Елогим. роман

События и персонажи, описываемые в романе, вымышленные. Все совпадения случайны и не влекут за собой никаких последствий для кого бы то ни было со стороны заинтересованных лиц или организаций.

Только смотреть будешь очами
твоими и видеть возмездие нечестивым. (Пс. 91, 12; 111, 8.)

Люди делятся на праведников, которые считают себя грешниками,
и грешников, которые считают себя праведниками.
Блез Паскаль


ПРОЛОГ

Серый ангар, приютившийся в некоем городе средь подобных ему построек, вполне мог бы быть военным складом. В прошлом. И может, когда-то здесь располагалась химическая лаборатория, если учесть, что до сих пор внутри витает легкий флюид непонятного зловония, от которого посетители поневоле морщат носы, впрочем, как и работники. Кстати, последние считают, что отнюдь не лабораторию и вовсе не склад некогда скрывали от людских глаз толстые стены, а что-то пострашнее, иначе бы въевшийся в бетон миазм столь разительно ни напоминал трупный запах...
Двое пожилых господ более чем солидного вида, в дорогих костюмах и ярких галстуках, в очередной раз поморщились, разговаривая со старшим менеджером. За их спинами виднелся наполовину перекрашенный из болотно-зеленого в малиновый цвет вагон. Это был единственный находящийся внутри ангара предмет, вокруг которого суетились с десяток людей в синей спецодежде. Двое из них поспешно красили каркас валиком на длинной ручке. Другой дорисовывал «з» в надписи «Москва-Владикавказ». «З» выходила кургузой и вытянутой, как и другие буквы. Рядом белел заводской код; нижняя строчка указывала на инвентарный номер вагона, верхняя – на направление железнодорожного полотна, куда тот будет выпущен после ремонта, – J-66.
К самому вагону была приставлена металлическая лестница, по которой на крышу забрались двое рабочих, и там развернулась сварка. У самых колес присел еще один малый. Чем он занимался – сложно сказать, но то и дело из-под днища, куда парень частенько залезал, раздавались лязгающие звуки. Сейчас он копался в рабочей сумке, подбирая нужный инструмент из подобных друг другу, огромных и масляных.
Другие мастера наводили глянец внутри вагона – стучали, красили, сверлили. Фигуры их то и дело мелькали в девяти незастекленных окнах.
– 16 июля, как договорились, – пытался успокоить посетителей старший менеджер, щупленький, в точно такой же синей униформе, но в красной кепке, на которой было написано «Сосик». – Уже покраску заканчиваем, – он указал на вагон свернутыми в трубочку листками бумаги, зажатыми в правой руке.
– А с техникой что? – спросил высокий господин; над верхней губой у него красовалась небольшая родинка крестиком; одет он был в темно-синий костюм.
– Все уже готово, – холодно ответил человек в кепке.
– А окна? – второй слегка поморщился, взглянув на дырявые проемы в каркасе. Этот был чуть полноват и имел замечательные рыбьи глаза. Бежевое одеяние его бросалось в глаза своей новизной и дороговизной, и все то время, что длилась экскурсия, он держал руку в правом кармане, изредка приглаживая другой свои тоненькие черные усики, как у Пуаро, с белыми подпалинами у кончиков.
– Сегодня только начали, – ублажал господ менеджер. – До завтра управятся, думаю, – он снова взмахнул рукой, указывая на двух молодцов, появившихся в это время со стеклом в последнем из девяти оконных проемов.
– Хорошо, – протянул мужчина в бежевом костюме и довольным взглядом окинул вагон.
Не сказав больше ни слова, он двинулся к подножкам и стремительно поднялся по ним, что было удивительно для такого человека, как он, – страдающего от лишнего веса. Его напарник, менее расположенный к полноте, последовал за ним. И третьим к подножкам подошел менеджер, но дальше этого места не сдвинулся, а достал пачку сигарет, чтобы закурить. «Понадобится что – крикнут из окна», – решил он и чиркнул зажигалкой.
А в это время «художник» дорисовал «з» и чуть поодаль от названия приложил трафарет со странным символом, похожим на разинутую пасть шакала. Несведущему зрителю могло бы показаться, что это какой-то логотип, но, уже приглядевшись, он понял бы, что ошибся, ибо значок был довольно некрасив и выглядел слишком зловеще, чтобы украшать им вагон.
Два гостя, высоко поднимая ноги, чтобы не запачкать штанины скопившимся в коридоре сором, сначала заглянули во все салоны. Один из них довольно причмокнул языком, увидев торчащие из стены проводки.
– Пуленепробиваемые? – поинтересовался другой у рабочего, что-то прикручивающего к стенке, и указал на приготовленные для окон стекла.
– Самые толстые! – ответил тот, заулыбавшись.
– Хорошо, – во второй раз протянул мужчина в бежевом, бегая глазами по всем предметам узкого коридора. – По-моему, все в порядке, – обратился он больше к себе, чем к своему партнеру.
Все увиденное удовлетворило двух господ, и, посчитав, что им больше незачем находиться в ангаре, они удалились, о чем-то вполголоса беседуя между собой. Выйдя из маленькой двери на улицу, совершенно безлюдную для этого захолустного места, мужчина в бежевом безоговорочно произнес, обращаясь к своему компаньону:
– Нам нужно прикрытие, если что-то не заладится. Какая-то легенда. Преподнесем ее в нескольких вариантах. Каждому по истории, ты понял?
– Разумеется, – деловито протянул высокий.
– Боюсь, как бы Рук не ошибся в своих расчетах, – вдруг посетовал мужчина в бежевом и снова поморщился, прислонив руку к виску, словно каждый раз, когда его что-то раздражало, у него начиналась отвратительная пульсирующая боль в голове. Высокий, заметив реакцию пухленького, глянул на часы и понял, что опаздывает или сделал вид, что опаздывает, и заспешил к одной из машин, стоящих у обочины дороги.
– В любом случае это будет всего лишь эксперимент, да и вы сказали, что ничего плохого не произойдет, – непринужденно бросил он через плечо.
– Только хорошую легенду! – наставительно произнес толстячок, направляясь к красному «форду», где его уже ждал застывший возле задней двери водитель. – Все-таки я платил ему не для того, чтобы он делал ошибки, – словно опомнившись, твердо сказал он, погружаясь за открытую дверь.
– Да-да, конечно, не за ошибки, – поддакнул высокий, выглянув из окна черного джипа.
Коротышка, видно, хотел еще что-то добавить, но водитель быстренько захлопнул дверцу. Машины разъехались, каждая – в свою сторону.
 
*ЧАСТЬ ПЕРВАЯ*

I

Дневная норма ТВА, Телевизионного вещательного агентства, или «Твоего алиби», как в шутку величают сотрудники свою контору, уже выполнена и даже перевыполнена. Народ, заморенный к вечеру от десятой чашки кофе, засыпает прямо у мониторов. И если в редакторской – полная тишь и благодать, то в комнате напротив – корреспондентской – еще можно изредка услышать бранную речь, окрики, смешинки, приглушенные беседы (кто-то кому-то рассказывает анекдот или очередную сплетню), пошлепывание кнопок на клавиатуре и чертыханье. Но в любом случае это время считается the silence of the lambs*.
Корреспондентскую и редакторскую отделяет длинный широкий коридор протяженностью не меньше человеческой жизни. Это где-то сто метров, тернистый путь, который всегда заканчивается гильотиной или помутнением рассудка – кого-то повысили в должности и сразу десять голов с плеч долой. Впрочем, другого пути нет, а поэтому и снуют ежеминутно бедолаги – туда-сюда, сюда-туда, как муравьи в муравейнике. Кто с кассетами бежит, кто с аппаратурой, кто с синопсисами и сценариями, с костюмами, гостями, приглашенными на программу, с арлекинами в парче и золоте, пиитами, певцами, ряжеными мужиками и бабами… – в общем, кто не успел, того линчуют. Поэтому этот коридор и прозвали «коридором смертников».
Правда, таким он выглядит только с утра, когда по нему проходят тысячи мятущихся душ, а вечером… вечером действительно хочется жить.
По коридору натыканы сотни маленьких невзрачных дверей-нор, везде одинаковые, но безусловно созданные для того, чтобы закрывать тех, кто за ними скрывался. И если удается сдерживать поток работников, то невозможно побороть их мысли, которые просачиваются сквозь щели в дверях, вылетают молекулярным паром в темный коридор, и там оседают на сумрачном потолке. Мысли всех работников Телевизионного центра, где, кроме ТВА, располагаются еще двадцать телекомпаний, – некий мыслительный форпост в городском оазисе. (В общем-то, жуткая эта вещь – подслушивать их мысли: тоже свихнешься). Нагар этого вольнодумства лег тяжелым бременем на толстые стены длинного здания в шесть этажей, где размещаются все конторы. Снаружи облицовка стен светится зеленым, можно даже сказать, радужно, если бы не абсолютно черные окна. Они смотрятся как выколотые глазницы – замутнено, боязливо, надменно. А коридор продолжает тянуться куда-то в неизвестность, расходясь десятком коридорчиков, которые петляют, расползаются в разные стороны, как змеи. Настоящий лабиринт Минотавра!
Итак, было самое что ни на есть вечернее время, около шести вечера. Только что по пустому коридору проскользнул темный силуэт, хлопнула дверь, и снова разлилось безмолвие. Через несколько секунд слева послышались шаги. По острому стуку, звук которого поднимался к высокому потолку и расползался по пустынному коридору легким эхом, можно было сказать, что идут двое. Шаги приближались, и вот из-за угла вынырнула тощая фигура. Она увеличивалась, и когда совсем вышла из тени, от которой невозможно было избавиться, даже если открыть настежь все двери «коридора смертников», стало видно, что идет девушка. На вид ей было около двадцати пяти. Рыжая курчавая голова, черты лица, скорее, восточного типа, если бы не большие глаза, от чего во внешности чувствовалась малая толика наивности. Впрочем, некоторым ее образ показался бы слишком надуманным и, пожалуй, слишком броским, несмотря на восточную экзальтированность. Но было в ней все же что-то отстраненное – то ли взгляд широко распахнутых черных глаз, то ли спокойная уверенность в движениях. Однако ее нельзя было назвать рафинированной и в то же время глупышкой, а веснушки на щеках придавали какую-то веселость, но опять же надуманную, словно они ей не принадлежали. Ее звали Майей Местиной.
Она была высокой и худой, как тростинка, но высохшей не от злобы, а от внутреннего устройства организма, который не желал употреблять чуть больше положенной на день пищи. В то же время в ней чувствовалась сила и уверенность в себе. Скорее, все это относилось не к осознанию своей миленькой внешности, а к работе, которую она выполняла. В руке девушка держала «мастер» с листами текста.
Ее шаг был неторопливым. Мимо нее пробежала парочка мужчин, о чем-то беседующих, но тут же прервавших разговор и оглядевших ее плотоядными взглядами, промелькнула еще одна тень, потом пронесся какой-то всклокоченный паренек, держащий в руках стопку серых кассет. Все они были призраками – людьми, которые то исчезают, то появляются из темноты длинного коридора. Они мелькали, как вспышка света. А девушка шла размеренно, не спеша, наслаждаясь жизнью – своей жизнью! – а не той, которая разлагалась под стаканом Телевизионного центра.
С утра она проснулась в плохом настроении, точнее, ее поднял ни свет, ни заря кошмар. Этот сон снился уже третий день. Она верила в суеверия, но не до такой степени, чтобы тут же отложить свою поездку или дождаться другого удобного случая. Отступать от намеченного плана она не привыкла, да и все же мелочью был ее сон – пустышка, как бы сказали провидцы. Так, какая-то пугалка на ночь или страшилка, которой пытаются приструнить маленьких детей. Всякие барабашки, крысоловы, старухи из Бэра, паваро, бриллы, багги и прочие – никто из них не заставят ее отменить поездку к родителям. Давно она их не видела – целых четыре года, соскучилась больше, чем хотелось бы, да и они уже замучили все ее телефоны, приглашая на коротенькие уик-энды, новогодние праздники, днирождения, именины.
Любовь их и привязанность были безграничны, но только в столице Майя ощутила всю силу их выматывающих чувств и лишь только сейчас могла отправиться во Владикавказ. В прошлые годы она категорично отказывалась, сейчас же сбавила трудовые вожжи, а посему выклюнулось удачное время, чтобы наведаться к близким, а заодно и друзей проведать.
Две недели, замаячившие впереди, казались раем небесным. Четыре года вкалывать без отдыха, с короткими ночами и постоянной бессонницей, было мучительно трудно. Но она выдержала эту проверку. Элеонора Лапина теперь во всем могла положиться на свою любимицу, выпускала на самые выгодные для карьеры мероприятия. Но уже в середине лета поняла, что та начинает задыхаться, и решила отправить в заслуженный отпуск – мол, пусть отдохнет: мы тоже люди. Поэтому заслуженный отпуск был не только заслужен, но и выстрадан и требовался не только Майе, но и Элеоноре, которая к тому времени тоже решила отправиться в Пекин – погреть старые косточки. А там уж, когда вернется ее сотрудница, можно опять схватиться мертвой петлей за ее шею и гонять, гонять, гонять – с совещания на концерт, с концерта на презентацию или выставку, с презентации или выставки снова на совещание, с совещания на референдум, с референдума на митинг, с митинга в другой город... Уже только от этого голова начинает кружиться. Но ничего: еще молодая – выживет. А иначе не получится, потому что ТВА – перспективный канал, занимающийся исключительно новостями.
Возможно, эта нескончаемая круговерть и породила страшный сон, там ведь тоже все движется, куда-то мчится. По крайней мере, так для себя Майя Местина объяснила смысл сновидения. Она не была прорицательницей, не обладала, как ей думалось, ни одним паронормальным даром. Все ее домыслы относительно сна свелись только к этой круговерти – вроде, крутящегося колеса «Москва-850» на ВВЦ, внутри которого прыгает белка, то есть она сама.
Начинался сон очень просто – с мрака. Девушка стояла внутри него некоторое время, после чего издалека пробирался какой-то шум, похожий на шуршание или перешептывание. Звук приближался, и настолько он ее пугал своей глухостью и утробным шелестом, что ей хотелось броситься наутек, но не было сил, чтобы открыть рот и закричать, не было сил, чтобы убежать от этой темноты и подкрадывающихся звуков. И никого рядом нет.
Вдруг темнота в секунду рассеивается. Какая-то вспышка с радужными кругами, из которой вырывается поезд. Он проносится сквозь девушку со стремительной скоростью. Пауза. Тот же мрак. Дыхание, наверное, ее собственное, и она уже видит себя внутри поезда. Совершенно пустое купе, как клетка. А на окнах ведь действительно есть решетки! Какой-то карцер или камера, из-за стенок которой со всех сторон слышатся крики. Орут люди, их много, она слышит около десяти голосов – женские и мужские, даже детские.
В тот же миг видение пропадает, и вот Майя видит отрывающийся от Земли поезд. У машины нет крыльев, но тем не менее она летит, как самолет. Колеса крутятся, звеня, из окон выбивается черное пламя, контрастно оттеняя темно-зеленые бока поезда. Кажется, у него пятнадцать вагонов. Майя пытается их сосчитать, но у нее ничего не получается. А тем временем поезд уже вырывается в космос, где сплошная знакомая тьма, которую не способны разогнать крошечные звезды. Здесь темно, сыро, холодно и тесно. Крики, льющиеся из окон, удаляются, как и сам поезд, он делает первый виток над Землей, а следом улетает во вселенную, проносясь мимо Майи. Как раз в этот момент, когда стенки вагонов находятся так близко от нее, она видит исхудавшее лицо девушки, похожее на воскресшего мертвеца. Лицо смотрит сквозь решетку в окне, оно не улыбается, не плачет, не злиться – оно напоминает застывшую восковую маску. В тот же миг она начинает тлеть, черты лица меняться. Еще секунда – и через решетку смотрит не лицо девушки, а страшная, озлобленная морда со звериным оскалом. Кожа чудовища покрыта волдырями, словно ее обварили кипятком, они раздуваются, лопаются. Вместо глаз – черные дыры, вместо рта – гнилая прорезь зубов. Глядя на урода, Майя думает, что он не только страшен, но и опасен. Но это не она – это кто-то другой. А он продолжает щериться, схватившись руками за решетку. Трясет прутья, и что-то орет. Или она слышит какой-то сдавленный рык? Или это действительно голос? Но чей? Нет, не ее. Майя успокаивается и продолжает наблюдать за тем, как эта умершая гримаса от нее удаляется. Также пристально следит за ней монстр. «Я вернусь», – нервно кричит он вдогонку, прыгая у прутьев. Беснуется!..
Кассета выпала, издав глухой стук; листы рассыпались, зашуршав по полу. Эхо подхватило неожиданный звук и потащило его к потолку.
– Проклятый сон, – недовольно прошептала Майя, собирая рабочий материал.
Коридор продолжал пустовать. Возможно, если бы монтажная находилась здесь, на четвертом этаже, коридор не пугал бы Майю своим притаившимся безмолвием, какой-то мрачной атмосферой чего-то грядущего.
Майя вздохнула, поднимаясь с корточек, и вновь зашагала по коридору.
Странно, что сон, подумала она, всегда заканчивался на последнем эпизоде.
И каждый раз она вскакивала с потной постели, оглядывалась и понимала, что совсем недавно наступило утро и что все, привидевшееся ей, было всего лишь мимолетным мучением одной ночи. Оно не принесло никаких изменений в ее жизнь, мир продолжает идти своим чередом, не краснея от разлитой крови, не стеная от мучительных ран, а уж тем более в ее тесном мирке все продолжает идти прежним размеренным, чуточку счастливым или несчастным темпом. Все хорошо, пока стоит на одном месте...
С утра она побывала на выставке в Доме художников. Жалко, что Регины Балабановой не оказалось поблизости. «Современный взгляд на Ихтиандра» потряс многих посетителей – женщина, разлегшаяся на постаменте, как сфинкс, и покрытая золотой чешуей. Дамочки с маленькими сумками под мышкой ходили, ахая и всплескивая руками, – так велико было желание оказаться на месте зачарованной богини, да только вот художник выбрал другую натурщицу.
Майя знала, кого спрятал под своей доморощенной фантазией Павел Нежданов. Регина эмигрировала в Египет. Павел остался здесь, и когда он вспоминает о своей бывшей, то всегда рождаются такие шедевры андеграунда. Это его своеобразная месть за развод. «А что интересно Сергей придумает, чтобы отомстить мне за разрыв? – подумала Майя. – Если бы он был художником, то его «месть» мне бы была приятна – в первый день птица, во второй сфинкс, в третий лама. Все-таки у мужчин своеобразное мышление...».
До открытой двери в редакторскую оставалось не больше пятидесяти шагов, как вдруг к Майе пришла новая мысль. «Может ли в поезде что-то случиться?» Этот единственный вопрос заставил ее остановиться и задуматься.
Только захват террористами. За двадцать с лишним лет по всей земле прогремело больше ста взрывов. Но ведь все равно, рассуждала она, поезд для боевиков – не самая удачная находка. Он и движется медленно, и много окон, через которые могут забраться сотрудники спецслужб, чтобы освободить заложников. К тому же и смертей будет значительно меньше, чем, к примеру, подложить бомбу в метрополитен. Но… «Москва-Баку» и «Кисловодск-Баку», взорванные в 1991 году, и «Грозный-Москва» в 2005. Да и Европа тоже горит полымем. 1983 год. Сторонники «Организации вооруженной борьбы арабов» подложили бомбу в скорый поезд, следовавший по маршруту «Марсель-Париж». В Египте исламские экстремисты обстреляли пассажирский поезд «Каир-Асуан». В Мадриде удалось спасти 184 человека, направляющихся из Ируна в Мадрид... но кто знает, что может произойти в следующий раз? Длинный список всех жертв продолжает будоражить общественность, а от одной мысли о захвате самолетов, горло разрывается от истерических спазмов. «Тысячи и тысячи людей, но я ведь не хочу быть в их числе?» И тут же в голове прозвучали те самые душераздирающие крики поезда из ее сна. Десятки голосов! Все они стонали, моля о помощи. Взывали к кому-то…
Кто-то задел ее по плечу. Майя легонько вскрикнула, выйдя из сковавшего ее оцепенения. Это был полноватый лысеющий мужчина. Он убегал вперед по коридору, держа в руках черный дипломат. Наверное, опаздывал на съемки в студию или на встречу с директором какой-нибудь компании. Глядя на удаляющуюся спину, Майя поняла, что и ей пора спешить.
– Проклятый сон, – ненавистно сказала она вполголоса и вошла в редакторскую.
Элеонора Лапина, пожилая женщина с короткими светлыми волосами, чуть полноватая к низу от долгого просиживания на стуле, не очень приятная лицом, но с проворными маленькими глазами над остреньким носом, сидела у окна в почетном черном кресле, вгрызаясь в текст на мониторе компьютера. Она изредка поднимала голову, когда к ней кто-то входил, и, чтобы привлечь к себе внимание, посетитель должен был окликнуть ее. Вот и сейчас Майя положила ей на стол «мастер» с документальным фильмом и нерешительно застыла около стола, надеясь, что Элеонора все-таки приметит сотрудницу. Впрочем, ожидание затянулось. Майя уже открыла рот, чтобы отвлечь свою наставницу, когда вновь услышала эти крики. Голосили мужчины и женщины, кажется, десять человек. «Выпусти! Открой дверь?!» Майя машинально поднесла руку к виску.
– Дорогая, что с тобой? Ты вся бледная.
Девушка пришла в себя и увидела пытливой взгляд Элеоноры из-под очков в ореховой оправе.
Степень доверия Элеоноры к своим подопечным была многогранна. Если сотрудник проворен, то к нему обращались фамильярно, если же он делал ошибки, отношение кардинально менялось – он переставал быть «дорогим», «молодцом», «умницей», да и сам тон начальницы становился более официальным.
Элеонора уже стояла рядом с Майей и обеспокоено разглядывала ее. Судя по всему, вид девушки ее напугал.
– Ты не заболела? – продолжала суетиться Элеонора. – Может, кофейку выпьешь? – Это была дежурная фраза: кофе здесь пили в десятикратном размере, борясь с сонливостью.
В глубине души Элеонора была хорошей матерью. Она воспитала двух сыновей и одну дочь. Все вылетели из гнезда рано и подарили женщине по внуку – опять же двух мальчиков и одну девочку. Новая обуза нисколько не обременила пожилую даму, и она с большим усердием стала воспитывать и этих отпрысков, даже не задумываясь о том, что ей их навязали. Мужа у нее не было – погиб в автомобильной катастрофе восемь лет назад. И если она когда-то была груба, то только благодаря свалившимся на нее многочисленным обязанностям, хотя и не считала всех подопечных на работе своей семьей. И даже боялась, если кто-то слишком усердно к ней навязывался со своей дружбой. Именно поэтому предложение выпить кофе осталось только предложением, ибо женщина даже не сдвинулась с места и не указала на столовый сервиз, стоящий на круглом низеньком столике возле двери.
– Спасибо, в другой раз. Здесь смонтированное расследование про Васютина, – Майя указала на кассету с текстом. – Думаю, там чего-то не хватает, но сама не пойму, что выпало.
– А что с репортажем Марка?
– Сыроват. Нужно доснимать. Да и запутанно там все. Адвокат Гудровского из кожи вон лезет, чтобы доказать суду, что тот не виноват. Тянут время.
– Так, может, ты возьмешься? – вкрадчиво спросила Элеонора, зная о том, что «делом Гудровского» занимается Марк, тоже проворный телекорреспондент, но очень ленивый.
В этот день Майе почему-то хотелось выполнять все пожелания Элеоноры, ведь до отпуска оставалось две недели, поэтому она согласилась, хоть и знала, что Марк Торин не оценит ее пыла. Тут раздался телефонный звонок. «Да-да. Гиштен?.. Задержались? На Пушкинской? Ждите», – недовольным тоном разговаривала Элеонора, вся напрягшись и от раздражения даже чуть-чуть покраснев. Кинув трубку, она произнесла:
– Вот кретины, что за город – одни наваждения! – кипятилась она, ее взгляд наткнулся на Майю, все еще находящуюся в кабинете главного редактора ТВА. – Хорошо, что ты еще не ушла. Беги в операторскую. Там уже ждет Георгий. Хотели сорвать такую съемку! Такую съемку! – в сердцах воскликнула она, покачав недоверчиво головой. – Пятая съемочная группа в пробку попала. А там профессор приехал из Америки. Вроде, русский. Открытие сделал в парапсихологии. В общем, сама решишь, сумасшедший он или нет.