мифотворцы

"Две бесконечности"
Он смотрел в окно невидящими глазами, текли минуты, часы, дни. Он не отрывал холодного взгляда от окна - так рождалась Иллюзия о нем.
Человек в чёрном стоял на уступе скалы, внизу разверзлась бездонная пропасть, вверху распахнулась бескрайняя высь.
Человек в черном стоял между двух бесконечностей, и ветер спутывал и трепал его волосы, плащ его хлопал словно крылья за спиной. Он знал. Знал все о бесконечностях, о себе, о том, что несет с собой этот ветер.
Он стоял на уступе скалы, текли минуты, часы, дни. Ветер не переставал трепать его волосы и одежды. Так рождалась легенда.

Её тонкие пальцы скользили по прозрачным струнам, создавая неведомые никому доселе образы.
За окном шёл звездопад: так всегда бывает каждые сто зим, в этот период оборота.
Она прекратила касаться струн, и образы стали меркнуть, в комнате заметно потемнело, и все подошли к окну посмотреть на звездопад. Все кроме нее. Шурша юбками, она вышла из комнаты. Её ждали, где-то далеко, слепой человек одетый в чёрное не может уйти от двух бесконечностей. Она придет и расскажет ему о звездопаде, уведет его от окна, которое кажется ему краем мира. Она расскажет единственную правду, которую знает: Если выйти из дому и долго-долго идти по песчаному берегу на запад, то можно найти старый заброшенный корабль, принесенный невесть откуда океаном. Она станет играть на словах, словно на невидимых струнах, он увидит рожденные ею образы и поделится своим знанием о двух бесконечностях.

"Динамика"
Он опустил забрало шлема и ринулся вперёд, по пути твёрже обхватив пику.
Ещё миг, и он, Джарэт Диасбарский, поразит цель. Он воин, сын воина и будущий страж Перекрёстка, он не может промахнуться. Все желания, предшествующие и последующие, все когда-либо возникавшие в нём, слились в единое, Единственное желание его жизни - Поразить цель! Иначе он умрёт. А Джарэт знал и знает, что будет жить вечно.

"Статика"
Юный серебряный тиамат ждал в тени дикого леса, иногда распахивая озябшие крылья над пламенем костра. Он не мигая смотрел на бурые камни твердыни, смотрел с вызовом на стены, ставшие для него вызовом, брошенным этим миром. Твердыня звала его, обещая тепло, покой, избавление от одиночества, - всё то, чего ему так не хватало. Но разве будет счастлив дикий зверь гам, где камни и стены, где серый свод, заменяет небо и всё предрешено. Разве сможет изначальный зверь расправить там крылья? Нет, он останется здесь, в объятиях густой зелени дерев, под звёздным сводом просторного неба, дарующего мечты о неизвестном и вечном. Он дитя раскаляющих чувства сумерек, тень - его природа, храм мечты - его дом, свободный полёт - образ его бытия. Однажды твердыня рухнет, и те, кого он любит станут свободны. А пока он ждёт в тени диких лесов, у костра.

"Фонтан"
Вы когда-нибудь задумывались, каково это, быть фонтаном?
 Всегда мокрый, всегда холодный…. Струи воды стекают по мне унося с собой частички моей, плоти, Плоти из камня. Они прокладывают на моём теле мельчайшие желоба, разрушая его. Вечно скользят по лицу, по моим мраморным волосам. Глаза мои стали незрячи от воды, губы никогда не захотят пить. И лишь по ночам я свободен.
Зимой вода, замерзая, сковывает меня ледяной коркой, словно железными цепями Летом, под палящими лучами солнца, не успевая стечь, вода превращается в удушливый пар, который ещё хуже чем ледяные оковы терзает мою плоть. Весной и осенью я нахожусь в равновесие с водой, мы оба одинаково холодны. И лишь тёплыми летними ночами вода высыхает на мне, и я могу быть просто камнем. Просто камнем.

"Музыкальная шкатулка"
Всё это происходило в одной из комнат бесконечного мира, в то время, когда за окном была странная зима, совсем не похожая на зиму: светило солнце, иногда шёл дождь, и было тепло. Разве гак бывает зимой?
А ещё в той комнате сломалась маленькая музыкальная шкатулка, она больше не играла свои мелодии, весёлые и грустные, просто не о чём и обо всём сразу, Она стояла на письменном столе, и пыль оседала на её лакированной поверхности словно снежинки, которых почти не было этой странной зимой.
Она не знала, почему она сломалась, просто что-то щёлкнуло и музыка вдруг перестала играть и, как она не крутила её, не трясла, ничего не получалось. Вот если он придёт к ней, то она попросит его посмотреть, что с ней случилось. Возможно, ему удастся её починить.
Но он не придёт, он никогда не придёт.
Она проснулась в сердце ночи, и знала это наверняка. Комната мерно зарастала пылью, как и старая сломанная музыкальная шкатулка, зарастала пылью словно снегом. Ведь была зима, и пусть хоть где-то она будет правильной. А пылью зарастает то, что позабыто.
Она вышла из комнаты и затворила за собой дверь. Она никогда сюда не вернётся.
Ей пришлось умереть снова, в который раз она уже не помнила. Так всегда происходило, когда она меняла Дом.
Она нигде не могла прижиться, каждый раз, в каждой новой комнате, она была другой, не такой как обстановка комнаты. Не было ни одной детали обстановки, через которую она смогла бы сродниться с новым Домом.
Он был её последней надеждой. Когда он приходил, в Доме всё неожиданно становилось родным, своим, тёплым и уютным. Но он этого не знал, или не хотел знать. В общем, неважно... Как бы там ни было, эта сказка оказалась печальной.
Она, ничего не могла с этим поделать, она ткала её из ниток своей души. Соткала и пошла дальше, мимо тысячи комнат, больше не входя ни в одну, дальше, вдоль берега Океана, по хрупкому ракушечнику.

«Человек»
Он шёл по мостовой и звёзды усеивали гладкие, словно зеркало, каменные плиты. Он ловко скользил между острыми лучами светил, вонзающимися в камни, как стальные клинки в мягкую глину. Искры кометами вылетали из-под его каблуков, и каждый прошлый шаг был следом, оставленным им в прошедшем, покинутом уже мире. Он шел, продавливая густой и липкий звёздный свет, придираясь сквозь заросли отражённых в мостовой созвездий, и мир-ночь не смел к нему прикоснуться. Ветер бесчисленных солнц обжигал холодом его лицо, колючие капли звёздного дождя изорвали его одежды, но мир-ночь не смел к нему прикоснуться. Он шёл и безразличные лица Вечности взирали на него звёздами-глазами, запуская по неведомым орбитам свои мысли, и мысли эти были не о нём, и поэтому мир-ночь не мог к нему прикоснуться.