Моя история

Закрывались от, разносящего до девятых этажей пыль и золу, дождя зонтами карликового вида горожане. Их было больше чем в сухую погоду, и всем удавалось как-то оббежать друг друга, при таких громадных полотнах зонтов. Встречались и те, которые забыли взять зонт – им приходилось сжиматься и двигаться быстрее. Среди них был и такой, которому не хотелось сжиматься и спешить – он был другим. Этакий коронованный портье. Дождина лил таким сильным, что аж макушки деревьев размякли, и волосы скрутило в косы. А тот красный, да не лучший, единственный кто не торопился, и не отпрыгивал от брызгов. Настоящий мальчишка, которому пришлось проснуться на этом месте.
Толи улыбка, толи он так расстроен, толи ни то ни другое – всё что было неподалёку отражалось у него на лице, словно фотокамерой. Вдруг он крикнул в мою сторону, огромного девятиэтажно-белого дома, слова, которые я, с восьмого, не расслышал. От интереса я вылез на половину за раму. И по моей шее забегали змейки дождя. Тот же, всё как-то сходил с ума. Я взмахнул волосами, которые уже прилично намокли, и протёр по лицу туговатую плёнку жидкости, на ощупь как масло. Подумал, что парень, наверное, ошибся. Но он просился на привет – прыгал по самой широчайшей из луж, отпугивая от себя людей брызгами, чтобы мне его лучше было видно. Я снова высунулся из окна – посмотреть есть ли кто ещё на этажах. И увидел. Прямо этажом ниже. Девушка, упёршись боком о раму, лизала ложку за ложкой йогурт, чуть пританцовывая под музыку, сквозящую из наушников. По тому, как ходила в стороны макушка, можно было полагать - попса. А мальчуган так старался, что рассорил между собой мнительных взрослых, владевших правом только прилично ходить по тротуару. Возле того самого пятна лужи, в котором мальчишка устроился, задёргались кончики зонтов, и какой-то не членораздельный шум заглушил его крики. Все хотели прогнать его, а он им улыбался и пугал, что вот-вот прыгнет как следует и замочит всем платья, причём своим вовсе не дорожит. Так он ухитрялся махать рукой девчоночке и следить за посторонними, которые старательно выкрикивали все, на что способны были их разбуженные посреди дня черти. А он был так счастлив от всей этой ситуации. И дождь будто бы вливается в его лужу, распространяет её линию границ всё дальше и дальше, казалось, скоро приберёт и весь город. Вот сзади пронеслась шикарная машина и подняла устрашающую волну, грязную и жирную, что окончательно спугнуло недоброжелателей.
Мальчуган закинул голову и встретил лицом, глазами, открытым ртом сотню капель… и ещё одну сотню, и ещё сотни раз… потом закружился, словно в вальсе среди прекрасных дам и обожателей роскоши. Ловко перебирая ножками, чтобы не упасть, хотя голова явно закружилась. И… опять он встал лицом к нам обрисовался, запрокинутой хвостиками, улыбкой. Как будто теперь был её черёд. Я тут же вылез за балконную перекладину к ней, хотел полностью разглядеть, что сейчас будет, но… её там уже не было, даже окно закупорено.
Не понял.
А мальчишка смотрел и ждал. Я не знал, что надо сделать… не понимал кто и что? А он запел, как поют забияки звонко, как запел бы и я, если был довольным до такой лихой степени. Даже не знаю… его прищуренные глазки и до простоты разинутый рот тронули меня. Ну, я и помахал ему ручкой. Он заткнулся, на мгновение вроде чуть успокоился и так обрадовался, так загоготал раза в три пуще прежнего. Я не понял точно, что это было, но мне понравилось, и я стал махать ещё шире, стараясь даже круче размахнутся. А он, малявка, уже от смеха прыгает с трудом и мне отвечает руками. Словно я только что оставил ему всё своё богатство. Вдруг, я услыхал звон телефона и…, не много подождав, отошёл от окна: «Видать, Моя, звонит». Мальчишка снова запрокинул голову и стал крутится, вокруг себя. Смешной. Идиот.

Андрей, оделся в чистую и аккуратно выглаженную военную форму, которую приобрел на рынке буквально не давно. Он впервые за год побрился наголо, и ему эта причёска очень шла. В форме он смотрелся очень круто и даже, можно сказать, более мужественно. Надел шикарные боты от «Camelot», ослепительно белую майку и кожаный ремень с большой бляхой канапли. Стоя у зеркала, он смотрел на самого сногсшибательного человека на кусочке солнечной системы, в куче таких же персон. Взял ручку, бумажку и энциклопедию. Сел поудобнее на диван и начал писать письмо, используя энциклопедию, как столик.
«Я, Андрей Гумилёв, находясь в отличном состоянии духа и прекрасно одетым, пишу это открытое письмо о собственной смерти, которая наступит в ближайшие дни. Проживаю по адресу улица Краснознаменская 48, квартира 31. Телефон отсутствует. Начал употреблять наркотики в 1994 году. Да, кстати, родился 1979 году 30 апреля. Окончил школу отличником, а институт окончил за деньги. Название института и имени ректора, который организовал мне диплом не указываю, по причине этики отношений. Потерял девственность в 96-м, когда это было для меня ещё не нормально. Хотя… это не суть важно. Имел не раз секс с проституткой, правда одной и той же. Попытка бросить наркотики и друзей это мой чёрный период с 98 по 2000. Бред. Я перешёл на дурь. Это было словно какой-то маразм. Не важно! В институте на третьем курсе, в 1999 году, я познакомился с Венерой. Очень замкнутой девушкой, с которой все боялись иметь сексуальный контакт, хотя такие формы как у неё желали все девушки, и одинокие женщины которых я знал. У неё был СПИД, точнее она была носителем. В то время я бросил наркотики и чувствовал, как из каждой поры моего тщедушного тела пронизываются гнойнички. Я был очень жалкий и ну очень нервный. В этот момент мы и познакомились. Нас свела наша схожесть. Мы очень долго разговаривали. Она всё отсаживалась от меня, говоря о своей болезни, но я утверждал, что мне плевать. Кстати, я так и не понимаю от чего врачи посчитали её не опасной для общества и позволили ей так разгуливать среди людей. Но это вопрос уж больно больших людей и их совести. Не важно. Я в неё влюбился. Да. Венера стала моей страстью и судьбой. Потому, что такого человека, как она я не знал никогда. Начитанная, рассудительная, находчивая. Я удивлялся, как она легко находит ответ на мои суицидные причины, при которых жизнь становилась какой-то упрощённой. Это трудно передать, но начиная с того момента я хотел только одного – жениться на этом человеке и стать её судьбой. Сделать её счастливой. Два дня тому назад, позавчера и вчера, 72 дня 2006 года, я занимался с ней любовью. Сегодня я проснулся один. Она убежала и вряд ли прейдёт. Эти три прекрасных дня моей гнилой жизни для меня просто великолепны. Такого всплеска страсти я не знал никогда. Казалось, что это движение не возможно остановить. Казалось, я не могу отпустить её и на мгновение. Короче, я скоро умру. Мне крышка, но я очень рад».
Он ещё раз взглянул на себя в зеркало и вышел на улицу. Засунув руку в карман, он почувствовал кончиками палец таблеточки. Как говориться, таблеточки не здорового характера. Этот факт от чего-то только забавил Андрея и он пошёл прямо. На мобильном уже месяц нет денет. Три дня валялся на подзарядке. И вот он решил положить сразу долларов пятьдесят, для того, чтобы позвонить всем. Так и произошло. Спустя минут двадцать он шёл, сверкая по улице и разговаривая по телефону, словно одинокая швея. Начал с самых далёких знакомых. Рассказывал всем совершенно разные истории про себя, что очень было приятно. За один только час он вызвал уважение у четырёх людей, которые жили очень далеко от него. Он рассказывал, что был и банкиром, который устроился благодаря своему родственнику, а дальше совершил кражу, с элементом ограбления и за что скрывался пять лет. В тоже время он был и подпольным стукачом, помогающим ментам ловить всяких злодеев. Короче, он разговаривал со всеми, кто не слышал его очень давно. Назначал встречи на завтра ровно в два дня. Три часа разговора. И времени у него остаётся очень мало. Он садиться на автобусную остановку, купив неподалёку маленькую упаковку сока «Добрый». Не думая глотает все таблетки и запивает их соком. Звонит другу.
; Привет!
; Здорова. Я щас занят, Андрю. Я трахаюсь. Перезвони – говорит ему друг очень быстро и кладёт трубку.
; Это ведь был мой последний звонок – говорит Андрей, и не вешая трубку, продолжает беседовать. Словно тот не оборвал диалог, а стал расспрашивать о жизни, о любви.
Вдруг что-то коснулось его плеча и он дёрнулся. Это было очень страшно. Ведь смерть начинается и уже скоро всё будет не в шутку.
Андрей встаёт и едёт по дороге медленно. Живот начинает раздирать. Ноги тяжелеют. В глазах что-то не ясное толи люди, толи нет. Для того, что бы не упасть он считает шаги.
; Первый! Второй. Третий. Четвёртый. Пятый. Шестой. Седьмой…

Вернувшись в комнатное тепло с какой-то не яркой лампочкой полу желтого света, я как-то с трудом освоился. Было не просто, было не нормально, как-то было не светло. Я включил больше света, огляделся. Проскользнула пара собственных отражений со стёкол, со стола, со всего, что могло отражать такое, и в выражении лица я… не был уверен… или был разочарован, что ли. Телефон вопил и рвался услужить, но вокруг меня стояли стулья и столы, книги и полки, лампы и полы, а того мальчишки, даже что-либо похожего, даже представление о подобном, хоть и в малости – не было. И не вписалось бы. Телефон вякал. Я снял трубку. Там говорила моя девушка. Говорила о себе и о дорогах, скользких и не убранных. Говорила о настроении и о планах на вечер. Говорила от того, что я спросил, хотя… что значит то, что я спросил. И я спросил: «Как твоё горлышко?». Она ответила. И я подумал, а что будет, если я прошу ещё раз? И спросил: «Ну, как твоё горлышко-то?». И она снова также ответила. Вдруг на выпуклом экране телевизора растеклось моё отражение и напомнило мне лужу, по которой вольно разгуливал мальчишка взад-вперед. Рука сама положила трубку. Часы улыбались – без семи минут два. Телефон (не прошло и двух минут) снова завопил. Я сел рядом и узнал в агрегате маленького оловянного офицера, но строгого. Трубка, как орудие звенело на боку у него, а зелёная кнопка по кутузовски следила за мной. Я представил, как он, должно быть, внутри злится и чуть ли не взрывается от дикого дыханья на том конце провода, а мне плевать. Кстати, про плевать! О том мальчугане, что злобил прохожих. Я вышел на балкон. Телефон остался в квартире, со своим неотложным делом. Дождя уже не было, но лужа-то должна была остаться и он, по носки затопленный, в ней. Довольный, как отнюдь не маловажная салфетка на светском балу, но просто салфетка. Вот осторожно вылез. Встряхнул штанины и развёл руками, словно говоря: «Не знаю сам, что на меня нашло». А я ему головой качаю, мол: «Ну что же вы господин Хороший! Ай-я-яй!».
Дождь пронёсся по нашей улице и отправился дальше, и у нас настало снова. Снова греют кусты свою шевелюру о лучики дня. Снова пятится наземь пыль и зола. Воздух всё ещё пахнет прелой подошвой и на небесах солнце подтягивается ближе к планете. Кумиры светилы, в знак привета, закупорили зонтики и спрятались кто куда.
Мне быстро стало скучно, и я вернулся в дом. Телефон уже устал дозываться и молчал. Вот я прошёл к середине квартиры, к развилки коридоров – в спальню и в зал. Буквально… словно почудилось, что не мои штаны висят и сушатся на стуле, при входе на кухню. Я медленно стал продвигаться в сторону постороннего предмета костюма. Появились стопы человека, вялые от воды, и рука, чуть подрагивая сжимающая папироску. Мне, просто на просто, пришлось понять – это он.
; Константин Семьсот – так, резко и в самую тему, обозначил незнакомец свою бесцеремонность. – Перестань. Ты смотришь на меня, как на чёрномордого нахального юнца с косой. Хотя, в мир таких технологий, смерть должна быть уже с газонокосилкой. Это была шутка. Но тебе не смешно. Понимаю. Знакомься, моя подруга Нэра.
Подруга Нэра стояла при свете открытого холодильника и пожёвывала луковицу, пристально читая какой-то текст на упаковке моего молока на утро. Сдавалось мне, будто она даже не присутствует с нами.
; Нэра – приличная девочка. Просто любопытная – продолжал говорить он, временами потягивая сигарету.
; А ты, значит, такой вот, да? – задал я ему вопрос так, словно ничего в его этаком появлении странного нет. Присел на корточки там, где стоял. Смотрел ему в глаза и никак не успевал толком удивиться, как он ловко входит ко мне в доверие. Этот пацан сидел в одних трусах у меня на кухне на отцовском стуле, со своей приветливой голодающей подругой, и курил. Что теперь все вот так вот поступают?
; Остановись. А то слюни потекут. Ты так потрясён, что мне как-то не ловко.
; Да? – оценил я как хохму.
; Ты же не можешь целыми минутами поражаться. Ты ж Человек.
; Но всё же. Как?
Вообще мне было плевать, я даже как-то хотел, чтоб всё подобное случилось, в общих чертах, именно так. Даже не знаю точно от чего, но… просто мыслями был в грустном месте, где-то среди своих старых прогулок допоздна с любыми прохожими.
; Я такой. Да. Я так вхожу – сказал он.
; Что это значит? Ты сломал окно и вкарабкался, как человек-паук или ты вышиб дверь и за долю секунды отремонтировал её с другой стороны. А?
; Что-то подобное, только не точно.
; Тогда соблаговолите разъяснить, товарищ не простой.
; С превеликим наслаждением…
Девчушка наполнила себе чашку едой всякой, которая падала через край, увидела меня и кивнула. Я даже как-то обрадовался, что это произошло наконец-то. Она перестала суетиться и ровно размеренно приступила непосредственно к разгрызыванию, проглатыванию, а также к перевариванию и всё это вытворяя, поглядывала на нас с ним светящимися глазами, будто знает что он мне сейчас фен продаст или ещё что-то из барахла, со скидкой. Она была так смешна. В тёмные щёчки забивалось съедобное и перетасовывалось несколькими размашистыми движениями нижней челюсти, в то время когда верхняя же часть головы была статична и только глазки бегали от меня до него и обратно, да рука усердно восполняла ущерб в постепенно пустеющих щеках. Я ухмыльнулся. Он несколько раз повертел головой, в знак того, что заподозрил моё любопытство и тоже мило улыбнулся, потом жестом руки добавил между нами паузу, чтобы привлечь к себе упущенное внимание. Я вернулся к разговору, но это уже было совсем другое – Константин Семьсот уже приятен, а госпожа Нэра смотрела на меня, и они оба мне стали нравиться.
; Прошу прощения, но… вы не могли бы уделить мне секунд шесть. – Сказал он и затушил папироску. Это было жестом, но не конфликтным, скорее шутейным.
; Шесть. Шесть это не проблема они в вашем распоряжении – ответил я ему тем же тоном, смотря ей в рот, только на слове «вашем» переводя взгляд на человека в одних трусах. Как бы это не располагающе ни было.
; Вы великодушны, как я и предполагал. Итак ситуация в том, что мы здесь и не совсем ожидаемы.
; Да нет, что вы! Я как раз ждал вашего прихода, даже холодильник заполнил сладостями, молоко прикупил – тут же перебил его. А он ухмыльнулся в ответ.
; Вашему сарказму нет причин к не проявлению и он, осмелюсь признать, кстати. Всё дело в том, что мы такие. Мы приходим к людям и кушаем у них.
; А они?
; А они остаются такими же.
; Такими же?
; В смысле не меняются. В смысле мы не появились, а пришли.
; А она, значит, изменилась?
; Нэра? О! Этот человек изменил меня. – Он поглядел ей в лицо, да так что та остановилась и наконец-то запила сухомятку молоком. Эта встреча глаз продлилась не дольше двух-трёх секунд, но при более насыщенных нежностью и какой-то, благодарственной чести секунд, я ещё ни разу не присутствовал. Константин был мальчуганом выгнанным на улицы города за глупости, но только со стороны выглядел так, потому что мнение к себе он вызывал определённо иное – сильного, даже скорее могучего и очень взрослого. Я наблюдал за его морщинами, каждая из которых соответственно друг другу существовали специально на его лице и все дружно, да добросовестно выполняли свои назначения. Гармония на лице для меня означала гармонию в душе. Наверно от этого он так мерцал, как луч звезды. Как луч звезды… быть может даже той, что давным-давно сгорела, а свет ещё стремится к нам… быть может той, что только что оторвалась от стаи других, которым только и остаётся, как вертеться белками около планеты, а он сорвался и убежал. Быть может. Ведь он так счастлив. Совсем не как я. Что? О, что это я? Гости.
; Я прогуливал урок, считая его дрянным и лишним, сидел у фонтанчика и закуривал сигаретку в знак своего собственного отказа от порядка. Думаю, мне тогда ещё хотелось быть Шварцнегером, в понимании всех его спецэффектов. Да это было-то год тому назад. И как она умудрилась так упасть, не понимаю. Одним словом, смотрю, подходит ко мне девчоночка. Сарафанчик рванный, сандалии – новые. И говорит, мол, ты мой папка. Я как сидел, так перестал сидеть. Говорю: «Девочка, ты чего?», а она мне про мою должность папки, да и прицепилась. Заметил, за косичкой правой, кровь тропинкой спускается за шиворот. Не долго думая, схватил её за руку и к школьной медсестре. Медсестра полная и медленная, а малютка рыдает и к папаше просится, ко мне тобишь. Тётя Дания даже испугалась, подумала, что мозг задет. Я вышел на улицу и снова присел на то же место. Поднял пыльную половинку сигареты, сдул с неё пыль и затянулся. Думал, как я хорошо поступил, что отвёл её к медсестре. Вдруг, как нарочно – она выходит с обработанной раной, вытирая слёзы ручками и просит прощенье. Думала, что я на неё обиделся и хотел оставить у той тётки. Не уставала называть меня папкой и глотала слюни. Всё было как в кино про неудачников студентов. Прозвучал звонок перемены, и у меня была всего лишь минута, чтобы скрыться с девчонкой далеко. Если увидят – засмеют, думал тогда я и был прав. Вот так мы и оказались в пустоте между гаражами. Она сверкала зрачками и качала края сарафанчика. Я смотрел на неё и думал о том, что же делать. Потом она стала рассказывать мне про то, как я познакомился с её матерью – женой своей, и как мы дали новорождённой новое имя, и как случилось так, что я стал мореплавателем и уплыл в далёкое путешествие одолеть злого дракона. У меня чуть волосы на весках не поседели. Ну-ну, думаю, чего там ещё было. А малютка так заговорила, аж прямо с прыжками, да с разъяснением, о том что, её мать осталась дома, а она пустилась помогать папке сражаться с чудищем. Представляешь, какого это?
; Я восприму этот вопрос, как риторический.
; Как угодно. Я проделал с ней столько путей, дорог, похождений, что жизнь мне будто бы только послышалась, а на самом деле я работал и искал. Тридцать семь семей из них двенадцать узнали в ней дочь, но всё это оказывалось в конце концов блефом. Остальные кормили и поили.
; Я её не знаю.
; Да я понял. Мы к тебе не за этим.
; А за чем?
; Просто. Голодно.
; Магазинчик? Пожалуйста – указал я на их бестактность, по отношению к моему снисхождению.
; Нет что вы?
; Нет. Что вы? Я удивляюсь тому, как вы одеты и как вам удаётся сохранять во мне терпение. Мне интересен такой вопрос… - тут я приостановился.
; Прошу вас, спрашивайте.
; Что вы там так смеялись?
; А вам разве не задорно провести последние минутки уходящего дня одаренным таким дождём и счастливым на всю голову? Тем более лица тех прохожих были так изуродованы спешкой, что я не смог сдержать себя и прыгал, а Нэра в это время бегала между ними и играла в тараканчиков.
; Понятно.
; Это было действительно весело. А потом я увидел, как ты машешь мне рукой. Ну, дальше ты знаешь.
; Ну, ты же мне кричал, пел.
; Это я дому вашему. Призывал все ваши четыре дома потопать, чтобы растрясти тех хмурых и злобных.
; Понятно.
Она перестала есть и последним разовым глотком допила молоко. Действительно она была так смешна. Не то, что он. Всем пришло время помолчать и посмотреть друг на друга, как бы полностью поменять отношение между нами. Он начал смеяться во весь голос, закинув ногу на ногу. Я откинулся назад, сев на зад, и тоже рассмеялся. Она облизывалась и хихикала в неразбор. Все переглядывались, и смех забегал между нами, как ураганчик среди трёх осин.
; Всё! Я полагаю, ты успокоила свой желудок. – Говорил Константин, встряхивая с влажных брюк пыльцу капель. Я молчал и, только глазками туда-сюда, он – она. Раздался телефонный вокал и я, тяжело поднимаясь с пола прихожей, потянулся за трубкой, а они стали быстренько собираться. Пришлось ответить, уж больно нудно вопил звонок. Это была она – моя девушка. Двое скоренько убрали за собой и прошмыгнули мимо меня к двери. Девушка в повышенном тоне кричала о разных сторонах общения, и о том, что взаимопонимание начинается с разговора, а мой метод совершенно ей не нравится. Они незметно обулись, оделись и открыли замок. Не подавая голоса, он поклонился мне и просунул не расторопную девчушку в приоткрытую дверь, на что я резко поднял руку, типа «всего хорошего!». Им ни как не удавалось закрыть дверь потому, что закрывается она с размаху, а ситуация не позволяла создавать грохот.
; Эй!!! – в ухо протрещал её голосовой посыл, что я дёрнулся в сторону. Дверь в этот момент хлопнула.
; Да.
; Что да!? Ты меня вообще слышишь? Я говорю тебе о таких обыкновенных вещах, как уважение, а ты меня даже не учитываешь в списке «я вас слушаю»! Ты мерзавец! И знаешь что!? Если тебе так неудобно разговаривать со мной о том, как мне трудно с тобой общаться, то очень здорово! Я подыщу себе более внимательного собеседника. Более…
Она так долго говорила и казалось будто этот монолог ей нужней всего того что он значит для меня, и уж тем более для неё. Она так долго говорила, что рука сама положила трубку. Если перезвонит, думаю я, отвечу. Звонит. Поднимаю трубку. Она.
; Подонок! Трус! Кретин! Я не хочу тебя знать!!!
; Любимая! Прости меня пожалуйста. Это трубка моя барахлит. Я всегда верил и до сих пор верю, что мы созданы лишь для того, что бы существовать друг с другом. Прости. Мы с тобой здесь на одном кусочке земли, как на одной пуговке, на одной струнке телефонного провода. Мы вместе.
; Трубка барахлит?
; Барахлит, зараза.
; Ну ладно. Ой, я как раз себе в магазине новый сотовый присмотрела, такой славненький. Тебе тоже надо купить себе сотовый. Я знаю, что ты терпеть не можешь эту ерунду, но тебе обязательно надо. Я вообще думаю…
Рука сама положила трубку. Я отступил от аппарата, как от трупного червя, что ползает по этим проводным норам, перенося звуки одних микрофонов и другим. И вот я убил его – он полез обратно, толстый, еле пролазает. Зазвонил. Завыл, словно котёнок со сломанными задними лапками на человеческой планете. Изпод двери снова шипело дождём и глухо доходило до моих ставней. Сквозь невидимые щели пахло им же. Телефон уже захрипел. Я влез в ботинки и потянулся за ложкой, вдруг, на полу рядом со сложенной обувью лежит знакомый футляр. Он служил мне пультом от телевизора. Я оглянулся на столик в зале – телевизор стоял. Ещё бы он такой огромный, они просто не утащили б. Телефон вырубил на хрен – надоел, орёт как бешенный. Пошёл оглядеть комнаты. На кухню, в зале, в своей комнате, туалет, ванная – везде, но ничего кроме пульта от телевизора не исчезло.
; Ах вы, твари. Пульт мой стырили – меня это событие привело в бешенство. Мало того, что пожрали у меня, так ещё и пульт от телевизора унесли. А он у меня был мощный – столько функций. Я метался от угла к углу, осматривая каждое денежное хранение пересчитывал и сверял на глаз. Вроде ничего, кроме пульта.
; Сволочи маловозрастные! – говорил мне тот я, который помогал остальной сотне меня одеть второго, который в свою очередь готов был на любую выходку. Молоко выпили? Выпили. Сытно пожрали? Пожрали. А спасибо? Вот так вот. Так вот? Попадитесь мне!
Дождь проливался не скупо и при выходе из подъезда я чуточку притормозил, чтобы проверить застёжки.
Вот бегу по загрязнённой, липкой, скользкой и серой дороге. Злой и невыносимо депрессняковый, не довольный всеми присутствующими поблизости, любой дистанции – я расстроен, а это меня всегда бесит. Со стороны, шагам моим не было слов – хрустел асфальт, как корочка снега. Тупая толпа, сломив головы, тянулась от угла до угла, от перекрёстка до перепутья, каждый знаком с собственным настроением, каждый куплен им. Проносятся на своих прочных туфлях, обвернувшись своими шёлковыми пиджаками, а когда всё закончится, они умрут – так вот устроен великий и могущественный Минус. Куда вы пятитесь? Я в ботинках и свитере, да джинсах и всё равно живу, не потому что живучий или сын отца – а так живётся.
Я стоял на том самом месте, куда стекалась вся резина с асфальтированного покрытия, стоял и промокал, будто хочу что-то придумать, что-то такое чего не возможно избежать, чего-то мерзкого. Дождь стелился надомной, и я чувствовал себя за одно с ним. Волосы мокрыми кистями оттягивались, и по лицу слоилась пелена воды. Исподлобья, глазами устремлён в полосы рельс трамвая, и вижу людей, которые бегают вокруг… Я присматривался к, отстающим за движением ног сандаликам юной девчоночки. Она так сильно не желала мчаться за мамой, потому как, действительно не понимала «зачем?». Девочка просто поглядывала на шныряющих мимо прохожих, и удивлялась дождю, который до сих пор никого не смыл за такое неуважение. И её уволокли. А я остался там, где остановился. Я остановился там, куда привёл меня нюх, а этим временем он со мной проделывает такие вывороты, что плохих новостей не осталось. Все наверное думают о том что происходит, а я нет – я упрощённый, утомлённый, с не утолённой жадностью к своему мнению, только и всего.
Стоял я долго, и даже не верилось, что такое бывает, будто бывает и так, но так такое быть не должно. Ноги намокли, и жуткая зябкость в ботинке дёргала меня за жилку у колена, ещё и волосы вымокли так, как я бы и при утоплении не смог бы. Ни кто даже головы не поднял на меня, даже не щёлкнули глазом, а я стоял и просился, словно малютка на руки: «Заметьте!». Что это я всё о детях, да о детях. Вообще, зачем я вышел? А-а…
Следы!
Я же спешил. С чего вдруг такая наглючая догадка, мол, туда и всё. Значит так надо. Следы вели на остановку, с которой медленно трогался трамвай, как недовольная тройка быков. В окне я видел их. Смотрел, как кроха стукает мой пульт о перекладину на спинке переднего сиденья. Несомненно, это доставляло Нэре огромное удовольствие, так как её улыбка невольно заманивала глаз и постоянно раскрывающийся рот, пояснял, что в том трамвае звучит песенка о славной игрушке. Он проезжал перекрёсток и светом окон отличался от сереющих улиц, каким-то домашним видом. Хрен с ней.
; Что, действительно бы ворвался и отнял у неё игрушку? – спрашивал Семьсот. Он подошёл сзади и спугнул мою очевидность, как колдун из фильмов. Тут я вспомнил, что возле Нэры сидел, кто-то похожий, но лица я не разглядел.
; Что, значит, на сегодня хватит краж? – поинтересовался я и стал уходить, намеренно толкнув его плечом, и списал всё на досадное происшествие. По той же дороге отправился обратно. Дождь внезапно прекратился, и доберманы ветра придавали особый колкий холодок, походивший на утреннее похмелье. Свитерок мне перестал нравиться, и ботинки стали поджимать, не приятно скользить изнутри, да и вообще всё было достаточно хреново. Тому пацану всё же надоело меня догонять, хотя он выше и шаги его значительнее, но он старался на славу. Мне вдруг пришло в голову: «А что если ты ни когда не отстанешь?»
; Погляди только, до чего ты себя довёл. Уже и вопросы задаёшь, услышав внутри верный ответ. Остановись.
; Остановись!? Это ты мне будешь говорить? Какой-то маловозрасный воришка приставучий, как дно ко дну.
; Я так и знал. Спасибо.
; Что ты знал? Что ты знал?! Скажи спасибо лучше за то, что у меня не достаточно настроения, чтобы занавесить твоими кишками это дерево. Да. Поблагодари Бога.
; Зачем сразу Бога, тебе спасибо.
; Пожалуйста.
Он преследовал меня ещё пару минут, потом всё-таки догнал. Людей становилось всё меньше и меньше, но действий со стороны них не уменьшалось – что-то включалось, что-то проносилось и уносилось.
; Извини. Я сказал тебе не правду.
Я молча шагал и обращал внимание, только на камни по дороге.
; Мы поступили глупо и бесцеремонно. Я могу понять твою обиду и рад буду что-либо сделать, чтобы сменить досаду на дружбу. Она сама утащила этот пульт. Я не знал. Честно. Что мне сделать?
; Смени фамилию.
; С удовольствием. Только обещай, что это поможет.
; Даю тоже слово, что ты не давно, по умолчанию, предлагал мне.
; Мудро. Наверно мне стоит для начала объясниться, а уже потом мы найдём взаимопонимание.
; Старайся, пацан, но мне на тебя насрать. Это взаимопонимание нужно только тебе, а мне нужно придумать, как бы исчезновение пульта не списалось бы на мою тупость. Ты вообще начинаешь меня бесить.
; Однако я всё же попробую.
; Флаг тебе в щелочку.
; Это была не совсем шутка, я про рассказ о Нэре, так же как и не совсем была шутка и то, что мы оказались в вашей кухне.
; Так. Давай ты больше не будешь мне ополаскивать мозг про всякие ваши, да наши. Ты поступил плохо и мне по канарейке.
; Чё? Не важно.
Тут я не много ослышался. Когда оглянулся, этот сопляк уже превратился в громадного дядю.
; Вот тебе и мякнуть. Как там тебя… Ягодицин? Или Рыбапитца?
; Семьсот. Константин Семьсот.
; Точно и не сантиметра меньше.
; Смешно.
; А почему вы не смеётесь?
; Я в юности, за такую шутку, одной девчонке сорвал левую ноздрю шариковой…
; Ручкой. А. А я знаете ли, не про вас совсем.
Он топал так, словно тротуар под ним, а не он на нём. А я рядом, а не он пристал. Что за голова-то у меня такая, весь день сегодня призмами строчит. То шкотный пацан в одних трусах с голодной мартышкой, то какой-то чёрный выключатель ростом на голову переплюнул, да и подозрительно крут на вид.
Вечер становился тихим и каждый человек останавливался и исчезал один за другим – то дама свернула вглубь квартала, то велосипедист умчался вперёд, то пьяная компания перебежала на другую сторону дороги и скрылась. Все. Одни мы с ним идём по маршруту, казалось известному только ему. Он даже молчал, пока мой вопрос перестал отсиживаться в глотке.
; А какого, всё это происходит, хрена?
; Ты хочешь знать, почему ты или почему происходит?
; Я хочу знать, каким образом сопливый тушканчик, ниже моего настроения, за тринадцать шагов успел вырасти в приогромного демона, подбородок которого шныряет над моей макушкой. Может это та канцелярская скрепка, что я глотанул в детстве, или та красная таблетка?! А может это кто-нибудь с неба, где сейчас пьянка и все, как и полагается на всех пьянках, прикалываются над лохом, над хиленьким пробником. Я чё тебе Пробник?
; Так значит, как я меняю тела?
; Не, если тебе это как-то не удобно или ты вдруг считаешь, что с моей стороны глупые вопросы лезут, можешь не рассказывать – я справлюсь. Просто выпью таблетку величиной с телевизор и усну, а когда проснусь… когда проснусь?... когда доктор в горлышко посмотрит.
; Не влезет. Таблетка-то.
; Грызть буду!
; В сухомятку?
; А как же!
Он ли остановил весь этот эпизод, или я, но глупо было продолжать.
; Я просто хотел пригласить тебя на кружку пива или чего покрепче.
; Покрепче, да позадорнее!?
; Ага.
; К вашим услугам.
И мы пошли в сторону, налево. Там была неплохая пивнушка с танцплощадкой и водкой, разного оттенка. Выбирая этикетку на бледно-полных пузырях, я не скромно дал себя понять с полуслова. Он не стал с этим церемониться и купил на двоих. После третьей действительно стало как-то легче, и мы закусили. Солеными огурчиками мы закусили, холодненькой водочкой мы заправились, да и как не быть беседе.
; Ну… как? – сказал я, будто сам всё организовал, но мне казалось что действительно сам. Договорился, или как говорят – пробил.
; Хорошо.
; Ну, так.
Мы допили в два разлива первый пузырь и заказали три следующих. Теперь уже тянуло на разговор.
; Ну чё ты об меня трёшься? Денег надо, али просто жизнь мне испоганить!? – говорил я Костику, когда тот смотрел мне в глаза и мирно улыбался, пожёвывая огурчик. Покачал головой.
; Нет, ну ты мне скажи. Чего тебя тянет ко мне?! Пульс подводит!? Или не чистая привела!?
Рвалась из меня дикая подростковая нахальность. Он опять качает головой.
; Ах ты молчать?! Ну и хрен с тобой. Жри. Твой огурец, твоя водка, твоя идея, а мне хер прописать. Я тебя знать не хотел, и теперь откажусь.
Улыбается сволочь, да головой шатает.
; Чего ты означаешь тут!? Ты, штепсель в приличном.
; А ты, я так понимаю, обиженный и ущемлённый.
; Да!
; Да?
; Да.
; Ну, брат, особого значения, которое ты себя так тупо, присвоил ещё не случилось. Понял? Ты ещё не случился, не произошёл.
; Чего?
; Ага.
; Не уразумел.
; А тебе и не особо надо. Ты же попьёшь и домой пойдёшь.
; Вот только не надо! Сделай мне одолжение – замахал я руками. Так сказал прямо, будто я ему задолжал денег.
; Успокойся.
Вдруг какой-то, наружности грызуна тип, пристал к Костику. Сначала подсел сзади, потом говорить стал что-то, шептался, и в конце вытащил пышную, словно свадебное платье, розу и протянул официантке.
; Меня зовут… - начал было тот тип мне, как Семьсот перебил его, превосходящей громкостью голоса.
; Его называют Аромат.
; Здорова – приветливо сказал я, а Аромат даже руки не протянул. Сидел я и думал, как же это так всё получается глупо – домой идти неохота, здесь сидеть и выпивать с каким-то пройдохой тоже. Про девушку вспомнил, про свою великолепную девушку, такую красивую, такую чуткую. И уснул.

Очнулся уже под утро, точнее светало. Голова, словно медная кастрюля звенела, свыкалась со средой. Я очнулся на даче. Так интересно. Семьсот чистил морковь, сидя на корточках у арыка, а Аромат шаманил над пламенем под казаном, шириной с меня. Воздух чистый, как будто цивилизации вообще не было, как будто мы у самого-самого трапа на небосвод. Даже понятия, кстати, не имею, как мы вообще сюда попали.
; Доброе утро господа отдыхающие! – выкрикнул я своим друзьям. Семьсот помахал мне ножичком, а Аромат хихикая говорил:
; Как? Выспался? Храпишь, словно гром подхватил.
; Да? – удивился я. Никогда за собой такого не замечал.
; Ещё как! Сегодня в городе наверно уже говорят про воскресшего мамонта – тут же подхватил историю Семьсот.
; Да бросьте вы. Лучше объясните мне, каким это способом мы сюда приехали. Хотя я наверно прилетел – говорил я, потягиваясь по всем сторонам своей геометрии.
; Я бы сказал что ты в свою очередь попал – уточнил Семьсот.
; И не только сюда – добавил Аромат.
; В каком это вы смысле?
Семьсот порезал, начистил и отмыл овощи и бросил их и кипящую воду, коричневую от мяса, что варилось до этого. Вытер руки о полотенце и оба внимательно проследили за очерёдностью набирания степеней закипания еды. Короче, уткнулись в казан носом. Просебя, всё время, хихикая. Я уже было заподозрил что-то неладное.
; Сейчас уже будем завтракать. – Утверждал Семьсот.
; Ну так что? – настаивал я.
; Да всё нормально… минут пять ещё.
; Я про путешествие.
; А, ты про это. Тоже всё нормально – говорил он так, словно всё напротив плохо и мне за это расплачиваться.
; Ну, так!? Как? – упрямствовал я. Зажал взглядом и пытал. Как-то всё больно подозрительно происходит. Как-то уж слишком не верно и мне как-то уж слишком не верится в то, что при таких положениях всё может быть нормально. Они выкручивались как позволял им талант… и, сказать по правде, с этим у ребят полный порядок. Один размешивает кушанье и ему, типа, некогда. Другой, мол, забыл добавить приправ. И все озабочены, все прямо-таки серьёзно настроены. Тоже мне товарищи труда и рабочих масс.
; Хорошо. Сделаем по-другому. Товарищ Семьсот, вы не могли бы оторваться от своих земных дел и пройтись со мной по грибы, по ватрушечки? – говорил я уже с лихой улыбочкой.
; Да, конечно. С превеликим удовольствием.
И ему пришлось остановиться и помочь мне разобраться, так как из нас двоих он вчера больше присутствовал, чем я. Мы отлучились за ворота, и направились гулять по камням и жгучему солнцу.
; Понимаешь, тут такое дело… когда, например, голодный до бессилия пес, худой и грязный отворачивается от куска мяса, только потому, что хозяин приказал, мы называем это доблестью. Мы восхищаемся и подражаем этому в своих идеалах. Но следует только прикинуть логически и рассудить прямолинейно, без чувств, то выходит, что собака не хочет кушать, так как слушается хозяина. Собака выполняет комплекс действий и услуг не выбирая, не относясь. Зверь. А мы называем это красивыми словами, потому что сами бы сделали подобное ну уж если не спьяну, так нечаянно. Глупо получается всё, не правда ли?
; Чё ты мне клеишь? Чё ты меня выкраиваешь?! Ты меня тут танцевать учишь что ли?
; Вот теперь я тебя вообще не понимаю.
; Вот именно! Также как и мне было приятно тебя слушать. Представь себе ты мне задаёшь вопрос: «какая погода в стране?», а я так тебе: «вы знаете Семьсот когда-то в степи от бессилия умирал орёл, ему было хреново»…
; Ясно. Только я не хотел тебя обидеть, просто хотел подойти не с того боку как принято.
; Вот ты и подошёл – сзади. А я так не люблю.
Потом Семьсот долго не мог собраться со словами и, поглядывая на уже покрывшиеся сухой чешуёй, булыжники, на солнце, не щадящее градусов для земного жителя. Что-то соображал. Мне было плевать и на булыжник и на то чудо, от которого вдруг я готов выжечь свой силуэт ступни на дороге – я хотел знать, в чём дело. Что произошло такого, что он начал мне про зверьков, а не напрямую?
Высокий широкий, по величине жеста, он идёт и мнётся, как на первом экзамене. Я был поражён… что делает это крохотное неловкое слово, в этом насекомом. Жгло и припекало, а дорога казалось только коленом всей дороги. Он молчал. Я смиренно ждал, как будто понимая всю трудность такого положения. Ждал, как ожидают от любимой девушки признания в не верности, как бывает ждут крестьяне когда хлынет дождь. Вдруг он стал топать спокойно, махая руками и вольно глядел из широко раздвинутых век.
; Я тебе покажу. Лучше будет, если ты сам всё увидишь.
У меня даже не возникло встречного вопроса. Готовый к мероприятию, я размял шею и прибавил пару кубиков адреналина в кровь, от чего ноги приподняли меня над границей воздуха и земли, аж показалось, что мой шаг стал шире. Это мой ход. Солнце сверкнуло мне в привет, когда я не вольно приподнял подбородок и устремился в горизонт, по которому скользили четыре облака. Улыбнулся. Все из себя такие свободные мы, шагаем.
Семьсот руки совершенно не контролировал, либо специально что-то колдовал, махал ими по всем сторонам, как кончики сохнущего полотенца у хозяйки на прищепках, они красиво раскрывались и складывались. То всё время дрожали пальцы, будто нашёптывали камням мрачную сказочку. Дорога становилась похожей и быстро надоедала. Она разнимала две стороны планеты: людские хозяйства, полные звуков и движения; и безмолвное жёлтое поле сухой тяжёлой древесины, замершее по другую сторону дороги, чтобы наблюдать за этими дёргаными и громкими домиками-малышами.
; Пришли – прозвучал Семьсот. И мы свернул на право. Там ходили пары молодых тинейжеров (каждому мальчишке по девчонке, и на оборот) и, действительно красиво, играла акустическая гитара. Я чувствовал запах еды. Захотел есть. Все бродили из комнаты в комнату вроде бы не спеша, но с другой стороны даже как-то быстро и никого не удавалось запомнить – толи одинаковые, толи схожи, толи я не прав. Мы прошли двор и поднялись на этаж. Стол был готов к разграблению чашек, и подобной посуды, а магнитофон довился своими записями, красивой музыки, возле дивана, придвинутого к столу. Дача была точь-в-точь, как та с которой мы вышли: первый этаж на потолке подвала, что наполовину торчит из земли, да ещё и без стен, бассейн в который можно прыгать с крыши. Аромат готовит какую-то гадость. Аромат? Херня полная. Мы ж только вперёд шли… всю дорогу…
; Ну-с, потолковали? – крикнул Аромат, но музыка держалась чуть громче.
; Какого хрена здесь происходит? – говорил я Косте. Тот засунул руки в карман и присматривался к изменениям.
; Да это, Девчонка наша приехала. Вернулась. Говорит всё удачно – сказал уже Аромат этому длинному хранителю тайн, чтоб его.
; Приехала, говоришь. А шпана откуда? – спокойно, но строго поинтересовался Семьсот.
; А они нам соседи. Студенты. Все Рыбы, по гороскопу. Так интересно – кричал в ответ Аромат.
Магнитофон резвил публику, которой не было видно, и не обращал внимания на тех случайных нас, кому всё это мешает.
; Сделайте чуть тише – сказал Семьсот и – раз – как от страха, всё начало молчать. Казан со стряпнёй, казался даже более разговорчивым.
; Как вы меня достали! – говорил я тихо, однако конкретно. И, если честно, мне становилось страшно.
При чём они и в правду меня достали. Я перестал отдавать себе отчёт о самочувствии реальных своих возможностей. Существовал ряд не ясных происшествий, с которыми ни я, ни мои мозги, и уж тем более вся моя внутренняя академия наук, были категорически не согласны на право так вот просто жить и загрязнять мне кору головного мозга. Я топаю ногой, стучу кулаком о поверхность стола, я даже веду себя вызывающи – и всё это для того чтобы, показать свой протест, но это только внутри. А снаружи мне показывать виду нельзя – они только и ждут от меня аплодисментов и признания их глупых фокусов. Это определённо малобюджетный розыгрыш с применением бездарных приёмов.
; Не делай такие безумные глаза. Тебе не надо об этом рассуждать – сказал Семьсот, словно я ему только что пожаловался вслух. Он пригласил меня за стол завтракать, что, в принципе, и угадало мои последние тридцать пять желаний. Прискакал быстрее Ары. Схватил кусок хлеба, так быстро, что макнув его в суп слопал как крошку, все за столом чуть дрогнули. Эти же двое аристократически приступили к трапезе, в то время как я расстреливал кусочки хлеба один за другим, а суп уплыл в меня за две минуты. Эти же преспокойно, не боясь остаться обделёнными, вилкой, ложкой принимают пищу. Тело моё склонилось над посудой и не выпрямлялось, до тех пор, пока я не вылизал две тарелки и не срубал весь хлеб. Аромат, значит, не ворча и не отвлекаясь, достал ещё хлеба и налил третью тарелку. Я уже наелся и спокойно считал чужие замахи ложек. Вдруг, за спиной хлопнула дверь и по нашу сторону порога вошла девушка, лет этак 19-ти. Я похолодел. Как будто она выплавлена из горячего тёмного золота. Чёрные волосы, руки с татуировкой от кончика указательного пальца по запястью и чуть выше, рисунком напоминающие вьющиеся нагие людские тела. Она вышла к столу в, кроваво красном нижнем белье и джинсах. Меня тронули босые ступни:
; Не простудитесь? – спросил я. А девушка зевая устроилась на диване, подмяв под себя ножки.
; Не беспокойтесь мне любая зараза по зубам – говорила со мной это восхитительное создание.
; Раз так… тогда угощайтесь.
Пододвинул ей суп и нашёл столовый прибор (самый ровный и приличный, причём!).
; Знакомьтесь. Это Нигора – представил её Семьсот. Я его перебил:
; А я…!
; Дайте-ка хлеба и соль.
Я дал и обиделся. Вот тупая дура, плевать хотела на меня. А семьсот всё видел. И это тоже, Аромат, блин, ромашка с экстрактом педикулёза, хренов.
; Ты вчера всё решила? Все дела?
; Да.
; А эти ребята?
; Они ушли.
; Хорошо. Я надеюсь, этот день я могу на тебя рассчитывать.
Идиот, говорят «в этот день» или «этим днём». Милая беседа, блин.
; Да.
; Великолепно.
; Дайте же поесть спокойно! Что вы всё время болтаете! – возмутился Ара. Что меня очень удивило, да и не только меня по-моему. Семьсот поглядел на друга, словно тот не добил его в камере пыток, а Нигора капризно хлебнула суп с краю, так что звук был выражен отчётливо и понятно.
; Спокойно в прихожей будет. Когда тапочки снимать придётся. Белые – проговорила Нигора, явно не для того чтобы приободрить товарища. Тот молчал и ел.
; Тоже мне удав, хренов – добавила и разом откусила с куска хлеба две третьи. Тот молчал и ел. А мне стало весело. Я даже предложил чаю налить. Все замахали рукой, что словами было бы «нет», кроме Нигоры – она предоставила мне работу, с которой мне бы и не справиться… одной левой, да ради Такой.
; Так значит, ребята, вы все друзья!? – начал разговор я, чтобы как-то освоится в коллективе.
; Ага – с усмешкой ответила мне Нигора.
; В смысле? – переспросил я.
; Не обращай внимание на обстановку, и на наше отношение. Со временем ты всё поймёшь – говорил со мной Семьсот.
; Чего?! Кому эти пилюли? Мне?
; Чем быстрее ты перестанешь не обращать внимание на все эти не считающиеся с твоим мнением изменения, тем быстрее будет легче. Отпустит.
; Семьсот, вы здесь все философы подпольные? О чём вы мне трёте?
; Давай считать. Появились на кухне – раз. Перевоплощение – два. Дача – три. Дорога – четыре. И толи ещё будет.
; Ну, скажем так… как вы лихо дверь открыли я уже видел, ростом ты и видом мне как-то казался подозрительно ещё дома. Дача – я ещё и не так пил. Дорога – бывает… я не удивлюсь, если мы всё время поворачивали. Не хочу ни чего пропустить.
; Парень, да ты тронутый – кинул мне Ара. А я ему:
; Ты меня ещё в крови не видел, с оторванной башкой, часто вымогающего.
Это понравилось Нигоре, и не понравилось Аромату, а с Семьсот ничего не поймёшь. И мне понравилось.
; Мы работаем вместе. Нас кроме делового интереса, ничего не связывает.
; А можно мне поинтересоваться? – Знаю, что глупый вопрос, но так хотелось попробовать.
; Нет.
Понятно.
; Тебе не надо знать столько, чтобы знать это. Ты же у нас популярный.
Сказал и все рассмеялись, как будто это было очень смешно. Я ни чего не уяснил. А эти рожи смеются, веселятся… даже Нигора хихикает.
; И чё? – возмущённо спросил я, хотя на самом деле хотел бы сказать более шире насыщеннее, да с матом бы. Они замолчали. Я налил себе пиалу чая и манерно вышел из-за стола. Потом прошёлся около окон дома, и так вышел к виду на, погоревшую корку пейзажа. Стоило мне придумать, что год тому назад на этом самом месте существовало множество прекрасных птиц, интересные своим степенным нравом крокодилы, жили мошки и ползучие твари, как всё перестаёт оставаться просто каким-то видом. Я начинаю слышать эти тяжкие удары лап животного, что ступает из последних сил и падает от немощи – умирает, слышать треск стеблей тех кустов, что уже давно пороняли свою безжизненную листву, и сами надламываются от ветра. Солнце со своим всесильным отношением единственной политики гранита, нагло всматривается, каждой капельке в лицо и делает так, чтобы она не спаслась тенью. Я слышал хруст, которому две тысячи лет, которым кричали живые создания, в последний раз кричали, в последний раз надеясь.
; Это всего лишь пустое поле, вымершая груда дров. Костлявые жесты замершие, как воры при облаве – говорил со мной Семьсот. Он бесшумно подошёл сзади, но меня это ни сколько не испугало.
; Зачем я здесь? Не понимаю. Вы ведёте себя, словно затеявшие какую-то проказу шпана, а я с вами за одно. Только за какое такое одно? Понять не могу.
; Ты всё увидишь. Я не могу тебе просто сказать или прочитать из книг. Всё слишком хрупко в смысле. Ты можешь понять не правильно.
; Сейчас я ничего не понимаю.
; Это и есть то самое «правильно».
; Надеюсь убраться от сюда можно, на случай если я всё-таки пойму вас не правильно.
; Всё просто – тебе надо всего лишь идти по дороге до асфальтированного перекрёстка. Это не далеко. Он здесь рядышком.
Вот мы с ним стоим на одном уровне и говорим о чём-то одном, но я как скотина не могу себе ни чего доказать. Я совершенно не понимаю с какой это стати мне так интересно узнать какую-то правду, когда-то и от кого-то. А может они меня зарежут, и будут питаться моими кусочками неделю, может быть я сегодня даже доедал предыдущего идиота. Что со мной происходит?! Я так хочу здесь находиться. Словно отдых на последние сбережения, которые только недавно кончились. Я вспоминаю, как стоял на своём этаже и вокруг лил дождь, так лил, что тротуары становились всё темнее и темнее от зонтиков, да всем хотелось домой. Я вспомнил ту девчонку с плеером, которая живёт под нами, как она там сейчас без меня, без неугомонного соседа, который будет прыгать слоновой испаньёлой, или просто «Sepultura» на все Valum 100% врубит. Как они там без меня? Девушка моя, вредная и задиристая, никогда не вспомнит имя моего любимого друга, зато всегда перепроверяет календарные праздники, по которым ей полагаются сладости. Она всего на всего нищая. А я – её беда. Как они там? О родителях вообще разговора нет – им поди все менты и служители моргов, перезванивают.
А я здесь среди странной компании, в странной ситуации, но самое прелестное – что мне всё это по кайфу.
; Вот такие дела – сказал Семьсот и удалился, тактично не создавая помех моим мыслям.
; Аромат, так ты значит повар? – спросил я, опрокидывая глотки за глотками, чуть ошпаривая горло, и холодный пот преступил на шеи. Он же хозяйничал подомной, под этажом, ломал ветки, дымил, вобщем очень старался и не слышал меня. Зато Нигора прекрасно всё слышала и была приветлива на подходе:
; Он у нас самый обходительный художник по кухне. Этому человеку нужно только поесть или приготовить поесть.
Я тут же перевёл мысли на неё.
; А ты здесь местная красавица? Гроза всех прикрас, так сказать, а?
; Я местная тварь. Всё самое омерзительное и трудно переносимое – всё во мне.
; Я бы не стал, конечно, так резко поручатся такими словами. Тем более имея все ваши внешние признаки.
; Ты ещё меня в деле не видел.
; Если ты, действительно сказала «ещё», то я готов к тому самому «омерзительному» о котором вся тема.
; Да уж, ты ещё тот… мужчина.
Появился из-за угла Семьсот:
; Спокойно девочки и особенно мальчики. Тут дело не так просто будет.
; Да я только всего лишь, да и только.
Естественно стал я как-то оправдываться. Мне было совсем не интересно как-то думать о чём-то сексуальном или даже эротическом – я был удовлетворён и чаем.
; Парень держишь за ширинку крепче. Проще сейчас устоять, чем после – отстоять.
Вдруг отозвался Аромат. Надо же нашёлся.
; Да ладно вам мужики, всё в порядке я просто шутить изволил. Взъелись со своими знаниями.
А Нигора всё вглядывалась, медленно проходя мимо, будто внимательно читая мои утаенные соображения. Потом видно ей пришла в голову какая-то шутка и от этого она чуточку улыбнулась, продолжая также вглядываться ядовитыми глазами. Хотя вполне реально, что она посмеялась надомной, как над мальчишкой. Тоже мне мисс Божественность. Дура.
; Предлагаю купаться! – сказал Семьсот, когда уже пронаблюдал эту нашу сцену и тоже сделал какие-то выводы.
; Идите! – возник Аромат с полотенцем на плече и помахал нам половником, в смысле «идите ребята, идите», после чего тут же сбежал опять.
Вот Нигора метнулась в дом за купальником и оставила нас с Семьсот наедине. Он смотрел легко свободной ухмылкой, я же никак не мог понять чего он так на меня пялится. Я так и не успел схватиться за точку зрения – «что им от меня надо?». Я так и ничего не понял. Но на речку, купаться не отказался, по крайней мере – не сопротивлялся. Все отправились пешком по, твёрдой земле, под оком жареного дня… молча.
По той же дороге, по тем же камням, в туже сторону. Я тоже шёл, и никак не мог сосредоточится на решении одного вопроса надоедливого «что всё это значит?». Мысли играли на разлаженных инструментах и не по моей пьесе, да и совершенно не мой мотив – к тому же не впопад. Эти двое топали по правую сторону от меня и делали вид, что это путешествие полностью стоит данного обещания, о хорошей идеи её осуществить. Мне же попадались всё какие-то камешки, какие-то отблески, ветерок подул интересно и принёс выцветший лепесток, будто тащит его до следующей осени, одним словом ничего, чем можно было бы объяснить себе хоть долю случившегося и до сих пор происходящего. Нигора снова взглянула на меня, так словно меня ей и предстоит сегодня скурить, сказала:
; Если тебя вдруг кто-то очень сильно разозлит, просто заткнись и делай то, что тебе говорят – после чего резко отвернулась, указав кончиком носа на впереди приближающийся оазис, где плескался весёлый мужичёк. Его одежда скромно общим комком охраняет тенёк. Мне показалось знакомым это лицо. Потом я пригляделся к отвратительной бороде на самом видном месте его груди, и за толщами черепного напряжения хлынула странная пара картинок «подъезд», «трава». Это же тот самый…
; Это же тот самый больной!
Нигору мой возглас и не каснулся и чуть – даже не взглянула на меня. Один Семьсот обратил внимание.
; А, этот что ли? Смертельно больной. Вот он.
; Да – сказал я, и сам ужаснулся.
Вспомнил, как весь наш двор собирал ему деньги на последний день в какой-то маленькой стране. Я не знал что именно у него за недуг, но говорили, что всё очень плохо. И теперь видя, как обречённый танк плескается у красивого берега, не замечая на заднем плане Нигору, которая весёлая плюхнулась с разбегу, я начинаю воспринимать эту реальность. Реальность оставляет желать доброго.
; Как водичка? – тут же спросил я у этого типа. Меня пронзила злоба к человеку, настолько, что я мог бы перевернуть из под этого подонка озеро, как таз с грязной водой, чтоб он там захлебнулся.
; Он тебя не услышит. Отстань от него – отметил Семьсот мою заявку, не зная что я всё-таки намерен заговорить.
; Эй, Милейший! – заорал я. Тот вскочил и стал карабкаться к берегу, словно шкодный пятиклассник.
; А? – удивлённо откликнулся тот.
; Да. Это я вам. Как на небесах? Приветы передали нашим солдатам? Чё говорят?
; Извините, я вас не понимаю.
; Ах да, этого смысла ты не улавливаешь. Давай скоси под дурочка и я тебе ещё денег дам… ещё на день… в какой-то стране.
Он оторопел и сел на колени прямо на солнцепеке. Голову опустил. Прошептал.
; Не прошло и дня.
Я не расслышал всего, что он сказал, но остальное было, по-моему, мат. Его голова качалась из стороны в сторону – он разговаривал сам с собой. Я же стоял и ждал своего перекрёстка, что бы вступить на встречную и врезаться в лоб.
; Поймите. Я не то, что вы себе вообразили. Я работал продавцом шаурмы. У меня была воистину лучшая шаурма в том районе. Я работал, как мог – хорошо. Я действительно заболел, но…
Замолчал и принялся подбирать слова. А я смотрел и думал «Отлично. сейчас он мне мозги будет промывать своей жалостью».
; Ну и? – тянул из него я.
; Я приехал сюда. Нет. Ещё перед самым отъездом – мне было невообразимо плохо, я корчился от боли, словно листок бумаги, которого швырнули в костёр. А по дороге сюда я уснул. И проснулся уже здесь. Здоровым. Мне было хорошо. Нет боли. Как это так бывает?
; Да. Как это так бывает? – спрашивал я, но уже прислушиваясь к его словам. Я услышал в этом монологе долю своего ощущения, когда тоже впервые попал сюда. Попал сюда?
; Ладно. Всё. Вы поняли друг друга – появился вдруг Семьсот и потащил меня за руку. А тот смотрел мне в лицо и говорил:
; Я же не могу теперь вернутся. Они же думают, что я умер. Они же надеются,
 что я мёртв. Кто-то даже молится, наверное.
Глаза пытались со мной говорить. Семьсот степенно оттаскивал меня от того места к озеру. Я пытался разобрать его последние слова:
; Меня здесь встретил…
Бум. И Семьсот швырнул меня, словно котёнка, в воду одним махом, в шутку. Жидкая дрянь залезла мне в нос и уши – было неприятно. Я выскочил из воды. А тот бедняга умотал. Вот гад.
; Вот гад – расстроился я, что не вытянул из него ничего.
; Остынь! – раздался резкий крик Нигоры. Она запрыгнула на меня сзади и потащила в воду, но я в этом плане наученный и спину держу всегда ровно. Поэтому мне пришлось её проучить, как на парней залезать без спросу. Я крепко сжал ей руки и, с видом профессионального ныряльщика откинулся на зад. Дальше мы веселились, но не долго. Скажем так, я дал ей не много поорать, поплескаться – девушки это же любят. Семьсот в воду и не залезал.
; Пора возвращаться. Я кушать хочу.
Не прошло и минуты, как наша красавица, растрясла волосы и готова была тронутся в путь.
Меня не подождали.
Что-то я не совсем стал воспринимать эту систему. Команды Константина, странные встречи. Что тут вообще делает Аромат? Какого хрена со мной происходит! Я не наркоман и не сплю.
Просто не хотелось думать. Просто как-то было слишком просто, но прошли тяжёлые восемь минуток, а потом как отпустило. Вдруг я понял: «будет видно… интересно же». Эта мысль слегка успокоила меня, и всё равно хотелось есть. В животе захлёбывались газы, которые я не распускал – стеснялся.
Они шли впереди и о чём-то легко разговаривали, словно старые друзья – наконец-то встретились. Смех Нигоры – красивый. Семьсот высокий и обаятельный – страшно. Солнце не жжёт. Хорошо. Я смотрел на камешки, выделяющих дорожку, и думал о том, что у меня нет друзей. Я действительно, наверное, был единственным человеком на земле у которого за все его девятнадцать лет ни одного друга нет. И девушка моя хоть и красавица, но дура. Она не такая как Нигорка, а зря. А ещё я думал о том, что я девственник… точнее я думал о том, что хотел был Нигорку попросить… или не хотел бы. Нет. Точно хотел бы, но попросить ли? Короче, это слишком сложно, чтоб говорить. Шёл и глядел на свою тень – я слишком худой, уж слишком тощий и не бритый. Чёрт! Я такой нелепый. Надо попросить у Семьсот бритву и привести себя в порядок. Сейчас же. Перед едой.
Они всё ещё были впереди, а мне вовсе и нужно было их догонять. Как-то уж легко всё чувствовалось. А кем я был до этого.
Кем?
; Мальчишкой – вырвалось у меня сквозь зубы, и я почувствовал, как во рту всё пересохло и губы слепило. Зато говорить понравилось, точнее думать вслух. Говорить, что думается. У меня интересный голос. Правда, немного низкий – это не естественно, но самое прикольное в том, что я просто не могу успевать говорить то, о чём подумал. Смешно так. Да ещё и дикция, словно рот полон размокшей заварки чая. Я действительно неуклюж.
А эти двое. Блин, как хороши эти двое. Как проста её походка, как танцуют стопы по камням. Такая девушка не могла б быть моим другом. Семьсот просто нахальная громадина. Я его жизни, никогда не поучил бы. Хорошие. Люди. Что ж они со мной тогда возятся? Хотя… не знаю, не знаю. Этот Семьсот, блин, уж слишком мудрён. Что-то он больно знающий многого. Не нравятся мне эти люди. Понтовые.
Белые стены дачи показались неожиданно. Я не узнал калитку – перепутал её, или не запомнил – не важно. Растоптанная под тропинку трава, была прихожкой. Запах дыма медленно лез на крышу. Я захотел лежать. Спину заломило, да и само тело как-то слезало с меня, словно съёжилось от сухости. Я мелкими тяжёлыми шагами потянулся в дом. Внимания на меня никто не обратил, а значит можно приступать к самоотмучению или проще говоря – отдохнуть чуток.
Перед входом в дом, разулся, и когда ступил на пол… это было нечто не вероятно приятным. Прохлада поплыла с пяток по всему телу. Я сильно дёрнулся от внутреннего напряжения и замер. В доме было тихо, спокойно. Закрытые занавески непонятного очень старого стиля. Дверей не было, только петли с расшатанными, до мякоти древесины, кривыми шурупами. Стол, не удобно стоящий в середине прохода, на котором мятая клеёнка, явно не вызывала чувство опрятного отношения к посуде и еде, и в рассыпную замерли вилки, ложки и чайные ложечки. Нож висел на огромном гвозде. Смотрел я на всё это и думал, как люди могут жить так, чтобы после себя оставлять столько ненужного и мерзкого. Ощущение брезгливости я почувствовал ещё тогда, когда наступил на пятно варенья. Хотелось снять со стены нож и махом отрубить стопу. Быстро допрыгал до кровати, закинул ногу на ногу и скоро, оглянувшись, нет ли кого, стал оттирать пятку занавеской. В это время за окном виднелись те трое (уже без звука), как нормальная компания, только что-то в ней явно было не так. Пятно никак не отлипало, и я всё больше и больше хотел спать. Скоро я задумался о спине, о холодящей поясницу, боли, о зудящих нога и не заметил, как глаза спрятали меня за веки и я уже потом медленно раскинулся на мягкой кроватки. Уснул.
Вроде б открыл глаза, а вроде и нет. Долго не хотелось просыпаться. Времени хватало на всё: и на повалятся, и на по мечтать… вот я и валялся, да мечтал. За окном над головой глухо слышался тост Семьсот. «Пьют» - подумал я и потянулся изо всех сил во все стороны. Спина уже не колола, а вот прохладный ветерок по ногам и одеяло было не на мне, а рядом. Да и не давало покоя чувство, наточенное до пилы, когда туалет жизненно-необходим, а вставать – лень. Вот и лежу так – умираю.
Вечер. Свежий запах вечера.
Аккуратно, мимо того самого злостного пятнышка варенья, проскочил на веранду. Очень хорошо выспался, и хотелось повеселиться, но было как-то слишком тихо. Слишком мало звуков, да ещё и короткие: сверчки, саранча, ветки дров щёлкают в костре. Когда я вышел, Семьсот уже куда-то подевался, Аромат тоже смылся, лишь Нигора спала на диванчике. Прямо-таки почувствовал себя по-домашнему. Я надел сланцы и, не смущаясь шарканья, прошёлся по балкончику. Мужиков не было, а вечерочек был просто прелесть. Нигора валялась абсолютно голая, но меня это ни грамм не отвлекло от картины луны над полем. Не яркий белый свет выкрашивал густозаселенное сухими кустами поле в грозную армаду чёрных душегубов, которые не понятно толи смотрели на меня, толи стояли спиной. Холодок продул мне кожу и я стал чувствовать себя «Б-р-р-р…» не тепло. Не знаю, сколько проторчал на этом балконе и куда девались мужики, но вечер явно буквально за минут десять превратился в ночь, причём чернильную настоящую с ледяными звёздами и зловещим чёрным царством с кривыми монстрами, в который превратился наш фруктовый сад. На столе были стаканы, начатая бутылка водки и сохла еда. Сам не знаю от чего, но я первым же делом налил себе водочки два стакана и кинул их себе в кишечник, закусив. Стало приятно смотреть на Нигору. Глядел на неё и думал, а что будет, если просто раздеться и технично как-нибудь… а-а… ещё налил себе два стакана, да в кишечник их. Закусончик. Обиделся потому, что представил как она вскакивает и без всякого разговора орёт, после чего возникает Семьсот и Аромат, которые ломают мне кости. Чё-то водочка даёт о себе знать. Просто ещё закуска, зараза, такая дрянь. Ладно, ещё хлебну и всё. Хлебнул ещё пару и всё. Сел напротив Нигоры, смотрю. Чувствую себя нормально и хочу секса.
Она лежала голая на диване, на спине лицом ко мне, закинув ноги на подушку – спала. Я сидел задом на холодном полу неподалёку от неё и кое-как сопротивлялся алкогольному головокружению, которое-то и дело срывало с моего мозга скатерть рассудка и размазывала ею о глаза, грязную и липкую. Было плохо, но я держался, как стальное зубило, с размаху вбитое в этот самый пол. Держался глазами за её лицо, такое милое и в тоже время какое-то не ровное. Смотрел на её тёмные щёчки, вспоминал, как при первой нашей встрече я мог бы отдать следующую сотню лет этой прекрасной женщине на руки, и заметил, как кожа на этих щёчках начала покрываться морщинами, словно мокрый лист бумаги в убыстренной перемотке начал высыхать и сжиматься. Моя голова продолжала шалить, и я почти был готов откинутся назад и уснуть, как взгляд зацепился на этих неприятных вздрогах головы Нигоры, который заставлял мышцы её лица сжиматься до стариковской мимики, от чего под левый край головы просочились длинные соломенные волосы. Эти кончики волос лезли отовсюду, будто жало стаи змей, которое уже проело насквозь черепной фарш и теперь очередь за лицом. Мерзкая дрожь достала плечи и спину. Мышцы спины скручивались вовнутрь, и кожа на спине приобрела фактуру поверхности, истоптанной сотней солдат. Плечи задрались вверх, а по руками пустились, переполненные мармеладовой кровью, вены и даже на пальцах я видел их путь. Некогда великолепная Нигора сотрясалась и замирала в припадке, как камень, пытающийся выдохнуть. Вот ноги развело от спинного напряжения и пятки, одна за другой, медленно потянулись к шеи. Моя голова уже не болела, я уже не хотел спать и пол подо мной потеплел. Слетели пара болтов у дивана, подушка распотрошённая соскочила прочь. Всё скрипело. Она, сжатая до пределов последнего натяжения кожи, вся в беспредельных судорогах и я как человек, просто ещё не поверивший в ужасы. Наконец волосы запутали голову полностью и от выскочившего кончика пружины, из плотной обивки дивана, на груди стали кровоточить порезы, а иногда срывало кожу добрым куском. Толи я не пьян, толи мне не надо было это видеть. Когда стопы всё-таки достали плечи, колени расставленные друг от друга достали локти – она была так красива. Да, безумно и не верно, но…. Я будто привык к такой не доброй гибкости и уже ждал от чуда немного завершённости – девушка… существо великолепное. Надорвавшаяся ладонь кричала и молила о какой-нибудь боли, но боль была только внутри.
; Тебе бы ещё крылья… белые, как у бабочки – шепнул я и совершенно мёртвая голова, словно заполнилась осколками разбитого казана, утянула меня вниз. В одно мгновение я ударился о ледяной пол. Затем плита, на которой я лежал с идиотской улыбкой, затрещала и хрустнула. Я стал кувыркаться со спины на грудь, а плита видать отрывалась от балкона, разрывая железные прутья и бетон. Столику тоже досталось, ведь он одно ножкой стоял на той самой плите. Бутылка разбилась в одном метре от меня. Я даже не прищурился. Зря – прямо в глаза попало. Щипало. Ненавижу это больше всего в жизни. Меня скрутило в один момент, и я всем чем мог стал оттираться от этого мерзопакостного напитка. Когда вытер водку вместе со слезами, легко вздохнул и успокоился, просто успокоился. Лежал на холодной пилите отколотой от балкона, на углу которой разбитая бутылка и мокрое пятно, а ещё стул стоял неподалёку. А ещё я лежал с раненым лицом, скрюченный, словно затоптанный окурок. Лежал и понимал, что плита двигается, но мне было всё равно.
Вот это ночь. Вот так ночка. Глаза горели от слёз, а в голове бесился десятитонный колокол. Спина уже чувствовала каждую крапинку, которая царапала меня,… я думаю всё от холода. Луна была слишком большая. Я подумал, что если бы я только мог подлететь к ней ближе то, чёрные пятна на ней похожие на собаку, могли б меня засосать.
; Ты наверное напряжён – сказал Семьсот. Он сидел рядом с моими ногами откинувшись локтём на стул.
; Я? Нисколечки. Мне легко. И я лечу. – Ответил я с дикими и грязными комочками смеха, да так что чуть не поперхнулся.
; Какое чудо. А ты знаешь то, что когда луна поворачивается к нам спиной, а это тот самый момент, человеческое сердце бьётся в два раза быстрее, чем обычно. Или чёрные впадины на луне или из-за увеличивающегося притяжения – честно сказать, не знаю эту науку.
Говорил Семьсот не понимая того, что мне плевать. А ещё, видимо, было плевать небесам, потому что полил дождь. Дождь лил прямолинейно и настойчиво, без каких-нибудь вступлений в виде накрапывания, сразу и сплошной стеной. Меня хватило ровно на чуть-чуть. Скоро вода просто стала застревать в горле и резать глаза, да уши. Пришлось вставать. С трудом и не быстро, но я встал… на корточки… потом на калении. Затем на стул залез, согнав с него руку Семьсот. Он не стал ворчать, переполз на тот широкий край плиты, свесил ножки, и мы смотрели с ним вперёд. Мокрые. Пьяные.
; Ты знаешь, что я в этих самых шлёпках принимал присягу. Да. Столько лет пронеслось, а они, как и я, всё ещё действуют в своём репертуаре. Кстати, одет ты действительно не парадно… не хорошо, хотя кто я такой чтобы судить твоё отношение – не говорил, а кричал Семьсот, оглядываясь потому, что ливень невыносимо сильно лупил каждой горошиной по плите. Я не слушал этого человека, я не хотел думать. Я хотел всего лишь купаться в душе, как король, сидя на троне. Огромная спина Семьсот проглядывала через мокрую ткань белоснежной рубашки. Моя майка была чёрной, широкие джинсы сдавливали ноги, волосы, словно мёртвый осьминог на моём скальпе. Да, этот фраер был на много параднее меня одет.
; Не закрывай глаза мой дорогой гость! Только не смей жмурится! – вдруг заорал Семьсот и ему было так весело от того, что сейчас что-то должно случится. О каком «закрыть глаза» он вообще мог говорить, я видел, как Нигора превратилась в мясной ком, сам лечу на плите, у самого неба,… уж точно в сон меня не клонит.
Семьсот был так счастлив, как мальчишка. Я сидел недалеко от него и видел того, самого мальчугана, который появился в моей жизни при подобных природных обстоятельствах и обручил меня с этим миром бреда. Вот, дождь стал затихать, также быстро, как появился пока и вовсе не перестал. Ночь хлыстнула меня холодным ветром так, что я подпрыгнул и сжался, словно мокрое полотенце после стирки. Я себя действительно чувствовал как после стирки. Плита стала опускаться и уже неслась над бесконечной поляной в трёх метрах.
; Смотри – сказал Семьсот, отползая от края ко мне, с ярким чувством интриги, и уставился в ту сторону с которой мы летели. Я не успел повернуться, как уже чувствовал приходящее тепло и заметил свет. Горело поле. Пламя то догоняло нас и хотелось протянуть к нему руки – согреется, то отставало, для того, чтобы охватить собой ширину поля. Те самые кусты, похожие на сухие кривые тела стариков, сплетённые между собой, моментально вспыхивали и тлели на моих глазах. Хруст веток и соломы, напоминал хруст костей после хорошего сна. Быть может, в этом было нечто магическое. Услышать голоса мёртвых мне так и не удалось, но представить себе тысячелетнюю лесорубку чёрствых тел, оставшиеся без душ, я смог. Я чувствовал, как фиолетовое сердце полное белым кокаином, вперемешку с мерзко-жёлтым никотином лопается в пламени и всё содержимое коровьей лепёшкой падает на землю, да моментально засыхает. Плита неслась всё быстрее и быстрее, а пожар не отставал.
; Вот тебе и город живых мёртвых – сказал Семьсот, с такой ненавистью, словно в огне пылает его душа. Я сделал вид, что не услышал его. Не было никакого желания говорить о какой-то философии, хотелось просто смотреть. Смотреть и восхищаться.
Вдруг он толкнул меня в спину и схватил за майку. Я чуть не оступился – упёрся ногами в край плиты. Повис только на руке Семьсот. Он крепко и уверено меня держал одной рукой, а я окончательно протрезвел и хрипло заорал:
; Мама!
Мои волосы то обвивали, то раскрывали лицо, в котором я расписался как безымянный. Страх падения в пасть жгучему громадному бесу, пробудил во мне такое оцепенение, что я мог почувствовать пустоту собственного желудка, а над ним бас-ритм сердца.
; Это твой мир. Это твоя страна. Город, в котором тебя родили и вырастили. Это горит твоя жизнь. Смотри, как сияет небо от света. Видишь ты это или не видишь? Чувствуешь ли – нет? Запомни запах этого огня, когда ты умрёшь твоё тело будет истощать именно этот запах… - говорил Семьсот, голосом словно мстя мне за себя, как будто это я сделал его таким.
; Отпусти меня! И мы покончим с этим навсегда – закричал я.
; …
Семьсот подтянул меня к себе и сказал:
; Нет, уж лучше живи с этим.
Я снял шлёпки и пнул каждой по очереди, как футбольные мячики, туда – за край . Не глядя в глаза Семьсот, но я чувствовал его дрогнувшую грудь.
; Вот тебе. Живи с этим – сказал я и поглядел на него.
Я сделал это не со зла, и не в обиду. Я вообще не знаю почему я сделал это. Просто вся одежда уже высохла, даже джинсы, а они были мокрые и неприятно шмыгали. А может и не в этом дело.
; Однажды ты принесёшь мне эти шлёпки, и будешь просить о быстрой смерти – сказал Семьсот, не выдавая своей грусти.
; Да. Как скажешь.
; Дождь – твоя воля. Огонь – твоя смелость. Земля – твой конец. Воздух – твоя плоть.
; Как скажешь Семьсот.
; Как скажу? А что я скажу. Я скажу, что мы прилетели. Да и ещё… добро пожаловать гость дорогой.
Огонь также таинственно пропал, как и появился. И мы действительно прилетели куда-то.
Это была стена. Долгая стена. С самого лева и до самого права. От стены пахло глиной. Я вдруг подумал, что должен подождать, пока Семьсот сам мне покажет зачем мы сюда прилетели.
; Говорят… точнее мне кажется, что – появился Аромат ни с того ни с сего – она была когда-то планетой. Когда-то по ней ходили люди и стекали с неё реки. Подойди ближе и ты сам увидишь отпечатки стоп и потерянные монеты, кусочки сухой травы – всё это не спроста так.
Я подошёл из любопытства и стал разглядывать поверхность стены у самого носа. Действительно, рисунок примерно совпадал, и мне ничего не оставалось, как просто-напросто лечь на землю и упереться ногами. Картина вырисовывалась явно такой, как утверждал Аромат.
Надомной склонился на корточках Семьсот и указал на солнце, которое уже готовилось к восходу. Ночь миновала, будто в ускоренной перемотке. Я вдруг подумал о своей квартире, о доме родном и по спине к стопам и к голове пошла волна физического расслабления. Я ещё раз взглянул в счастливые глаза Семьсот, они сияли толи от красоты такой, толи от очередного грядущего чуда. Думал уже встать с земли – прохладно, и…, вдруг Аромат с четырёх шагового разбега с криком «Мамуля, умру я!» бросился на стену. Едва он оторвался от земли, как она дрогнула и встряхнула меня. Было немного страшновато, и ощущение, словно в момент, когда на американских горках идёт резкий спуск прямиком вниз, аж дыханье запирает. Мгновение. Я вцепился в землю и замер. Через секунду сердце отпустило, и я почувствовал вообще что-то из ряда вон… стоял. Стоял блин! Оперевшись о стену спиной. Аромат валялся неподалёку и смеялся, переминаясь с левого плеча на правое, - видать он так давно не делал это.
; Я так давно этого не делал – сказал Армат.
; Ты как всегда в этот момент слишком рано прыгаешь, из-за этого ударяешься о стену прежде чем упасть на неё, как на землю. – говорил ему Семьсот разрываясь в хохоте – Сколько тебе раз надо это повторять. В следующий раз ты на головку прыгни. Я хочу это увидеть.
; Я-то прыгну… - не успел договорить Аромат, как приползла Нигора.
Семьсот вновь указал мне на солнце. Там был уже закат. И сказал:
; Вот так и живём.
Да улыбнулся мне с такой радостью, что я был готов уже рассмеяться. Он поднял с пыли Аромата, который недоверчиво поглядывал на Нигору. Ему явно что-то в ней не нравилось. Да и я скажу честно не был в восторге от этой четвероногой дёрганной рептилии, так похожей на доисторическую саранчу, да ещё и постоянно свисающие слюни. Мне стало дурно. Рвотный спазм был долгожданным, ведь я боюсь летать и американских горок. Живот что-то промычал о внутренней катастрофе и я плеснул мерзкой жидкостью себе под ноги. Трое только хлопали глазами, а мне было очень плохо, словно из кишечника был пущен воздух со всем, что там когда-то бурлило, за последние дней шесть. Семьсот медленно широко подшагнул ко мне и левой рукой похлопал по спине, а в правой руке протянул аккуратно сложенный платочек. Нигора суетливо двигалась, словно застрявшая на старте секундомерная стрелка. Она меня бесила. Я стал медленно отрыгивать грязный воздух (в знак того, что мне теперь уже всё дозволено – даже быть таким) и, вытерев губы, заговорил в пол голоса:
; Что тут такое происходит? Что здесь такое делается?! Кто вы такие ребята? Всё началось с того, что я просто смотрел на дождь сверху вниз. Я просто стал думать о себе. Думать, как хорошо быть симпатичным и храбрым… весёлым, ловким, справедливым, богатым, удачливым. И что я не такой, но мог бы быть. Я просто хотел быть идеалом в тот момент. Появился этот маленький выдрипон. Возник, как комочек гнойного угорька. Что-то завертелось. Мы выпили, и я оказался здесь с вами. Я ничего не понимаю. Я ничего не могу понять. Не хочу. У меня депрессия. Я почему-то отдыхаю,… словно отдыхаю за прошлую жизнь крестьянской лошади. Что тут происходит? Я умер? Что это за место? Кто вы такие? Кто эта мерзкая… омерзительный грязный таракан-переросток? Нет. Всё по порядку. Семьсот.
; Да.
; Эта сейчас стена действительно та земля, на которой я лежал, поднялась, а та стена упала и теперь она земля?
; Ну, как видишь, да?
; Да? – спросил я.
; Да – сказал Семьсот, и присел в трёх шагах от меня на попу. Я, перебивая боль в животе громкими выдохами, также присел возле него и облегчённо откинул голову на зад, на стену.
; Да. А то, что я летел на какой-то бетонной плите?
; Правда.
; А эта бесформенная и вечно дёргающаяся… слов нет назвать? Да?
; Да. Правда. Это и есть Нигора наша. Наша красавица.
; А где я, Семьсот? Костя. И кто вы?
; Ты с нами… на вопрос «где я?» я тебе отвечу, если скажу кто мы такие.
Семьсот махнул Аромату и тот в один момент вынул из внутреннего кармана дирижёрскую палочку, да закрутил ей красиво и плавно, словно дирижёр, или художник кистью. Не знаю, что было на самом деле, но у меня закружилась голова от душной жары, которая поднималась с земли. С трудом различал силуэт Аромата, но руку Кости сжал крепко. Нигора в раз превратилась в очаровательную одетую девушку, а у меня стал пучить живот от всех этих превращений. Веки вдруг стали переполняться железными подковами, а мышцы рук потихонечку превращаться в растянутые нити жвачки. Холодный пот покатил с головы так обильно, что я только и чувствовал, как мокрый волос присосался ко лбу. Вдруг, из глубины невидимого, с левой стороны что-то пронеслось и задело мою щёку. Я не почувствовал боли или обиды, меня просто закружило, словно что-то выбило мой взгляд и он метнулся вокруг головы. В другое мгновение плоскость подо мной пошатнулась и я на секунду оказался в невесомости – затем удар о воду и погружение. Всплывать сил не было. Желания тоже – это честно. Я тихо тонул и чувствовал, как ко мне постепенно приходит сознание. Всё произошло внезапно и очень скоро. С начала я стал ощущать, как расслабленные губы пропускают горькую воду за щёки, а стиснутые зубы начинают чесаться. Затем резкий пульс вены у самого горла стал бить тревогу о язык. Потом я очнулся и дёрнулся с одной только мыслью: «Воздух!». Я глядел на свет лучистого небосвода по ту сторону поверхности воды и грёб туда. Вода – сука безмерна! Стоило руке почувствовать ветерок, который проносится у самой поверхности воды, как я дёрнулся из последних, давно уже законченных, сил и вознёсся к лучам солнца. Но глотнуть воздуха мне так и не удалось – дрянная вода во рту всё перебила. Сука! Лёгкие так сжались, и по сердцу сыграл огромный гвоздь, а в ушах замер звон. Я вынырнул вновь и, ударяя руки в синяки о волны, заставил себя проглотить эту мерзкую жидкость и дышать. Воздух оказался вкуса сосульки зимой. Дыханье не останавливалось, и сердце билось, будто под напряжением в двести двадцать вольт.
Через некоторое время я улыбнулся. Я засмеялся, как ребёнок. Берег был не так уж и далеко, но доплыть до него мне составило огромного труда. Еле передвигая себя тяжёлыми плечами, я приблизился к нему и заорал сквозь зубы. С криком опрокину ладонь на прибрежный камень, а сам я от усталости погрузился в воду по голову. Затем собрался и одна лишь мысль: «Надо!», одним махом швырнула вторую руку к суше, аж по локоть. Дальше я уже пальцами. Выворачивая локти и руки, ударяясь ногами, обо всё что торчало и мешало, перекидывая грудь с лева на право, я оказался на берегу, лицом к пыльным камням. Просто лежал и чувствовал, как глина моментально засыхает на ярком солнце, как начинают пощипывать царапины, как болит собственное мясо, как приятно чувствовать себя раненным, как я устал двигаться, как сильно я подвернул правый локоть и ушиб колено. Зато живой и хочу пролежать здесь весь день. Хочу валяться, как бы не приятно было знать, что валяешься, как бомж. Чувствовать солнце. Слушая городской шум. Мой родной шум города, моего города. Это меня действительно тронуло, и я так ярко почувствовал домашнее ощущение не гостя, что от стоп и до самых достойных мыслей повеселел. Вспоминать и, что-либо объяснять не буду. Где я был и что со мной происходило – плевать. Я среди людей! Среди простых и глупых, злых и добрых… я среди тех, с кем мне хорошо. Я среди людей большого города. И нет тебе ни Семьсот, ни Аромата, ни этой дуры. Да кто они вообще такие?! Да с ними со всеми происходит. Да и причём здесь я? Устал. Мне дурно. Я хочу есть и пить. И спать. Хотя мне кажется, что всё это сон. Тогда я хочу проснуться и уснуть заново. Помню, я ещё с тем викингом не рассчитался, который позапрошлой ночью мне приснился. Не хочу. Не хочу вставать.
; Не хочешь, а придётся. Мы тут ведь не в игры играем с тобой – прозвучал голос Семьсот от туда, от куда мне было не видно его, и это было единственное приятное, в его голосе. Я громко выдохнул и из горла выскочили, пара подлых капель. От кашля я скрутился ещё больше, а когда по всему телу передалось это движение – оно стало выть. Да так, аж я завыл не громко и ударился он камни берега – не буду вставать и точка.
; Поднимайся… поднимайся – говорил мне Семьсот. Говорил так бессовестно и нагло, зная, что мне плохо. И ведь я точно знаю, что он читает мои мысли. «Отвали» - подумал я и остался лежать в том же положении, даже не шелохнулся, даже не взглянул на тень.
; Давай. Давай вставай. Я тебя буду сейчас знакомить с миром этим.
Я молчал и отвлечённо думал о том, что когда я встану, то на груди останутся кранные пятна от камней, и что уже начинает жечь понемногу ногу.
; Ладно – сказал Семьсот и исчез.
Отчётливое шарканье бот накатило буквально мгновенно и я получил не слабый удар по печени. И в одно мгновение меня так скрутило гусеницей, что дыханье перехватило. Я почувствовал, как горячая волна крови застряла за стиснутыми зубами, и воздуха внезапно стало не хватать, челюсти свело мёртвой хваткой. И только три секунды спустя, наконец-то я выплюнул кровь и задышал. Не долго пришлось ждать и второй удар ботом, но уже в лицо… по зубам. Это всегда больно. Я завыл как карбюратор. Попытался встать, но удары были нечеловечески сильны, но по-человечески болезненны. Этот гад расчётливо обошёл меня кругом. И вот ещё одно движение… зачем?… я всё понял и ко всему готов… я не гордый, буду слушаться.
В своей жизни мне приходилось конечно же получать и ощущать травмы, и даже в таком же духе, но последний удар пяткой в поясницу… в самую середину поясницы! Меня свалил окончательно. Я просто свалился, как кровавая клякса и перестал видеть, потому что в глазах всё замерцало.
Тот ушёл. Появился Семьсот.
; Вставай. Пойдём – сказал Семьсот так же, как говорил минутами раньше.
Услыхав этот холодный и невозмутимый тон, я просто-напросто испугался. Нет. Я не просто-напросто испугался, а испугался очень сильно. По коже спустились несколько холодящих волн во все стороны и я немедленно стал поднимать себя с камней. Пришлось подниматься руками и ногами, не обращая внимание на то, что теперешнее тело можно сравнить с мятой жестяной банкой из под кильки в томате, но не как ни с сильным человеком. Однако ж я оказался на ногах быстро и уже через минуту ждал следующего приказа Семьсот.
; Ну что, пошли.
И он спокойно пошагал по направлению от берега к городу, а я за ним. А как иначе?
Семьсот шёл быстрее на шаг и на ногах его были хорошие туфли тёмно коричневого цвета.
; Мне действительно нравится коричневый – сказал он взглянув мне в глаза, и отвернулся, не сбавляя шаг.
А ещё на нём была новенькая майка и шёлковые штаны без карманов совсем.
; А зачем мне они. Я ж ничего не ношу с собой. Я вообще ничего не трогаю. Погляди, сколько людей выползло-то. Погляди как их много и все живые. А ты знаешь, что они нас не видят, но чувствуют?
Я сфокусировался и заметил, как толпа перед нами расступается, но не намерено. Естественно и неосознанно. Просто каким-то нормальным способом. Зрелище было интригующим и я захотел поиграться с этим…
Вдруг Семьсот остановился и стал говорить мне:
; Я твой дьявол. Да, твой личный дьявол. А ты можешь стать моим другом, если поможешь мне. Дело в том, что я несу смерть. Я дотрагиваюсь до души и она в один момент отравляется. Твою душу, кстати, я ещё не отравил и в этом вся причина, почему ты всё это видишь. Аромат – мой друг, он занимает должность старшего. Пока. Нигора тоже моя подруга, но она стала ей лишь недавно. Я наградил их одной и той же возможностью – своей силой стирать души с земли этой. Пока, честно сказать, им далеко до меня, но Аромат молодец, а Нигора – это просто талант. Тебя я тоже хочу наградить этим даром. Я тебя и научу и передам свой опыт, если захочешь прямо сейчас. Только мои условия таковы – ты будешь жить с нами. Всё.
; Всё?
; Да. Я передам тебе оду из самых загадочных сил. Самую мощную силу. Ты сможешь подчинить себе творение матушки природы – жизнь, одним только жестом. Стоит только найти эту самую. Эту душу. И… и она твоя. Просто и сердито.
; Да уж.
; Правила всего этого дела заключаются в том, что принимая от меня объятие, ты будешь с нами. Ты оказываешь в так называемой игре. Игра называется «Быть дьяволом». Три участника: ты, Аромат и Нигора. Ходы в разброс вне очереди. Правила просты: у кого за период моего становления окажется больше жертв, тот победил – тот дьявол. Тот занимает мою должность. Те же, кто оказываются в проигрыше… те отправляются на поле, к своим жертвам.
Почему-то в голову мне пришло именно то самое поле, которое сгорело дотла прямо на моих глазах.
; Туда… туда. Это не важно. Главное то, что дьявол имеет одну очень важную возможность. Я живу как человек, а захочу, принесу смерть. Я во всём и везде. Это невозможно просто объяснить словами – это можно только испытать. И испытав это, ты понимаешь, что игра стоила того, а игры идут не на интерес – на себя. Если ты откажешься, я заберу твою жалкую душу без всяких хлопот, и она будет колоситься на пепельной глине совсем не долго. А потом ты просто исчезнешь, словно запах. Но у тебя есть другой способ туда попасть. Но на самом деле я верю, что у тебя есть особый талант – талант пробиваться через всё. Это талант вожака. Я сам такой же. Одним словом, обними меня, как друга или как надоедливого старика. Там будет всё видно.
Я смотрел на этого высокого человека и отрывисто думал, то о городе, то о том, что он читает мысли, то о собственном выборе, то о том, что читает мои мысли. Он был действительно везде – это страшно. На самом деле выбор был очевиден, и думать было не о чём, но я всё же смотрел на него такими, глазами словно может так случится, что я могу отказаться и остаться в живых. Мне хотелось обхитрить его. А затем прошла лёгкая волна воздушного тепла весны и я перестал играть в «раздумья» – улыбнулся – развёл руками и закрыл глаза. Семьсот с таким смехом подхватил меня и закружил, что я расхохотался во весь голос. У обоих, видно, голова закружилась и мы грохнулись на асфальт. Несколько секунд мы молча лежали раскинувшись на дороге. Я смотрел как через меня переступают люди. Кто-то торопился, кто-то гулял, а я лежал и думал о том, что скоро я буду так силён, аж самому весело. Вспомнил людей, которым обещал отмщение и приятная сладкая улыбка растелилась на моей роже.
; Семьсот?
; М-м?!
; Ты же слышишь, то о чём я думаю?
; Да.
; В чём будет моя сила? В смысле… я смогу также слышать мысли других?
; А как же! Ты уже, в принципе, обладаешь всеми моими способностями…
; Я ничего не чувствую.
; Ну, естественно! А ты как хотел? Это тебе не фокусы – это реально, а я не могу же исправить природу, просто махнув рукой. Волшебной палочки нет…
; Но ты же сказал…
; Не перебивай. Ты имеешь все мои возможности. В тебе есть сила прикосновением к душе – убивать. В тебе есть новые сенсорные точки, которые ты сможешь в себе развить. Наблюдай за мной, за Нигорой и за Ароматом. Вставай.
Он вскочил и не отряхиваясь быстро рванул вдоль по тротуару. Я не стал себя задерживать и босыми ножками только и успевал за ним. Люди проносились мимо, словно мухи.
; Знаешь почему, они нас обходят стороной?
; Нет.
; А почему им нас не видно на этом пути?
; Не знаю.
; А в чём душа? Что такое душа и как к ней подступить?
; Да откуда мне знать.
; Почему? Вот твоё оружие «почему?». Ты понял? Задавай вопросы размышляй, делай выводы. Губи.
; Губить?
; Да.
; Это твоя задача.
; Почему ты читаешь мысли?
; Молодец. Я же говорю, у тебя талант. Я читаю мысли потому, что это и есть моя рука смерти.
; Как?
; Вот так.
; Что такое душа?
Вдруг Семьсот резко остановился и медленно повернул голову. Я заворожено смотрел ему в глаза и думал о том, что он сейчас может сказать. Его глаза медленно стали менять характер, а у меня в голове вдруг закрутилась старая мелодия французского исполнителя, слов которой я никогда не знал. Что-то в его взгляде заставило меня смущаться и в какой-то момент мне показалось, как он мне кокетливо ухмыльнулся.
; Ты же мне ответишь? – спросил я и сделал нервный шаг назад. Семьсот на это только улыбнулся.
; Душа, мой друг, это очень сложно объяснять, но очень легко почувствовать. Если ты даже не знаешь, что это такое – ты проиграл. Да, кстати, я тебе, если ты не заметил, показал уже всё. Теперь дело за тобой – вдруг сказал Семьсот и медленно побрёл вперёд. Я опешил. Ничего не понял, ничего не узнал, а самое главное, что этот Семьсот так и ничего же не сказал.
; Чё?! – дерзко прокричал я ему в спину, не сходя и с места. Он не обернулся и даже не ответил.
Мне не хотелось дальше идти с ним. Он уж слишком понтовый. Весь из себя умный и философ. Говорит, какую-то чушь и делает вид, что всё сказал. Ненавижу таких воображал.
Улица стала потихонечку заполняться прохожими, которые на время нашей беседы куда-то подевались, и ветер с запахом шоссе вызвал во мне этакую естественность. Натуру мою – живую. Джинсы уже высохли, хотя карманы с внутренней стороны были ещё сырыми, а рубашка и вовсе была разодрана в хлам. Босой, волосы грязные, в кровавых пятнах иду я посреди какой-то улицы, в каком-то городе. Семьсот ушёл подарив мне так много головоломок, что я теперь ещё не скоро смогу его увидеть, а Нигора и Аромат теперь мои соперники, и причём посмертные.
; Я хочу посидеть – прошептал себе поднос и огляделся вокруг.
На крытой остановке с маленьким киоском существовала зелёная скамейка, а на скамейке сидел паренёк. Паренёк сидел свободно и, не смущаясь собственного звонкого смеха, хи-хикал на всю улицу. Его явно неумолимо смешили на том конце сотовой связи. Вот я и подсел. Теперь-то я дьявол в процессе, так сказать.
Сел неподалёку и стал упрямо разглядывать в этом человечке душу. Я глазел невежливо и нахально, прямо в глаза, и старался сподвигнуть его на что-нибудь. Этот гад даже не взглянул на меня, он даже ничего не чувствовал, даже не дрогнул. Тогда я интуитивно предположил, что смогу проникнуть рукой внутрь его тела и сжать сердце в кулаке, а затем дождаться когда оно просто перестанет биться. Размял ладонь и медленно, словно нагретой сковороды, касаюсь его плеча. Он продолжал разговор не почувствовав ничего особенного.
; Да… да. Да, и я ему об этом говорю! – разговаривал этот мерзавец, всё веселей и веселей, будто хотел разозлить меня. А я надавил на плечо рукой сильней. Не сдвинул ни с места, но парень этот одёрнулся и вдруг уставился на меня, с таким страхом в глазах, что я растерялся. Мы оба молчали секунды две, я даже стал смущаться, но тут он отвернулся и махнул рукой на меня:
; Показалось что ли? Да, это я не тебе. Чё? Чё «с кем»? А, это мне показалось, что меня кто-то за плечо трогает. Да, знаю… курить не брошу. А ты сам-то…
Медленно переходя от страха к прежнему состоянию, говорил он по телефону, а я просто сидел и уже сам как-то испуганно глядел, то на руки, то на этого парня.
Мысли о том, что я не просто ничего не понимаю, а вообще ни капельки не понимаю, взывали внутри меня к панике. Быстрыми шагами я ушёл с остановки и, не оборачиваясь, топал вслед за глазами. Ничего не видя, ничего не замечая, думая что же дальше мне делать? Я проиграл. Это конец. Мне нужен Семьсот! Зачем он меня так оставил здесь? Бросил. Гад!
; Это бывает. Это всегда в первый раз так бывает – вдруг каким-то чудесным образом оказался рядом со мной Аромат. Он шёл с моей же скоростью в мою сторону.
; Что мне делать Аромат? Друг. Помоги мне! – молил его я, чуть ли не плача. Ком обиды скрутился в горле и горечь, того же чувства, стала медленно резать глаза слезами. Аромат просто и легко сказал:
; Не могу. Ты теперь мой соперник. Просто вернись и сделай своё дело.
Вернись. Сделай своё дело. «Просто вернись» - прозвучало для меня особенно, и я резко остановился. Это был аккуратненький тротуар, где прогуливались свободные от взрослой жизни парочки. Солнце по прежнему ярко светило над головой и казалось, что этой весной мне придётся пропустить такие романтичные прогулочки со своей девушкой. Всё
Я повернул назад. Аромат уже давно скрылся. Если я сейчас не вернусь и не заставлю этого человека умереть, то буду просто опозорен перед небесами и перед всеми. Да кто они такие?!
; Кто вы такие?! – орал я, набирая медленно скорость – Я сам дьявол! Я могу, если очень захочу, заставить всех вас давиться собственной кровью. Вы ничтожные и мелкие. Вы просто плебеи! Я способен в одну секунду изуродовать всё то, что вы называете жизнью. Я позволяю вам жить, только оттого, что пока не так опытен. Но это – пока!
Мысли уже стали циркулировать перекидывая смертоносную силу во мне, и я уже буквально нёсся. Вот прошёл ту самую остановку. Его там не было. Я чувствовал, что он впереди. Не уехал на автобусе – впереди. Вон там. Вижу. Я набираю скорость
; Никто!
Вот я расталкиваю встречных и тех, кто просто мешают.
; Не смеет!
Ещё не много я этот жалкий кусок земной грязи будет мёртв.
; Мне!
Ну вот и встретились.
; Не подчинятся!

Тело свалилось на асфальт без дыханья и без жизни, прямо на собственную тень. Я не стал оборачиваться, просто притормозил. Чувствовал, как тёплый ветер вдруг стал выдуваться из этого парня. Люди начали сбегаться буквально мгновенно, и шум паники забил уши.
; Так-то – сказал я и ушёл.
Надо было испугаться. Не успел. Хотел даже, если честно. Мог бы. Но. В то утро, в ту секунду, в тот момент произошло что-то такое… произошло первое убийство. Думал я, просебя о том, что создал, точнее, умертвил, а на руках не было ни пятнышка. Чувство, когда твоя ошибка становится законом, когда ты поднимаешь голову выше каждого и это твоё право – быть таким. Отныне ты становишься посмешищем и поводом презрения для всего доброго и светлого. С этого момента, даже те, кто не знают твоё имя, будут мстить тебе. Ты станешь проклятием и страшной приметой, для всех.
Странное ощущение лица. Чужого лица. Сначала мне вдруг начало покалывать, а теперь уже порядком раздражать. А вокруг ни одного источника, ни единой капли воды. Секунда и я врываюсь в магазин – хватаю минералку – разбиваю горлышко об угол витрины и выплёскиваю её на себя. Меленькие шарики газа лопаются на коже, и вроде бы всё прошло. Как-то легче.
; Любезнейший. Девять рублей – писклявый голосок с остервенением, снова указал мне что делать.
; У меня нет денег – сказал я, вытирая лицо руками. – У меня нет даже и копейки.
; А меня волнует? – продолжала продавщица, с размерами частей тела больше собственного прилавка.
; Не знаю – ответил я.
; Ну… - протянула она, уже переходя на ор.
; Чё «ну»? Баранки гну – ответил я и заржал.
; Да я тебя сейчас хрен полосатый…
Каким-то образом она протиснулась между прилавком и стеной в десятисантиметровую щель, словно состояла из жидкого силикона, и уже было налетела на меня, но… я всего лишь сделал три шага. Первый шаг – промчался сквозь. Второй – и уже ощущаю стопами, как что-то огромное свалилось позади на пол. Третий шаг – короткий, но я его сделал. Я сделал третий шаг в новую среду обитания.
В магазине не было людей, так что я смог услышать, как способно не биться сердце. И это действительно невероятное чувство.
; Как будто страшно, но не страшно? – вдруг со спины раздался вопрос Нигоры. Я вздрогнул – не слышал, что кто-либо подходил.
; Вроде того.
; Запястья ломит?
; Нет.
; Шею?
; Нет.
; А у меня очень сильно болели руки и шея. В первый мой раз я…
; Я её научил – внезапно заговорил Аромат, который тоже подошёл к нам сзади, неожиданно. Он облокотился на прилавок и смотрел на нас такими довольными глазами, что аж прямо-таки хотелось улыбаться в ответ.
; Она жутко трусила. Даже чуть не заревела – продолжал Аромат.
; Нет! – кокетливо стала смущаться Нигора, что придало больше интриги той истории.
; Да. Да-да! Именно так.
; На самом деле я не хотела плакать и не совсем испугалась, просто для меня всё это в первый раз показалось уж больно неожиданным, и я просто-напросто растерялась.
; Рассказывай! – подхватил беседу я.
; Идите вы… сами знаете куда – отмахнулась Нигора и в два прыжка оказалась у дверей. Я же чуть не спотыкнулся о труп громадной женщины, но вовремя уклонился и тоже направился следом, за нашей единственной спутницей. Аромат не стал утруждать нас в оклике и сам поспешил из магазина.
; Теперь мы банда! – радостно прокричал я и уже не замечал, как вдруг уверенно держался на дороге. Я чувствовал, как по всему телу несётся река крови. Она согревала мои руки, которые были уже совсем не управляемы.
; И враги друг другу – претенциозно заявила Нигора. А Аромат промолчал, он просто раскинул на всю морду улыбку и топал вслед.
В одну секунду мне в голову пришла детская идея, поиграть в прятки. Я кинул взгляд в разные стороны, и когда стало можно, рванул изо всех сил за ближайший угол дома. Они, естественно, за мной. Я перепрыгиваю через ограды, через бордюры и бегу, словно бегу от семиклассников в свои десять лет. Постоянно вблизи от меня доносился звонкий смех Нигоры, которая не давала слабину. Расталкиваю людей, а они ворчат и ругаются на меня. Это было так прикольно. Аромат и Нигора пытаются меня схватить, а я выворачиваюсь и проскальзываю в какой-нибудь открытый уголок и даю дёру. Вот я перепрыгнул через не высокий забор, а там, видать, детский сад. И мы как давай там прыгать, да играться. Я на качели – они за мной. Смеёмся, веселимся. Хорошо, что ни души нет в том садике. Самое интересное это в стареньких лабиринтах бегать, там меня уж никто не поймает – я, когда был совсем мелкий, по ним так шнырял… о, мама не горюй! А-а-ай! Ударился ногой о трубу, торчащую из земли. Ужасно больно! Бл..
; Стой! – резко крикнула мне Нигора и я в тот же миг замер на месте.
Почти прошёл через неё. Это была воспитательница. Молодая – это я чувствую. Лица не вижу – я на сантиметров пять в ней. Чувствую, как на уровне моего сердца, не бьющегося, стучит её и боюсь. Боюсь, что вот-вот дотронусь до этого чистого, живого, не тронутого сердечка. Вот по телу пошла дрожь. Откуда ж здесь взялась эта воспитательница? Чёрт её принёс! Вот я уже начинаю чувствовать, как какие-то пузыри проносятся по артериям и напрямик к её сердцу. Я чувствую, как она молода и организм не готов останавливаться. Я чувствую, как не хочу идти дальше. Я не хочу проходить сквозь неё. Губить. Она слишком красива. Она действительно очень симпатичная и сексуальная, а главное она мне нравится. И я не буду её убивать. Я решаю сделать мне это или нет! А значит, я решаю, будет она жить или нет! Будет жить!
; Тихо… тихо… тихо. Вот и настал этот момент. Решайся ты будешь их уничтожать или нет? Просто теперь у тебя есть только один выход и этот выход не назад и не проснуться. Теперь ты кисть смерти. Мгновение душ, когда они холодеют. – Говорил Аромат, а позади него стояла Нигора. Смотрели, как я боюсь это самой правды и чуть не плачу.
; Ну же. В начале всегда так. Мы убираем самых невинных и красивых. – Говорила Нигора так, словно знала, что сейчас со мной творится. Скорей всего Нигора по настоящему знала это ощущение.
; Запомни и говори себе вновь и вновь, как заклинание – души это вода. Они не умирают. Они испаряются, улетают. А ты не каратель, ты дьявол. Иди к нам. Не стой и не заставляй её мучится. Я до сих пор не могу смотреть на это легко – сказал Аромат и махнул мне рукой.
А мне было страшно и обидно. Как я неуклюж! И это теперь трагедия. Тело воспитательницы постепенно стало задыхаться и дёргаться из стороны в сторону. Я закрыл глаза и резким шагом выскочил из неё обратно. Она моментально впустила в лёгкие воздуха и её ножки подкосились. Я только и успел поймать её за плечи. Помог сесть на колени и, вроде бы, обошлось, но её зрачки уже не здорово пульсировали, а на бледном лице показались громадные синяки у век.
Аромат с размаха пробил воспитательницу ногой в спину. Импульсно девушка плеснула в меня кровью, и эта горячая струя пронеслась насквозь и оказалась на земле. Прямо у парадного входа детского садика.
Я даже не почувствовал не справедливости – так было нужно. Так я сам должен сделать, когда придёт время.
; Не думай. – Попыталась, чем-то упокоить меня Нигора, но явно безуспешно. Аромат не стал разговаривать, а просто увёл Нигору и оставил меня наедине с самим собой.
Я осторожно провёл рукой по спине трупа и не желал вернуть всё назад. Я хотел понять. Я хотел просто взять эту ситуацию в свои руки. Вдруг вспомнил, какую приятную тёплую волну посылало её маленькое сердечко. Грустно.
; Душа. Как тебе там тесно. Какая ты вольнолюбивая. Что ж тебе не сидится-то на месте? А я? Что ж я не усидел в тот день дома и зачем побежал за этим… этим, хрен знает кем? Что ты такое, Душа? Сердце ли? Лёгкие ли? Мысли ли? Как мне понять тебя? Как… не освобождать тебя? Что ж это такое-то творится? Куда я попал? Как нам быть-то, моя дорогая? Как нам с тобой не погубить столько народу попросту? А кого надо бы погубить? А надо ли? Да что же это я такое себе думаю!? Кто такие, эти демоны? Кто такие, эти сумасшедшие?! Этот Семьсот?! Кто я такой, теперь? Ты меня простишь? Извинишь меня? Душенька моя? Что ж замерла-то? Молчишь, значит.
Не заметно небосвод потемнел тучами и прохладные ветра стали подталкивать к движению. Всё как всегда: прохладно, грустно, тихо. Как и раньше.
Я взглянул на своё творение в последний раз и подумал вслух:
; Третья. Моя третья уничтоженная судьба. Три колоска на высженом поле. Просто ли?
Пройдя через чёрную калитку с косо прикрепленным проволочками, пластмассовым грибом, я ответил себе на первый вопрос «Кто я?»
; Я дьявол.
Дальше я вдруг осознал, что мне некуда идти. У меня теперь нет дома. Нет родителей. Не существую я, как человек. Вон идут весёлые друзья куда-то гулять, развлекаться, а я нет. Кто-то кричит на собственную жену со второго этажа, а я один. Вон молодые родители несут, не спеша, спящую малютку, а я просто-напросто один. Знают ли мои родители, что со мной происходило всё это время? Беспокоятся ли? Вряд ли. Я уже раз двадцать пропадал на несколько дней, и терялся от друзей, только потому, что вдруг хотелось чуточку романтики, чуточку чего-то безрассудного. Да. И моей, скорей всего плевать. Обиделась, небось. Ей-то уж подавно. Как я одинок.
В этом, наверное, и есть душа. Душа это то, что заставляет нас чувствовать одиночество. Душа это та часть меня, которая делает мне больно. Невидимые мышцы, необъяснимый механизм, что даёт почувствовать себя живым. Всё можно найти в энциклопедии. Люди распознали про все гормоны и нервные кончики, но от чего они действуют так и не выяснили. И не выяснят потому, что душа это ведь как вода. Вода ж всегда разная, в зависимости от сосуда и среды. Так и душа. Однако ж что там вода, что здесь вода – одно и тоже. Что я несу? Я просто понял, что такое душа и всё. Точнее я почувствовал её, а объяснить не способен.
Я так и знал, что этот Семьсот будет ждать меня за углом. Причём появится так, будто это я пришёл к нему, а не он специально поджидает там. Так и оказалось.
; Ну как? Как дела? Твой первый день. Голова не болит? – Стал расспрашивать меня Семьсот, а я ему просто улыбнулся. Ведь он и так всё знал. Зачем спрашивал? А.
; Просто. Услышать от тебя. – Ответил Семьсот, на мой невысказанный вслух вопрос. Я ещё раз улыбнулся.
; Чё?! – Стал, уже было, смущаться он.
; Да так. О своём. – Сказал я.
; А ты знаешь, что я, когда был живым, работал в Германии?
; Нет.
; Вот. Знай. Я вообще-то из Германии. Прекрасная страна. Говорить о ней, тоже, что и говорить о мечте.
; А как же ты здесь оказался?
; Это уже намного позже. Я работал переводчиком в хорошей компании. Её уже давно нет. Думаю, тебе не стоит спрашивать почему.
; Все мертвы.
; Не важно. Вот я работал переводчиком у этих богатых балбесов, не покладая рук. И речи им писал, и кофе с чаем носил, и женщин водил. Одним словом, что бы они без меня могли?
; Не могу себе представить, как ты бегаешь с подносом перед смертными.
; Теперь-то уже всё подругому, но тогда у меня просто не было другого выбора. Я был настоящим психом. В Самару-то решили поехать, только от того, что в Самаре самые красивые девушки и много водки, да и наркоты, да и… да и на самом деле поехать было решено от того, что хотелось экстремального вида жизни. В грязи, в пещере.
; В коммуналке.
; В коммуналке! Ты прав. Мы поселились в коммуналке, где нас все были весьма рады видеть. Тридцать тысяч долларов.
; Тридцать тысяч?
; Не меньше. Я их сам пересчитывал и пропивал.
Мы шли не быстрыми шагами и, в непринужденной беседе, я заметил, как дороги Косте эти воспоминания. Каждое слово рождалось в нём из такой глубины, что казалось это откровение. Он слегка смутился оттого, что прочитал мои мысли.
; Да. – Продолжал он. – Мы совершенно безрассудно гуляли. Мы даже изнасиловали двух школьниц.
; Чего?
; Да. В тот день, я помню, выпил больше, чем хотел и не знаю, как всё произошло в точности, но уверен я в том, что мы их с начала заманили к себе деньгами. А какой десятикласснице не интересно пообщаться с иностранцами? Тем более с очень богатыми. Помню, специально не давали им выпить. Хотели помучить. А потом, не долго думая, все вместе и изнасиловали.
; Уроды! – Сказал я и плюнул в сторону, а внутри хлынула волна презрения и ненависти к этой твари, что идёт рядом и рассказывает мне о себе. О себе, бля!
; На утро я очнулся голым сидя на полу. Через стол, на диване лежали эти две девчонки. Пьяные и спали друг на дружке. Вставать не было ни единого желания – болело всё. Вдруг, спустя несколько секунд, у одной открываются глаза. Вдруг она задрожала. Потом я сидел и просто смотрел, как она молится всем чертям ада, чтобы те замучили всю нашу компанию, прежде чем загубить. А я смотрел на неё и сам по себе влюблялся. Какая красивая, какая чистая, думал я тогда. Имени так и не удалось узнать. Но она была такая красивая. Не прошло и минуты, как на теле стали пощипывать царапины и синяки.
Моё напряжение потихонечку уносилось, а яркая картина рассказа выносила за пределы вечера. Мне было интересно его слушать. Он говорил с таким выражением, что казалось, вот-вот плюнет на всё и вспорет себе живот по совести.
; Одним словом, в то утро мы их некуда не отпустили. Мы придумали, что они будут жить с нами, пока не уедем. Я не возмущался и не возражал потому, что понимал, что это единственный мой шанс быть с ней.
; Не, ну не гниды ли? – Спросил я, но уже не со злобой. В моём вопросе звучала мораль.
; Естественно гниды. Конечно же, уроды и мерзавцы. Мы же люди. Мы же были людьми, а значит – естественно маньяки. В тот момент я не понимал, что совершаю преступление, что погубил человека. Я не думал, что виновен. У нас были деньги. Мы были ненасытными.
; Тебе самому-то не гнусно?
; Очень. Очень сильно гнусно и сейчас и тогда было.
Вдруг он замолчал. И разговор можно было бы назвать прерванным, но:
; Да! Я действительно не видел, чего творю. Я совершал немыслимые и люциферу поступки, но… но я её полюбил. И страдал с ней. Закрывался в комнате. Дрался. Даже пытался выкупить, выкрасть, выменять себе одному. Обеих насиловали, а значит, насиловали и её. Каждый день и каждый раз. Когда я выходил за водкой, то часто глотал горькую правду и сочувственно смотрел в глаза маме той моей девочке, которая плакала днями на пролёт. Возвращаясь к своим – рыдал. Дальше напивался. Потом шёл разговаривать с ней, а потом просто насиловал, как все.
; И долго всё это продолжалось?
; Три месяца. Нас называли муж и жена. Это было смешно всем. Она много раз меня обманывала и показывала мне ответные чувства любви, но всё только для того, чтобы выбраться на свободу. За это я на неё обижался. Бил её. Спал с другой. То есть насиловал другую.
; Может хватит о говне?
Семьсот понял, что я клоню к сути. Тем более, видел как мне неприятно представлять всю эту жуть.
; Просто в очередной раз, когда девчонки пьяные спали и не могли даже двигаться, я отвязал её от трубы. Поднял на руки и выкинул в окно. Головой в низ. Смерть наступила мгновенно. Позвоночник сломало в четырёх местах, а череп проломило напрочь. Я так почувствовал. У меня интуиция.
; А сам-то?
; А сам-то. А сам-то не прыгнул. Сам я заплакал, как девчонка. Всё это увидала вторая пленная и от страха подняла такой вопль на всю комнату, что тут же проснулись остальные. Меня сильно избивали. Мне показалось, что это всем в какой-то момент побой стал доставлять не малое удовольствие, как насилие малолетних.
; Больно было, да?
; Очень. Несколько часов я пробыл сам с собой на кровавом полу. А потом откуда не возьмись появился старик.
; Кто?
; Старик, говорю. Старик это мой наставник, кто меня посветил в дьяволы.
; А.
; Вот. Старик подошёл ко мне и протянул руку. Помог встать. А дальше всё почти также как и у тебя. Проснулся в старом доме, ничего не понимаю, мыслей нет, и так далее. В чём был. Кстати, зря ты мои тапочки выкинул, когда мы с тобой летели. Хорошие тапочки были. Удобные, мягкие, а ты как дурак взял, да выкинул.
; Не дуйся. А как ты меня-то нашёл. Почему я?
Сказочная ночь расстилалась у наших ног, и мы не спеша, гуляли в ней.
; А ты так и не понял? Да, тяжёлые у тебя мысли-то. Хорошо, скажу. Каждый, переходя в мир иной, то есть в этот самый мир, покрывается что-то типа проклятьем. Проклятье зависит от причины греха или от совершённого поступка. Я, соответственно, теперь имею проклятье по плану малолетних школьниц. Я притягиваю к себе именно их. Не знаю от чего, но они просто на меня прут и всё. У Нигоры, тоже свои проблемы и у Аромата тоже. Кстати, также с проклятьем к нам переходит уникальное качество, которое складывается в соответствии с характером человека. Понял?
; Ну, так себе…
; Короче, я, например, Семьсот – это значит, что я могу превращать какие-то арифметические действия, причём цифрами не обязательно должны служить цифры.
; Чё?
; Ну в смысле, я могу прибавить к этому дереву вон то – сказал Семьсот и указал мне на два дерева, что росли у дороги. Сказал и, цикнув на меня, сделал это. Деревья как живые вдруг затрещали и выпустили корни наружу. Явно было видно, что основание у них единое.
; Понял?
; Да.
; Вот. У Нигоры на самом деле иное имя, но она хочет зваться как при жизни. Она превращается в любую букашку или ползучего. Аромат – превращается в дым. У каждого свои истории – у каждого своя смерть.
; А я?
; А ты. Мой друг, а тебя заказала твоя ласковая девушка. Тебя захотела убить твоя малолетняя любовница.
; Вот сука.
; Вот тебе и любовь. Вот тебе и чувства.
; Так значит, это она меня захотела убить, а ты легко согласился? Ты, значит, тут как тут?
; А как же.
; А та малютка, с которой ты появился у меня на кухне?
; А что она? То, что я тебе тогда ещё на твоей кухне рассказывал, чистая правда. Она увязалась за мной, как банный лист и ничего с ней не поделаешь.
; Я надеюсь, ты её… не…?
; Совсем с ума сошёл!? Рехнулся, на твёрдой почве?
; Ладно, ладно. Я просто спросил. Без намёков. А хрен вас знает! Я теперь узнал о тебе такое, что мало ли что… сам понимаешь.
; Хорошо. Тем более, что мы пришли.
А ведь мы действительно пришли. Была уже глубокая ночь и корявистая тропинка, которую можно было только ощутить, но не увидеть, довела нас до узнаваемых дач. Наступило проникновенное молчание, и я почувствовал лёгкость наших отношений. Семьсот совсем, как мой старый приятель со школы Димка (вы его не знаете и ладно), шёл рядом и думал о своём. Ночка не поскупилась на мглу, и нам естественно приходилось ориентироваться на ощупь по всяким торчащим отличительным предметам, криво лежащим или не ровно оставленным. Одним словом, интересно путь наш пролегал. Правда, не далеко идти пришлось – единственный горящий свет, был наш, и был близко. Жаль. Хотелось бы ещё покушать этой атмосферы. Послушать сверчков и саранчу. Да помечтать, в конце концов, не много бы.
; Только я тебя прошу – сказал мне Семьсот – никому ни слово.
; Могила, Костя. Братская могила! – Ответил я и вдохнул в себя этого чистого, свежего воздуха, сегодняшнего первого моего ночного эфира с земли адской. Теперь я за одно с тёмными силами. Я свой среди чужих.
; Ты свой среди своих, мой друг – сказал мне Семьсот и обнял одной рукой за плечи, по дружески.
; Да.
Говорил я, улыбаясь. Просто отныне я какой-никакой властитель.
Мы вошли во двор, где Аромат размахивал половником, словно волшебной палочкой из мультика. Что-то напевая он, как проститутка, вилял задницей и, как фокусник-жонглёр, колдовал над ужином. Семьсот шепнул мне на ушко:
; Смотри.
Медленно вытащил руку из кармана. Дёрнул меня плечом – то есть «внимание!». И резко махнул рукой, будто подзатыльник по воздуху.
Аромат встал, как вкопанный в гранит, и стал с ужасом поглядывать по сторонам.
; Нигора!? - Заорал он, оглядываясь. – Семьсот? Этот как тебя там…? Чё за херня!
Я еле удерживался от хохота. Аромат крепко обхватил половник и провёл им по кругу своего обзора.
; Положи половник! – Проникновенно низким тембром произнёс Семьсот, не своим голосом.
Аромат еле на ногах удержался. Прижал половник к груди и с таким страхом в глазах пытался что-то понять и сбежать.
; Положи, говорю! – Продолжал Семьсот ещё пуще.
; Перца… чёрного не насыпал? – стал подыгрывать я, также не своим, каким-то мерзким голосом, – крупу зажал? Жмот. Половник положь.
Аромат вообще потерялся. Обнял родимый половник, рыдать стал. Сказать что-то хочет, а зубы от страха дрожат. Весь вспотел, как Ниагарский водопад.
; Ну-у… - продолжал Семьсот.
; Да… да! Ну и? Положишь, али нет? – подшучивал я, всеми силами удерживаясь от смеха.
Потом он вдруг остановился, взглянул на нас и с размаху как запустит в нас этим самым половником.
Тот со свистом пролетел между нами, а мы тем временем уже выкатывались из темноты, разрываясь клубами смеха. Аромат не довольно, но тоже в приподнятом настроении, смотрел на нас, как педагог на двух двоишников.
; Ну чё, шортики-то попортились, да? – говорил Семьсот, угагатываясь всё пуще и пуще.
Аромат просто стоял и молчал.
; Аромат, что ж ты в суп не прыгнул-то? Там тебя бы не достали! – говорил я уже на волне Костика.
Аромат только стоял с лёгкой улыбкой на физиономии и молчал. Мы с Семьсот корчились от смеха, то и дело валясь с ног.
; Почему? Ответь мне, Зараза, почему ты ни как не хотел отпустить половник? – Спросил Семьсот, останавливая смех и успокаиваясь. Я тоже уже как-то выплеснулся, и пустой желудок стал покалывать. Аромат просто смотрел на нас и молчал.
; Ну, как? Вот что значит на советскую власть работать – схохмил я, видимо не в тему, да и ладно.
; А как ты теперь свой половник искать будешь? – спросил Семьсот.
Аромат перевёл руки, что были замкнуты сзади, вперёд и в правой руке держал тот самый половник.
; А-а! Ну, всё в порядке. Надеюсь ты не обиделся на нашу совершенно безобидную шуточку – сказал Семьсот, выпрямившись, особо важным тоном. И только собрался уходить:
; Кстати, и поменяй, всё-таки, шортики… мало ли.
Я заржал, как в начале, да и Семьсот не удержался. Тут Аромат как давай нас своим половником лупить по спинам – мы от него по всему двору бегали. А ещё не видно ничего и только на звуки реагируешь. Раз – Аромат замер и выжидает кого-то. Семьсот, сзади подкрался и как пендель ему «на!», и бежать со всех ног. Аромат в него половником прям по спине «бум!». Тут я из кустов на Аромата налетаю и с криком «Штаны смени!» стягиваю с него шорты до колен, тот падает и в меня половником «бум!», тоже, кстати, по спине – вот меткий гад. И вдруг «Тихо… тс-с» командует, как-то мысленно нам Семьсот «Нигора пришла». Мы замерли. Высматриваем из-за кустов её.
Вот удивлённо поглядела на одиноко бурлящий котелок ужина. Прислушалась к ночной тишине, которая хозяйствовала в доме и поняла, что нас нет, но мы где-то рядом, как луна. Вот она крадясь прошла по балкончику, затем вдохнула воздуха, да улыбнулась. Такая довольная, зараза. Догадалась! Раз – глазами упёрлась в сад. Два – шаг назад. Три – прыжок и в ночной сад за нами, превратившись в таракана.
; Спасайся кто может! Сексуальный таракан! – заорал Семьсот и давай бежать.
; А-а-а-а-а… - заорал Аромат, как девчонка, и тоже дал дёру.
Я рванул со всех ног, хихикая на ходу.
; Поймаю, оторву… даже вырву с корнем, сами понимаете что! – говорила Нигора, медленно передвигаясь на своих гигантских тараканьих лапках.
Я спрятался на дереве и глядел на всё происходящее с высоты птичьего гнезда. Семьсот, словно шкодник пробрался тихонечко на балкон и что-то ручками там колдовал. Видать, что-то с числами. От чего-то Аромат вдруг завизжит в кустах, то Нигора поскользнётся. Сидит, главное, довольный, и играется, словно видео-приставка «Life». Аромат то и дело растворялся в еле заметный клуб серого дыма и проносился у самого кончика носа Нигорки, это всё больше и сильнее её злило. Ещё и этот Семьсот, со своими подлыми штучками исподтишка.
А я, значит, на дереве притаился и всё жду своего момента. Они бесятся то тут то там. Не разберёшь, то Аромат попался, и она его чуть ли не вдохнула уже, то Нигора вдруг получила парочку неприятных не приличных запахов, от чего свалилась на бок. Я умираю от смеха, а Семьсот сидит и только подстраивает между ними всякие козни: то ветку удвоит в длину – Аромат лицом врезался, то яблоку гнилому умножит ход гниения – Нигора свалится с ног. А мне лишь бы по хохотать – я доволен.
В один момент вижу сошлись они один на один. С лева Нигорка, с права Аромат. Я по центру. Я судья на ринге.
; Дорогие дамы и господа! Объявляю открытый поединок между двумя вечно враждующими силами: «дьявольский дух» и «адская тварь»! БРЕЙК!!! – заорал я и подпрыгнул от удовольствия. Ветка обломалась подо мной и я тут же с грохотом, да с во истину, истерическим криком приземлился на свой костлявый зад. Было больно. Так больно, что казалось вот-вот загнусь или просто задохнусь, но смеялся. Тем же неумолимым гоготом окатило и всех. Они превратились в нормальных людей и стали медленно подтягиваться ко мне, по очереди располагаясь рядышком.
Когда наши громкие и звонкие голоса уже перешли в молчание, не менее звонкое, наступило мгновение доброго успокоения. Мелкие сучки безжалостно впивались в тело, но их ощущать не хотелось.
Я смотрел на звёзды. Чувствовал, как к горячему лицу, подтягиваются холодящие струйки вечера.
; Ну что ребята, спать давайте или кушать будем? – спросил Аромат.
; Будем, будем. – проговорил себе под нос Семьсот, но не пошевелился.



Ослепительный лучик солнца нахально уставился на меня и не давал, уже закрытым, глазам транслировать мой интересный сон, а снился мне дом.
Спустив ноги на пол, я вдруг наполнился утренним звуком, который разносили птицы и ветерок. Голосов не было. Странно, но ни единого голоса я не услышал. Сердце мгновенно участило ритм и страх от того, что меня могли оставить одного, начал продирать до пяток. Босиком оказался на балконе в миг. Всё было так, как должно быть: и свежие следы замазанной трещины того самого угла балкона, и сломанная огромная ветка прямо в центре сада, и вонь костра. Только ребят не было. Совершенно один.
Какой-то ужас начал меня охватывать, что вдруг всё кончилось, и солнце будет накаляться всё ярче и сильнее, а потом я просто усохну, как трава. Чё?! Чушь! Теперь я просто сам по себе! САМ СЕБЕ ХОЗЯИН!!!
Если бы вы только видели ту мою улыбочку.
Я потянулся во все те четыре стороны, куда свалили мои дорогие конкуренты, а в голове проносилось только эхо вчерашнего смеха. Подумал, что хорошо было бы приодеться, по солиднее. В шкафу, к моему счастью, оказались новые джинсы (Вас что-то удивляет? Меня – нет) и очень красивая рубашечка бирюзового цвета, а также у входа я раздобыл себе не плохие сланцы. Взглянул в зеркало: «Брит? Ничего. Причёска конечно… чума. Сойдёт. Зубы миллион лет не чистил. Да. Да, я такой… теперь я – зло».
Таким я вышел на тропинку. А та уже такая мягкая, аж прямо хвалю. Мысли мчаться то туда, то сюда и ни одну ведь не схватить, да не записать. «Так!» - подумал я – «Надо говорить вслух».
; Значит, это она меня заказала. Моя любимая красавица. Ладно, я тебя ещё посещу. А какое у меня качество? Семьсот говорил, вроде, что тем, кем ты был при жизни… или нет? Короче, что-то там сказано было про то, типа, кем я был, тем и буду… в смысле буду теперь перевоплощаться. А кем я был? Да… да, никем. Не важно. Будет видно. Значит, губить надо будет. Хорошо, будем пробовать. У меня всяких неприятелей много. Добраться б только домой. Кстати, где я?
Вопрос пришёлся, как нельзя кстати. Где я?
Какая-то не ясная местность. Лес. Как мы с Семьсот сюда добрались-то?
; Блин. Вроде дьявол, а на земле себе места не найду. И кого мне теперь убивать? Зверей?
Вдруг вижу, как на мою тропинку выставил свой зад Ford.
; Хочешь? Получи.
Я подхожу обыкновенным шагом и заглядываю в машину. Там ни души. Горят только фары дальним светом. Естественно я решил немножечко пройти по направлению света фар. Пробираясь через суровые ветки я продвинулся на метров пять, и ничего, только непривычно было видеть брошенную бутылку Клинского. Иду дальше, уже почти на ощупь. Вдруг чувствую, как земля под ногами немного протапливается – сырая. Вдруг завёлся мотор. Я обратно рванул, что есть силы. Вижу только, как свет фар отходит и поворачивает строго на право. Я пулей вылетаю, разбивая и ломая ветки, на дорогу и тряпкой падаю на капот. Не больно, но обидно. Поднимаю глаза, а в машине на меня смотрит молодая девчонка. Взгляд у неё, словно готова разодрать мне ногтями всю кожу на лице. Вот машина дёрнулась и уехала. Она уехала на своём Форде, а я остался сам с собой. Осталось только смотреть, как машина набирает скорость.
; Чё?!
В следующее мгновенье бежал вслед за ней. Я бежал за человеком, который только что смотрел на меня смертельным взглядом. Я знал, что она убийца. Понял, что она должна мне свою душу. Ноги несли меня бесконечно легко. Не упустить бы только след. Пыль, от колёс, становиться всё слабей и слабей, но у меня есть чувство и это чувство я мог бы назвать – нюх. Мой нюх дичи.
Вот я уже вне леса и бегу по полю, в горочку. Вижу, как она мчится далеко впереди.
; Давай. Лети. А я за тобой. – Сквозь зубы приговаривал я эту бесцеремонную особу.
Вдруг ноги всё-таки устали и к тому же стал пробиваться воздух в дыхалку. Я постепенно перешёл в пеший ход, но лишь для того, чтобы испытать себя, а не её.
Сзади медленно ехала машина, и когда она почти приблизилась, я прыгнул на заднее сиденье, где лежала только потёртая багажная сумка. Вёл машину какой-то толстый и полусонный мужик, постоянно чихал и приговаривал всякий раз «Блять-ковать» или «Бать-карать», но скорей всего первое. Я ехал молча и тихо, словно на такси судьбы. Ехал и думал о том, что будет, когда я приеду в большой город. Как мне найти этот Ford и эту девку?
Дорога не затянула на долгие мысли, и я так и ничего не обдумал. Как-то резко мы оказались среди домов и магазинов. Проехали милицейский пост и оказались уже на, более-менее, городской улице. А мужик гнал куда-то вперёд, через перекрёстки, минуя административные здания, и витрины.
Наконец, остановился у рынка, и я пулей выскочил, придерживая свои штаны. Почему-то в этот момент я задумался о естественности и проверил свои царапины, которые точно должны были быть от тех крепких веток в лесу, которые мне пришлось ломать локтями. Руки были чистыми и кожа гладкой. Вот снова улыбнулся я оттого, что хорошо не чувствовать боли.
Открыл скрипучую, полураздолбанную дверь машины, и медленно провёл глазами далеко с лево на тоже далёкое право. Было много людей. Живые сочные, такие все из себя купаные и стильные. У всех эти дурацкие сотовые телефоны. Эти идиотские сотовые телефоны. Как можно столько болтать?! Это совершенно безвкусная мода. Майки и кроссовки. Кого же всё-таки из вас убить, чтобы всё это исправить раз и навсегда.
Размял палецы и…
; Дядя – вдруг позвал меня детский голос. Оглянулся и увидел кроху, которая ковырялась своими грязными пальчиками в зарёванных глазах. Я присел и спросил у неё:
; Девочка, что случилось?
; Маму… хочу… хочу, чтобы ты пошёл и маму побил – сказала она и не проронила и слезинки. Сказала, чётко и ясно.
; Почему? – спросил я, хотел как-то уже распрощаться по-вежливому.
; Хочу. Она очень плохая. Бабуля сказала, что она меня продаст, за косметику – говорила малютка, глядя мне в глаза. Я понял, что должен взглянуть на эту самую маму.
; Она там – тут же сказала девочка и указала мне пальцем в переулок.
; Хорошо я пойду и поговорю с твоей мамой, а ты мне пообещай, что будешь играть всё это время во дворе. Обещаешь? – Сказал я ей, вставая, на что девочка несколько раз кивнула.
Любопытно, что же это за мамочка такая. Перехожу дорогу, захожу во дворик. Там гуляют подростки, играют детишки и на самой крайней скамейке сидит молодая женщина лет двадцати восьми. Видать та. Подхожу, сажусь рядышком.
; Не работаю – отвечает мне она сразу, голосом на сто процентов изъеденным табаком. Голова мёртвой бомбой свисает с шеи, а грязные волосы, прилипшие к коже, истощают такой запах, словно ими мыли помойки. Я смотрю и вижу всех своих бывших знакомых молодых и красивых девиц. Таких же глупых и слабохарактерных.
; Я просто хочу быть красивой – стала говорить она мне – и доброй. И у меня просто нет денег. Да. Нет и копейки. Выпила-то я только раз… сегодня и то, из-за того, что должна дочь родную продавать, как тряпку!
Я был словно священник на исповеди. Сидел молча и слушал, как она проливала слёзы и шмыгала носом.
; Сука? Дрянь? А сами-то! Со своей валютой понабежали. У моей Нюрочки была и кроватка, и платьица какие хочешь, и поесть всегда, и по играть, а теперь… теперь будет всё это намного больше и красивее, но без меня. А зачем ей такая мать?! Не мать, а ****ь! Где только не работала и везде, если ноги не раздвинешь перед босом – иди домой на харчи. Что это за страна такая, где девушка должна жить как раба, если у неё не было нормальной юности. Я с четырнадцати лет работаю. И забеременела по любви! Это была любовь и я эту любовь взрастила. Грудью кормила, защищала и билась за неё. Грудью вот этой! А теперь что? Сука? Дрянь? Да. Дура я. Не отдам никому! Нюрку не отдам и всё! Лучше сама с ней умру, а отдавать чужим… хрен вам!
Я даже и руку не смог поднять на эту душу. Просто встал и ушёл.
; Стой! – Позвала меня девушка.
; Чего тебе? – спросил я, сглотнув слюну по сухому горлу.
; Забери её. Возьми а? С тобой ей будет лучше, ведь.
; Замолчи, дура! Живи.
; Будь человеком.
; Дура – сказал я, но уже быстро удаляясь с этого места, да подальше.
Она ещё больше заревела, но я старался идти быстро и решительно. Что за напасть. Что мне досталось за проклятье? Убивать детей? Что за бред! Я не стану.
Нет. Моё проклятье не детей убивать, а решать кого: обвиняемого или обвинение.
Эта мысль пронзила меня так резко, что я даже притормозил и обернулся.
; Надо вернуться.
Сказал и холод ужаса гробового прозвонился в позвонках и буквально во всех костях.
; Если ты не сделаешь это, Аромату или Нигоре достанется её душа – проникновенно сказал Семьсот, который каким-то образом уже стоял за моей спиной. Я не стал оборачиваться и здороваться с ним – у меня было совсем другое в голове.
; Плевать – сказал я, и ринулся во двор. Мысли казались сворой озлобленных лилипутов, что, носясь на своих велосипедах, выкрикивали: «Давай!». Она почему-то дрожала. Я вдруг остановился прямо перед ней и, только было, протянул руку в сторону солнечного сплетения, как – замер. Она одним махом головы швырнула волосы назад и, щурясь, линейно смотрела в мои глаза. Вдруг я почувствовал, как мгновенно вселил ужас в неё, который заставил её выпрямить спину. Вот она опустила медленно глаза. Вот один раз прокрутила серебряное кольцо на большом пальце. И резко шагнула на меня, да так, что моя протянутая рука насквозь проходила через неё. Всё.
И снова я почувствовал это тепло. Тепло сердца, которое просто перестаёт биться, с каждым ударом всё сильнее и сильнее, чаще и чаще, но ленивей, а потом раз и тишина. Снова это холодное ощущение, чего-то страшного – какого-то иного поступка.
; Дура. – Промолвил я, когда широко открытые глаза перестали дёргаться зрачками, и просто замерли.
Во дворе стало немножечко громче. Словно эхо детей, играющих на площадке, заполнило резко появившуюся пустоту. И эта пустота осталась после того, как её тяжёлое безжизненное тело рухнуло у ног моих. Да… там ещё был крик. Крик этой самой девушки. Не было слышно каждому, потому что он существовал не в ушах, а где-то глубоко внутри ударом, даже высоким звоном, я бы сказал. Вдруг эхо этого крика внезапно раздалось дважды во всей округе, и ребятня оглянулась. Вдруг высунулась мать этой бедной.
Дальше я уходил оглушённый и ошарашенный.
; Я – самоубийство. Вот в чём дело. Я нелепая смерть. Я самая ненужная и тупая смерть. Когда вдруг убивает мужик жену попьянее. Или когда просто не хочется жить из-за проваленной сессии в институте. Я самое грубое, аморальное и позорное, даже для хладнокровной смерти.
Шёл и корил собственную судьбу, которая не ответит на вопрос.
; Я не хочу – сказал, надеясь на то, что Семьсот будет рядом. Так оно и было.
; …
Он молчал, и смотрел на меня с боку. Мы оба стояли на троллейбусной остановке.
; Я просто не хочу. Мне это не надо… - говорил я, полу дыша, и вот-вот готов был пустить слёзы.
; А кто тебя спрашивает? Хочешь ты или нет. Не хочешь? Иди домой. Хочешь? Давай!
Он не понимал. Мне очень тяжело. Я просто не хочу сейчас. Молчание и тишина. Вдруг я потерял его взгляд и почувствовал, как Семьсот уходит навсегда.
; Ты сам себе хозяин. Ты дьявол – сказал мне через шум, подъезжающего троллейбуса, он.
Думая о себе самом сел и поехал, охватившись за порочен, прям прильнув к нему щекой я думал о том, что способность убивать должна иметь обратное действие, ведь я не могу быть теперь идеальным существом. Я вдруг подумал, что тот самый парень, который попался первым на меня, наверное был заражён СПИДом и ещё какой-то сильной чумой. А продавщица просто умерла от страха – её сердце не выдержало. А та, красивая, в детском садике…
Вдруг я замечаю, как по тротуару несутся существа со скоростью намного выше троллейбуса. Это были дьяволы. Их было, по меньшей мере, сорок. Куда они бегут?! Я выскочил навстречу и попытался кого-то остановить, но только сбил с ног юного дьяволёнка.
; Бесы!!! – он кричал, как безумный и вырывался из моих рук.
; Кто? Где? – спрашивал я.
; Да пошёл ты! – воистину дьявольской злобой он отшвырнул меня и дал дёру. Я за ним. Не оглядываясь. Не зная. Бегу через дома через улицы. Туда куда и все бегут. Вдруг меня хватает на ходу чья-то рука и кидает в машину. Это Семьсот.
Он чернокожий индус, за рулём еле движущегося авто-такси. Вся тарпедка у него обшита замшеем, а на зеркальце заднего вида щётка.
; Ты человек, которому надо домой и он устал. Если да, то тебя никто не тронет. Что бы ни случилось.
Я это понял, так что мне нужно было беспрекословно выполнить все эти не замысловатые предлагаемые условия и выровнять дыхание.
Одна только старая картина моего беспорядка в комнате сразу же вернула меня в типичное человеческое русло, когда основным делом на сегодня является где-нибудь выпить, да что-нибудь купить. Рассказать друзьям о своих родственниках за границей, которые якобы весьма состоятельные, и о папиных друзьях по работе, которые ну очень солидные дяди. Я вспомнил много глупых прелестей человеческого быта, которые давали намного больше, чем даёт «рука смерти» - уважение. Когда у меня появилась девчонка, в коротеньком платьице, я автоматически перешёл в круг «мужиков» и стал, естественно, более уверенно шутить, пить пиво в дорогих барах, да ходить по бутикам, с тоскливым видом разглядывая товар.
Мимо нас стремительно неслась кавалерия, даже на первый только взгляд, ужасных огромных существ. Красные глаза, мускулистые тела, не человеческий бас. Я стал всматриваться в них и…
; А как вы думаете, к нам действительно может приехать Алла Борисовна Пугачёва? – спросил меня водитель такси, так громко, что я даже откинулся на зад.
; Да хрен её знает. Как в тот раз тоже вроде бы расклеили афиши, а она раз и не приехала.
; Я знаю, это была афёра, тут по всему городу слухи ходили, что как будто не она приехала, а двойник её.
; Да?!
; Да. Мне друг говорил.
; Ясно. Да сейчас этих двойников пруд пруди.
; Ой! Обманывают на каждом шагу. Вот на пример я вчера подвозил женщину, на работу утром и говорю ей сто рублей. Я ей ещё перед тем как сесть сказал сто рублей, а она мне в конце, уже приехали, говорит: «денег нет». Я говорю: «хорошо, денег нет, тогда давай ****у». А она как давай орать на меня и говорить, что я такой-сякой. А сама! Целый день катаюсь, вожу их с одного конца города на другой, а она мне тут истерику устраивает. Да я бы и не стал такую ****ь. Фу! Ты что!? Страшная старая. Что я член на помойке взял.
Та ужасающая красная кавалерия начала далеко удаляться от нас и Семьсот притормозил у обочины.
; Да и плюнь на неё – сказал я. Семьсот открыл окошечко машины и вздохнул.
; Да, вот такие дела.
; Кто это были?
; Это, мой дорогой друг, бесы. Знаешь про них?
; Мельком, но скорее всего я ничего о них не знаю.
; Это всегда бунтующие мученики ада. Они уносят жизни всех и всего, кто оказывает хоть какое-нибудь сопротивление им. Они не понимают, что делают и не видят, а главное они просто ничего не чувствуют. Собери истинную злобу и чистую жестокость вот тебе и бесы. Они питаются нами дьявольскими дырами.
; Чем?
; Дьявольскими дырами. Это у тебя вместо души. Сердце твоё-то не бьётся и ты ведь, не существуешь для этого мира. Ты всего на всего проекция, и то логическая проекция. Ты можешь просто появиться, когда тебе это вздумается среди толпы. Обретаешь материальную форму только тогда, когда тебя никто не видит.
; Семьсот, а вот ты мне скажи. Ведь мы всё равно с тобой называемся человеческими словами. Мы всё равно существуем в относительности от людей. Ведь если у меня за место души дыра, это потому что, у человека за место дыры душа. А звучит как.
; Да. А ты как думал? Дьявол и всё. Властелин всего? Человек и есть центр всего. Человек и его душа! Мы полностью зависим от человека, и в действии, и судьбой. Я не смогу покарать твоих жертв, а ты моих. Они нас находят и сами же нас провоцируют.
; А эти бесы что?
; Эта бездумная гора, просто пожирающая всё.
; Послушай, я сегодня встретил одного человека. – Сказал и вспомнил её лицо, для того, что бы мысленно показать Константину.
; Ничего себе! Насыщенный у тебя день! Я прямо-таки удивляюсь.
; Да? – Спросил я, не зная толи бояться мне, толи радоваться.
; Это наши ненавистники. Это ангелы.
; Да ну! – Закричал я от удивления.
; Да, ты в первое своё дьявольское утро увидел, как своих врагов, так и своих коллег.
; А что ж она там делала?
; Я откуда знаю. Я лично никогда не видел ангела. Я только слышал о них. Говорят они ходят за нами попятам и спасают души жертв. Но сам не видел и точно не знаю.
; А бесы?
; Бесов видел в действии и точно знаю. Ладно, выметайся гулять – мне не до тебя ещё Аромата и Нигору надо найти.
; Ладно.
Не заставляя долго уговаривать себя, я спокойно вышел из машины на тротуар. Хамовато поглядел вокруг и просто подумал про себя: «Вот это я дал». Увидел и ангела, и бесов в один день! А она действительно какая-то небесная, что-то в ней есть такого чистого.
Дальше идти пришлось с улыбочкой. Какие-то девушки поглядели на меня змеино. Значит понравился. И вправду есть чем похвастаться, я действительно не так уж и плох собой. Свежий парень, наглый и откровенно могущественен. Другими словами я действительно весьма интересный вариант для прекрасного пола.
; Как вы считаете? – Спросил я у проходящей мимо девушки.
; Нет. – Ответила она мне легко и с улыбочкой. Молодец. За словом в карман не полезла.
; А почему? – Спросил я уже у следующей, которая шла с подругой. На мой вопрос та просто пожала плечами.
; Почему!? – Спросил я громко и звонко, оглянувшись к ним. И перед моим лицом, само собой, оказалась надпись «НЕТ ДУШИ», на рекламной вывеске, что покрывала половину дома, «У вашего компьютера нет души, зато ваша душа – ваш, личный компьютер». Двусмысленная фраза.
; Нет души.
; Дыра.
Мимо меня проходили люди некоторые, заглядываясь на меня, некоторые даже и не замечали, но все они удалялись. Туда.
; Что же со мной сделали? – спросил я уже тихо, и мысль о том, что ответ мне не получить никогда отозвалась эхом страха по всему телу. Вздрогнул и почувствовал ту самую дыру, где-то внутри грудной клетки. Ту самую глубокую и беззубую пасть, куда проваливаются мои чувства.
Развернувшись, я направился вперёд и думал. О судьбе. О том, что моя жизнь прогнала меня, так и не сказав мне, кем же я был для неё. Об ангеле. Что я здесь делаю. И когда ж это закончится. Как мне быть? Я думал и о своих родителях. Как они там? Хотя у них всегда было полным полно дел.
Прошёл мимо телефонной будки и…
Меня словно стукнул по голове!
; 688970… 688970… - проговаривал я, судорожно набирая телефон моей девушки. Той самой.
На том конце стал отзываться телефон длинными гудками. Никто не подходил. Я понимал, что придётся подождать. Скорей всего не возьмёт. А где ж я?! Может это вовсе не…
Может это вообще не мой город! ИДИОТ!
Рука просто упала, выпустив трубку телефона на лету, а мысли о том, что моё одиночество отныне бесспорно, напомнили мне, как я лежал перед сном и думал о луне. По горлу пронёсся холодок и, срочно потребовалось глубоко вздохнуть – это рвалась слеза. Вышла. За ней другая. Я чувствовал, как не справедливо меня заставили играть в эту параллель, а я хочу просто услышать родной или хотя бы знакомый голос. Ветер провёл по мне тяжёлой лапой и свёл всю одежду и волосы на бок, тем самым, якобы, вернув меня на школьную линейку последнего звонка, когда всё было также. И дрожь, и страх, тоже чувство нулевой точки отсчёта, только сторона поменялась – было хорошо.
Дальше я спросил:
; А зачем мы вообще существуем? Зачем мы тут нужны, если никогда больше не вернёмся назад? Если никогда не произойдёт обратного процесса. Мы не имеем чувств, не имеем боли, нас не касаются никакие ограничения, из которых складывается общение и поступки. Я просто не понимаю, что происходит со мной и зачем существуют дьяволы?
; А для чего существует яблоко? – Спросил меня в ответ сидящий неподалёку человек. Лет, этак, тридцати двух или трёх. От него тянуло пивом, но не сигаретами. Одет был слишком раскрыто, но не нелепо. Короче, он меня спросил, а я оробел и не сразу сфокусировался.
; Чего? – Переспросил я.
; Короче. – Ответил тот и махнул на меня рукой, мол, надоело ему со мной разговаривать.
; Что ты спросил? – Настаивал я.
; Я спросил тебя, а для чего яблоко существует?
; Для…что бы его съели. И что?! Ты хоть понимаешь, о чём я говорил?
; О себе ты говорил. Ладно, это не важно. Забудь. Иди от сюда.
; Я дьявол. Я смерть, причём смерть очень тупая и не приятная. Мне приходится убивать тех, кто умирает совершенно случайно или слишком легкомысленно. Я в принципе просто дерьмо. Я…
; Понятно. – Сказал тот и отправился домой, даже не обманув, что ему было интересно.
; Ничего ты не понимаешь. – Сказал я ему вслед.
; Да пошёл ты – Прозвучал ответ с его стороны, что меня в край удивило.
; Правильно. Меня надо презирать. Я должен бояться людей. Я должен принимать их оскорбления нейтрально, чтобы они меня не задевали ни сколечко.
; Ты что совсем с ума сошёл? Вовсе чердак слетел?!
; А, Семьсот вот ты и оказался рядышком.
; Нет ну ты в своём уме. Ты вообще понимаешь что несёшь?!
; А что я такого сказал.
; Ты, мать твою, дьявол! Смерть! Самый главный страх человека!
; Ну…в…
; Ты должен ими повелевать. Пойми, ты должен это почувствовать, не потому что так вышло, и я ткнул на тебя пальцем. Потому что ты прошёл испытание страха. Сам. Прошёл испытание, которое ждёт каждого человека.
; А я и не помню какого-либо испыта…
; Ну да ладно! Огонь видел? Раз. Нигору? Два. Убил? Три. И ещё огромное количество, только не мне об этом тебе говорить.
; Что ты со мной делаешь? – Спросил я с такой тоской, потому что понимал, как Семьсот ломает и гладит моё самолюбие.
; Я хочу дать тебе возможность выиграть эту игру – Сказал он и просто исчез. Прямо на моих глазах, словно дым от сигарет. А я так не могу.
; А как я могу?
И ведь действительно не поймёшь, какой у меня второй образ. Кем же я умер-то?
; Кто же я такой? – Вырвалось у меня случайно в надежде, что Семьсот слышит.
; Ты дерьмо. – Тут же дал ответ не давнейший приятель.
Это меня задело и что-то обжигающее пронеслось внутри. Почувствовав, как пальцы начинают напрягаться и рассудок скандировать «давай!», я схватил себя за руку и прикусил губу. Тот, возвращаясь, с омерзением посмотрел на меня и выдал:
; Да ты и вовсе придурок. А ну-ка пошёл на хрен от седа!
Нечто огромное и неугомонное внутри моего тщедушного тела рвалось и билось, но я просто поставил себе стену между собой и этим мужиком. Сказал сам себе: «Тихо. Заткнись. 688…? Чё там было?». И тут же как-то полегчало. Потом дал ему ещё немного поорать на меня и, не сводя глаз, почувствовал, как тело расслабляется, а этот незнакомец просто будет жить.
В какой-то момент он остановился. Гримаса лица изображала строгость, а в глазах наворачивалась мокрая туча. Его кулаки сжимали ведро, сердце виднелось, аж из под тельняшки, а поза-то молящая. Вдруг всё изменилось и перестало сотрясаться, биться в ритме, двигаться. Я почувствовал как планета крутила нас двоих на своём горбу, а остальные вспарили к небу. Он отпустил ведро, которое с грохотом и с эхом на всю страну покатилось к арыку, и опустил голову. И лишь возле ног на дороге внезапно стали появляться капельки слёз, не много, три, но появляться.
Я стал уходить, а планета возвращаться к работе и суете.
; Я могу быть человеком – сказал я вслух самому себе и осчастливился так сильно, что не мог сдержать смеха. Не громкого, зато звонкого. Любимого моего смеха, прям как в школе.
И после этого хотелось идти ровным не красивым шагом, по любым переулкам без страха и совести, без нужды и жажды, без самого главного и однозначно лишнего. Хотелось подпрыгивать, стрелять глазками, щёлкать пальцами, а даже вальсировать. Воздух казался слаще, а улыбки прохожих добрее. Я баловал себя мыслью, что единственный такой и стоит мне только немножечко привыкнуть, как я переверну этот параллельный мир смерти. Со мной всё будет по-другому. Да и ещё! Я ведь видел ангела, когда Семьсот – нет. Семьсот меня сейчас слышит и завидует. А я видел ангела и она действительно красива.
; Твоего ангела занесло в логово к бесам, живчик. – Сказал Семьсот с ухмылкой, проносясь на велосипеде мимо. Я в этот момент его воистину возненавидел. От чего и не пойму, но возненавидел чёрно и это совершенно точно.
; Кто! – Заорал я громко. Лицо заполнилось кровью, а чёртова дыра внутри груди вдруг резко стянулась и развернулась, как резиновая. Было невозможно больно, аж всё тело схватило спазмами, словно дверными замками заперлась грудь и отпустила.
; Как? – Спросил я Семьсот, но чувствовал, что его рядом нет. – Где? – Спросил я ещё раз, и понял, что один.
; А почему тебя это так огорчает? Она твоя могила, а ты ведёшь себя, словно влюблён. – Говорил мне уже Аромат. Видать, он примчался поиздеваться надомной.
; А может и влюблён. – Ответил ему я и в голове закружились метель и осень. Я вдруг осознал, что дыра-то у меня в груди тоже живая. В этот момент почувствовал ещё более дикую и ломящую боль в груди.
; Любит он. Дурак. Жаль тебя. Ты интересный, но дурак. – Сказал мне на прощанье Аромат и исчез как и Семьсот.
; Люблю. Я чувствую, что любил бы, если б сердце билось. Чувствую, что она мне нужна. Я просто чувствую это и всё – Говорил я.
; А это ты чувствуешь? – Спросила меня Нигора, и прикоснулась ко мне обнажённым телом. Я ей:
; Конечно.
; А это?
Она нежно, пробралась ладошками ко мне в штаны, и я захотел её немедленно, словно дикий кабель. Затем она начала целовать меня так сладко, что я почувствовал себя мороженным в пекло. Вот сорвал с себя ремень и избавился от штанов, а она уже полностью отдалась моим небрежным рукам. Я кинул её на газон и налетел сверху, как ястреб. Она смотрела мне в глаза и тяжело дышала.
Стоп.
; Нет! – Закричала она, так словно была уже в невероятном экстазе.
; Стоп. – Прошептал я, не веря своим устам. Буквально держась о землю, не давал ей подчинить себя так, когда всё тело просилось и даже рвалось.
; Чё?! – Заорала Нигора, и отползла от меня, вдруг превратившись в муравья.
; Да ты же такая уродина! – Чуть не засмеялся я, но рвотные позывы дали опомниться и не открыть рта. Надевая штаны, я старался не думать о том, что мог бы засадить муравью, в его липкое, мерзкое маленькое отверстие…
Всё равно вырвало.
Пара секунд надо остановиться и подумать.
; Вот я и бросаю вам вызов! Вот я и упёрся рогом! Ты слышишь, Семьсот! Я найду её… и…
; И?
; И…
; Ну, говори.
; И там будет видно.
; Браво, ты идиот!
; Плевать.
; И мне на тебя.

Вот я пру как танк, словно из гранита сделан, по городу в поисках этих самых сумасшедших бесов, а они идут ко мне на встречу. Это я чувствую. Каждый раз оглядываюсь на любой проезжающий мимо Ford. Чувствую, что очень сильно хочу её увидеть и рассказать о своих мыслях, об этом чувстве. Верю – она всё поймёт, и мы сможем изменить этот бредовый мир раз и навсегда. Нутром чую – рядышком где-то эти твари.
Вдруг «На!» слева подача в морду.
; Получил? Сука. Как тебе? Хочешь быть человеком? Хочешь чувствовать эту боль? На! – Говорил мне Аромат, влетая чем-то тяжёлым в меня. Кружа вокруг непонятного цвета дымом.
; Тебе-то что? Это не твоё дело! – Отвечал я, и махал в ответ кулаками наотмашь.
Мои простые кулаки не спасали ни грамм. Он налетел ещё раз и врезал ногой в грудь.
Собственное бессилие просто выводило меня из себя, а этот мудак то и дело бил то по морде, то об стену.
Да пошёл ты.
; Да пошёл ты – сказал я и выпрямил спину. В этот момент синяки перестали меня беспокоить, и боль ушла мгновенно. Он ударил на много сильнее, но мне было всё равно, только слегка отдёрнуло. Изчез.
; Идиот, – говорил я в ответ – ты просто очень мало смыслишь в боли. Больно, когда умираешь или когда ждёшь невероятного совпадения. Когда не можешь понять нужного тебе человека, да и вообще понять что-то. Когда вдруг оказываешься с могилой один на один. Больше никого и ничего. Только ты и твоя могила, и это не вопрос, а точка в предложении. Нет ни единого выбора, есть лишь факт. Вот это больно.
В этот момент я увидал не далеко от себя парочку. Лет двадцати двух. Молодые! Я захотел подойти поближе, для того, чтобы почувствовать эту атмосферу счастья, этот сладкий воздух нежного общения. Он уверенно держал её за руку, не сводя взгляда с её глаз, а она сияла, и казалось – они сейчас упорхнут.
; Как тебя зовут-то хоть? – Спросила она.
; Артём или Валера? – Спросил он в ответ.
; Артём – Ответила.
; Значит, Артём. А тебя?
; Лариса. Ты вчера… что это вообще было такое?
; Нет, не надо об этом вчерашнем вчера, как у тебя сегодня настроение?
; Хорошо. Я спала словно не у себя в постели, а на сказочной лесной опушке, весной.
; Это хорошо. Потому, что я спал неподалёку.
Вдруг они замолчали. Я увидел, как они крепко сжали руки друг друга.
; У меня жена и двое детей. – Сказал он резко и громко, словно специально.
; Правда? – Задала вопрос девушка, от удивления которое, казалось, может её убить.
; Нет. Я просто подумал, что именно так должна была состояться наша судьба.
; С обмана?
; Нет! Что ты? С признания.
Потом он хотел ей сказать, ещё что-то красивое но, объезжающую меня машину занесло и начало крутить, словно CD. Они находились от меня в пяти шагах. Это пять метров. Три секунды, которые не возможно остановить, их можно только запомнить. Машину крутануло очень круто и она взмыла в верх, ни оставив этой красоте ни единого лишнего мгновения.
Я стоял на проезжей части и просто пытался представить себе то, что сейчас уничтожил. Не мог. Видел только себя. Какая гадость!
Шаг назад, не оглядываясь. Второй – закрыл глаза и бежать что есть силы. Не важно, что впереди – не имеет смысла, ни что в этом жестоком мире. Я не хочу жить в этом мире, и жить здесь не буду!
; Не буду! – кричал я во всё горло. Кончики палец едва касались поверхности, а я стремительно мчался вектором. Желая только одного – вернуться домой. Возомнил, что это всего лишь такой город и нужно пересечь какую-то границу. Граница далеко, но обязательно есть.
Открыл глаза.
Здание!
…
Так врезался в стену, что когда очнулся лежал и ощущал как сломанный нос, руки и ещё множество всяких частиц тела зудят, словно пиявки. Мне показалось, что не смог открыть левый глаз, но это только показалось. Лежать и чувствовать боль. Ждать в гости бесов. Пускай всё покончится само собой.
; Вставай. – Сказал мне, Семьсот, будто не видел моего состояния.
; Не могу. – Ответил.
; Тогда я тебя снимаю со своих плеч.
; Что? – Переспросил я, совершенно не понимая о чём этот идиот пытается сказать.
; Ты можешь идти домой. Ты вернёшься обратно. Туда откуда я тебя выманил.
; В смысле я смогу жить дальше, так как жил раньше.
; Нет. Так как ты жил раньше придётся забывать. Ты будешь человеком, тем, кто ты есть.
; Но я ж мёртвый? – Спросил я с ухмылкой.
Семьсот взглянул мне в глаза и, как-то горько, ответил.
; Вот именно.
Исчез.
Что это за бред такой у меня?! Когда хочешь исчезаешь, когда хочешь появляешься?! Почему я так не могу? Я тоже дьявол.
; И что значит то, что я могу идти? – Спрашивал я тихо, почти про себя. Зная, что ответа никто не подскажет. Тем более боль потихонечку начала донимать. Странное и глупое ощущение, когда не имеешь ни единого шанса двинуться, пугает и в этот момент просыпается желание плакать. Что интересно имел ввиду, этот высоченный уже порядком надоевший мне дьявол? Одно точно, или хотя бы наверняка, то что хорошего в его словах не густо было. Хотя – плевать. Так надоело ощущать себя какой-то столовой тряпкой, которой совершается всякая грязная и грубая работа, а потом с неё же и спрос. Это так уже надоело.
Закрыл глаза и постарался мысленно улететь.
Вдруг я услышал, как вокруг начали ходить люди. Вдруг я начал слышать какой-то до боли родной звук транспорта. Нет, не так как это слышал я до, а как-то по-другому, как-то приятнее. По-настоящему. Мне было очень больно и очень сильно зудело тело. Глаза не открывались, словно слиплись. Я учуял запах травы точнее, грязи из которой прорезается трава. Это было просто для меня чем-то сверх нужным. Казалось, что вся та глупая история с дьяволами просто сон. Этого никогда не было – я был во сне. Какая всё-таки прекрасная и неописуемая тяга к жизни. К живой планете моей. Чем отличались эти миры не скажешь, но что-то тонкое всё-таки существует. Я лежал, словно младенец, и даже не плакал, хотя должен был. Вдруг услышал голос бабули:
; Ой! Что же это такое?! Ой-ой! Люди… помогите! Скорая…
Голос я не узнал, но он был мне знаком. Затем этот голос стал затихать, когда я попытался резко встать, моё тело закружило и завертело, а голова просто выключилась.
С трудом открыл глаза уже в больнице. Очень сильно болели кости. Очень сильно ломило голову. Чесалась спина. На моих руках тяжеленные гипсовые оковы, и на ногах тоже. Глазам мешает, какой-то слепок гипса на носу, перетянутый ремнём за голову. Спать хотелось очень сильно. И под заколдовывающие звуки медицинских приборов я засыпаю.
Открываю глаза слегка, от того, что просто сил нет. Вижу Семьсот стоит передо мной и улыбается.
; Привет одноклассник. – Сказал ему я на языке сломанных зубов и понял, что больше говорить не буду, а то больно.
; Привет. Не разговаривай. Просто качай головой.
Я ему покачал.
; Всё что с тобой произошло это просто чудо. Ты единственный в этом столетии, кто смог выжить, причём переступить через смерть не ловкостью или какой-то силой, а просто тем, что и по ту сторону жизни остался человеком.
Я ему покачал головой.
; А ведь человек, он такой. Он просто так не помрёт. Его сломать надо. Короче, ты оказался самым лучшим. Надеюсь, наши пути больше никогда не пересекутся.
Постой Семьсот, подумал я зная что, он читает мои мысли, скажи а что с Ароматом и с Нигорой?
; Они тоже отправились на землю, только теми, кем они являются на самом деле.
Я покачал головой. Скажи, а зачем ты меня отпустил.
; Для того, что бы ты не сунулся с дуру к бесам. Ты ж, блин, просто какой-то не укротимый оказался. Если бы ты одолел бы бесов, на что у тебя были все шансы, то всё наше существование просто бы рухнуло.
Как? Как я б их одолел? О каких шансах ты мне тут толкуешь?
; Тебе не зачем это знать. Ты теперь дома.
Я знаю как. Я ж человек по сути – а значит, они меня просто не смогли бы забрать или сожрать. Да?
; Иногда мне кажется, что ты слишком умён, чтобы с тобой вообще как-то разговаривать. Хотя по началу на даче, ты только и делал, что задавал вопросы.
У меня их и до сих пор осталась куча.
; Это радует, значит, ты не будешь пытаться найти меня.
Посмотрим. И ещё одно. Что случилось с моим ангелом?
; Я тебе больше ничего не скажу. Попытайся всё забыть и вернуться к жизни.
Спасибо, что заглянул.
; Давай.
Я уснул, словно никогда не спал. Моя голова начала расслабляться и казалось, тело вот-вот водой прольётся на пол. Перестали жать гипсовые гири. И наконец-то я почувствовал себя свободным.

Не знаю, сколько провалялся я в этой кровати, но когда проснулся, то боли не было и вовсе. Я словно никогда не был и травмирован. В моей голове метались огромное количество мыслей в течение того, как вокруг меня бегали люди. Родители приходили, что-то спрашивали, но говорить с ними не хотелось. В этих лицах я видел только какие-то далёкие воспоминания, а не греющие меня чувства. Уверен, что они меня не корили за мои пустые глаза, потому что, пережив такое падение с восьмого этажа любой человек может просто замкнуться. Приходила моя девушка. Красавица. Огромное количество врачей сами по себе что-то делали около меня, а я лежал и даже не замечал, как справлял нужду. Даже и не думал о том, что все эти люди пытаются меня спасти, чтобы моё стабильное улучшение не пошатнулось по вине чьей-либо безалаберности. Просто было плевать. Я то и дело закрывал глаза, задаваясь вопросом о том самом ангеле, с прекрасным человеческим лицом. Смогу ли я встретить её здесь. Найти когда-нибудь. Может быть мы встретимся в общественном транспорте. Где сейчас Аромат? Наверное, везде уже. Нигора? Наверное, и сама не понимает. Интересно, что у этой самой Нигоры была за жизнь такая, что она при смерти превратилась в муравья, при чём очень сексуального. Я так много не успел узнать.
Мне вдруг захотелось найти могилы тех людей, которых мне пришлось уничтожить. И зайти в гости к тому последнему нахальному мужичку, которого я так и не коснулся. Парень на остановке. Женщина продавщица. Воспитательница в детском саду. Мать одиночка. Влюблённая пара. Вспоминая их моё сердце просто переставало биться. Жуткий холод мгновенно возникал в каждом кусочке моего тела и так же затухал. Они всегда останутся в моём сердце. Эти лица. Всегда.
Я думал, как мне придётся смотреть в глаза тем, кто вот-вот решиться на какую-то глупость, связанную со смертью. Кто будет с ними рядом? Кто будет вести их? И кто тупо отнимет у него душу? Которая всегда чистая и невинная. Только из-за того, что тело такое слабое и грязное. Как я смогу помочь?
Мчались недели. И моё состояние приходило в такие нормы, которые могли бы поднять на ноги любого умирающего льва. Естественно я мог говорить, но молчал. Мог двигаться, но не было желания. Я мог бы просто отозваться приятным взглядом своим друзьям и родным, но глаза были просто пусты. Да и я сам был просто-напросто опустошён. Я существовал, словно вне себя.
Прошло три месяца и по наказу врачей с меня сняли гипс. Я смотрел, как эти глыбы крошатся, словно безе. А потом увезли обломки и остались только следы из белой пыли и запах. А потом и это убрали, да вычистили. Теперь я мог смотреть на себя. Худющий. Страшный. Уродливый. На руках кожа грязным полотенцем весит на кости. Ноги длинные и какие-то мумифицированные.
Вот так дела, подумал я, глядя на себя «прекрасного».
; Ну, привет. – Сказал своему телу, от чего огромное количество мышц, начиная от шеи и заканчивая поясницей, заныли и защипали. «Лучше просто думать» - подумал я, восстанавливая дыханье, словно пробежал дистанцию в пятьдесят километров.
Это моя новая жизнь. Это мой новый мир. Как интересно, что льёт дождь.

Людмила Николаевна Нестерова, только что поставила сказочную фотографию своей прекрасной доченьки, впервые в жизни дрожащей рукой. Так же как и не привычно и даже мешаясь, смотрелась чёрная ленточка у этой фотографии. Эта ленточка казалось замком для её дочери. В комнате не светила лампа и не звучали звуки, даже вечно сломанный кран не смел. Никого не было, кроме неё и огромного количества вопросов. Людмила подумала о том, что ей уже пора на работу и не заплакала, хотя могла бы. Она не торопливо закрыла дверь своим ключом, а на том же кольце висел и ключ её дочери, такой же только чуточку поцарапанный и темноват. Она вошла в лифт, чтобы спуститься и по привычке не нажала на кнопку первого этажа, ведь это всегда успевала сделать дочь. Двери лифта закрылись и кто-то внизу вызвал случайно. Кабина двинулась вниз, а Людмила Николаевна прикусила губу. «Не вспоминать! Главное не думать о ней» - говорила себе, отсчитывая этажи.
Случайно это оказались весёлые дети, которые спустили её на первый этаж. Она не смогла им улыбнуться, но смогла не заплакать, хотя рвалось. Её ждал сосед. Он хотел помочь ей добраться до работы, сам, работая таксистом, он для себя решил, что должен поддержать именно так. Приехали. Она вышла из машины, забыв закрыть дверь – это не важно. Заметила, что льёт дождь как из ведра. Прям падает… ах рушишься вниз. Это тоже не важно. Она идёт на работу в больницу. У неё практика – она медсестра. Проходит проходную, затем кабинет, дальше переодевается и садится. Все ей сочувствуют. Лишь бы не сидеть на одном месте. Ей дают задание сделать укол больному. Она идёт. Перед ней человек почти весь в гипсе. Парень. У него…
; У него шесть переломов и огромное количество открытых ран. Он свалился с восьмого этажа и остался живым. Говорят, даже пытался самостоятельно встать. Можешь себе это представить? А ещё у меня знакомая рассказывала, как молодая девушка покончила жизнь самоубийством, то есть что-то типа того, одним словом, никто не понял, от чего она умерла, толи от сердечного приступа, толи от ещё чего-то. Теперь только бабка старая осталась внучка мучить. Ладно, это я чё-то разговорилась. Пока тебя не было, он ещё как-то оклемался, а до этого был совершенно безнадёжным – говорила ей одна из знакомых, имени которой Людмила так и не смогла вспомнить.
; А моя девочка не лежит так же с переломами и с ранами, хоть даже самой высочайшей степени. Она лежит в земле и преет – говорила Людмила Николаевна, застыв как вкопанная. По лицу катились горькие слёзы.
; Уже прошло три месяца. Ты должна забыть. Начинать жить дальше…
Та говорила какую-то чушь и Людмила её не слушала.
; Она вышла погулять. Я знаю, что она пошла гулять с каким-то новым мальчишкой. Может даже она влюбилась. Моя девочка скорей всего влюбилась. И они погибли вместе.
Нестерова сделала пациенту укол, когда тот спал и ушла.