Филантропия?

       Багажник машины не закрывался. Из под крышки высовывались веером, будто хвост петушиный, клеенчатые непромокаемые матрасы: один оранжевый и два зелёных. Клара сидела за рулем и щурилась от солнца. Солнечные очки были на голове, но она пользовалась ими редко, если солнце ослепляло на светофоре. Не любила Клара видеть мир в изменённом цвете. Место рядом с ней пустовало: ни одна из трех девочек не выглядела, как пятнадцатилетняя, да и зачем кого-то выделять. Все сидели сзади.
       Ехали с ветерком, с открытыми окнами, из которых лилась в радостный солнечный мир разудалая песня:
"Эх, Одесса, жемчужина у моря!
Эх, Одесса, ты знала много горя…"
Именно там родились не просто Роза и Лиля, а Розана и Лилиана,- две сестры-погодки. Возможно, был какой-то особый смысл в нарочитой усложненности и цветочной созвучности имён, данных девочкам при рождении. Об этом можно только догадываться, - спросить уже не у кого. Сестры захватили места у окон. Несмотря на запретительные окрики Клары, их головки то и дело высовывались наружу, а теплый ветер развевал, как морскую пену, белокурые локоны.
       Между ними сидела по-восточному красивая, черноволосая и смуглая девочка Лайла. Ей было двенадцать, как Розане. Она не была сиротой, но уже почти пять лет её постоянным домом был интернат. За эти пять лет только раз к ней приезжала мать. Посидела, проверила порядок в шкафчике, посчитала, сколько пар обуви в обувном ящике, и ушла, оставив после себя в комнате сладковатый запах сигаретного дыма. С того дня Лайла полюбила табачный дым. Нет, сама она еще не курила, но зорко отслеживала минуту, когда Клара, заложив пару сигарет в нагрудный карман, заваривала кофе.
-Можно, я с тобой выйду? – обращалась она к воспитательнице. Это был чисто ритуальный вопрос. Такими вопросами люди заполняют пустоту, создают колебания воздуха, нарушают давящую тишину. Ответов не ждут - всё итак условлено.
       Девочка сидела рядом с Кларой молча, только втягивала в себя запах дыма. Когда сигарета догорала, и последние сизые клочья дыма растворялись, она вздыхала:
-Похоже, но не то…
Клара обнимала её, прижимала к себе, пытаясь поделиться теплом своего тела.
       Лайла нюхала не только Кларин дым. В интернате курил почти весь персонал. Эта вредная привычка - выскочить и перекурить наскоро - была необходимой передышкой, которая позволяла продолжать кропотливый, часто безрезультатный, ежедневный труд. Девочка знала по дыму, кто именно курит, но не находила того единственного запаха, который стал для неё памятью о матери.
       В машине Лайла сидела по центру с отрешенным видом. Чужая музыка не находила в её душе никакого отклика. Музыка у неё была своя, и певец тоже свой, с чувственным хрипловатым голосом, который знала и любила вся страна. Может быть, до того, как он запел о плачущих в ночи мужчинах, он пел колыбельную у её изголовья. Он был каким-то братом растворившейся в сигаретном дыму матери. И сам растворился, ушел, вычеркнул себя из списка живущих на Земле. Лайла об этом знала. Её музыкой были его полузапретные песни, прорвавшиеся из мутных глубин подсознания на волю.



       Вечером наступала Пасха. Начиналась пасхальная неделя.
Клара радовалась, что не надо в праздник убегать от семьи в интернат, что не будет у неё этих тягостных смен. Она взяла к себе домой трёх девочек, и пусть другие дежурят по скользящему графику возле непристроенных детей. Она своё дома отработает. С домашними договорилась заранее. Её собственные дочери с нетерпением ждали приезда гостей, готовились. Про Розану и Лилиану даже соседям ничего объяснять не надо. Светловолосые, сероглазые, как одна семья с Кларой. Племянницы! С Лайлой сложнее, но тоже не тупик: племянницы с подругой приехали.

       Пасха у Клары в семье была любимым праздником. Школьные каникулы Маши и Кати совпадали с мамиными, половину каникул и папа не работал. Вся семья вместе – редкость. За праздничным столом участники пасхального ужина получали подарки, которые Клара начинала готовить чуть ли не с января. Конечно, для незапланированных гостей подарки отсутствовали. Но еще вчера, уезжая в интернат, Клара оставила своим девочкам денег, чтобы они исправили оплошность и купили что-то такое, чего бы самим хотелось. Клара верила, что дарить надо от сердца, только то, что самой любо-дорого, а не что попало лишь бы.
       Пока гостьи выгружали своё нехитрое имущество, затаскивали матрасы, Клара поинтересовалась у Маши с Катей, что они купили. Увидев подарки, и удивилась, и обрадовалась. Купили примерно то же самое, что и она загодя запасла. Значит, угадала. Бижутерия: колечки и сережки в красивых бархатных коробочках, будто, и правда – драгоценности. Получилось пять одинаковых коробочек с украшениями разных цветов. Клара мысленно распределила: рубиновые - Лайле, сиренево-аметистовые потемнее – Маше, посветлее – Розе, зелёные – Кате, и голубые – Лиле. Хорошо получалось, но получилось плохо.
       Ритуал пасхального застолья приближался к концу. Пересказали все истории о том, как " рабами были мы у фараона", хором прокричали названия десяти козней египетских, перепели все песни весеннего праздника. Оставалось найти афикоман – припрятанный заранее кусочек мацы. Клара не прятала его далеко, а, наоборот, завернув пластинку мацы в кухонную фольгу, положила на черную крышку пианино.
Две девочки, Роза и Катя, увидели сверток одновременно. Обе бросились к нему.
-Кто найдет, тот и подарок получит,- пронеслось в голове у Розы. Ловкой подножкой она устранила наивную соперницу, схватила фольгу и победно закричала:
 - Я! Я! Я нашла!
Подножку никто не увидел - Катя рухнула плашмя на пол в двух шагах от пианино. Клара бросилась к Кате – от удара у неё пошла носом кровь. Принесли лёд, но кровь долго не останавливалась. Клара думала, что девчонки столкнулись, и, поглаживая по головке свою младшую дочь, приговаривала:
-Она же не нарочно, успокойся, малышка, просто так получилось…
Кровь остановили, слёзы вытерли и вручили подарки. Роза, рассматривая свои аметисты, недоумевала:
-Всем одинаково? Но им то за что? Это ведь я нашла! Недоумение ползало у неё под кофтой как собачья блоха, покусывало её то и дело, пока не выскочило наружу:
- Лайла! Тебе этот цвет совсем не идет! Зачем тебе красный? Тебе надо голубой! Обязательно голубой, как у Лили!
       Еще одного голубого не было. Лиля свой менять не хотела. Лайла утратила всякий интерес к красному.
- Зачем он мне, если не идёт? Прямо за столом она начала выковыривать камешки из гнездышек и бросать их в еще неубранную тарелку из-под паштета.
       Это поразило и Машу, и Катю. Они привыкли хранить подарки годами. Это, наверно, даже обидело их. Они выбирали такое, чего бы самим хотелось. Лиле её подарок нравился, но она чувствовала, что всё отберет у неё Лайла, силой отберет.
       Катя, хоть и вытерла слёзы, но подарку не радовалась: ушибленный нос болел, будущий синяк начинал обретать цвет и форму. Причем тут серьги? Не до них! Радовалась только Роза. Сама она ни за что не смогла бы объяснить словами, что именно радовало ее. Возможно, это было торжество вандала, который сумел без особых усилий разрушить нечто, что долго и старательно выстраивалось другими.
       Сама она тоже приготовила подарок, но только Маше. Она его подарила тихонько, чтобы никто не увидел. Это была маленькая деревянная резная коробочка, не новая, но очень милая. У Маши когда-то был такой же школьный пенал, его во Львове покупали.
 
       На следующий день поехали в кантриклуб. Жители Клариного микрорайона здесь проводили свой досуг. Все между собой были знакомы и говорили по-домашнему – на русском. От Израиля здесь остались чистота воды, буйство зелени, раннее тепло и вывески на иврите. Все знали, что Клара сегодня с племянницами, а племянницы с подругой.
       Откатались на водных горках, накупались и наплавались в бассейне, обошли всю территорию: теннисные корты, поляну для игры в гольф. Слегка устали, жара притомила. Клара заняла наблюдательную позицию под большим брезентовым зонтом, вытянула свои опухшие от ходьбы по жаре ноги, а девочек отпустила в буфет, кока-колы попить, купить мороженое. В киоске оказалась приличная очередь. Клара, ожидая девочек, начала впадать в полудрёму.
       Задремать ей не удалось. Со стороны киоска послышались крики. Люди начали сбиваться в толпу. Клара бросилась туда. Толпа обступала кого-то, как при уличной драке или ДТП. В центре оказались девочки. Они тоже сбились в испуганную стаю. Клара пробилась сквозь наружное кольцо, обняла девочек, как бы закрывая их руками от яростной толпы, и только тогда выдохнула:
-Что случилось?
За спиной она услышала чужой мужской голос:
-Воспитывать надо! Вот, что случилось!
-Это кошмар какой-то! – мужскому голосу вторил женский. – Я за всю жизнь столько не слыхала!
И со всех сторон:
-Ужас!
-Безобразие!
- Стыд!
- Срам!
-Тьфу!!!
-За такое воспитание с родителей надо штрафы брать!
-Хуже сапожника!
-Как портовый грузчик!
Клара поняла, о чём речь. Но почему? Ведь договаривались вести себя прилично! Возможно, Роза заскучала в очереди и решила поразвлечься.
-Ну, ты, верблюд вонючий! Пропусти! – обратилась она к прыщавому подростку, стоявшему уже возле самого прилавка. Тот и ухом не повёл.
-Сучий потрох! Гандон штопаный! – продолжала напористо Роза. Грубые слова слетали с её язычка бойко и непринужденно. Их было так много, что, казалось, они используются как некие грамматические формы для связи слов. Люди вокруг зашептались:
- Кто такая? Откуда?
- Кларина племянница.
- В гости приехала, к Кларе.
 Эта опознанность только подстегнула Розу. Она оставила в покое подростка, и перешла во фронтальную атаку. Каждый, кто пытался её остановить или пристыдить, получал сполна. Конечно, люди пришли в праздничный день в Кантриклуб не для того, чтобы их матом поливали. В своём неприятии грязной ругани люди были единодушны. Но они были бессильны перед напором этой двенадцатилетней девчонки, обрушившей на них водопад площадной брани. Народ начал смыкаться. Вот тут и появилась Клара, чтобы защитить девочек от разъяренной толпы.
-Надо вызвать оперативников! – настаивал один.
-Врезать надо, как следует, по одному месту! – советовал другой.
-Я бы ей по губам! По губам! По губам! – вошел в роль визгливый женский голос.
       Тут Клара увидела глаза Кати и Маши, полные отчаяния и стыда. Не выдержав их взгляда, она опустила свои. Это по её вине девочки оказались здесь, и она ничем не может им помочь. Вокруг их одноклассники, сверстники с родителями, соседи, даже учительница из их школы.
       Бегство с поля боя заняло считанные минуты. По дороге домой Клара пыталась выяснить, ради чего был брошен этот вызов толпе. Ни одного ответа она не получила. Вечером ни у кого не было желания высунуть свой нос на улицу. Сели смотреть телевизор. Все, кроме Лайлы, говорили по-русски. Из-за неё поставили израильский канал. Фильм был старый и довольно тоскливый. Лайла первая это поняла, встала и ушла в соседнюю комнату слушать диск. Телевизор тут же переключили на русский канал. Лайла вернулась и вернула израильский фильм. Потом опять ушла, прибавила громкость в магнитофоне, но, когда телевизор снова заговорил по-русски, она выскочила в зал, объяснила всем, что они находятся в Израиле, и восстановила статус кво. Её певец страдал громко, динамики усиливали звук. Было непонятно, как она сквозь всю эту какофонию умудряется контролировать правильность речевого поведения новых граждан её страны.
       Так продолжалось три дня. Тихо бесился Димка, и Кларе приходилось прикладывать немало усилий, чтобы он бесился тихо. Хозяин перестал понимать язык своего телевизора, а это был его главный собеседник. Телевизор говорил - Димка слушал, ел напротив телевизора, иногда и спал. Сломался привычный уклад жизни.
       На четвертый день сломался и сам телевизор. Странно. Перед смертью он совсем не болел, не чихал и не кашлял, не проявлял признаков мерцательной аритмии, не страдал синдромом затухания, даже не бледнел. И сдох. За всю свою жизнь Клара не видела у телевизоров внезапной смерти, разве что от молнии! А этот почему-то умер именно так, в состоянии покоя. Утром не включился и всё. Как без телевизора обойтись, если из дому нос высунуть стыдно? И девчонки постоянно ссорятся из-за всякой ерунды, жалуются друг на дружку.
       Клара задумалась, складывала и вычитала на бумаге в столбик, что-то на что-то делила в уме и скроила новый телевизор на двенадцать платежей.
       В этот же вечер Лиля положила на него светящийся фосфором ободок для своих золотых волос с надкушенной трубочкой. Жидкий фосфор ночью медленно вытек, и новый телевизор получил ожог третьей степени. Лекарств от таких ожогов нет, рубец остается навечно. Так и стоит у Клары этот телевизор, забинтованный салфеткой.
       В последний день праздника поехали на море. Не поехала Лайла: у неё по-девичьи болел живот, и купаться было нельзя. Клара даже не стала её уговаривать. Все вошли в машину, хватило одной ходки. Мелкая волна, набегая, облизывала прибрежный песок и откатывалась назад. Солнце светило в полсилы, приберегая жар для долгих летних месяцев.
       Клара еще не закончила возиться с подстилками – девчонки побежали в воду. Они не зашли глубоко, плескались возле самого берега. Клара любовалась ими. Из-за близорукости она различала девочек только по цвету купальников.
       Пляжный сезон еще не начался. Между песчаными дюнами сохранились островки нарциссов. Именно к ним направились девчонки, как только вышли из воды.
-Не смейте их рвать! Нельзя! – крикнула Клара.
-Мы немного! Мы только несколько цветочков! – уже срывая цветы, бросила Лиля.
-Цветы завянут без корней! – объясняла Клара.
 Роза с Машей попытались разгрести песок, найти корень, но он оказался очень глубоко, и они оставили это занятие.
- Мы их в воду поставим! – предложила Катя. Она подняла с земли пустую пластиковую бутылку из-под минеральной воды "Райский сад" и побежала к крану. Пять стебельков легко прошли через горлышко бутылки.
       Засобирались домой. Подходило время обеда. Цветы несла Катя, она держала бутылку двумя руками и в машине, пока ехали домой, но цветы прямо на глазах завяли.
       Дома было спокойно. Димка спал в своей комнате, закрыв наглухо дверь, чтобы музыка Лайлы не мешала ему. Лайла валялась на матрасе. Певец громко страдал. Пёс Набат прятался от солнца в тени столешницы - воробьи клевали корм из его миски.
Пообедали. Посмотрели телевизор. Вечером Клара загрузила матрасы в багажник и отвезла девочек в интернат.
       Когда она вернулась домой, Катя с Машей уже привели квартиру в порядок, вымыли пол и стали показывать свои открытия:
-Потом не говори, что это мы! Вот!
 На крышке стола под скатеркой белели аккуратные зарубки – двенадцать.
-Это ты, конечно, скажешь, что сделала я!
Экран компьютера обмазан розовой жвачкой.
- И это тоже не мы!
Фотография Кати и Маши оставалась под стеклом и в рамке, но лица у девочек были замалеваны черным, к головам пририсованы рожки.
- Никогда больше сюда их не привози, - угрожала Катя,- или я уйду из дому!
-Мы всё понимаем, мама,- подытожила рассудительная Маша. Нам их тоже жалко. Но нам-то за что? Каникулы кончились… мы так старались… Она осеклась, слезы помешали ей.
       Через два дня Клара сопровождала школьный автобус. На пальце девочки Ади блеснуло колечко. Из тысячи других Клара узнала бы его безошибочно. Кольцо не было дорогим - оно было бесценным. Его выбрала покойная мама и носила, пока была жива. Клара даже никогда не примеряла его на палец. Просто хранила, как память.

 Она сразу же влетела в кабинет Михали и выложила про кольцо.
-Садись, с кольцом разберемся сегодня же. Расскажи, как было. Как девочки себя вели?
-По- всякому,- ответила Клара, выбирая, что рассказать. Всего не расскажешь!
Она рассказала про скандал в буфете, про фотографию.
- Скажи, - продолжала Михаль. - Был ли за эту неделю такой случай, что ты оставила Лайлу одну с твоим мужем?
-Был! Вчера,- уверенно ответила Клара. – Она на пляж не поехала из-за месячных.
-Сегодня она заявила, что твой муж к ней приставал, домогался, пытался изнасиловать.
-Вот стерва! – засмеялась Клара. Михаль выдержала паузу.
-Это не смешно. Ты допустила ошибку, оставив их дома вдвоём.
 Свидетелей нет!
 Михаль говорила медленно, чтобы Клара успевала понять смысл каждого её слова.
- Лично я ей не верю, считаю, что это манипуляция. Но такое - не рожки на фотографии! Закон всегда на стороне несовершеннолетних. Сумеет ли твой муж доказать свою невиновность? Ищите адвоката. Сильного адвоката!