Это

Ловушка?
Да, он попался. Иначе не скажешь. Он полностью в её руках.
ЭТО случалось с ним не реже одного раза в месяц. Иногда – два.
Он чувствовал лёгкую тошноту и спешил поскорее закончить день. Никаких особых дел у него не было. Общее руководство и тоскливый личный страх. Вот и всё. За овальным столом в его кабинете сидели разнокалиберные тётки и потеющие мужики. Аппарат. Посматривали заискивающе, но никто не выдерживал холодного взгляда. Отводили мутные зеркала душ и что-то разглядывали на мягких стенах или матовой плоскости под влажными руками. Обычная тишина нарушалась бесполыми, но обязательными звуками без мыслей. Говорили по очереди, в установленном порядке. Ненужные слова лопались с одинаково тихим пуком, как мыльные пузыри. Вот и последняя фраза: «Пук-пук». Это значит «все свободны». Неправильные слова, но так принято.
Мешкотня за столом и у дверей.
Озабоченные затылки и загривки.
За дверями приемной они станут другими.
Унять тошноту, подступившую к самому горлу.
Стакан воды. И еще один. Улеглось.
Легче всего снять с себя оболочку кабинета. Для этого нужно одеться и спокойно выйти к машине. Отпустить водителя. Сесть за руль. Привычная капсула с бессовестными стеклами, скрывающими нутро. На всю громкость «…Владимирский централ… ветер северный…», и – по грязным разбитым улицам. Мимо полинявших пятиэтажек с блямбами застекленных балконов и лоскутными заплатами магазинов. Мимо угрюмых старух, караулящих дешёвый автобус. Мимо редких анемичных женщин с колясками. Мимо контейнеров с мусором, в которых деловито роются какие-то людишки.
Вот-вот начнётся.
Скорее домой, и не обязательно смотреть по сторонам.
Она уже ждёт.
Постелила клеенку на пушистый ковер перед кроватью.
Хозяйственная.
Уже привыкла.
Терпит ЭТО.
Улыбается и молчит.
Тварь.
Но не выкинешь.
Без неё – позорная смерть.
Торопливо прошмыгнула сырая окраина с гнилыми домами. Всё оттаявшее и неприглядное мелькнуло и исчезло в беспамятных зеркалах заднего вида. В лобовом стекле – яркая картинка из другой жизни. В ней и его особняк. Вот дом с высокой башней, похожей на член. Озабоченный хозяин уже отсуетился, но башня не обмякла, а по-прежнему каменно торчит, охраняя вдову. Каждый дом компенсирует недостатки.
Так. Стоп. Ворота.
Закрыть машину.
Потом уберет.
Скорее в дом.
Долой одежду. Чёртовы ботинки.
Второй этаж. Спальня. Успел…

***
Она лежала на кровати и пыталась улыбаться. Ей всегда было страшно, и она не могла привыкнуть. Он срывал с себя одежду, боясь увидеть эту улыбку. И вот он перед ней. Обнаженный мужчина с крепким корнем и ещё спортивной фигурой. Лишь она одна знает, что всё совсем не так. Он – другой.
Она встает и начинает собирать его одежду.
Во всём должен быть порядок.
Носки, трусы, брюки, рубашка, галстук, пиджак.
Всё по своим местам.
Потом она вытирает его спину, грудь и живот белым махровым полотенцем. Иначе тело будет скользким, а это мешает. Она ласково подталкивает его на середину тонкой клеёночки перед кроватью. Ковёр дорогой. Она откидывает тёплое двуспальное одеяло на его половине. Подходит к нему сзади, обнимает и начинает поглаживать его живот. Потом крепко, изо всех сил, сжимает мужское тело на уровне брюшного пресса. Из его рта, прямо на свежую шёлковую простыню, выползает огромный червь. В её руках остается легкая человеческая оболочка. Женщина заботливо укрывает дрожащего червя одеялом и говорит: «А ты стал ещё больше. И опять немножко обмочился, бедняжка. Потерпи. Я скоро вернусь. И буду тебя согревать». Она аккуратно свернула клеёнку, зашла в ванную, обмыла и подсушила тесную шкурку, подсыпала детской присыпкой в паху и подмышками. Хотела подбрить усы, но передумала. Пусть сам, когда отдохнет. Она вернулась в спальню и легла. Червяк доверчиво прильнул к её обнажённому телу, а она поглаживала его по тому концу, который считала головой, и шептала что-то нежное. Как все червяки он ничего не мог слышать.
***
Утром он назвал её дрянью и хотел ударить.
Но заторопился и уехал на службу.
Она осталась ждать.


© Copyright: Василий Тихоновец, 2007
Свидетельство о публикации №2704280051