Разговор писателя с поэтом

-- Сколько можно курить, а? Я бы подох уже.
-- В любом случае подохнешь. Сколько можно пиво глушить, а?
-- Пиво – это другое.
-- А водка – третье. А бабы – четвёртое. И от всего можно ласты склеить.
-- Ну, от баб-то не склеишь. Без баб нельзя.
-- Тебе, может, и нельзя, а мне можно. Я несколько раз так вляпался…. Благодарю за честь, кушали достаточно!
-- Но всё лучше, чем наркотики, согласен?
-- Такое же дерьмо. Подсаживаешься – и привет. Елозишь кожаной иглой по тухлой вене. Поначалу вроде кайф, тащит. А потом на измену подсел. Или ломать начало. Тот же самый передоз бывает: сколько старых пердунов кинулось в порыве страсти?
-- Так это пердуны, а мы-то ещё молодые.
-- Все мы молодые, пока не померли. Ты что, сильно молодой, что ли?! Нормальные люди в этом возрасте уже один за другим в люлю… Поумнее нас были, а хрен ты чего тут сделаешь. Наркотики! Не в наркотиках пафос. Просто жить больше не могли. Это баобаб живёт вечно, потому что дуб дубом.
-- Высоцкого вспомнил? Но он-то гений был, а мы с тобой….
-- Я тоже гений.
-- От скромности ты точно не помрёшь.
-- Ага. Я от климакса помру. У меня душевный климакс. А ты от цирроза.
-- Ну, спасибо! Порадовал!
-- Или от аденомы. Бабаёб – это такой же баобаб, только живёт меньше. Корешок загнивает, и – привет семье!
-- Нету у меня семьи. Какую-то херню ты мелешь, если честно!
-- У меня тоже теперь нет. Вот и мелю. Да не обижайся, это так…. Фантазия.
-- Хреновая у тебя фантазия! Очень мне не нравятся такие фантазии! Если бы вместо меня сидел тут кто-нибудь другой, то….
-- Да уже били. Не раз. Язык мой – враг мой. Не фильтрую базар.
-- Надо фильтровать!
-- Зато часто на гнилых отъезжал.
-- Тьфу! Дай сигарету.
-- Держи.

Молча курили, искоса поглядывая друг на друга. Без особого удовольствия. Друзья! Таких друзей – за … и в музей! В музее и познакомились, кстати. Обоих объединяла с измальства культурная среда и тяга к высокому. На фоне обоюдной склонности к спиртному, их встреча была предопределена. Познакомились, выпили, поговорили, разошлись, встретились, выпили, разругались, созвонились, опять встретились. Опять выпили, опять поговорили. Менялись места работы, компании, семейное положение, наклонности, дурные привычки, сексуальная ориентация и мировоззрения. Но как-то раз созвонились, встретились. Выпили, поговорили -- и пошло-поехало по новой. Судьбу можно пытаться корректировать, но изменить нельзя. Среди пяти миллиардов людей, населяющих землю, всего один-два способны понять другого. А уж принять этого другого таким, как он есть…! Судьба – порою злодейка, но от неё не уйдёшь. Вот и сидят, недовольные друг другом, но накрепко связанные этой самой общей судьбой.

-- Песню-то дописал?
-- Дописываю.
-- Понятно.
-- Чего тебе понятно?
-- Я всю жизнь дописываю. Только дописать не могу. По пьяни начнёшь, а наутро всех поубиваешь. Ни один персонаж до конца не доживает. Если бы песни писал, как ты, то у меня они на первом куплете заканчивались бы.
-- Брось ты! Прозу писать труднее. Песня это песня – легло что-нибудь на душу, и – поехало! А тут такой объём…. Здоровья не хватит.
-- С пивом завязывай, тогда хватит!
-- Да, пора уже…. Не получается ни хрена завязать, то одно, то… Вот пост начнётся – завяжу.
-- Зато потом развяжешь на все деньги. Известная тема. Зарекалась ворона говно не клевать. Ведь развяжешь?
-- Развяжу, куда денусь. Вместе и развяжем.
-- Тоже верно. Лучше бы писали на пару, как Гонкуры. Получили бы Букера…
-- Бухера бы мы получили! Чтобы мы с этой премией сделали, как ты думаешь?! Пробухали бы! Мы ещё живы только потому, что редко встречаемся. Не так что-ли?
-- Так. А на хрена такая жизнь, а? Ты хоть записываешься, а я вообще всё в стол гоню. Макулатура, мать её!
-- За свои деньги записываюсь. Кто это слышал? Ты, да ещё человек десять, и всё! Твоё если издадут, так это хоть что-то новое будет, а петь – сейчас все поют, кому не лень.
-- Пишут тоже все кому не лень. Залезь в интернет. Читателей меньше, чем творцов. Какого только дерьма не пишут!
-- Ты же сам сказал, что ты гений. Вот и напиши гениальный роман.
-- Я гениальную фразу написать не могу. У тебя строчек меньше, зато качество выше. Ты пьяный пишешь лучше, чем я трезвый. А если бросишь пить, так и вовсе…
-- Я уже не брошу.
-- Ну и мудак! Просто мудак! Откровенный мудила! Урод!
-- Ты чего, охре…
-- Это ты охренел! Кто за тебя песню допишет?! Я?! Так я играть не умею, у меня медведь по уху погулял. Я же тебя слышал – ничем ты не хуже всяких там Митяевых…
-- Да брось ты, Митяев это…
-- Скажи ещё – второй Высоцкий!
-- Нет, не Высоцкий, но он другой…И я другой. И ты, кстати, тоже. Ты же не пишешь, как Довлатов!
-- Я пью как Довлатов! Если бы я написал «Заповедник», то спокойно помер бы. С чистой совестью и глубоким удовлетворением. Но я не Довлатов. Я -- двуногое существо, лишённое перьев.
-- Сам придумал?
-- Аристотель. А пьянство – добровольное сумасшествие. Это тоже не я.
-- Аристотель?
-- Платон. Всё, суки, уже сказали три тысячи лет назад. Аристотель, Платон и Довлатов всё сказали. А я в жопе. И ты там будешь.
-- Да что ты до….ся?!
-- Обидно за тебя. Мне несколько твоих песен нравятся.
-- Каких?
-- Не скажу. Загордишься. Но несколько талантливых песен есть, это факт.
-- Так и у тебя есть хорошие рассказики.
-- У меня гениальные рассказики. Это у Довлатова хорошие, а у меня – гениальные.
-- Ну ты балбес! Я думал ты серьёзно, а…
-- Я серьёзно. Мы оба гении, только не делаем ни хрена. Надо творчеством заниматься, а не сопли жевать. Бросай пить – вставай на лыжи! Так сказал Заратустра. Я прав?
-- Прав. Вот и Люся!
В дверях появилась характерная для продовольственных магазинов крашеная блондинка неопределённого возраста.
-- Мужики! Фура уже на подходе. Раскидаете – и свободны!
-- Люсь, а для сугреву чего-нибудь?
-- Люсь, а на ход ноги?
-- Давайте шевелитесь! Будет вам на ход ноги, только потом.
-- Люсь, а ты с нами? Как?
-- Там видно будет, давайте, давайте!
Ушла. Затушили, встали.
-- Потом к тебе? Может и Люську, правда, зацепим?
-- Это моветон, господин прозаик.
-- Хватит попой тарахтеть, господин поэт, одевайте варежки. Нас ждут великие дела.

Распространяя удушливую газолиновую вонь, в ворота медленно пятился тяжело присевший «Бычок». Стал. Прозаик открыл дверцу, и поэт с чувством высказался:
-- Ох, ё…!!!