Тесто

Тесто месила тщательно: мяла руками липкий вязкий кусок, обсыпала ладони мукой. В тепле оно набухало, ровнялось по краям кастрюли, комом ложилось на стол – божью ладонь.

Яга лепила колобков, круглых на загляденье, врожденная стыдливость не позволяла добавлять гениталии. Наделав с десяток, сунула протвинь в духовку и приговорила: «Лежи, не дергайся».

Колобки пищали, потрескивали и, запекаясь корочкой, наползали друг на друга. Плюнула на пол, топнула ногой – колобки притихли, лишь самый беспокойный продолжал елозить – выкинуть бы поганца, а если другие осядут?

Налепила зубастиков из ежевики и лангольеров из толстых осенних ежей. Фыркала, бормотала за работой – поминала ненавистную Кикимору, приглашала в гости на чаек с затрещиной, чтоб ей подавиться, верещалочке!

А раз дело спорится, можно и Большого Человека к ужину успеть.

Облизнулась, прогнала колобков из духовки, нехуй париться. Мука в этот раз не годилась, запыхавшись, натащила речной глины. Перья куриные, мозги лошадиные. Ухнула пригорошню табака, расчихалась. После долго сидела, утирала слезы от забористости. Ай, хорошо!

Человека сработала как положено – ноги длинные – руки длинные – в горло крику петушиного, и, покраснев, все-таки прилепила между ног – тоже длинное. Подумав, чуток отрезала, чтоб не переборщить.

- Ничего, в духовке подойдет, - утешила.

Неиспеченный человек поводил руками-граблями и бестолково оглядывался. Кругом было тесно, глухо - запнулся о стул и повалился, с грохотом сметая посуду. Кое-как уселся на пол, где немедленно заревел, размазывая сопли кулаками.

- Ишь какой, - умилилась мастерица, - недотыкомка….

Полезла на чердак, пошарила. Сунула в руки книжку с картинками, которую прибрала после отличников Саши и Маши, обглоданных накануне до цыплячьих косточек.

«о Ленине – детям», - прочла на обложке, сощурясь, и потрепала человека по голове, - посиди тут тихонечко, а я мигом.

Накинула на дверь крючок и понеслась к Кикиморе, хвастаться новой безделицей – и пусть хнычет и рецепт выпрашивает – хрен ей в зеленое рыло, а не Большой Человек.

Кикимора сопливая не поверила. Хихикала, глядя, как машет Яга руками в воздухе: - и ноги длинные – и руки длинные – и между ног длинно, но не слишком. Пришлось дать недоверчивой три зуботочины, четыре затрещины, обплевать всяко и двинуть по шее.

Домой возвращалась, кипя праведным негодованием.

- Ничего, вот допеку, да смажу маслицем, пусть поглядит тогда, верещалочка. Ни кусочка не дам, пусть хоть корзинами поганки таскает – задабривает!

В дом влетела растрепанная, и, со злости, как есть запихнула протвинь в духовку – раз, - хлопнула дверцей. Опомнилась – а книжка-то как же, сгорит теперь? Жалко, литература… Все Кикимора треклятая, небось и сглазила вдогонку.

Сидела пригорюнившись, а как начало смеркаться, спохватилась, и начала потихоньку вытаскивать протвинь.

Человек удался на славу – пропеченный, хрустящий, корочка твердая, а внутри сладко. Смазала гусиным перышком, накрыла салфеточкой, усадила попрямее – загляденье! То-то обзавидуется болотная дрянь.

Большой Человек тоже не молчит, уже смекнул, для чего готовили. Обхватил Ягу – та аж сомлела - и давай голосить:

Да будь я

и негром преклонных годов,

И то

без сомненья и лени

Я русский бы выучил –

только за то,

Что им

разговаривал Ленин!

Ахнула, раскраснелась. Ну всем хорош, и голос громкий, и дух жаркий, аж есть жалко! Оставить, что ли, про запас?

Салфеточку приподняла проверить – глядит, поднялось длинное в духовке, зарумянилось. Хочешь – ешь его, хочешь – живи с ним.

- Оставайся, - погладила, - положу в уголок. Сыроват ты еще, допечь надо. Вот тебе кофта желтая, завтра и сапоги прикупим, а зови меня… - Яга замялась, запнулась, и решительно продолжила, - зови меня Лилечкой.