он вел на веревке большущую рогатую козу, которая изо всех сил упиралась и не хотела идти. «Вот вам Катька!» - заявил дед. Козу тут же привязали к дереву, и она, став на задние ноги, стала объедать листья и нижние ветки.

Бабушка сказала, что коза испортит нам фруктовые деревья и огород во дворе. И меня отправили на пустырь в центре квартала, где было много кустов, травы, деревьев. Ко мне тут же присоединилось несколько мальчишек из соседних дворов. Мы вместе водили Катьку, которую еле удерживали на веревке.
Несколько дней мы пасли Катьку с утра до вечера. Аппетит у нее был очень сильный, она все ела и ела - траву, листья, ветки кустов и деревьев. Мне надоело целый день бороться с усилиями Катьки убежать.

Но вот к бабушке пришла знакомая старушка, которая увидела козу и страшно удивилась: «Этой козе уже наверно стукнуло сто лет! Она уже несколько лет как перестала доиться! Откуда она у вас?» Мама рассказала историю с дедом, козой, сеном. Старушка сказала: «Немедленно отдайте козу деду! Он вас просто одурачил! Никакого молока не будет!»

Мы тут же отвели козу деду, который смущенно ее взял и обещал вернуть деньги. «А что делать с сеном?» - спросила мама деда. «Сено мне деть некуда!» - заявил дед. Но мы были и так рады, что избавились от Катьки.
А деда с тех пор стали звать «Козлиный дядька».

Бабушка чувствовала себя лучше. Она посадила во дворе огород, что-то выращивала. Я набирал воду из соседского колодца для поливки огорода – по сто небольших ведер в день, перетаскивал их через низенький заборчик в наш двор, и носил бабушке. Она поливала лук, бураки, морковку. Этим мы жили, кое-как питались. Свободное время я проводил, сидя на ветках огромной шелковицы и ел крупные сладкие темные ягоды. Это мне был завтрак, обед и ужин. Была также вкуснейшая красная слива, какой я больше никогда и нигде не видел, и вишни.

Мы жили почти впроголодь – не было хлеба, мяса, молока, масла и многого другого. Не имели средств для своего существования. Мама ходила куда-то и меняла оставшуюся еще одежду на кукурузное зерно. Потом она брала сумочку с зерном и вместе со мной шла к знакомым, у которых была металлическая машинка – крупорушка, с помощью которой мололи зерно. Получалась кукурузная крупа, из которой варили кашу. За пользование крупорушкой с нас брали плату той же кукурузой - мы отдавали одну десятую часть получившейся крупы.

В комнате сидело несколько человек, ожидая своей очереди молоть кукурузу. Когда подходила наша очередь, я брался за ручку крупорушки, крутил ее и молол зерно. А мама насыпала в воронку сверху зерно и собирала получающуюся крупу в мешочек. Закончив работу, довольные мы затем отправлялись домой – варить кукурузную кашу.
Все школы были закрыты. Но я каждый день занимался с Еленой Федоровной. Она давала задание складывать, вычитать цифры, решать задачи. Потом диктовала мне текст, проверяла ошибки. Просила написать изложение. Это мы делали, днем, пока было светло

Вечером, когда смеркалось, мы ставили во дворе старый бабушкин самовар, бросали в его трубу щепки, веточки дерева, разжигали. Валил дым. Самовар закипал, и мы пили «чай» – горячую воду без сахара. Хорошо, если была кукурузная крупа, и бабушке удавалось спечь пышку из нее на сковородке (в виде тонкого блина). Тогда она давала каждому кусочек пышки к «чаю». Мне пышка казалась невероятно вкусной, хотя ее пекли без масла и соли, которых не было.
 
По вечерам, когда становилось темно, Леля мне очень интересно рассказывала о событиях из истории, по географии, ботанике и так далее, отвечала на мои вопросы. Она просила потом меня пересказать то, что я слышал от нее сегодня, вчера и раньше. Книжек, учебников не было.

Мама все старалась узнать, не будут ли открывать школы для детей? И вот в один из дней, соседка сказала, что один художник собирается открыть художественную школу. Мама сказала, что если нет общеобразовательных школ, то мне надо идти учиться в художественную. Ведь учиться надо? Надо получить хоть какое-нибудь образование. Я был с ней согласен.

Мама определила меня в художественную школу, которую открыл некий Шабо, который был и директором школы, и единственным ее преподавателем. За обучение он брал небольшую плату, и мама выкроила из нашего нищенского семейного бюджета эти деньги.

Школа располагалась на улице Красной, на втором этаже здания, в котором после изгнания немцев открыли магазин «Военная книга». Человек 40 ребят собирались туда каждый день. В большую комнату приходил Шабо –старый мужчина среднего роста, прихрамывающий, с длинными седыми волосами. Мы считали, что он настоящий художник, так как за несколько секунд несколькими штрихами и линиями он на черной доске мелом изображал все то, что мы должны были рисовать целый урок или даже несколько уроков. Где-то раздобыли грифельные доски, на которых можно было рисовать мелом, так как бумаги не было.
 
В художественную школу я ходил каждый день, по улице Горького. Носил с собой в сумке грифельную доску, мел, лист бумаги, карандаш. Сначала мы рисовали мелом на грифельной доске, а потом, когда рисунок получался хорошо – на бумаге, которую было почти невозможно найти, купить. Да и не было денег для покупок. В школу мне дед - сосед сделал планшет из куска фанеры. На него я прикалывал бумагу и рисовал с натуры разные предметы, натюрморты, кувшины, потом гипсовые бюсты - то, что нам ставил учитель. Он учил нас создавать объемное изображение, рисовать человека. Занятия были очень интересные, и я был горд, что учусь в школе, хоть и художественной.

Ходить в школу было страшно. На улицах было много немцев. Я старался как-нибудь обойти их или быстро пройти мимо. На улице Красной было полно немцев, которые ходили и прогуливались военной походкой, вытянувшись, в наглаженных мундирах, начищенных блестящих сапогах.
Много мальчишек бегало с деревянными ящичками в виде подставки для ноги, в которые были сложены щетки, сапожная вакса и кричали: «Штифель путцен!» (чищу обувь). Иногда кто-то из немцев останавливал мальчишку окриком, и тот чистил ему сапоги, а потом бросал мальчишке мелкую алюминиевую монету в 1 или 5 пфеннингов в виде платы. Другого занятия для русских детей не было.

Я все думал, что ни за что никогда не стану чистить сапоги фашистам. Мама считала так тоже. И мне повезло – никогда я не чистил сапоги оккупантам. Занятия в школе продолжались месяца два. Мы умели рисовать предметы, натюрморты, начали рисовать натурщика. Потом внезапно занятия в школе прекратились. Шабо арестовали. Школу закрыли. Мои походы на улицу Красную прекратились, да и к лучшему - большое счастье было, что не попал в немецкую облаву. И я продолжал занятия с Еленой Федоровной. Кто-то сказал, что Шабо расстреляли фашисты. Этим закончилась эта художественная школа.
 
Мама узнала от соседей, что немцы вывесили объявление о том, что собираются открыть школу для детей, знающих немецкий язык. Она решила, что я все-таки знаю немного немецкий язык, и может быть, удастся определить меня в школу. Она взяла мои документы, понесла организаторам этой школы, пытаясь устроить меня учиться.

Через несколько дней нас пригласили на беседу. Высокий дядька среднего возраста, плотный, толстоватый в гражданском костюме повел разговор сразу на немецком языке, задавал мне вопросы, на которые я пытался отвечать. Спрашивал – где мой отец? Я отвечал, как мне и сказала заранее мама – что он с нами не живет еще с довоенных времен, что я его никогда не видел. Дядька сказал, что занятия начнутся в сентябре следующего года. Будет проведен экзамен, конкурс и возьмут только тех, кто умеет хорошо говорить по-немецки - занятия будут проводиться на немецком языке. Мне очень не хотелось идти в ту школу, но мама нашла за небольшую плату (она продала что-то из своей одежды) учителя немецкого языка. Ведь без знания этого языка в школу не возьмут.
Это была переводчица, которая работала в городской Думе, спокойная женщина небольшого роста среднего возраста. Она жила на улице Длинной, возле Ильинской церкви в маленьком домике с крылечком, который сохранился и сейчас. Но где та учительница?
 
Придя к учительнице в первый раз, я увидел, что она занята, и ожидал, пока она пожарит пирожки с картошкой, начнет со мной заниматься. Невольно я произнес тихо по-немецки: «Ich will essen» (я хочу кушать) – первая фраза, которая пришла в голову. Моя преподавательница смутилась, засуетилась и стала предлагать мне пирожок. Я тоже смутился, так как вовсе не думал просить пирожок, но все же пришлось его съесть. Позанимался я с переводчицей несколько раз. Потом она была все занята, и занятия прекратились. В ту немецкую школу я так и не попал – и был этому несказанно рад. Немцев выгнали из Краснодара раньше, чем они собрались открыть немецкую школу. Потом сказали, что никакой школы не собирались открывать, а фашисты хотели брать кровь у детей для переливания раненым фашистам.

В городе устраивали облавы, хватали на улице всех подряд и увозили куда-то. Объявили, чтобы в определенный день и час собрались все евреи. И вот в назначенное время они пришли. Их всех куда-то угнали - в том числе преподавателя музыки Волик, учителей и других известных в городе людей.
 
Потом, когда вернулась Красная Армия, выяснилось, что всех этих людей расстреляли и убили в душегубках и сбросили в ров в городском парке (Роще), - более 8500 человек. Потом ров обнаружили, проводилось расследование, люди приходили и опознавали своих родственников, соседей, погибших в этом рву. Позднее на этом месте был создан Мемориал в память о погибших.
 
Как-то я набрался смелости и пошел вместе с соседом мальчиком Игорем окраинными улицами в Краевую больницу, в которой работала моя мама. Во дворе больницы было много немецких грузовиков, бронетранспортеров, тут же немцы играли на губных гармошках, брились, ели, громко хохотали, окликали прохожих русских: «Рус, ком хэр! – (русский, иди сюда) и предлагали принести им воды, помыть им машину, нарубить дров. За это могли дать что-нибудь из еды – кусок хлеба, консервы. Мы пришли к маме, и она была в шоке – строго запретила ходить по городу, а сидеть дома.
 
Ночами летали советские самолеты, бросали бомбы. Разбомбили здание которое находилось рядом с немецким штабом. В нем сейчас магазин «Детский мир». Была ночная бомбежка Краснодара, целились в железнодорожную станцию, вокзал. Было сброшено много бомб. Часть бомб упала вдоль улицы Седина и попала в жилые дома, в мединститут. Погибло много жителей, в том числе жена моего дяди - Андрея. Морг в Краевой больнице был заполнен погибшими жителями.

Наступила зима. Снег, морозы. Холодно. Одеть на себя было нечего - ни обуви, ни пальто, ни теплых брюк, ни куртки. Пришлось сидеть все время в бабушкиной хате, и лишь иногда выскакивать во двор, или к соседу Игорю. Посмотреть, как он рисует картины маслом. Он показывал мне, как рисует, а я рассказывал ему то, что услышал от художника Шабо. Дочитывал книги из сундука соседки. Больше было делать нечего. Мы не знали, что творится в мире - ни газет, ни радио. Новости передавали друг другу – чаще на базаре. Как тогда говорили – «радио ОБС» что означало «Одна баба сказала»! Люди говорили, что скоро немцев прогонят. Что их бьет на фронте наша армия, а в тылу уничтожают партизаны. Все ждали весны… Ждали лучшего… Когда же город освободят наши?!