Об удовольствии и опере

В чем суть удовольствия, которое мы получаем от лицезрения оперы? Что скрыто под легкостью и восхищением, которые мы испытываем, когда смотрим на сцену? Почему опера для нас - это и отдых и своебразное очищение, часто - гармонизация самого себя, коррекция своего "суетного" взгляда в сторону "великого" или же "вечного"? Почему зачастую действие от просмотра хорошей оперы сходно с успокоительным, вводящим в размышления действием открытого моря?

Пока я прослушивал "Кармен" Бизе - оперы, безусловно, талантливой, но достаточно фольклорной (на мой взгляд), мне пришла в голову следующая концепция механизма образования подобного вида "удовольствия освобождения" или же - "удовольствия гармонизации".

Для начала, я попробовал выделить основные "части" оперного действия, конечно, не части по либретто, а части структуры оперы - не так, как это делал Вагнер, видевший в опере какое-то диалектическое единство искусств, а - космогонически, как аналог некой альтернативной для слушателя (зрителя) реальности.

Я услышал, как оркестровая музыка, пропитывающая все содержание оперы, музыка, основа, которая вдыхает в саму "оперу" ее общий смысл, является неким аналогом Мировой души, естественно, мира идеальной, иллюзорной реальности оперы. Душа мира оперы - как пронизывающая все действие оркестровая музыка - мне вдруг показалась залогом, осуществлением вселенской гармонии оперной Вселенной, вселенной идеальной сценической реальности. Это был сам Дух святой (если говорить о христианской концепции оперной реальности) или же - забытая нами музыка сфер (пифагорейцев), или же - сама София (Соловьева).

"Внутри" этого духа святого, музыки небесных сфер, музыкальной Мировой души, музыкальной Софии,
живут люди - этим всемирным духом осененные. О, какая красота соответствия человеческих душ этой вселенской музыке сфер проявлена в опере! Каждый из участников оперы никогда не идет в разрез с движением оркестровой партии - он, наоборот, во всем своем "выражении себя" соответственнен ей, его партия - это не только "его" партия, это еще и партия, соответствующая всеобщей воли давлеющей надо всем музыки.

Исходя из этого видения оперы, мы сразу замечаем, что мысли и слова героев - это такое же соответствие вселенскому закону гармонии, как и само их действие. В этом мире, мире оперы, нет ни пустых слов, ни пустых действий - и это потресающе реалистично, честно! - каждое слово соответственно всему, каждое действие - соответственно всему. Единство, герметичность вселенной оперы просто потрясает.

Но тут возникает вопрос - а где же свобода воли участников оперы? Если все, что они делают - есть соответствие всему, то что - от них самих? Мне эта мысль показалась забавной и я решил, что участники оперы сплошь, до мозга костей обожествлены, они - сама "индивидуальная" иманация вселенского божества музыки (Духа святого) - но в опере проявлена и их материальная человечность. И как? В форме отклонения от божественной гармонии мировой души - это та самая фальшь, ошибки, неудачи, которые иногда сопутствуют актерам на сцене. Все человечесткое, низкое, то, что выбивается из совершенного плана оперы - вот и она, наша греховность...

При таком взгляде мир оперы стал предельно честен и "человечен", при этом не теряя своей идеалистической природы.

Что мы видим в опере, то - что приносит нам удовольствие? Не идеалистический ли мир, не ту ли искомую нами всепоглащающую своим единством Вселенную, где каждый из нас имеет свой смысл, где каждый - актер, одновременно исполняющий и свою партию, обусловленную самораскрытием всемирной души, и - человек материальный, ошибающийся, где каждый из нас - идет по красивому, и заранее ведомому пути божественного либретто, но - как и герой оперы, не знает своего триумфа или печального конца...

Эта потрясающее упрощение, и, вместе с тем, идеализация нашей обыденной реальности производит умиротворяющее действие, приносит успокоение от "главенства смысла", того смысла, что мы постоянно ищем и не можем найти вокруг нас- "Все идет так, как должно и мы - пусть винтики, но винтики бесконечно прекрасной машины, которая работает совершенно, идеально, прекрасно - самой Вселенной."

До того момента, как я взглянул на оперу так, я был, скорее всего, ницшеанцем в восприятии оперного искусства, тем ницшеанцем, который должен быть выращен после чтения "Эллинства и пессимизма". Изначальная несводимость начала сценического (образного), по сути - содержательного, - текста и сцен, и начала "дообразного", "досмыслового" - музыки, мне представляла оперу как некий синтетический вид искусства, который почти не имеет права на жизнь. Ее удел - это нахождение между истинным академизмом музыкальной гармонии и повествовательностью литературы. Но вот, это оказалось не так и я вновь смог вернуть опере ее достойное место в разряде если не искусств, то, по крайней мере, в разряде высокоэффективных психотерапевтических методов)