Опера Призрака 13-14

Глава XIII

Когда карета свернула на бульвар Опиталь, Кристина уже не плакала. В самом деле, сколько можно позволять этому человеку манипулировать своей жизнью! И ему и другому… Подумав об Эрике, она едва вновь не ударилась в слезы, но заставила себя сдержаться.
Приоткрыв окно, мадам приказала кучеру остановиться. Оказывается, они находились напротив Аустерлицкого вокзала. Впрочем, какая разница. Ей нужно было прийти в себя и все обдумать. Возвращаться в особняк Шабрие не хотелось. Снова ждать и надеяться на ЕГО приход, блуждая в одиночестве по богато обставленным, но унылым комнатам… Как так случилось, что из одной золотой клетки она попала в другую? И вновь ее окружение составляют рояль, книги, ребенок, да прислуга. Конечно, все было иначе, чем в доме де Шаньи – Эрика она любила до самозабвения. С ним ее душа пела, каждая клеточка трепетала от ощущения счастья… но он все реже оказывался рядом.
Правда, теперь у нее есть две замечательные подруги и четыре ученицы – еще одной девушкой, начавшей недавно брать уроки фортепианной игры у мадам де Шаньи, стала Эжени Лепранс, поэтому не только Жюли, но и Виктория теперь довольно часто навещала виконтессу. Но на сегодня Кристина отменила все занятия, а Жюли в клинике ждали пациенты.
Мадам де Шаньи окончательно перестала всхлипывать и шмыгать носиком, глаза просохли. Она достала из ридикюля оправленное в серебро с эмалевыми вставками зеркальце и придирчиво рассматривала свое лицо минуты две-три: глаза припухли и покраснели. Ничего, скоро пройдет, если немного припудрить щеки и нос, то будет не слишком заметно. Жюли, как всегда, права: ей нужно вернуться в Оперу, как когда-то вернулась в театр мадам Жири… Как же она могла забыть? Два дня назад Мэг прислала записку и просила заехать, подруга юности хотела поделиться с ней какой-то новостью. Их дружба после долгого перерыва еще не стала настолько же близкой, как прежде. Накануне развода, Кристина была просто не в состоянии думать о чем-то другом, кроме решения суда.
Она вновь приоткрыла окно, – струи воды с крыши потекли по внутренней поверхности стекла, – и окликнула возницу:
– В Гранд Опера, пожалуйста.

* * *

В театре следить за Кристиной оказалось не сложно: она была совершенно поглощена какой-то мыслью и почти не замечала встречающихся в коридорах людей. Но как только его бывшей супруге удалось вызвать прямо с репетиции Мэг Жири, виконту пришлось вести себя осторожнее. Впрочем, и балерина выглядела сегодня не в меру возбужденной и крайне рассеянной: она едва не натолкнулась на временно оставленную посреди коридора нарисованную пальмовую рощу – как видно, декорацию к новой постановке – и, увлекая Кристину к апартаментам мадам Жири, что-то взволнованно рассказывала ей по дороге.
Рауль отметил, что Мэг повзрослела и явно похорошела. Значит, Кристина возобновила старые знакомства, должно быть, она на самом деле собирается вернуться на сцену. И будет петь под именем Кристины де Шаньи? Виконт поморщился. Хорошее же воспитание получит его сын и наследник!
Рауль поднялся этажом выше и занял позицию на галерее, откуда можно было видеть всех, выходящих из ведущего в жилую часть здания коридора. Он увлекся процессом слежки, позабыв спросить себя, зачем ему все это теперь нужно. Заняться ему, и правда, было нечем: дела окончательно расстроились и, пока длится следствие, поправить здесь было ничего невозможно, общество отвернулось от него, а тяги к развлечениям, которые можно было бы в избытке найти в ресторанах и публичных домах, он не чувствовал.
Ожидание затягивалось, Кристина появилась одна минут сорок спустя и поднялась по лестнице, ведущей к административным помещениям. Вновь Рауль увидел бывшую жену через четверть часа: на этот раз она направилась к выходу. Виконт поспешил следом и успел заметить, как Кристина садится в карету. Дождь почти прекратился, но небо все еще оставалось свинцово-серым и казалось Раулю символом его неприкаянного одиночества.

* * *

Поездка в Оперу отвлекла ее от тоскливых размышлений, мучительных сомнений и желания бесконечно жалеть саму себя. Во-первых, Мэг влюбилась без памяти в молодого художника-декоратора, недавно принятого в театр по рекомендации маэстро Лебера. Выпускник школы изящных искусств Жюль де Вандор происходил из очень небогатой, но благородной семьи и, судя по положительным отзывам архитектора, обладал талантом и мог рассчитывать на успех и известность. Все это как-то примирило мадам Жири с сердечным выбором Мэг. Франсуаза махнула на нее рукой – в таком состоянии девушка только мешала на репетициях – и сегодня даже отпустила дочь с Кристиной без особых возражений. Глядя на щебечущую с выражением блаженства на лице балерину, трудно было удержаться от согревающей сердце улыбки. А, во-вторых, беседа с месье Андрэ оказалась не столь тяжелой и болезненной процедурой, как ей почему-то представлялось.
– Ваша просьба, мадам де Шаньи, в высшей степени удивительна, – подвижное лицо Жиля изобразило гримасу крайнего изумления. – Я… я даже не знаю, что вам ответить. Простите мадам, но виконт, должно быть, станет возражать против вашего желания вновь петь на сцене.
– Месье Андрэ, сегодня я получила развод, и мнение виконта де Шаньи более ничего для меня не значит. Я хочу выступать под своим именем, как Кристина Дае.
Она твердо посмотрела в глаза администратору.
– Ох, мадам! Но это ведь так нелегко... Поймите меня правильно, прошло столько лет… Ваш голос…
Андрэ окончательно потерял нить рассуждений. Только все наладилось в театре, не хватало здесь бывшего покровителя Оперы и этого прекрасного яблока раздора, но отказать…
– Мой голос в прекрасной форме, месье. Я специально брала уроки последние три месяца, – она невольно улыбнулась, – у маэстро Лебера.
Понадобилось не так уж много времени, чтобы убедить Жиля Андрэ принять в театр бывшую примадонну – он все еще не подписал продление контракта с сеньорой Малиано, так как итальянской диве отчего-то не подошел парижский климат. Отбывшая летом на родину, она не спешила возвращаться, несмотря на предварительную договоренность.
Въехав за ворота особняка, экипаж остановился у дверей. Снова начал накрапывать мелкий, моросящий, промозглый дождик. Кристина поежилась и поспешила войти в дом. Только теперь она почувствовала, как устала за сегодняшний день. Часы в фойе пробили половину шестого, но из-за непогоды казалось, что уже гораздо позже. Сумерки медленно заполняли неосвещенные комнаты первого этажа, а вместе с ними сквозь окна как будто проникали осенняя сырость, холод и безнадежная тоска.
Отдав горничной плащ и немного намокшую шляпку, Кристина сделала несколько шагов к лестнице и остановилась – на пороге белой гостиной стоял Эрик:
– Что случилось, мой ангел? – в его голосе прозвучало непритворное волнение. – Разбирательство затянулось?
Прислуга уже скрылась в служебных помещениях.
– Эрик?! Ты здесь?
Обычно он приезжал не раньше десяти вечера, когда работающие в доме две горничные, садовник и повар уже отправлялись во флигель, а няня укладывалась спать наверху вместе с малышом Анри. Лебер попадал в сад через практически незаметную стороннему человеку калитку со стороны перпендикулярной бульвару улицы и заходил в дом через одну из служебных дверей.
– Я жду тебя больше часа… Мишель был уверен в успехе. Что случилось?
Он уже стоял рядом и тревожно смотрел ей в глаза.
– Ах, Эрик! Все хорошо. Я не думала, что ты будешь здесь в это время, – ее лицо осветилось счастливой и в то же время смущенной улыбкой. – Я ездила в Оперу.
Лебер вздохнул с явным облегчением, порывисто обнял Кристину, на мгновение крепко прижал к своей груди, но тут же отпустил, взяв ее за руку:
– Идем в гостиную, здесь зябко. Я приказал разжечь там камин.
– Ты… как ты представился?
– Как хозяин дома. Я намерен повысить вам арендную плату, мадам!
В его ярких зеленых глазах плясали задорные смешинки, знакомая полуулыбка коснулась губ. Она почувствовала, как свернувшийся клубком глубоко внутри холод отступает, и все ее существо наполняется согревающим теплом его любви. Он был рядом, по-настоящему рядом. Она ощутила это всеми струнами ликующей души.
Воздух в натопленной гостиной благоухал тонким ароматом, Кристина оглянулась: на столике у окна стоял большой букет белых роз. Он не дарил ей цветы с тех пор, как она покинула свою комнату в Опере. Алые розы Призрака канули в прошлое, а преподносить ей другие он не мог заставить себя… до сегодняшнего дня.
– И какую же плату вы хотите назначить, господин граф?
– Самую высокую, мадам… Кристина, я прошу твоей руки. Ты согласна стать моей женой, мой ангел?
– Да, я согласна. Эрик, я…
Она смешалась и опустила взгляд, лучше сказать ему сразу:
– Я говорила с месье Андрэ… Понимаешь, каждый раз когда я бываю в Опере, на спектакле или на репетиции, со мной происходит что-то… Я словно раздваиваюсь. Я чувствую, что должна быть там, на сцене…
Слова иссякли. Что она могла еще добавить?
– Андрэ отказался принять тебя в труппу? – Кристине показалось, что в его тоне прозвучали жесткие ноты.
– Нет, – ответила она почти шепотом. – Он обещал мне контракт…
Кристина подняла голову, Лебер улыбался:
– Я очень рад, мой ангел.
– Ты не станешь возражать?
– Я?!
В первый момент он казался искренне изумленным и вдруг рассмеялся:
– Кристина, что пришло в твою головку? Неужели ты подумала, что, случайно получив титул, я заразился сословными предрассудками? Этот замшелый аристократический дом наводит на тебя странные мысли… Мой ангел, поедем ко мне, – предложил он, – отпразднуем нашу помолвку. Прости, я чуть не забыл…
Лебер достал из жилетного кармана бриллиантовый перстень и аккуратно надел на тонкий пальчик Кристины.
– Я храню то твое кольцо…
– Я знаю, но пусть будет другое.
– Да.
От поцелуя она едва не растворилась в горячей волне нежности и неги, словно невинная девушка, впервые почувствовавшая прикосновение губ любимого. От былой усталости не осталось и следа, только ощущение легкости, восторга и счастья: ей хотелось петь, танцевать, летать, ехать с ним сейчас… все равно куда!
– Подожди немного, я переоденусь.
Она выпорхнула из гостиной и как на крыльях взлетела по лестнице. Кристина и думать забыла о недавней отстраненности и редких визитах Эрика.

* * *

Быстро смеркалось, уличные фонари, здесь все еще газовые, зажглись раньше обычного времени; их свет отражался в лужах, отблесками вспыхивали мокрые зонты, стекла карет, выходящие из моды цилиндры. Движение оставалось достаточно интенсивным, и следовать за мало чем отличающимся от других экипажем Кристины было бы нелегко, но они уже приближались к особняку де Шабрие – по-видимому, последнему пункту ее поездки.
Вот и все, она вернулась в свое временное жилище. Как долго Кристина еще проживет в этом доме? Как бы ни был не осведомлен о ценах его хозяин, сможет ли она и дальше платить аренду за трехэтажный особняк почти в самом центре Парижа? Или дело вовсе не в нерачительности графа, а просто кто-то оплачивает расходы бывшей примадонны?
Покинув карету, Рауль дошел до угла ограды и свернул в неширокий проулок между двумя особняками. Фонарей здесь не было, темно-серое, но все еще не черное небо, казалось, вот-вот зацепится за мокрые ветви садовых деревьев. В окнах соседнего дома горел яркий свет, тогда как обиталище Кристины пялилось на виконта темными окнами. Освещены были только три окна наверху – вероятно, детская, подумалось ему, и сердце тоскливо заныло – и кухня на первом этаже. Ему вдруг непереносимо, до острых судорог в озябших пальцах захотелось увидеть Анри.
Рауль с сомнением посмотрел на решетку, резко протянул руку, дотронулся до металла и отдернул ее обратно. Ничего. Холодный мокрый чугун. Попробовал еще раз, теперь уже дольше задержав ладонь на решетке. Мимо, укрываясь от вновь припустившего дождя под большим черным зонтом, прошла пара – должно быть студент с какой-нибудь горничной. Молодые люди смеялись, им не было никакого дела до топчущегося у забора хорошо одетого, но основательно вымокшего господина. Подождав, пока парочка окажется на бульваре, виконт, нервно оглянувшись, перелез через решетку и спрыгнул в сад. Приземляясь, он поскользнулся и чуть не растянулся на сырой земле, но сумел удержаться на ногах.
Рауль поспешил подойти ближе к дому, чтобы его не было видно со стороны проулка за деревьями. Вблизи особняк не казался таким уж безжизненным: зажглось еще несколько окон на втором и первом этажах. Несколько оконных проемов казались не то, чтобы освещенными, но подсвеченными – слабые багровые отблески свидетельствовали о том, что в помещении топится камин. Рауль замер, прижавшись к стволу старого каштана, – за тонкой кисеей в почти темной комнате ему почудилось движение. Так и есть – смутно различимый мужской силуэт едва выделялся на фоне неверного оранжевого света. Мужчина не стоял на месте, он медленно бродил перед камином, как будто ждал чего-то. Лакей никогда не будет вести себя таким образом. Что делает здесь этот мужчина? Кто он? Виконта бросило в жар, он перестал чувствовать холодные струи дождя, смывавшие со лба выступившую испарину. Осторожно, шаг за шагом он подбирался к окну.
Внезапно комната осветилась: на пороге в элегантном вечернем платье появилась улыбающаяся Кристина. Высокий, темноволосый человек, которому она что-то радостно говорила, оказался стоящим к Раулю спиной. Потрясенный увиденным, виконт наблюдал их всего несколько секунд. Мужчина быстро подошел к его бывшей жене, поцеловал ей руку, и оба скрылись в глубине дома. Узнать этого господина – по одному беглому взгляду даже со спины было ясно, что человек принадлежит к высшему обществу – Раулю не удалось.
Ноги сами понесли его в обход здания, он почти бегом обогнул флигель: от центрального входа отъехала карета и миновала заранее распахнутые ворота.

* * *

Пропасть, в которую он катился, очертя голову, ужаснула его. Как можно было не заметить этого падения, позорной деградации, предательства всех своих принципов и идеалов? Во что превратилось его творчество? В жалкое угодничество вкусу восторженно рукоплещущей публики. Уже «Королева Камелота» была несомненным шагом назад, как по сравнению с «Минотавром», так и с «Дон Жуаном». Но все же в ней присутствовало определенное новаторство, хотя бы в самом методе обработки и включения в ткань музыкальных тем древнекельтских и раннесредневековых саксонских мелодий. А «Галатея»…
Эрик закрыл глаза. Тихая летняя ночь принесла прохладу и немного остудила его разгоряченную голову. Несущий долгожданное облегчение измученному дневным зноем городу ласковый ветерок чуть заметно колыхал полуотдернутые шторы на окнах кабинета, из парка доносился шорох листвы и стрекот насекомых. К трем часам ночи шум, производимый огромным скоплением человеческих существ почти стих, лишь изредка где-то вдалеке возникал грохот проносящегося по мостовой авеню экипажа, потом все замолкало.
Он встряхнул головой, словно отгонял наваждение, встал, выключил свет и спустился на первый этаж. Через минуту Лебер вышел из дома на спускающуюся в парк многоступенчатую террасу. Удача, успех, счастье в любви и – что скрывать – наслаждение местью ослепили и оглушили его. В какой-то момент он снова утратил обычно присущее ему чувство меры, грань между реальностью жизни и особым миром – ирреальным пространством свободного искусства. Если в подвалах Гранд Опера созданный им театр поглотил и разрушил реальность, то теперь случилось обратное. Невозможно творить, вечно обыгрывая одну и ту же тему, пусть и самую важную в твоей жизни – жизни обыкновенного человека из плоти и крови; эксплуатировать любовь, словно хозяин своего раба, и выставлять ее на потребу жаждущей развлечения толпе тем более недопустимо.
– Маэстро Лебер, вы зашли в тупик, – невесело усмехнувшись, откровенно заявил сам себе Эрик.
Сообщить об этом неутешительном выводе прежде всего следовало Рене – либреттист имел право знать, что его старания, увы, не принесут желаемого результата. По старой привычке они часто встречались в кафе «Вольтер».
Когда Эрик вошел в излюбленное представителями литературно-художественной богемы заведение, он сразу заметил сидящего за одним из столиков в глубине зала Равеля. Лебер не опоздал, но, как видно, поэт явился раньше назначенного времени. Рене оживленно разговаривал с человеком на вид лет сорока, чье лицо, уже изборожденное довольно глубокими морщинами показалось композитору смутно знакомым. Возможно, он где-то его и видел, но вряд ли они были представлены. Небольшие темно-карие глаза незнакомца постоянно обегали помещение быстрым, ни на чем как будто не задерживающимся взглядом. В «Вольтере» не было принято церемониться, поэтому Эрик, не стесняясь прервать беседу, направился к столику Равеля.
– Да, гений часто остается непонятым, и что самое прискорбное, обычно и уходит в лучший мир одиноким. Я был у него незадолго до кончины. Клошаль отправил меня к нему договариваться о поглавной публикации «Бувара и Пекюше», – говорил собеседник либреттиста быстро, слова вылетали из него с умопомрачительной скоростью, но при этом его речь отличалась четкой артикуляцией и была вполне разборчива. – Но он отказался наотрез. Сказал, что работа идет медленно, и ему не хочется стеснять себя обязательствами. Вообще, он показался мне мрачным и желчным…
– Добрый день, господа, – Лебер поздоровался и по обыкновению данного заведения без приглашения занял свободный стул.
– Здравствуй, Луи! Ты не знаком с Марселем? Марсель Брианоль – журналист из "Revue de Paris". Марсель, это Луи Лебер, я говорил, что жду его.
 Мужчины кивнули друг другу.
– Вы – знаменитость…
– Стараниями ваших коллег, – отмахнулся Эрик.
– Да ты не в духе, – Рене бросил быстрый, но внимательный взгляд на композитора. – Вот тебе еще один мрачный гений, Марсель.
– Кстати, о ком вы говорили? – поспешил увести разговор от своей персоны Лебер.
– О господине Флобере. Он так и не закончил свой последний роман, – объяснил Брианоль. – Я ездил к нему в Круассе в начале марта, а в мае он скончался.
– Да, я слышал. Он действительно был гением. Вспоминая о нем, я горжусь тем, что родился в Руане, хотя уже очень давно там не был.
– Вы тоже из Руана, месье Лебер? Да, все таланты стекаются в Париж, но сам он уже не в состоянии породить ничего оригинального и подлинного. Этот город погряз в пороках, – заявил журналист.
– Будь Париж добродетельным, вы – журналисты – давно потеряли бы свой кусок хлеба, – рассмеялся Равель. – А не заказать ли нам бутылку доброго бордо, господа?
Они просидели в кафе еще около часа, потягивая рубиновое вино и перескакивая с одной темы на другую. Говорил, в основном, Брианоль, а Рене бросал реплики, время от времени меняя направление беседы. Лебер почти не принимал участия в разговоре, внезапно он стал рассеянным и погрузился в себя, словно какая-то мысль целиком завладела его сознанием. В конце концов, он извинился и ушел, пообещав поэту встретиться на следующей неделе.


Глава XIV

В покой молитвенного сосредоточения исподволь, почти незаметно закрадывалась напряженность. Вдруг тихо, отдаленно, словно на краю сознания, прозвучала диссонансная нота, одна, другая… игриво-манящая мелодия нарастала, она приближалась, набирала силу томления и терзающего плоть вожделения, побеждая, разрушая первую. Гневный аккорд; осколки фривольной мелодии сменились усиленным мотивом духовного поиска, приобретшим оттенок суровости. Мотив становился резче, насыщенней, перерастая в грозное неистовство обличительной всесокрушающей силы. Сквозь бурю уничтожения хохотом безумного стаккато прорвалось торжество единой и непреложной истины, внезапно захлебнувшееся на высшей точке взлета влажным всхлипом, оно перешло в рвущие сердце стенания. Жалоба отчаявшегося, потерявшего смысл и надежду существа становилась все тише, превращаясь в еле различимое, перемежаемое вздохами бормотание. Чуть слышно прокатилась возникшая из глубин нижнего регистра черная тень… Пауза. Следом за ней неуверенно, словно спотыкаясь и оглядываясь по сторонам, вернулась первая тема, но не смогла удержаться: заполнивший пространство музыкального зала инфернальный рев поглотил пошатнувшуюся в своих основах мелодию чистоты. Все смолкло.
Казалось, тревожные тени от расставленных вдоль стен зала канделябров – сегодня Эрик распорядился зажечь не электричество, а свечи – пляшут под отголоски отзвучавшей музыки. В наступившей тишине помещение заполнил шум дождя, проникавший сквозь стекла больших, расположенных в два яруса окон.
Лебер неподвижно замер, не убирая рук с клавира. Он не мог вспомнить, когда последний раз исполнение новой музыки настолько захватывало его и растворяло в себе. Смешанное чувство опустошенности и удовлетворения сковало члены, он просто был не в силах пошевелиться, но где-то в глубине сердца рождалось ликование – он слышал рождающееся продолжение начатой партитуры. Он услышал его сейчас – четко и ясно, словно читал открытую нотную тетрадь, – в тот миг, когда, преодолев оцепенение, Кристина сделала два шага и положила руки ему на плечи, а ее мягкие локоны коснулись его щеки.
– Эрик! Ты писал ЭТО? Какая же я глупая…
Привыкнув к нему как к самому дорогому человеку, как она могла забыть, кем является ее маэстро? Когда-то учитель исчезал на несколько дней или на неделю, предупреждая ученицу, чтобы не ждала его появления. Разве приходило ей в голову, что Ангел не сдержит слова, покинет ее навсегда? Конечно, юная Кристина еще не подозревала о таком коварном чудовище, как ревность и не была безумно влюбленной женщиной. Их отношения изменились, но Ангел не может существовать без Музыки! Без настоящей Музыки, творить которую способен лишь гений, а не просто талантливый профессионал. Тайное сожаление и легкая обида, закравшаяся в душу, когда он признался, что сжег «Галатею», исчезли без следа: сравнивать неоконченную оперу и только что прозвучавшее творение не имело ни малейшего смысла.
Руки Кристины скользнули ему на грудь, он накрыл ее ладони своими.
– Мой ангел…
Она поняла, она оценила его сумасшедший поиск на грани невозможного.
– Что это было, любовь моя? У меня едва не остановилось сердце, – она прижалась грудью к его широкой спине и прикоснулась губами к «следу застарелого ожога» на щеке.
Улыбка облегчения, наконец, пробилась сквозь остатки внутреннего напряжения. Композитор вздохнул и полуобернулся:
– «Искушение святого Антония». Не знаю, можно ли будет поставить его на сцене. Рене не справляется с текстом… а я не могу остановиться. Ты простишь меня, Кристина?
Он осторожно высвободился из ее объятия, полностью развернулся на стуле и усадил невесту к себе на колени, теперь уже обхватив гибкий стан кольцом своих рук.
– А ты?..

* * *

– Итак, месье Меруа, мои люди неделю наблюдали за указанным вами домом. За это время интересующая вас дама четырежды выезжала в Оперу, два раза в сопровождении посетивших ее дам заехала в шляпный салон и магазин обуви на бульваре Сен-Жермен. В четверг после обеда ей нанесли визит два господина, задержавшись в доме не более получаса. Один из них соответствовал данному вами описанию – высокий, темноволосый, около тридцати пяти лет.
Поль Дюран прервал отчет, наблюдая за реакцией нанимателя.
– Вам удалось выяснить, кто они? – едва скрывая возбуждение, спросил назвавшийся сыщику вымышленным именем виконт де Шаньи.
– Без труда. Дело в том, что одного из этих господ я и мои люди хорошо знаем – это известный адвокат Мишель Нортуа.
Криминалист снова выдержал паузу. Его серые глаза, казалось, ничего не выражали.
– А второй? – Раулю задал вопрос безразличным тоном, но его выдавало чуть подергивающееся левое веко.
– Владелец дома, граф Луи де Ларенкур. Он клиент мэтра Нортуа.
Наниматель на минуту задумался, владелец сыскного агентства не торопил его. По поведению криминалиста невозможно было догадаться, что инкогнито виконта ни на минуту не ввело Дюрана в заблуждение – три месяца его сотрудники наблюдали за де Шаньи, мадемуазель Минош и Арманом Клонье.
– Вы уверены, что это был единственный визит графа?
– Абсолютно, месье Меруа. За домом следили круглосуточно.
Рауль потер переносицу. Сыщик был вежлив, но большого рвения заняться этим делом не проявил с самого начала.
– Месье Дюран, меня также интересует адрес, по которому проживает сам граф. И я бы хотел, чтобы вы продолжили наблюдение.
– Простите, месье, – криминалист покачал головой в знак отрицания. – Согласитесь, ваш интерес к означенным людям, который вы отказываетесь мотивировать, выглядит… несколько преувеличенным. Я дорожу репутацией моего агентства. И если вы не потрудитесь объяснить, чем он вызван, я буду вынужден отказаться от дальнейшего сотрудничества.
Рауль опустил взгляд, его губы плотно сжались, скулы напряглись.
– Хорошо. Я узнал вполне достаточно. Благодарю вас за работу, месье Дюран, – он достал бумажник из кармана простого черного сюртука. – Позвольте рассчитаться.
Сыщик назвал сумму, пересчитал полученный гонорар и проводил посетителя холодным, чуть насмешливым взглядом.

* * *

Открытие сезона вызвало энтузиазм меломанов, и первый акт «Искателей жемчуга» был принят публикой более, чем благосклонно: занавес опустился под бурю оваций и восторженные крики «браво!» Переполненный зал свидетельствовал о повышенном интересе не столько к самой опере Бизе, сколько к исполнительнице партии Лейлы – возвращение на сцену покинувшей высшее общество виконтессы де Шаньи многим представлялось одновременно скандальным и пикантным курьезом.
Однако голос примадонны и ее исполнение заставили забыть о сплетнях и пересудах: мадам Дае – так ее теперь называли – не просто покорила, она заворожила публику финальной молитвой акта.
– Вы все еще поддерживаете дружеские отношения с мадам де Шаньи, Виктория? – баронесса де Вийяр с интересом наблюдала за рукоплещущей стоя графиней.
На лице мадам де Рондель легко читались искренняя радость и восхищение. Как всегда одетая по последней моде – в этом сезоне важный акцент делался на цветовую палитру, и темно-болотное платье, которое украсило бы далеко не каждую даму, дополненное ниткой роскошного жемчуга удивительно шло графине – молодая светская львица ничуть не стеснялась демонстрировать свою симпатию и близость с жертвой неявного остракизма.
– Да, Атенаис, я горжусь нашей дружбой, – мадам де Рондель посмотрела на соседку сверху вниз почти с вызовом, но тут же выражение ее лица изменилось: баронесса улыбалась с несвойственной ей теплотой.
– Вы правы, Виктория, она поразительно мужественная женщина. Виконт ужасно всех разочаровал.
Упомянув месье де Шаньи, баронесса на долю секунды презрительно оттопырила тонкую нижнюю губу. Аплодисменты стихли, приветливо кивнув замеченной ею в ложе напротив мадам Арвиль, графиня опустилась в свое кресло и продолжила разговор:
– Да. Кроме того Кристина слишком горда, чтобы взять у Рауля хотя бы франк. На мой взгляд, она не нуждается в оправданиях.
– Если бы еще этот франк у него был, – добавил граф де Рондель. – Вы слышали, дабы избежать тюремного заключения, виконт уплатил огромный штраф – около трехсот тысяч, для чего ему пришлось заложить свой родовой дом?
– Вот как? – живо откликнулась баронесса. – Все это крайне печально.
По ее тону нельзя было понять, действительно ли мадам де Вийяр испытывает сочувствие к разорившемуся представителю своего сословия, или же ее фраза маскирует нечто иное. В той же ложе сегодня сидела чета де Муль, было очевидно, что разговор не слишком приятен Франсуа – некогда они тесно приятельствовали с Раулем де Шаньи.
– И что же он теперь будет делать? – рискнула вставить слово мадемуазель де Лепранс.
– Не знаю, не знаю, – пожал плечами член муниципального совета, чуть покосившись в сторону де Муля. – Ходят слухи, что виконт де Шаньи намерен покинуть Францию и перебраться в колонии. Здравое решение, я бы сказал: в его положении ничего другого не остается. Кстати, после погашения долгов и перепроверки активов, акции компании были проданы с торгов. Теперь держателем контрольного пакета является граф де Ларенкур. Представляю, с каким облегчением вздохнули заказчики: по крайней мере, они могут рассчитывать на то, что все незаконченные проекты будут завершены.
– Граф де Ларенкур не перестает поражать общество, – бросив на мужа взгляд, в котором проглядывало тоскливое разочарование, констатировала Женевьева де Муль.
– Что вы имеете в виду, мадам? – поинтересовался до сих пор не открывавший рта министр де Вийяр.
– Как же, он покровительствует Опере, возглавляет крупнейшую строительную компанию, создает архитектурные шедевры, выставляет в Салоне картины…
– Да, да, – кивнула головой баронесса. – Виктория, вы не знаете, когда маэстро осчастливит нас новой оперой?
– К сожалению, ничего не могу сказать вам, Атенаис. Луи часто бывает у нас, но, вы понимаете, спрашивать его об этом немного неловко, – ответила мадам де Рондель.
– Месье Андрэ весьма сокрушался по поводу того, что месье Лебер не закончил оперу к новому сезону, – поделился с собеседниками барон де Вийяр. – Но, кажется, он дал удачный совет: «Искатели жемчуга» не ставились уже лет пятнадцать, по-моему. И, судя по успеху первого акта, спектакль удался, не правда ли?
– О, безусловно, – поддержала супруга баронесса. – Жаль, что у мадам де Шаньи нет такого партнера, как тот таинственный Дон Жуан. Дебалье, конечно, прекрасный артист. Но романс Надира требует совершенно необыкновенного голоса.
– Я столько слышала о голосе Призрака, – вздохнула мадам де Рондель. – Но мое положение не позволяло мне посещать Оперу в то время, когда произошел пожар.
– Оно и к лучшему, дорогая, – заметил Ксавье де Рондель.
За светской болтовней время пролетело незаметно: антракт закончился, и публика вновь погрузилась в экзотическую обстановку и яркие музыкальные решения композитора, чей талант смерть трагически оборвала на взлете.

* * *

Не посетить открытие сезона Гранд Опера Эдмон просто не мог. Памятуя о премьерных аншлагах, он заказал себе билет за месяц и был очень рад собственной предусмотрительности: театр оказался заполнен до отказа. Сколько знакомых лиц! С момента своего возвращения, Лефевр вел тихую жизнь одинокого холостяка, практически не появляясь в обществе. Гуляя в антракте по фойе театра, бывший директор не успевал здороваться и пожимать руки.
– О, месье Лефевр! Это вы? Как вам понравилась Австралия?
Эдмон полуобернулся на смутно знакомый голос:
– Месье Андрэ? Рад вас видеть! В Австралии мне не хватало стука копыт по мощенным парижским мостовым. Там ужасные дороги, месье. Я слышал, вам и вашему партнеру пришлось нелегко. Но позвольте вас поздравить: сегодняшний спектакль действительно великолепен. Я помню мадемуазель Дае совсем юной ученицей консерватории, начинающей хористкой, а ныне… примадонна! Надеюсь, она не столь капризна, как сеньора Гуардичелли?
– Не напоминайте, месье Лефевр, – Андрэ картинно приложил руку к сердцу. – Скажу вам откровенно, несмотря на ангельский характер, я не без опасений подписал контракт с мадам Дае. Она притягивает покровителей Оперы и… призраков, – директор сделал страшные глаза. – Вы не поверите, но с момента ее возвращения, я начал чувствовать ЕГО присутствие. Вы меня понимаете?
– Кх-м, пожалуй, – кивнул Эдмон. – А в чем это выражается?
– Это нелегко объяснить… Позвольте пригласить вас сегодня на небольшой прием по случаю открытия пятого сезона, месье. Если бы я знал, что вы в Париже, то непременно послал бы вам приглашение заранее. Надеюсь, вы не откажетесь принять его сейчас?
– С удовольствием, месье Андрэ. Я, право, очень польщен.
Раскланявшись, они разошлись в разные стороны. Лефевр вернулся на свое место в ложе. Третий акт оперы прошел мимо его сознания: неужели сегодня он снова увидит Франсуазу?