На заклание

Моя очередь примерно пятая. То есть скорее всего я буду пятым в этой бесконечной очереди подобных мне, покорно идущих на заклание.

Стою, как и все, как и остальные, заложив руки за спину. Нет никаких сомнений в том, для чего нас всех сюда привезли. Вот выкопанный ров, вот не глядя в глаза нам, заключенным, приговоренным, изображая спокойную деловитость или же суровое равнодушие, конвоиры руководят процессом.
Толкнули в плечо и приказали раздеться.
Понятно. Всё понятно. Первого уже подвели к краю рва…
Приседаю, чтобы развязать шнурки на ботинках.
- Не смотреть! – звучит над головой отрывистый приказ.
Хлопок выстрела.
- Быстрее! – это подгоняют тех кто в очереди передо мной.
Один из обреченных, так же как и я, судорожно развязывающий шнурки, украдкой бросает взгляд в мою сторону. Смотрю в его глаза...

Люди обычно контролируют свой взгляд. Пытаются контролировать. Накидывают на глаза шторки, надевают на лицо маску. Когда человек свободен, когда над ним ничего не довлеет, он волен смотреть на окружающий мир так как хочет, волен придавать своему лицу любое выражение. Как правило, встречаясь с кем-то взглядом мы стараемся показать себя, такими какими хотим выглядеть и видим точно такие же ответные потуги. Нужна сноровка, опыт и ум, чтобы рассмотреть под напускным настоящую людскую суть…
Но случаются в жизни каждого эпизоды, когда вся маскировка в одно мгновенье спадает с лица и слабое существо, человек разумный, предстает совершенно естественным, настоящим, не защищенным перед злобной, жестокой действительностью. В такие минуты на глазах его не существует никаких заслонок, никакой пелены! Иногда эпизоды эти, лишь полустанки по дороге какого-нибудь частного, индивидуального бытия, а иногда конечный пункт прибытия… Как сейчас у всех нас, приговоренных, пригнанных сюда…

Он, этот человек, снимающий вместе со мной в последний раз свои ботинки, вместе со мной привезенный на казнь, смотрел вокруг себя обнаженной, вскрытой, кричащей душой. Две бездонные пропасти зияли на месте глаз. Две пропасти! - точнее не скажешь…
Что было в них? Ужас?..
Даже не знаю… Как такового страха я не заметил. А может быть просто пропустил его и увидел нечто более глубинное…
Что же там было? А там было… Там выла великая опустошенная растерянность! и вопрос - тяжелый, больной, больной смертельно, самый главный вопрос: Что, больше уже ничего не будет? Совсем, совсем? Правда? Прямо вот сейчас?!
Страх… Был ли там страх?..
Зачем мне знать?
Потому что и я смотрю сейчас на всех, на всё, такими же распахнутыми широко, расточающими меня безотчетно, глазами.
Страх… На самом деле страшно становится и тем, кто увидел этот взгляд. Увидел заточенную в теле человеческую душу, которая не может понять и принять происходящее! Не поэтому ли расстреливают обычно со спины. Не потому ли так спешат, и ведут себя сейчас так нарочито грубо наши палачи. Убийцы давят в себе этот страх. Давят, мнут в мыслях, в душе своей, сорные ростки сострадания…

- Сюда! - приказали очередной жертве встать на то место, где только что стоял его предшественник, человек с простреленной головой, упавший в яму.
Во рту, в горле – всё пересохло.
Да, так обычно говорят, когда под влиянием событий, каких-то внешних факторов, вдруг начинает казаться, что ни горла, ни рта у тебя больше нет. Но у меня ничего не пересохло! Мой язык просто одеревенел… Одеревенел или окаменел – одним словом: раздулся, заполонил собой весь рот, стал неповоротлив и не нужен. Зубы стиснулись не по моей воле и не могут быть разжаты. Не могут!
В груди, вернее в области солнечного сплетения образовалась пустота. Пустота вытягивала силы и зудела, зудела, сводя с ума, заполняя собою всего меня изнутри…
Я продолжаю возиться со шнурками.
- Быстрей давай, - это уже торопят меня.
Руки не слушаются. Всё как в тумане, как в густом прозрачном киселе. Что со мной? Что со мной? И со мной ли?..
Нет, но я же вижу! Слышу! Чувствую! Вот трава, деревья, небо! Я слышу чириканье каких-то птиц, слышу редкие реплики конвоиров, слышу глухие вздохи моих товарищей по несчастью, ощущаю кожей легкое касание ветерка. Я живой. Живой!
К чему мне все эти наблюдения? Привычка. Привычка жить. Всё никак не могу смириться с тем, что буквально через считанные минуты меня не станет!
Да и как можно с этим смириться?! Как?! Я же вижу, слышу, могу осмысливать всё увиденное и услышанное?.. Как это вдруг всё может прекратиться?! Не верю! Сон… Нет, не сон! Какая глупость думать, что если с тобой происходит что-либо страшное – то значит обязательно сон, дурной сон! Ерунда!
Тогда что же? Ведь этого всего не может быть!

Я где-то читал, что перед неизбежностью смерти человек вспоминает всю свою жизнь, самые яркие ее моменты. Мол: «перед глазами пронеслась вся его жизнь…». Чушь! Ничего подобного. Даже пытаясь специально растормошить воспоминания, я все время натыкаюсь на какой-то сумбур из бессвязных мыслей. В голове безумная мешанина из ненужных наблюдений и запоздалых рассуждений, заправленная тихой паникой. Бред. Какой-то бред. Не сосредоточится. Никак не могу сосредоточится. Да и на чём? На чём нужно сосредотачиваться? И зачем? Зачем?!
- Пошёл, - сказано мне.
Какой смысл выполнять все эти команды? Какой смысл не сопротивляться? Меня же все равно убьют! Меня убьют прямо сейчас! Почему бы не попробовать спастись?! Сопротивляться! Бежать! Драться за жизнь! Хуже не будет! Куда уже хуже?! Ведь ясно же, ясно – буквально через минуту… нет – через несколько секунд, в затылок мне выстрелят, и всё! Так почему бы не попытаться?! Надо пробовать!.. Надо…
Одному почти невозможно… Точно невозможно.
Ну а остальные?..
Разве смогут они так быстро понять, выйти из ступора?
Даже если я крикну им: «Один хрен помирать! Спасемся, братцы!!»… Нет, не поймут, так и будут безучастно стоять, ждать, надеяться глупо, что их покладистое, законопослушное повиновение может дать им шанс на спасение! Безумцы всё ещё по-дурацки на что-то надеются. Послушные бараны! Ведь это уже не просто лишение свободы, где имеешь шанс на смягчение участи за примерное поведение. Это казнь! Расстрел! На что надеяться?! На что? Глупость! Тьфу! Какая глупость!

Странно… но я услышал выстрел предназначенный мне…
…яма…