Глаза человека

Глаза человека
Когда слышишь музыку молдаван и видишь их зажигательные танцы, кажется, что нет веселее и беззаботнее народа на земле. «Это потому, что у молдаванина в жилах кровь течет пополам с вином», – шутят сами молдаване. Здесь любят праздники, любят красивую цветастую одежду, шумные гулянья и парады.
И мало кто понял, почему закончился мир и полилась она – эта веселая кровь. Так бывает, когда начинают убивать друг друга братья и соседи.
Как о проклятии, высшей точке безумия гражданской войны, мне рассказывали в Приднестровье, как во время выпускного вечера в июне 1992 года погиб под минометным и пулеметным огнем целый класс одной из школ. Это произошло в городе Бендеры на поле для игры в ручной мяч, столь популярной в тех местах. Один раз в году оно ненадолго становилось танцплощадкой.
Покромсанные осколками девочки в белых платьях, запутанные в сетках ограждения, истекая кровью, кричали только одно: «Почему? За что? Разве они не видят – мы в белом...» Выжила, говорят, только одна, с выбитыми взрывной волной глазами.

* * *
Но это было в июне, а в марте того года, когда начиналась война, люди стремились на площади, друг к другу, чтобы быть на виду. Очень скоро митинги стали совмещаться с похоронами. Впрочем, похороны становились местом клятв, построений и смотров. Бесконечные слухи, рассказы о зверствах над пленными, байки. Все это в форме и по сути было похоже на коллективный психоз. Подозрительность и жизнь по строгой схеме «свой – чужой» озлобляли людей.
* * *
Бывший работник Днестровской рыбинспекции Владимир Ефремов, шутя, говорил о себе так: «Я – формула Приднестровья. Во мне много крови течет: мать – молдаванка, отец – русский, он всю жизнь на Украине прожил, его мать – украинка». Патриотом Приднестровья Володя был до крайности, до фанатизма. Возможно, поэтому он оказался в контрразведке, а еще, наверное, потому, что языками – молдавским, украинским и русским – владел в совершенстве.
Он – Владимир Ефремов – взрывал мосты через Днестр, помогал в эшелонировании обороны городов, занимался нейтральным (невооруженным) молдавским населением на территории Приднестровья. Ни днем, ни ночью покоя не было. Но Володя делал свое дело с упоением и, как сам признавался, ощущал историческую миссию в этой работе. Мои попытки поговорить с ним о том, что закончится война, наступит «похмелье», что жизнь соткана на самом деле из простого труда и простых забот, были бесполезны. Чтобы не привлечь внимания контрразведки, приходилось сдерживаться, недолго было попасть под обвинение в «разложении духа». «Победим, а потом разберемся», – примерно такой была логика у всех бойцов.
Идеализм «холодной головы и чистых рук» у Володи начал пропадать тогда, когда стало очевидно – не только противник зверствует, пытает, убивает пленных... Военная машина работала. А работала она совсем не так, как позже напишут в книжках. Володя с рыжей шевелюрой и добродушным лицом стал чернеть на глазах.

* * *
Ранним-ранним утром в конце марта 1992 года группа бойцов построилась в станице Дубовская, чтобы через поля, сокращая расстояние, выйти на Дубоссары. Дело в том, что утренний заморозок покрыл пашню коркой смерзшейся земли. По этой корке можно было пройти, пока не выглянуло солнце. И нужно было успеть до рассвета, а не то пришлось бы чапать по чернозему, увязая в грязи (или еще хуже – добираться кружным проселком около 20 километров). В группе нас было примерно 15-20 человек. Обеспечив в тылу наблюдательные посты и своего рода «гнезда первичной обороны» (слово «блокпост» появится в лексиконе военных только после Чечни), мы рассыпались по полю цепью, с интервалом в двадцать-тридцать шагов друг от друга.
Светало. Предстояло перейти холм-сопочку с какими-то двумя сельхозпостройками, далее – еще поля, поля, и уже совсем близко от Дубоссар мы вышли бы на проселочную дорогу. Цепью успели пройти по полю совсем немного, может быть, до полукилометра, когда с крыши одной из построек на холме ударил по нам пулемет. С пулей в животе упал казак на правом фланге.
Растерявшись, мы просто легли, хотя лежать было бессмысленно. И уже через полминуты, сообразив, что деваться некуда, отряд изо всех стволов ударил по этой злополучной крыше. Пулемет замолчал. Оставив на поле двоих раненых, мы побежали изо всех сил к строениям. Казалось, если выскочим на холм, то окажемся почти в безопасности – все лучше, чем на открытой равнине умирать. И еще нам хотелось, чтобы противник не успел уйти.
«Противником» оказался парень лет тридцати. Он был ранен и упал с крыши. Больше никого не было. Этот дурак (колхозник, наверное) был просто в шоке от первого в своей жизни огневого контакта. Мы с левого фланга цепи добежали до него позже, но на расстоянии видели, как Володя Ефремов тыкал стволом автомата ему в лицо и кричал: «Кто еще? Ты один?!.. Дурак!!» Ну и мат, конечно, стоял коромыслом...
Мы его расстреляли бы на подходе, еще издали, если бы не Ефремов, приставивший ствол к носу колхозника. Володя орал, орал. Все ждали выстрела. Но Ефремов не выстрелил...
Казаки агрессивно, на психе, требовали отдать пленного им. Поведение командира они восприняли как временную слабость. Голова молдаванина отлетела через пять секунд…
* * *
 Спустя пять лет, в 1997 году, я вновь побывал в Приднестровье. Обходил боевых друзей, зашел и к Володе Ефремову. Уже после того случая под Дубовской он получил контузию, минно-разрывное ранение, и оказался в запасе. Жил Володя в мой приезд на хуторке, в саманной хатке, крытой камышом, где после войны появились иконы. Держал много птиц – гусей, уток, индюков, кур. Вспоминали мы с ним, конечно, войну и убитых ребят. Это все осталось с нами. У Володи даже собака была – раненная пулей фронтовичка.
Вспоминали и разговоры о том, что будет мир и наступит «похмелье». Оказывается, он отлично помнит мои монологи на эту тему. Помянули мы и того парня – молдаванина, сбитого вместе с пулеметом с крыши.
– Как я его не застрелил? – спрашивает Володя, удивляется сам себе, и у него, я замечаю, дрожат губы. – Глаза... Как вспомню его глаза, так внутри все жжет. Он же, колхозник этот долбанный, все ведь в секунду понял. Небось, вся жизнь перед глазами прошла. Разве ж военный человек выберет такую глупую позицию, с которой и отступить некуда? Сопляк... А глаза... Глаза, брат, страшнее оружия. Через глаза душа кричит...
Лицо у Ефремова было теперь жестким, и шевелюра его уже не рыжая. Седая. А люди в Приднестровье перестали собираться на площадях и митингах. Если нужно, они снова возьмутся за оружие. Но мысль об этом уже не заставляет кровь бежать быстрее. Народ понес скорби, и, кажется, многие из вчерашних солдат обнаружили в душе чувство вины. Перед кем? Бог знает... Не говорят.
На праздники теперь у храма Параскевы Пятницы в Дубоссарах люди не помещаются даже в церковную ограду.