10x10

 *
Я не спеша качусь на моем старом «Урале» по старой пыльной дороге. Дачи, дачи, дачи, Москва далеко, несколько десятков километров отделяет меня от шумных и бурлящих улиц, уютных арбатских двориков и прохладных бульваров. Немного проржавленный звонок на руле хрипловато позванивает на каждой кочке. Слева покосившийся забор, обвитый плющом с большими розовыми цветами, справа канава, из которой неприветливо торчат головы крапивы и полыни. Жара. Далеко впереди я вижу Сашку, который яростно крутит педали своего «Школьника», я вижу как блестят его катафоты, в дрожащей от зноя дымке. Над нами бездонное голубое небо, в воздухе тяжело от парящих июльских ароматов. На руле болтается бидон, за моей спиной две телескопических удочки с красивыми самодельными поплавками, рюкзак с обедом (треугольный пакет молока, бутерброды с колбасой, банка бычков в томатном соусе, и две пластинки апельсиновой жвачки с Незнайкой на обвертке), радиоприемник «Турист», громоздкий фотоаппарат «Киев-4», консервная банка с червями, аптечка, в которой у меня лежали запасные крючки, нарубленные пластинки свинца для грузил, несколько мотков разной лески, и, конечно же, набор стандартных неуклюжих пластмассовых поплавков. В аптечке давно не водились ни зеленка, ни бинты, ни какие-то лекарства, зато всегда в наличии пара широких роликов с пленкой. Что ж, наверное, я безответственный папаша, думается мне; вдыхаю безумную сумасшедшую смесь дачных ароматов, любуюсь тяжелой синевой неба. Где-то высоко летают ласточки. Ни ветерка. Забор кончается, начинается лес, я ориентируюсь на ярко желтую майку Сашки впереди. Лес одурманивает своими запахами. Сладковато-едкий багульник, терпкая ель. Знакомый муравейник, усыпанный старыми сосновыми иголками. Мне жарко даже в мягкой прохладе леса, я утираю пот тыльной стороной ладони со лба. Уже скоро. Изумрудные стрекозы стерегут свое болото, я еду мимо, вслушиваясь в их мерное жужжанье. На мне дырявая белая майка и обрезанные до шорт джинсы, на ногах кеды.
 Сашка ждет меня у опушки. На руле у него болтается маленький двухлитровый бидончик с царапинами на эмалированном боку, когда-то я ходил с ним за квасом. Останавливаю свой «Урал», смотрю на него. Кучерявая белобрысая голова, громадные голубые глаза, крупные чуть неровные белые зубы. На носу веснушки. Он мне так напоминает меня самого двадцать пять лет назад. Точная копия.
- Пап, ну ты что так долго?! – недовольно говорит он. – Там без нас всю рыбу переловят! Давай наперегонки!?
Он сама серьезность. Я соглашаюсь. До реки остается совсем немного, вниз с опушки в овраг, далее вверх, потом через пасеку деда Василия и вот она, река!
- На счет! – киваю я.
Он несется вниз, бешено крутя педали, я, конечно же, пропускаю его вперед, по узкой тропинке, задыхаясь от пыли, которую он только что поднял. В конце оврага Сашка ловко соскакивает со своего «школьника», оборачивается на какую-то долю секунды на меня, и стремительно начинает толкать его в гору. Мне б его энергию! Я, тем не менее, тоже доезжаю до начала подъема, и веду свой «Урал» вверх. Скрипит несмазанная цепь. В голове пустота. Выходные. Последние выходные с Сашкой. Сашка – мой сын. Ему семь. Он самый лучший ребенок на свете, в этом я уверен на все сто. Он быстрее всех в классе умеет читать, собирает кубик Рубика, выписывает «Юный механик», ходит в шахматный кружок и всерьез интересуется фотографией. Что ж, последнее я могу сказать, моя заслуга. Дома у Сашки лежит подаренный мной новенький «ФЭД» и два десятка роликов с надписью «Свема 64». И еще я для него самый лучший папа. Жаль, что с его мамой мы развелись, но зато с Сашкой видимся почти каждые выходные. Люба живет сейчас с другим мужчиной, которого Сашка никогда не будет называть папой. Он работает инженером. Я фотограф. Завтра я улетаю в долгую командировку. Фотографировать строительство БАМа. А сейчас я с Сашкой, и только с ним. Он же на следующей неделе улетает в «Артек», не зря учился на круглые пятерки целый год.
Сын уже далеко, почти в конце просеки. Задумчивые липы склонили свои головы к ароматным ульям, я изображаю спешку, сам же витаю где-то далеко. У одного из таких ульев мне машет рукой человек в шляпе с сеткой. Это дядя Василий. Я улыбаюсь, машу ему в ответ.
- На рыбалку? – кричит он.
- Ага! – отвечаю я, крутя педали.
- Вы на обратной дороге ко мне в избушку загляните, медку банку возьмите!- он гладит ладонью окладистую бороду.
- Спасибо, дед Василий, обязательно!
Сразу за просекой – река. Еще десять минут вдоль нее и мы у цели. Сашка первый. Он стоит на старом скрипучем пирсе, его велосипед лежит в горячем шелковистом песке у берега. Впереди река. Тонкая гладь воды сверкает на солнце, слепит глаза, заставляет жмуриться. Противоположный берег тает в дрожащей дымке. Жара. Я бросаю свой велосипед рядом с Сашкиным «Школьником».
- Я победил! – гордо говорит Сашка.
- Вот тебе приз! – я выуживаю из рюкзака пластинку оранжевой жвачки. – Держи!
Он разворачивает обвертку, на которой носовский Незнайка сжимает апельсин, аккуратно складывает бумажку вчетверо, сует в задний карман штанов.
- Пап, давай сначала искупаемся! – он сбрасывает свою желтую майку с олимпийским мишкой на доски пирса. Я следую его примеру. У Сашки точно такие же синие плавки, как у меня с маленьким металлическим якорьком, чуть сбоку. Я тоже скидываю свои джинсовые шорты с майкой, достаю из рюкзака радиоприемник и включаю его. «Взвейтесь кострами….» - знакомая мелодия, на только что поставленный «Турист» садится большая лазурно-бирюзовая стрекоза.
Вода восхитительно прогрета горячим июльским солнцем. Я жмурюсь, запрокинув голову вверх, а Сашка плюхается в воду и уверенными рывками уплывает на несколько метров вперед. Я стою по колено в воде, меня разбирает гордость, это ведь я научил его так плавать прошлым летом… Медленно иду вперед по песочному дну, распугивая мальков, вода снизу немного прохладнее, чем сверху. Предвкушаю момент погружения, закрываю глаза. Впереди старательно выписывает кролем Сашка. Ныряю в воду и плыву к нему…
 Потом мы греемся на солнцепеке и, не спеша, расправляем леску на удочках, садимся на край пирса, опустив ноги в воду, мальки плотвичек смешно щекотят нам пятки. Насаживаем наживку, забрасываем поплавки в бронзовую гладь реки. Смотрю на Сашку, а на душе тяжело. Не хочется уезжать, оставлять здесь его одного. Сложно представить, что мы больше не пойдем на выходных болеть на стадион за любимый «Спартак», кататься на чертовом колесе на ВДНХ, играть в морской бой и шахматы, пить газировку с сиропом из автоматов на улице, а вечерами печатать фотографии у меня в ванной при свете красного фонаря. Зачем я всего этого лишаю себя, думаю я, зачем лишаю Сашку? Это тяжело, но мне кажется, что так надо. Фотографии, которые я сделаю на этой мировой стройке станут документальным свидетельством силы духа человека, прорубившего дорогу на шпалах через полстраны. Кто если не я? Смотрю на Сашку. Тот улыбается, то и дело, поглядывая на свой полосатый красно-белый поплавок. Довольный жует жвачку, я улыбаюсь ему в ответ. В воздухе жужжат стрекозы.
- Когда ты вернешься? – как ножом режет словами Сашка.
Не знаю, что на это ответить. Месяц, три, полгода, год? Сколько? Этого еще не знаю я сам. Я поживаю плечами. Сашка внимательно смотрит мне в глаза.
- Не знаю… - смотрю за своим поплавком. Сплошной дзэн.
- Привезешь фотографии? – спрашивает сын. – Интересно посмотреть какой он, БАМ?
- Привезу, конечно, и много, - киваю я головой. – Ты сам, главное, занимайся. Когда я приеду, чтобы все пленки отщелкал!
- Угу, - он кивает головой, неожиданно напрягается и резко дергает удилищем вверх. – Эх, сорвался…. Видел, пап!?
- Когда рыба ведет твой поплавок в сторону, вверх не дергай, - говорю я. – Плавно подсекай в противоположную сторону, ага?
- Понял! – деловито соглашается Сашка и забрасывает удочку снова. Мы сидим на пирсе молча, я закрываю глаза, поднимаю голову к небу. Слышу как где-то далеко вверху кричат чайки, слабый ветерок с реки треплет мои выгоревшие волосы. Хо-ро-шо….
- Пап, у тебя клюет, - тычет меня локтем в бок Сашка. Я подсекаю, и вытаскиваю из воды солидного окуня с ладонь, снимаю его с крючка и бросаю в бидон с теплой речной водой. Поправляю наживку, забрасываю обратно. Сашка с интересом разглядывает нашу первую добычу, запускает руку за окунем, чтобы рассмотреть его поближе.
- Большой какой!- констатирует он и выпускает рыбу обратно в бидон. Пока он разглядывает окуня, его поплавок уходит под воду и когда Сашка поворачивается и глядит на то место, где был поплавок, он в легком недоумении, где?
- Тащи давай уже! – шепотом говорю я. Сашка подсекает и вот, сверкая на солнце серебристой чешуей, в его руки летит жирная плотвичка.
- Ух, ты!- только вырывается у него. – Теперь твоему окуню не так будет скучно в бидоне!
 Я кладу удочку на пирс, открываю рюкзак и достаю из него кофр из коричневой кожи, внутри коробка «Киева».
- Саш, я сделаю несколько снимков, - говоря я, вытаскивая фотоаппарат из кофра. – Смотри на тот берег, ага?.. Если у меня клевать будет - тащи!
Сашка послушно кивает головой, краем глаза поглядывает на поплавки, улыбается. Я отхожу на берег, гляжу в видоискатель, кадрирую. Через замыленное зеркало отражается Сашка с удочками, лениво мотающий ногами под испепеляющим летним солнцем. Делаю кадр, еще один. Кручу кольцо фокусировки, и в момент когда Сашка неожиданно дергает удочку вверх, я нажимаю кнопку. Есть! На леске у Сашки болтается еще одна жирная плотвичка. Я продолжаю снимать, медленно, вдумчиво, Сашку на пирсе, реку, наши велосипеды, сваленные в кучу. Пленка фиксирует эти счастливые минуты моей жизни, когда рядом сын. Иду к Сашке, засовываю фотоаппарат обратно в рюкзак, достаю наш скромный завтрак в виде бутербродов и банки консервов. Плюс пирамидка с молоком. По радиоприемнику передают «Синий платочек» Шульженко. Я сажусь рядом на доски пирса, свешиваю пятки в воду, передаю Сашке бутерброд, открываю банку с бычками своим складным ножом.
- Я люблю тебя, - треплю его по выгоревшим волосам. Он смотрит на меня серьезными глазами и молчит.

 

 

 **

 

Печальные листья клена медленно опускаются в пронзительной прозрачности осеннего парка. Ими усеяна еще зеленая трава и тропинка перед нами. Я иду по ней, обхватив за талию Лизу и взяв за тонкую ручку нашу дочь Анютку. Наш скромный «Мерседес» припаркован на стоянке перед парком. Первый день ноября и последний день мой в Москве, с моей семьей. Лиза и Анюта. Сегодня ночью из аэропорта Домодедово на прекрасной серебряной птице я улечу в Милан фотографировать показы мод на три месяца. Контракт.
 Лиза, моя жена, которую я безумно люблю, ей 30 лет, она работает в одном крупном банке Москвы, мы с ней знакомы уже десять лет, еще с ее третьего курса, когда она училась в Академии Экономики. У нее пышные черные волосы и карие глаза. Мы женаты три года и у нас есть самая замечательная дочка Анюта. Ей семь лет и она вылитая копия мамы, те же волосы, только вьющиеся, тот же шоколадный взгляд. Она феноменально много читает, пишет стихи, ходит в музыкальную школу и играет на пианино, а еще у нее есть любимый плюшевый мишка Тедди, с которым она любит спать. То что много читает – это моя заслуга, а пианино – Лизы. Стихи это уже личный талант Анютки. Я пытался научить ее играть в шахматы, но они ей кажутся скучными. Я их обожаю обеих.
 Еще днем мои чемоданы были уложены, и мы всей семьей поехали в кино, потом в ресторан, потом в парк. И вот мы здесь.
 На моей шее фотоаппарат, но я не спешу сделать прощальные снимки. Мы идем по мощенным дорожкам из красного камня, доходим до пруда. Вокруг желто-зеленый лес, опавшие листья кленов желтыми звездами раскинулись на холодной воде. Несмотря на субботу, в парке не так уж много народу, наверное, из-за погоды. Я просто порами кожи чувствую этот запах осени, подступающей все ближе и ближе. Треплю довольную Анютку по кудрявой шевелюре, предлагаю сфотографировать ее с мамой. Они не против.
Я щелкаю кнопкой ON на своей новом CANON EOS 1Ds Mark3. Смотрю в видоискатель, нажимаю на кнопку. Дорогое зеркало благородно хлопает внутри коробки фотоаппарата. Я делаю снимок, потом еще и еще. Смотрю на результат на мониторчике камеры. Просветленный объектив класса L рисует потрясающе сказочную картинку. Мои девчонки смеются, просят посмотреть. Я показываю снимки.
 Мы углубляемся вдоль пруда по дорожкам, заваленными листьями. Мне грустно, желто-красно-зеленая осень в моем сердце, скоро вся Москва заплачет холодными проливными дождями. Мне кажется, что этот день я запомню надолго, ведь впереди столько времени, заполненного пустотой. Одиноких вечеров с бутылкой вина в пустом номере у монитора ноутбука. Бесконечные звонки и короткие sms-ки, холодная постель и бесчисленное количество каналов на английском языке. Я знаю, что я буду разглядывать гигабайты старых фотографий, взятых с собой на жестком диске моего ноутбука. Эти родные лица. Лиза и Анютка.
 …Я стою у трапа самолета и пристально вглядываюсь в далекое окно аэропорта с зала ожидания. Много фигурок стоит у стекла, но Лизу и Анютку я вижу ясно, как на ладони. Пасмурное небо роняет холодные капли, порывы ветра взъерошивают мне волосы. Рядом недовольные лица соотечественников, летящих вместе со мной. Я вижу как Анютка машет мне рукой и я машу ей в ответ. Мне грустно снова. Зачем я уезжаю? Сдался мне Милан? Я представил как Лиза будет вести наш «Мерседес», а Анютка будет сидеть на заднем сиденье и слушать радио. Грустно, грустно, чертовски тоскливо. Но тоскливо мне не только из-за этого.
 Когда самолет взлетает, я открываю свой портфель и достаю папку с фотографиями. В ушах белые наушники от iPod, играет Morphine, заунывная труба нагоняет тоску. Листаю много глянцевых листов с фотографиями, такие близкие, такие родные. Замираю. Сердце колотится. В моих руках пожелтевший снимок десять на десять сантиметров с погнутыми краями, пересвеченный и местами выцветший . На нем взъерошенный мальчуган с испуганно-радостным лицом выдергивает из воды на удочке плотвичку.
Тяжесть сковывает мою грудь, противный комок подступает к горлу. Я закрываю глаза и беззвучно открываю губы…

 я люблю тебя тоже, па…