Видение в тумане

 В верхней части города, на горе утро было вполне обычным. Ярко светило восходящее солнце, весело щебетали суетливые птахи, молчаливо ожидали дневной зной угрюмые тополя. А в долине реки, над водой и над раскинувшимися во всю свою ширь пойменными лугами, как в огромном блюде до краев наполненном молоком, стоял туман. И был он настолько густым и плотным, что из него, казалось, напрочь куда-то ушло, улетучилось все воздушное и невесомое. Он был похож на непонятную неземную белую массу чего-то то ли твердого, то ли жидкого, то ли чего-то среднего между ними. Спускаясь по дороге вниз, я как будто шел по чужой планете, постепенно утопал в этом загадочном веществе все глубже и глубже и скоро совсем окунулся с головой в непроглядную белую пелену, поеживаясь от сразу же набросившейся на меня сырости. Сначала расплылись, а потом совсем исчезли справа и слева от меня силуэты домов и деревьев, а с ними куда-то делась и сама улица. Только серая асфальтная сталь дороги еще доступная моему взору, да до мелочей знакомые ямки и бугорки по пути вели меня к пристани, к парому, который должен был перевезти меня на другой берег Волги, где прямо у воды стоял красивейший монастырь.
 В такой туман все пароходы и пароходики, лодки и лодочки, катера и баржи никуда не плывут. Они тихо стоят, уцепившись хищными якорями за речное дно и изредка вздыхая мощными легкими своих дремлющих турбин, и ждут, когда, наконец, поднимется ветерок и очистит речные пути для их дальнейшей дороги.
 Мой паром был мне не виден, но слышен издалека и он тоже вздыхал, ворчал и похрюкивал, стоя у берега, и временами будоражил воду оборотами винта, отчего она шипела и хлюпала, недовольная и капризная. Возле него был слышен шум моторов машин и людские разговоры. Подойдя к судну вплотную, я был очень удивлен, когда увидел, что паром загружается. Все шло как обычно – машины осторожно въезжали на площадку по очереди, и умело расставлялись командами умелого юркого вахтенного матроса по своим местам. Видимо, каким-то профессиональным чутьем капитан парома определил, что туман ненадолго и, чтобы не оттягивать рейс, дал разрешение на погрузку.
 Машин было не очень много, и скоро они все были уже на палубе, однако туман пока еще и не собирался рассеиваться. Пассажиры занимались, кто, чем может: курили и даже выпивали, играли в карты, делились впечатлениями о недавних рыбалках, сетовали на погоду, плохой урожай в огородах и просто дремали. В воздухе слышались крики чаек, но их не было видно. Солнце сквозь туманную пелену просто угадывалось расплывчатой светлой областью в фантастическом белом пространстве. Не ощущалось ни малейшего ветерка, хотя его все так ждали. Время отправления по расписанию прошло, но в таких случаях этот сбой был уже неважен.
 Спустя час или чуть больше, наконец, стали вырисовываться прибрежные кусты ивняка и отдельные ольшины. Туман вроде бы начал редеть или подниматься от воды, и наш опытный капитан дал команду к отплытию. Паром заворчал, забурлил винтам, поднимая донную муть. Он отчаянно аукнул сиреной, нехотя откатился от берега и очень медленно поплыл вдоль него. Бывалый рулевой за штурвалом тоже знал свою дорогу до мелочей, как и я от дома до пристани, поэтому двигал паром, чуть ли не наощупь, но уверенно и твердо. Береговые ориентиры то появлялись, как призраки, то исчезали в тумане бесследно. Временами смутно проглядывались на песчаных косах домики, палатки и шалашики рыбаков, стоящие у берега и вытащенные на сушу лодки, временные тенты и навесы со столиками и скамеечками. Кое-где горели, выделяясь синим дымом в белой пелене, робкие утренние костерки.
 Несколько раз, пока мы шли вдоль берега, паром все-таки прихватывал своим днищем песчаные отмели, но, слегка поднатужившись, он быстро их или проскакивал, или стаскивал себя обратным ходом.
 Прошлепав так вниз по течению около трех километров, мы вдруг резко под прямым углом повернули налево, и пошли поперек реки. И это было верно, так как именно напротив должен был быть поселок с монастырем, где и причаливает для разгрузки паром. Почти мгновенно исчезли из вида все очертания берега, и нас окончательно захватила в свои объятья абсолютно белая неизвестность. Все, кто находился сейчас на пароме, оказались в каком-то маленьком, замкнутом мирке, не связанные ни с солнцем, ни с небом, ни тем более с землей. В нашем сознании роились непонятные ощущения, и одним из них было чувство легкого страха, но не от какой-то опасности, предвещающей ужас или беду, а ожидание необычного, потрясающего, совершенно нового. Видимо из-за этого на лицах людей были в основном улыбки, но не смеха, а удивления, немного искусственные и слегка глуповатые. Мало кто был в этот момент равнодушен, так как оказаться в самом центре туманного облака такой плотности в жизни человека приходится не так уж часто.
 Мы все, находящиеся на палубе, не были уверены, что плывем правильно. Начались сетования, что можно вслепую свернуть неизвестно куда, налететь на стоящее на якоре и пережидающее туман другое судно, сесть на мель, врезаться в фарватерный бакен. Все эти нежелательные предположения были маловероятны, но, тем не менее, пессимистов нашлось довольно много, и вот уже появились в толпе недовольные и тревожные выражения лиц, то тут, то там слышался недовольный ропот. И только невозмутимый рулевой делал свое дело, стоя в рубке и очень внимательно вглядываясь вдаль через стекло, как будто бы что-то видел впереди в сплошной мгле.
 Скорость движения была столь мала, что паром, наверное, можно было бы перегнать на обыкновенной весельной лодке. Машина работала тихо, а шум разрезаемой воды за бортом почти не был слышен. Из-за этого наша переправа само собой затягивалась, и тревога некоторых медленно начала распространяться на всех, как инфекционная зараза, которую очень трудно остановить. Люди крутили головами во все стороны, и все увереннее слышались утверждения, что мы де не туда плывем. Берег уже давным-давно должен был показаться, а его все не было.
 Каждый раз, переправляясь на пароме на другой берег реки, я всегда выбирал одно и то же место на носу судна, подальше от машин, где можно было курить и, устав стоять, присесть на большой чугунный кнехт, служащий для крепления причального каната. Обзор с этого места открывался отличный прямо по ходу движения. Мне нравилось здесь стоять. Народу здесь было всегда немного, и никто мне не мешал рассматривать проплывающие мимо берега и пароходы, наблюдать за крикливыми чайками, ныряющими в воду за рыбой или просто сидящими на волнах и стоящими по брюхо на отмелях, ощущать странное волнение от приближающегося берега, когда паром заканчивал свою переправу. Я первый встречал затаившихся в тростниках серых цапель, которых за последние годы в этих местах развелось очень много. Они то тут, то там, как постовые милиционеры, стояли среди прибрежной растительности по колено в воде, охотясь за мелкой рыбой, головастиками и лягушками и, настораживаясь при приближении парома, поднимали носатые головы, внимательно следили за ним, а потом тяжело и медленно поднимались в воздух, в удивительном неестественном положении скрючив свою длинную шею. На этом месте, особенно по утрам, было немного ветрено и прохладно, но мне это не мешало, а даже нравилось. Свежесть от воды бодрила и заряжала меня своей энергией на целый день.
 Приближение берега и поселка было очевидным. С берега доносился шум машин, мычание коров и лай собак. Эти признаки жизни на суше звучали отчетливо и громко, как будто находились совсем рядом от нас, но не были видны. Кроме того, что мы действительно уже близко подошли к противоположному берегу, туман еще и усиливал эти звуки. Нас же поразила эта искусственная слепота, мы были беспомощны и нелепо выглядели, зажатые со всех сторон сырым белым облаком. И я вместе со всеми с напряжением глядел через борт вперед, откуда должен был появиться берег, и ничего не видел.
 Нашему парому не требовалось никаких причальных сооружений, кроме песчаной насыпи на берегу, на которую он опускал откидные мостки для выезда транспорта и схода пассажиров. Насыпь эта была устроена на пологом берегу, вдоль которого ходили коровы, козы, утки с гусями и собаки. Здесь же в жару купались, ожидая переправы, истомившиеся от зноя пассажиры. На некотором расстоянии от воды начинались поселковые улицы с обычными деревенскими бревенчатыми избами и огородами. На песке в традиционном беспорядке валялись, где на боку, где вверх дном разнокалиберные рыбацкие лодки всевозможной раскраски. Постоянным атрибутом этой картины всегда были две лошади, ленивые и угрюмые. Они принадлежали кому-то из местных жителей, но невостребованные в работе с раннего утра и до позднего вечера шлялись туда-сюда по берегу с понуро опущенными головами и откармливали на себе крупных, чуть не с воробья, слепней. Иногда им перепадала корочка хлеба или пряник от сердобольных и любопытных пассажиров и разное баловство от многочисленных туристов, приплывающих на огромных лайнерах и останавливающихся осмотреть монастырь. Некоторые из них вообще впервые видели лошадь и баловали животных своим вниманием – гладили их по шее, подкармливали, фотографировались с ними. Умные животные, хорошо поняв, что в толкучках туристов можно неплохо погурманить, целеустремленно шли при швартовке теплохода к пристани, ждали группы отдыхающих и, нагло втеревшись в их средину, степенно шествовали до самых ворот монастыря, куда их уже не пускали привратницы.
 Монастырь находился немного ниже по течению того места, где приставал паром, на возвышенности и был окружен от половодий высокой бетонной дамбой. Это было поистине грандиозное и величественное сооружение, несколько лет тому назад еще находящееся в полуразрухе и запустении, а сейчас отремонтированный, ухоженный и выбеленный до блеска. Он возвышался над рекой и виден был издалека, а колокольный звон в утренние и вечерние часы был слышен за десяток километров. Он был прекрасен в любую погоду. Сверкал золотом куполов на ярком солнце, выделялся своими стенами на фоне низких свинцовых туч, громоздился невероятной грудой над одинаково белыми сугробами зимой. Содержали его два десятка монахинь с игуменьей, трое рабочих, да помогали им иногда невесть откуда берущиеся отдельные группы паломников.
 Стоя на носу парома, я по привычке ожидал увидеть все тот же низкий берег с песчаной насыпью и дома с огородами, но то, что сквозь туман стало открываться моим глазам, ошеломило сознание. Как будто из ничего во мгле передо мной возникала и парила в воздухе белая громада пока еще чего-то непонятного, фантастического, нереального. Это что-то было уже в такой близости от меня, что, казалось, нависло над головой и вот-вот могло обрушиться вниз всем своим великолепием. Смазанное в очертаниях, видение постепенно проявлялось четче и грациознее, как медленно набирающий контрастность в химическом реактиве фотографический снимок. Мгновенную догадку о том, что это из тумана становится виден монастырь, хотелось гнать, и оставалось только жалеть о том, что она пришла. Наоборот, хотелось побыть в этом ощущении чуда, стоять так завороженным духовной благодатью долго и наслаждаться ею. Это ни с чем нельзя было сравнить, разве что отдаленно с видением из озерных глубин легендарного града Китежа.
 В ограниченном туманом небольшом пространстве царило волшебство, созерцание которого вдруг переворачивало с ног на голову уже известную картину местности с монастырем на первом плане, привычные, примелькавшиеся от многократного посещения этих мест отдельные особенности не были видны или не замечались. Люди, завороженные необычностью сегодняшнего утра, широко раскрытыми глазами удивленно воспринимали происходящие природные метаморфозы и почти не разговаривали. Многие, особенно женщины преклонного возраста, крестились и шептали короткие молитвы. Я уверен, что у всех без исключения в этот трепетный момент насовсем ушло ощущение природного изменения и более утверждалось осознание факта духовного явления, объяснимого только влиянием каких-то высших сил.
 Хоть и медленно плыл паром, но скоро он покинул полосу тумана над водой, и все вокруг очистилось. На утреннем солнце сверкнули золотом купола церквей, монастырские стены были прямо перед нами. Рулевой, который вел судно наугад, все же чуть-чуть ошибся и пересек реку на пору сотен метров ниже по течению, благодаря чему мы и смогли оказаться зрителями великолепного чуда.
 Далее все шло как обычно. Чуть протянув вдоль берега, мы приткнулись к насыпи, опустили мостки, бегом на песок выбежали люди и, зафыркав моторами, начали спускаться на землю машины. Я медленно прошел вдоль уреза воды к монастырю, поднялся на дамбу и стал смотреть сквозь бьющий в глаза солнечный свет на реку. Это утро казалось мне особенно ярким, светлым и каким-то чистым. Туман продолжал еще стоять над водой огромным кучковатым облаком, которое было необыкновенной сверкающей белизны и поднималось высоко-высоко в небо. Над монастырем же было девственное голубое небо. От этой потрясающей картины я не мог оторваться даже на миг, как будто ожидал и боялся пропустить, что вот именно сейчас по этим ступенчатым туманным облакам, в таких же блестящих белых одеждах спустится на грешную землю, осуществляя свое второе пришествие, Иисус Христос.
 Вот так с помощью природы приходит, утверждается и крепнет вера.

 08.04.2006 г.