Осень

У нас в гостях Стеклянный Бельчонок. Он говорит, что родился и жил в лесу, а в город попал случайно, по вине грибников. Но у меня на сей счет большие сомнения. Все прочитанные ранее книги, начиная с «Истории видов» и заканчивая детскими рассказами в тонких переплетах, вступают в противоречие с историей Бельчонка. Впрочем, он признался, что на полке ему удобнее, то-есть его дух не выдержал давления недоверием.
 
Капитуляция духа Стеклянного Бельчонка побуждает меня вплотную заняться проблемой спасения мира и пойти в школу. Мама делает мне в дорогу бутерброд, я собираю тетради и выхожу. Баба Зина, вечно жаждущая поболтать о поэзии или о политике, заходит на минутку в хлебный и не выходит, только я не знаю об этом, потому что иду в школу.
 
Можно зайти по дороге на кладбище, посидеть спокойно, бутерброд съесть. Хорошо, но постарайся не опоздать на урок. На кладбище тихо и светло, только лавки сырые, и вой бездомных собак из оврага тревожит. Сижу и вспоминаю, слезы наворачиваются. Ведь, бывало, все отдать хочется за возвращение умершего, но услышишь вдруг ангела глас: «Воскрешаю!» и думаешь, а нафига.

Это очень хорошо, что осень началась. Все пропитано символами, и вдруг вместо земли обнаруживаешь у себя под ногами стопку старых газет. «Осенняя весна, плыви скорей, Десна, наружу мчи, кишка, ползи отсюда почка. По лете сгнили камыши, скажите «нет» планете. Спокойной ночи, малыши, спокойной ночи, дети.» - доносится из окна сторожки. «Телевизор смотрят», - соображаю. Глядя на венки, вспоминаю сладкий пирог из духовки. Не прочь я все-таки услышать богов голос. Или поработать плакальщиком. Плакать я могу всегда и везде, даже не похоронах. Ноздреватость неприкрытых сыром участков хлеба сама по себе достаточный стимул для слез…



Одно, вызванное другим, ничего не порождает. Тихий покой, переходящий в липкую дрожь – вот первый шаг к окоченению. Улыбается дичь. Продлевается ночь. Не садись на пенёк, не пей из кувшина. Горный орёл ленится махать крыльями, он немощен и одинок. Здравомыслящие дети здраво судят, очень здраво. Спотыкались на паркете и страдали от недуг. Обладали слишком малым, чтобы быть за всех в ответе, умирали слишком рано, покидали города. Голова болит у мишки, раскидались злые книжки, а мосты излили воду и топили поезда. – Куда ушёл олень? – На север. На солнце лужи. Ужи в ушах. Между вами летит птица. Я устраняю ложь и ножи. Опасно ночью сидеть на страже. Колечки кучеряво катятся в рожь. Разве трудно сделать последний шаг? Организм продолжает мешать. Альпинист продолжает дышать. Мы выиграли время – другим его не хватит. Вопрос ребром – смертельный перелом. Учили страусов летать. Изнывая без извилины, он нашёл приют в пещере. Накалили без угля, съели ужин ровно в девять. Восхищённый человек стоял на горе и не взлетал. Это вызвало беспокойство среды. Женщина в платье, побитом молью, несла нас по времени, старела ничком, дышала тайком (тайком – тайваньский комитет). Помогли дети деятелям, десятки удавили, удивили тысячи. Вместе с ростом произошло отставание. Начался режим экономии, но никто не сумел не дышать. Раздавили нам череп сапогами безмозглыми, и добрее мы стали – весна слишком близко. Весёлые вензели оказались бессмертными буквами. Сам же процесс прошёл без слёз. Обвинитель устал от болезни любимой собаки. Он тогда вышел и встал. И за ним погасили свет.