не договорили чего-то...

Она только-только постриглась в тот день и зачем-то покрасила свои русые волосы в черный цвет – врала, опустив глаза, что седеет, а я сидел напротив с дурацким восторженным лицом и с кривой улыбкой и кивал, давая ей тем понять, что просто вне всяких сомнений верю ей… Хотя стрижка ей и правда шла – покрасилась только зря. Теперь она была просто пугающе прекрасна, а до этого была, все также просто, удивительно красива.
А я не менялся, разве что рукава на свитере вытянул еще больше и побрился с вечера зачем-то.
Мы пили чай. Денег хватило бы и на еду, но была слишком большая очередь перед кассой, которая бы убила меня, если б я полез вперед всех, а кипятку налить в два стакана, бросив в блюдечко перед кассиршей десятку, дали без особых возмущений: сделал я это быстро, извинившись раз двадцать перед какой-то девушкой, которая оказалась ближе всех к титану с горячей водой. Это дело у меня было отточено до блеска и рассчитано до секунд, которых на все-про все уходило двадцать четыре.
А еще мы говорили обо всем, о чем хотелось. Была масса всего, о чем не хотелось, но чувствовалось, что необходимо поговорить, но, Боже мой, ведь чувствовалось, что не стоит этого делать, и мы молчали об этом «этом».
Она только приехала, а я приехал давно уже. И не только приехал, как на поезде приезжают, но и как «нуу… приехали». Я об этом ей сообщил, но не сообщил причину моего «нуу… приезда». Потому что она ее знала. Из-за такого «приезда» почему-то всегда хочется сразу уехать, но уже, как на поезде… А лучше на чьей-нибудь машине под громкую музыку… И лучше пьяным… А еще лучше пьяным и с пьяным другом за рулем… Но не тогда, не в тот день, когда она только-только постриглась и зачем-то покрасила свои русые волосы в черный цвет, и стала просто пугающе прекрасна…
Я попросил ее сфотографироваться такой и подарить мне фотографию. Кстати, эту фотографию я таки получил через полтора года от своего друга, который встретил ее случайно на улице, и она попросила у него передать мне карточку. Так я напился в тот вечер, как последняя сволочь, и уснул в подъезде, потому что не смог вставить ключ в замок, который все никак не подходил из-за того, что я ошибся этажом.
А она вовсе не седела, ей было всего 22 года… Нам обоим было по 22 года. Мы не видели друг друга две недели, а тогда встретились, а она постриглась и…
И всё, в общем-то. «Была весна, начало мая. И цвели в трамваях контролеры».
Мы зачем-то решили закурить прямо в столовой и (ну ладно бы я один, да?) закурили. Нас оттуда выгнали с диким скандалом и печалью на лице. И мы пошли ко мне в гости, потому что там можно было курить. И курили у меня в гостях. Я не возражал, я и сам с нами курил всю ночь. Мы только по дороге за хлебом зашли – есть все-таки хотелось. И потом она заснула, а я сидел рядом с ней и иногда смотрел в телевизор, но чаще на нее, а она что-то бормотала во сне, что-то про «потом».
А «потом» было утро, и мы что-то съели-выпили, и я повел ее на автобус, и напомнил ей про фотографию, и она сказала, мол, хорошо-хорошо, и автобус подошел. Она помахала мне рукой уже из него, когда двери закрывались, и он, сука, уехал. И она уехала. Они вдвоем уехали. А я ушел. Один.
Не договорили, по-моему, чего-то…