Прерванные души

 ПРЕРВАННЫЕ ДУШИ
Душа человека рождается чуть позже его тела, но, едва родившись, она расправляет свои хрупкие и причудливые крылья, блещущие всеми цветами радуги и даже теми цветами, что недоступны смертному взору. В те первые дни своего существования она свободно разговаривает с духами и богами, как равная им во всём. Идут дни, и душа обретает земной разум. Её крылья стали меньше и слабее, но она ещё способна взлетать, пусть и не так высоко, как прежде. Между тем, тело, в котором она заключена растёт. Ребёнок уже научился ходить и разговаривать, он узнаёт об этом мире всё больше и больше, отдаляясь от тех миров, которые так часто посещал раньше….
И вот наступает момент, когда его решают «приобщить к человеческому обществу». То есть, отправляют в тюрьму для детей, первую в бесконечной череде тюрем, которые и составляют то самое «человеческое общество». Долгими часами сидит он теперь в мрачных камерах, мучительно постигая серые и безвкусные знания под неусыпным наблюдением обиженных судьбой уродцев или обезумевших от слишком скучной и длинной жизни старушонок. А рядом с ним сидят другие дети, во многих из которых уже успели задушить душу и заботливо вырастили на её месте клубок ядовитых гадин, беспрерывно стремящихся ужалить всё сущее. Такие дети кажутся ему куда страшнее взрослых надсмотрщиков. Они все похожи друг на друга, словно близнецы, их смех напоминает смех гиен, а их развлеченья тоскливы, однообразны и яростны, как у обезьянок, запертых в одной тесной клетке. И подобно обезьянам, они пытаются подрожать своим взрослым собратьям, преклоняясь перед их силой и властью. Нет спасенья душе, оказавшейся в этом колодце – она корчится от боли, как бабочка, попавшая в паутину, а палачи, торжествующе смеясь, отрезают ей крылья по кусочкам и смазывают кровоточащие раны слюной и грязью.
Впрочем, бывает, что и в этом аду душе всё-таки удаётся выжить. Она уже бескрыла, но ещё борется за своё существование. И человек – всё ещё человек, а не бессмысленная туша, способная только жрать, испражняться и мстить всем за собственное убожество. Но как ужасно остаться человеком среди одушевлённого мяса! Несчастный сам пытается добить свою душу, сам топчет её, мечтая только о том, чтобы стать «таким, как все» - проще говоря, ещё одной движущейся тушей. И в тот самый момент, когда ему удаётся исполнить задуманное, спокойная и холодная улыбка озаряет лицо нового живого мертвеца, а где-то, в беспредельной вышине, боги и духи плачут, роняя на землю звёзды огненных слёз и рвут на себе одежды, глядя на смуглое и морщинистое лицо земли, невозмутимое и гордое.
Но среди тех несчастных, чьи тела одержимы душами, не всем удаётся убить в себе эту страшную болезнь и стать здоровым человеком, все помыслы которого уверенно и прочно врастают в земную твердь, словно корни столетнего дерева. Есть отверженные, которые, одни в силу крайнего упорства, другие, напротив, от слабости и излишней чувствительности, не способны утвердиться на этой земле и принять её вечные и мёртвые законы, по громоздким развалинам которых так ловко бегают счастливцы, неуступающие в наглости и находчивости бродячим собакам и обезьянам. Тело, изъеденное неусыпной болью души, слабеет, слишком рано изнашивается, притягивает к себе безногие толпы болезней. А душа, столь молодая и горящая в столь изношенном и остывшем теле, мечется по своей темнице, терзая себя бесплодной злобой и тлеющей тоской. Она подобна дракону с обрубленными крыльями и вырванными зубами, которого посадили в клетку для увеселения грязной черни, осыпающей плевками его ещё не до конца поблекшую, золотую чешую. Он хочет разорвать, растерзать своих ничтожных обидчиков, но силы его сломлены, а воля убита. И тогда он устремляет свой взор к Солнцу, из света которого был рождён, и призывает великое светило о последней милости - очистить его от гноящихся язв и роящихся мух ослепительным пламенем Небытия, которое от всего освобождает, со всем примиряет, ибо оно одно способно уничтожить всю бесконечность ненавистных образов мира сего, разбив на мелкие куски мутное зеркало опротивившей жизни.