***

В зеркале вижу окно. Сквозь белую занавеску – голая темная ветка. На тюль нашиты собранные в парке листья. Уже скукоженные, уродливо лепятся к качающейся тени. Случайная аппликация – жалкая пародия на жизнь - как будто хочет задержать уходящую осень. Но целостности нет: порыв ветра – и бутафорское дерево разбивается на отдельные нелепые куски: голая ветка – по одну сторону окна, бурые листья – черными крестами ниток прибиты к шторе – по другую.
В зеркале вижу лицо. Бледное, с тревожными глазами. Вижу и другое: замерзшая кожа в вырезе кофточке покрылась пупырышками, тонкие губы чуть кривятся (улыбка?), побелевшие пальцы вцепились в прохладное стекло чашки – куски аппликации. Аппликация склеена, части прикрепились к зеркалу в каком-то знакомом порядке, но целостности все же нет: кажется, порыв…ветра? – и она рассыплется, как та, осенняя.
Это я. Кладу в чашку твердые, туго скрученные лепестки розового варенья; льется кипяток – облако пара поднимается вверх, тает в туче растрепанных волос. Накрахмаленные сахаром лепестки в горячей воде расслабились, посерели, и стало видно, что они уже давно умерли. Так с дряблых раскрашенных старух сползает грим (а вместе с ним и все цвета), и остается только вялая мертвая бесцветность. Впрочем, это ничуть не мешает языку выхватывать из воды раскисшие лепестки, похожие на тельца медуз, ощущая их сладковатое безвкусие.
В зеркале вижу его. Оно глядит из окна: эти листья сзади, на занавесках, не его ли ладони (тянутся, хватают за плечи…)? Оно выползает из серых уставших глаз, чертит тени на лице и ломает губы. Вот как вышло: те аппликации – лишь фрагменты. Маленькие осколки огромной мозаики вставлены в узор – и видна картина. Уже никак не разодрать, не расчленить ее: кусочки потеряли свои личные, независимые значения (если имели их когда-то…) – есть только один неумолимо звенящий смысл, заключенный в этом лже-мягком, чуть монотонном слове – одиночество.