Дела давно минувших дней

по материалам очерка Л. Львова ”Два премьера”, опубликованного в России в альманахе ”Минувшие дни” в 1928 году, номере 2

В начале двадцать первого века я случайно обнаружила в своей старой петербургской квартире журнал без обложки, с черно-белыми иллюстрациями и листами грубой бумаги, соединенной ржавыми скрепками. Приложение к вечернему выпуску ”Красной газеты” в виде исторического альманаха заставило задуматься об историографии в литературе.
Нагнетание страха, подготовки многочисленных преступлений, террор и кровавый шлейф черной сотни рассыпались пожелтевшими обрывками страниц на моем столе. ”Взрывчатка белая, как пшенная каша” - слова убийцы Федорова показались мне метафорой ушедшей эпохи. Я встречала подлинные имена, изложение подлинных событий, но чем дальше я проникала в запутанное повествование, тем сильнее ощущался обличительный тон и злобные односторонние суждения автора очерка. Не стремясь опровергать протоколы, большей частью фальсифицированные, хотела бы привлечь внимание современников к русской истории.


***

Витте был одинок, политики избегали общаться при свидетелях с бывшим премьером, опасаясь опалы. Лишь некоторые старые независимые сановники, либералы по духу, рисковали и поддерживали открыто отношения с ним. Так однажды Таганцев, член Государственного Совета, подошел к нему, чтобы поделиться новостями. Столыпин, только что выступивший в заседании, пожелал присоединиться к их беседе. Председатель совета министров примирительно протянул графу руку. Витте спокойно отвернулся и отошел в сторону. Рука премьера осталась висеть в воздухе. Вокруг воцарилось молчание. Казалось, эта рука отделилась от тела, замерев в пространстве. Столыпин немедленно уехал и попросил экстренной аудиенции у царя. Он рассказал о нанесенном ему оскорблении и просил разрешения вызвать Витте на дуэль.
В то время в воздухе роились слухи о смещении Столыпина с поста председателя совета министров и назначении его на, хотя и почетную, но менее влиятельную должность наместника на Кавказе. Придворные шептуны добивались опалы Столыпина тем же путем, каким им обыкновенно удавалось развенчивать других фаворитов: они неустанно твердили, что фигура Столыпина заслоняет личность венценосца, что он становится все более популярным, и что страна считает настоящим главой России не его, Николая II, а Столыпина. Все ждали высочайшего повеления.
Царь отказал Столыпину в разрешении вызвать Витте на дуэль.

В самом начале 90-х годов (XIX века) к вдове полковника Казакова, владевшей аптекой на Забалканском проспекте, явился молодой врач, предложивший ей взаимовыгодный союз. Между врачами и содержателями аптек в ту пору часто заключались своеобразные сделки. Обычно люди обращались в аптеки с просьбой указать адрес врача: домашних лекарей имели немногие. Аптека содействовала практике избранного ею медика. Врач же отплачивал тем, что прописывал больным дорогие лекарства из этой аптеки. Например, вместо какой-нибудь соли или микстуры, то же самое снадобье, но уже в облатках и пилюлях и по двойной цене. Казаковой понравились уверенный тон и манеры посетителя. Союз был заключен, и Казакова отдала в своей аптеке распоряжение направлять больных к доктору. Женившись на Казаковой, доктор Дубровин стал совладельцем аптеки. Среди бесконечной лавины рецептов, бумажек, испещренных сухой латынью, дозировок порошков и жидкостей, в незыблемой тишине аптеки, среди ее деликатной жизни, «на полпути земного бытия» Дубровину мерещились союзы: Союз русского народа, Палата Михаила архангела, Союз активной борьбы с революцией и анархией, Союз ревнителей православия, Общество патриотов и многие другие. Через некоторое время Дубровин бросил жену, аптеку, ремесло врача и сошелся с владелицей типографии Полубояриновой, состоявшей в одной из монархических организаций, и стал отчаянным монархистом. В водовороте событий, исторических и судьбоносных, его собственное положение уж никак не казалось безысходным. Помимо союзов, Дубровину навязчиво снился один и тот же сон. Бежит Дубровин по лесной аллее, залитой солнцем. Вдруг на его пути вырастает каменная стена. Попробовал обойти — невозможно, перелезть нельзя, стена до самого неба. В конце жизни он увидит эту стену перед собой в тюрьме, куда он будет заключен после революции.
18 июля 1906 года по старому стилю в курортном местечке Териоки (ныне Зеленогорск), где жил на даче депутат Думы Герценштейн, появился целый отряд Союза русского народа, около десятка человек. Все они имели значки Союза, а некоторые имели удостоверения департамента полиции. Местная власть, в лице жандарма и полицейских чинов, отнеслась к ним с глубочайшим почтением. Средь бела дня, на глазах всей публики Герценштейна убили: убийц в тот момент никто не задержал. Следственные власти Финляндии вскоре обнаружили преступников. Следствие выяснило, что организатором и вдохновителем убийства явился Дубровин, а исполнителем — член Союза русского народа, некто Половнев, приехавший в Финляндию за несколько дней до убийства. Финляндские власти потребовали выдачи Дубровина и Половнева. Но по приказанию царя дело Дубровина было прекращено «за недостаточностью улик». Прекратить дело по отношению к Половневу оказалось невозможным, ибо факт совершения им убийства был установлен. Дубровин пустил в ход все свои связи, в результате русское правительство решило не выдавать Половнева финнам. В обществе нарастало недовольство. Возмущенные общественные деятели решили действовать самостоятельно. Им удалось заманить Половнева на пикник в местность недалеко от финляндской границы.

Суд состоялся при чрезвычайно странных обстоятельствах. Это дело, приобретшее такую громкую известность, дело, которое сосредоточило в себе острые моменты тогдашней политической жизни, было заслушано в маленьком местечке Ковенепе, в присутствии трех судей-финнов, ни слова не понимавших по-русски, и переводчика.
Гражданским истцом со стороны семьи потерпевшего выступил известный адвокат Карабчевский. Судебные хроникеры, присутствовавшие на этом процессе, долгое время не могли без смеха вспоминать об этом «знаменательном» судилище. Карабчевский выступил с пространной речью, длившейся свыше двух часов. В этой речи он говорил о роли русского дворянства, о русском прогрессивном обществе, упоминал Герцена и его «Колокол», упоминал русских писателей и в ярких, красочных выражениях изображал русскую политическую жизнь. Ничего не понимавшие по-русски финны, с трубками в зубах, с застывшими физиономиями, бесстрастно слушали витию. Когда Карабчевский закончил выступление, финн-переводчик передал все буквально в нескольких словах. Воспроизведенная одним махом, речь, на странно звучавшем для русского уха языке, с преобладанием гласных звуков, произвела настолько комическое впечатление, что судебные хроникеры не выдержали и должны были выскочить в соседнюю комнату, чтобы скрыть неуместный, но трудно сдерживаемый смех. Половнев был приговорен к 20-летнему тюремному заключению. Апелляции он не подавал, а вскоре был помилован царем.

14 марта 1907 года, во втором часу дня, в Гранатном переулке, у ворот дома Торопова, был убит член редакции «Русских Ведомостей» депутат Думы Григорий Борисович Иоллос. Убийца поджидал свою жертву, прячась за калиткой. Когда Иоллос, возвращаясь домой, поравнялся с воротами, убийца произвел несколько выстрелов. Судя по найденным гильзам, стреляли из браунинга. Из четырех выстрелов три попали в цель, по заключению врачей две первые раны были безусловно смертельны. Убийца скрылся через проходной двор дома Торопова. В кармане покойного Иоллоса была обнаружена записка на четвертушке бумаги со следующим текстом: «Слушайте вы, красно-сотенная сволочь! Опять вы начинаете свои безобразия, опять убийства одиночные и массовые. Берегитесь же! Проснулся народ и спуска теперь он вам не даст. Знайте, что на каждое убийство мы ответим тем, что будем вырезывать ваших главарей. Если ваши подлые руки поднимутся еще раз на слуг Царских, мы уберем десятками ваших единомышленников, а если вы дерзнете что-нибудь против власти или личности Самодержца нашего, знайте, что народ сам расправится с вами, если правительство окажется бессильным применить к вам 241 статью Уложения о наказаниях. Черносотенцы. Сообщите товарищам».

На Каменноостровском проспекте, рядом с огромным домом Лидваля находится небольшой двухэтажный и с виду весьма скромный особняк, принадлежавший бывшему премьеру, графу С. Ю. Витте (сейчас там находится музыкальная школа). Отставленный от политики, Витте, все еще надеющийся, что его призовут к власти, занимается составлением мемуаров. Он жаждет отомстить. Непреклонность царя в решении не прибегать к услугам опытного сановника заставила его приступить к написанию разоблачительной книги. Воспоминания, наполненные множеством фактов, дискредитирующих царя, пишутся тайно, за толстыми занавесями. Ночью этот дом казался слепым. Только в верхнем этаже, налево от гостиной, иногда виднелся свет. Один из ближайших сотрудников Витте, действительный статский советник Гурьев, по поручению графа занят был в это время большим историческим трудом: ему была отведена одна из комнат особняка. Однажды во втором часу ночи какой-то субъект, остановившись со стороны Каменноостровского проспекта у запертых на замок решетчатых ворот, подозвал дежурившего в это время дворника Дмитрия Фокина. Когда тот подошел, между ними произошел следующий разговор:
— Где спит ваш барин?
— Не знаю.
— Если спит на правой половине, то скажи, чтобы он ушел оттуда, — и исчез, прибавив:
— Скажи барину, что завтра он получит записку.

Этот человек был в длинной верблюжьей шубе, шерстью наружу. При разговоре с дворником он кутался в шубу так, чтобы нижняя часть его лица была закрыта. Придя в дом графа, Гурьев распорядился затопить печь и удивился, услышав слова истопника: «Да тут чего-то понакладено...Тут что-то спрятано... И откуда здесь веревки?» Гурьев с истопником решили, что трубочист оставил в трубе инструменты. Истопник стал вытягивать из вьюшечного отверстия веревку, к концу которой был привязан какой-то груз. То, что предстало перед их глазами, был не инструмент трубочиста. Прямоугольной формы предмет размером чуть больше кирпича казался очень тяжелым. В нем обнаружился деревянный ящик, на верхней стороне которого оказалось проделанное в доске отверстие величиной с трехкопеечную монету, из него торчало наружу горлышко какого-то пузырька. Стало ясно, что горлышко — запал, а предмет — разрывной снаряд. Сообщили графу Витте и сейчас же дали знать полиции. В это время швейцар доложил, что один из дворников говорил ему на днях, что какой-то человек советовал графу не спать на правой половине.
Через несколько дней после обнаружения снарядов, Витте получил письмо, в котором говорилось, что если взрыв адских машин и не удался, то все равно будет устроено повторное покушение, если граф не пришлет 5.000 рублей. Витте направил это письмо директору департамента полиции.

Осенью 1906 гогда в гостях у петербургского градоначальника Лауница сидел князь Михаил Андроников. Связи, хорошее образование, а главное — знание многих придворных тайн и большая ловкость открывали перед князем перспективы блестящей карьеры. «Для положения» устроившись через графа Витте чиновником особых поручений при министерстве внутренних дел, Андроников не служил, предпочитая карьеру «шептуна». Ему удавалось проникать к разным министрам и даже в Царское Село. Он свел знакомство с фрейлиной Императорского двора Вырубовой. Разнося по салонам сплетни, он вскоре стал в высших кругах нужным человеком. Многие узнавали от него не только интересовавшие их новости, но и некоторые сведения об их собственном положении. Часто его разгадывали и, убедившись, что это человек, готовый продать и предать любого, прекращали отношения с ним. Тогда он становился врагом такого лица и нередко наносил довольно ощутимый ущерб, тем более, что придумал для этого очень характерный способ писания «откровенных» записок во дворец. Он превосходно владел английским и французским языками, что импонировало получателям его записок. Эти записки он сам называл «журналом десяти читателей».
Некоторые более слабые сановники, хорошо зная его готовность к предательству, боялись все же порвать с ним и даже заискивали перед ним именно из опасения, чтобы он чем-либо не напортил. В городе распространилась о нем слава как о человеке, имеющем связи и могущем устраивать всевозможные дела. В комнате в гостинице Бельвю, где он проживал, был устроен так называемый «мертвый» бутафорский телефон, не имевший соединения со станцией. И князь нередко «огорошивал» посетителей тем, что «звонил» при них министру, у которого находилось дело просителя, и вел разговоры, доказывавшие такую близость Андроникова к министру, что посетитель невольно вставал и не смел садиться в присутствии столь близкого друга сановных особ. Когда Андроникова спрашивали, где он служит, он отвечал, что он «адъютант Господа Бога». Лауниц сообщил Андроникову, что в правых кругах очень недовольны графом Витте, который, по их мнению, является причиной всех бедствий, постигших Россию, и что, как известно, Лауницу, на Витте готовится покушение. Получив такое сногсшибательное известие, князь Андроников послал находившемуся в это время в Париже графу телеграмму: «Узнавши о вашем скором возвращении, действуя по совести в силу преданных и истинных к вам отношений, умоляю вас продлить пребывание за границей. Опасность для вашей жизни гораздо серьезнее, чем вы думаете. Это мое последнее слово. Тем хуже для вас, если вы хотите умереть».
Вскоре после телеграммы Витте приехал. В день его приезда Андроников сидел вечером у Лауница и, к своему удивлению, узнал от хозяина, что Витте прибыл. Князь Андроников заявил, что этого не может быть после посланной им телеграммы. Лауниц позвонил в жандармское отделение варшавского вокзала, спросил, кто из высокопоставленных лиц прибыл, прижал к уху Андроникова трубку телефона. Витте приехал!

В кулуарах власти, в светских салонах стали муссироваться слухи, будто Витте сам подложил бомбы в свою квартиру с целью саморекламы, с целью напомнить о себе. В финляндских газетах появились карикатуры, в которых граф изображался спускающим бомбы в трубы своего дома.

На 26 мая 1907 г. назначено было очередное заседание Государственного Совета. Это заседание было неожиданно отменено накануне, в спешном порядке все члены Государственного Совета были оповещены о том, что заседания не состоится. Оказалось, что градоначальник узнал точно, что на этот день назначено покушение на Витте, и что его предполагается совершить как раз в тот момент, когда граф направится на заседание Государственного Совета. Опасаясь, что покушающийся, не найдя возможности совершить это покушение по пути Витте, попытается проникнуть в здание Государственного Совета, градоначальник по телефону предложил председателю Государственного Совета отменить заседание. Оно было отложено на 29-е, целый ряд лиц сочли нужным предупредить Витте. Однако граф поехал на заседание Государственного Совета, а возвращаясь с него, даже часть пути прошел пешком. Покушение не состоялось...

27 мая 1907 года в лесу недалеко от станции Ржевка Ириновской железной дороги был обнаружен труп неизвестного прилично одетого молодого человека, лежавший недалеко от железнодорожного полотна.
Прибывший на место по указанию лиц, обнаруживших труп, полицейский урядник Цымжа произвел осмотр и зафиксировал, что «на левой половине лица и в области левой ушной раковины у неизвестного оказалось семь ран, и сверх того еще была найдена глубокая рана на затылке и две раны на левой стороне шеи, заканчивавшиеся окровавленным отверстием с правой стороны шеи». В одной из этих ран злоумышленник оставил орудие преступления — нож. Цымжа собрал валявшиеся возле трупа предметы, которые могли бы оказаться полезными для раскрытия преступления. В траве найдены были 28 клочков оберточной бумаги с красным клеймом: «Гремучий студень. Екатерининский завод акционерного общества Б. И. Виннер. Динамит и зажигательные шнуры 1906 г. Нитроглицерин 83%, пироксилин 5%, селитры 10%. целлюлозы 2%, итого 100%». Тут же лежали две жестяные коробки из-под печенья фабрики Сиу, наполненные какой-то желтоватой массой, крышки от этих коробок, два куска бикфордова шнура с привязанными к каждому из них патронами, два металлических наконечника со впаянными внутрь стеклянными трубочками с серной кислотой и свинцовым грузиком, отдельно две стеклянных трубки с серной кислотой и грузиком на одной из них, папиросная коробка со смесью бертолетовой соли и сахара и бутылка политуры. Возле трупа найдены были ножны, подходившие к оставленному в шее ножу, номер газеты «Новое Время» от 27 мая, недопитые полубутылки водки и остатки закуски. При осмотре надетого на убитом платья были найдены носовой платок, карандаш в металлической оправке и записка, по-видимому, с обозначением телефонных абонентов: «1-28 ген-губ-р, 7-05 канцелярия, 113-02 Шамонин, 124-58 Кисловский, 31-40 Гофштеттер, 3-43, 133-27 Климович, 94-77 Английский клуб, 28-22 доктор Лебедев, 144-57 Восторгов».

В течение двух дней на месте перебывало до пяти тысяч человек, и все же неизвестный остался неопознанным. Судебное следствие, занимавшееся расследованием дела о бомбах и трубах дома Витте, 15 июня представило в петербургский окружный суд постановление о прекращении дела «за необнаружением виновных». Личность убитого не была опознана.

1 сентября 1907 г. прокурором петербургского окружного суда было получено по почте пространное письменное заявление от имени Василия Федорова. Федоров предпосылает своему рассказу указание на то, что он ранее состоял в петербургской боевой дружине и занимался перевозкой оружия, был задержан и, как нелегальный, выслан в сентябре 1906 г. в Смоленскую губернию. Ко времени своего возвращения в Петербург он потерял связь с партией, и вот в это время, в январе 1907 года, встретился с Казанцевым. Последний выдавал себя за члена партии максималистов и пообещал Федорову принять его в свою партию. По словам Казанцева, им в Петербурге предстояло первоначально уничтожить одного графа, который изменил партии и арестовал из ее состава шесть человек, а затем, когда эта задача будет выполнена, они поехали бы в Москву, где будто все у партии обставлено лучше – ecть свои люди в полиции и среди агентов, и где «при аресте в одну дверь впустят, а в другую выпустят». Из показаний Федорова: «...Я с Казанцевым иду следить за этим человеком. Слежка начинается от редакции «Русских Ведомостей». Перед роковой минутой он зовет меня в пивную. Говорит, что отсюда хорошо наблюдать. Я иду и соглашаюсь с ним. Скажу по совести, что меня мучило предчувствие, что я совершенно не следил за приговоренным человеком. А Казанцев, наоборот, следил очень зорко. Когда этот человек поравнялся с пивной, в которой мы с Казанцевым сидели, то Казанцев сразу показывает мне его, и мы выходим из пивной. Я иду за этим человеком, обгоняю его на углу Спиридоновской и Никитской и становлюсь у калитки проходного двора лицом к улице. Когда человек стал подходить к проходному двору, я повернулся к нему вполоборота, стреляю на расстоянии пяти шагов; целил в грудь, но, как потом узнал из газеты, пули попали в лицо. Выпустил 4 пули. Бегу проходным двором на Большую Никитскую, сажусь на первого попавшегося извозчика и скрываюсь. В назначенное Казанцевым место свидания у Тверской заставы не иду, отправляюсь прямо к нему на квартиру. Он встречает меня и целует, как иуда. Я дожидаюсь с нетерпением вечерней газеты. Покупаю ее и читаю с большим волнением, что я убийца Иоллоса, народного представителя 1-ой Государственной Думы. Я не могу передать той минуты, которую я тогда переживал. Казанцев начинает говорить, что это ничего не значит, что все будут клеймить черносотенцев. Я про себя подумал, что, значит, я — черносотенец! У меня мелькнуло подозрение, не принадлежит ли и Казанцев к черной сотне...»

Из показаний убийцы следует, что Федоров ударил Казанцева кинжалом в шею. Казанцев упал, обливаясь кровью. Федоров хотел забрать бумаги Казанцева, но последний начал шевелиться. Тогда Федоров, совершенно растерявшись, начал наносить кинжалом удары по лицу, забыв вынуть кинжал из ножен. Совершенно потеряв самообладание, он выхватил кинжал и нанес такой сильный удар по шее, что голова почти отделилась от туловища.


По окончании военной службы в 1902 г. Александр Еремеевич Казанцев трудился рабочим на различных заводах. По показаниям горничных и кухарок Казанцев «враль и хвастун, он никогда не помнит сегодня, что болтал вчера». А одна даже вспомнила арабскую поговорку «чтобы лгать, надо иметь лошадиную память». Казанцев ее не имел. Ютясь в маленькой конуре грязного дома на Камер-Коллежском валу в Москве, он всем своим знакомым не без гордости заявляет, что живет в меблированных комнатах и платит по два рубля в сутки. Квартирного хозяина он уверяет, что он комиссионер по продаже домов и имений. Другим сообщает, что торгует пухом и пером. Встречая старых знакомых по работе на фабрике, он одному говорит, что у него квасоваренное заведение, а другому —, что он держит слесарные мастерские. В отзывах о нем все почему-то единогласно сходятся на предположении, что Казанцев — сыщик.
 
В газетах «Речь» и «Русь» от 20 и 28 июня и 7 и 19 июля 1907 г. появились заметки, в которых указывалось, что убитый на Ириновской железной дороге – один из видных организаторов черносотенных боевых дружин Казанцев, что это он организовал покушение на Витте и убийство Иоллоса; тут же указывалось, что он убит эсером Василием Федоровым, который, по наущению Казанцева, убил Иоллоса. Федоров же спускал бомбы в трубы дома Виттe.

Несколько месяцев спустя Столыпин был убит в Киеве. Премьер пал от руки Богрова, проникшего в театр под видом охранника. Около четырех лет спустя умер Витте. Говорят, что когда он лежал на смертном одре, царь через своих чиновников напряженно следил за состоянием бывшего премьера не потому, что он соболезновал ему, а по совсем иным причинам. Как свидетельствали газеты, не успел гр. Витте испустить последний вздох, как на квартиру к нему явились царские чиновники. Перед не остывшим еще трупом произвели тщательный обыск, забрав бумаги и документы покойного. Искали дневники Витте, а также документы по делу о покушениях на покойного. Граф Витте предвидел это и еще при жизни переслал наиболее важные документы в Биарриц. Общество передавало из уст в уста, как, узнав об этом, царь пришел в бешенство и даже не послал вдове своего бывшего временщика телеграммы с соболезнованием и не прислал своего представителя на его похороны.

***
В весенние пасхальные ночи, когда в Петербурге дул теплый добродушный ветер позднего апреля, когда в темном небе над крышами непрерывно плыл тысячеголосый веселый колокольный перезвон, когда из четырех древних светильников на каждом углу Исаакиевского собора вырывались, раздуваемые ветром, языки газового пламени, жители города не подозревали, что с окраин уже надвигаются тучи и что время гроз наступило.
А пока из Таврического сада пахло оживающей землей, тихий ветер играл слабыми язычками огня в незамысловатых лампионах. Важный, чиновничий, высокомерный и ко всему равнодушный Петербург приобретал хоть на одну ночь какое-то другое, даже провинциальное, человеческое лицо.

Днем Казанцев с удовольствием проводил время в саду. Публика разместилась на широкой террасе, уставленной столиками и стульями. Дамы и господа, рабочие и приехавшие в город по делам крестьяне обходили павильоны с открытыми сценами, эстрады для музыки, чайные палатки, кухни. В театре давались драмы и комедии, оперы, феерии, пьесы исторического или сказочного содержания. На открытых сценах и маленьких эстрадах разыгрывались пантомимы, показывались небольшие зверинцы, представления фокусников и акробатов. Любитель-фотограф снимал группу за группой. Все улыбались и смотрели прямо в аппарат.

...Витте любил прогуливаться по тенистому парку и, как будто, случайно попал в кадр. Он был рад, что местом занятий Думы определен Таврический дворец, и его обычно серьезное лицо на снимке получилось улыбающимся. Столыпин отвернулся и был заснят против воли. Он любил Таврический дворец, напоминавший Пантеон. Дубровин возился с ребятишками на берегу пруда. Из песка они строили крепость. Брошенный в сторону снимающихся взгляд известного доктора успел попасть в кадр. Иоллос думал о том, что господа депутаты хотят всего и сразу, их страстное желание делает Думу похожей на антиправительственный митинг. Проходя вдоль пруда, он увидел на песке какую-то рыбешку. Внимательно осмотрел, перевернув тростью, вздохнул и пошел дальше. В истории остался только силуэт уходящего депутата Первой думы. Князь Андроников глядел на дворец и представлял, как в нем «Его светлость князь Потемкин-Таврическй» торжественно праздновал взятие Измаила и чествовал императрицу Екатерину Великую. На балу горели тогда лампады и восковые свечи. Невиданный сад, напоминавший сказку из «Тысячи и одной ночи» занимал всю центральную бальную залу. Зеленый дерновый скат был обсажен цветущими апельсиновыми деревьями, кустами жасмина и розами. Среди ветвей виднелись гнезда соловьев, оглашавших сад пением. Между кустами располагались курильницы с благовониями и бил фонтан из лавандовой воды. Все были в восторге и танцевали до утра. Князь Андороников решительно не понимал, как можно жить в нынешнем, отравленном ядом антигосударственной смуты, времени. Недоумение на лице князя было запечатлено фотографом. Во время вечернего моциона Герценштейн думал о том, что в потемкинской «бальной зале» зазвучали совсем иные «трели». Здесь приступила к работе Государственная дума. Своды Таврического дворца стали оглашать призывы и декларации крайне радикального характера, не случайно писаки прозвали это событие «думой народного гнева». Депутат Герценштейн благосклонно позволил себя сфотографировать. Худощавый и юный Федоров, чахоточный, разгоряченный баталиями социальных потрясений, смотрел на Думу, как на новый инструмент борьбы. Вымученное, почти страдальческое выражение его некрасивого лица оставил для истории фотографический аппарат. Молодой и напористый Казанцев знал, что время работает на него, в атмосфере нововведений, в пене можно найти жемчуг. Он хитро подмигнул фотографирующему.
Дружелюбный ветер носился сквозь решетку Таврического сада, шелестел в лохматой лиственнице, прыгал по голым прутьям склонившихся над водой ив. Ветер игриво растворял окна во дворце, позволяя проникнуть апрельскому дуновению, томлению и надежде. С этим ветром врывался в комнаты пасхальный трезвон. Пасха, весна, доброе солнце милостиво сияли всем.