А был ли мальчик? главы из романа

Из всей нашей компании Чомга был самым робким и неуверенным.
Его мама – тетя Марина – как-то рассказывала, в некотором смысле оправдывая боязливость сына, что в раннем детстве его напугала собака. Дескать, поэтому он рос таким трусливым и нерешительным.
– Оставила коляску лишь на минутку, – сетовала незадачливая родительница, – чтобы в магазин забежать за молоком. Вышла, а Коленьку обнюхивает огромная черная овчарка! Правда, в наморднике, – шмыгала носом тетя Марина. – И глаза такие серьезные у обоих, словно они не понравились друг другу. Тут как раз хозяин собаки подошел – мужик худющий и важный. В шляпе, – уточнила она.
«Ой, – говорит, – извините, мамаша! Я в киоск за газетами ходил … А Джека не бойтесь: он не злой, не тронет».
– А я ж переволновалась, ну и замахнулась сумкой на мужика, – тетя Марина темнела лицом и смахивала набежавшую слезу. – Овчарка в то же мгновение и показала, какая она хорошая и добрая: бросился на меня этот чертов Джек! Огромными лапищами ткнулся в грудь и зарычал, словно Цербер. Еле его этот придурок в шляпе оттащил. И тогда Коленька по-настоящему испугался – закричал, захлебываясь в крике, задрыгал неистово ручками-ножками, – Чомгина мама уже плакала, никого не стесняясь. – С тех пор он стал очень плохо спать по ночам, много плакать и, – она тяжело вздохнула, – много кушать. Врачи говорили, что эти расстройства произошли на нервной почве, но ничем так и не смогли помочь. Ни лекарства, ни специальные процедуры не улучшали состояние Коленьки, – всхлипывала тетя Марина.
– Говорят, что вы водили его к колдунье? – спросил кто-то из нас.
– Да, я показывала его бабке Дарье, местной знахарке, – ответила тетя Марина, – так она мне прямо сказала:
– А чего ж ты, блудница, хочешь? – Колина мама потупила взор, видимо, вспоминая подробности не для наших ушей, и надолго замолчала.
 – Как ты со своим армяном живешь? Без венчания и даже без регистрации в ЗАГСе … Да еще ребеночка в грехе зачала, курва, – ворожея поворачивалась к иконам и спешно крестилась. – Еще не то тебе будет! – бабка Дарья сверлила ее темными цыганскими глазами. – Или твой Мыкола кого-нибудь убьет или его порешат, – она грохала ладонью по столу, – но и это не самое страшное, что может с ним случиться, поняла, дура?! Иди отсюда, с глаз моих, безбожница! Придешь, когда хахаля своего нерусского в церковь на венчание сводишь, – бабка Дарья устало опустилась на стул.
Уходила она от колдуньи с тяжелым сердцем, зная, что дорога в ЗАГС ей с Вазгеном заказана. А уж в церковь, тем более … – по ее щекам снова струились слезы.
– Это я во всем виновата, – наконец прервала молчание тетя Марина.
В чем была виновата эта женщина, она могла лишь догадываться, но нерешительность и робость сына стали не единственными и не самыми худшими его недостатками.

Смуглый, кудрявый красавчик Вазген приехал в наши края на заработки из солнечной Армении. С полудюжиной таких же гастарбайтеров они нашли работу каменщиков – класть кирпичный загородный особняк богатому клиенту. Вскоре у Вазгена реализовалась банальная мечта любого нелегала: он познакомился с засидевшейся в невестах девушкой и пообещал на ней жениться. Этой девушкой оказалась тетя Марина. Через какое-то время гастарбайтер перебрался в ее одиноко-запущенное жилище. Впереди у него наметилась жизнь, которая обещала стать относительно неплохой хотя бы потому, что вместо колченого хозяйского топчана на стройке и пакета китайской лапши на ужин любвеобильного нелегала вечером ждал наваристый домашний борщ и разобранная постель с молодою сожительницей.
Внешность тети Марины не предполагала божественного происхождения, и посему полноватая девушка с круглым конопатым лицом была совершенно не озабочена тем, что скажут о ней соседи. Хорошо, хоть такой мужчина отыскался. А говорили они много и охотно, особенно в первое время их сожительства. Подробностей этого знакомства никто не знал, да и теперь, когда Вазгена здесь больше нет, они значения не имеют. Без особого труда горячий кавказский мужчина, проявляя чудеса темперамента и скрашивая их традиционными сладкозвучными комплиментами, раз и навсегда завладел сердцем тети Марины. На работу он уходил, когда еще не наступил рассвет, а возвращался домой уже затемно. Однако ночь была в распоряжении любовников. Вскоре тетя Марина забеременела и сказала об этом своему сожителю. К ее огромному разочарованию, Вазген не проявил бурной радости от предстоящего отцовства. Буркнув что-то по-армянски, он вышел за дверь покурить. Вернувшись в комнату, Вазген приласкал плачущую любовницу и сказал, что скоро у них всё будет хорошо. Он заработает много денег, отремонтирует обветшалый дом, и заживут они счастливо втроем, как никогда еще не жили. Тетю Марину никогда не обманывали мужчины (за их отсутствием), и поэтому, прильнув к теплой груди гастарбайтера, она ему поверила.
К середине осени нелегалы достроили особняк, и бригада уехала на родину. Не стал исключением и Вазген.

Зима выдалась снежная, вьюжная и, как никогда в этих краях, холодная. Тетя Марина безвылазно сидела в своем зябком и ветхом домике, одолеваемая хронической простудой, таким же безденежьем и жуткой тоской. Накинуть веревку на крюк в потолке ей помешал уже время от времени напоминающий о себе сын – она была уверена, что будет именно мальчик. Будущая мать, держась за живот, подходила к окну, садилась на стул и часами наблюдала дерзкую снежную круговерть.

Родила она в самом конце зимы – двадцать девятого февраля. С вечера вдруг гулко застучали в промерзшую дощатую дверь.
– Кто там? – испуганно спросила тетя Марина. В ту же секунду бешено заколотилось сердце – Вазген?
– Х… в пальто. Открывай, непутевая, – она узнала голос бабки Дарьи.
Дрожащими руками тетя Марина отворила дверь перед непрошенной гостьей.
– Не хмурься аки монашка, ночевать у тебя буду, – с порога заявила знахарка. – Сына родишь сегодня, – она скинула овчинный тулуп. Громко зевнула. – Намается, бедолага, из-за матери-то своей, – колдунья кивнула на ее живот. – Мало того, что грешница, так еще и в длинный год рожать надумала. Я ж и говорю, дура дурой, – бабка Дарья поежилась, поискала глазами тулуп. – Пойду ведро угля принесу. Нет, поди, у тебя?
Роженица замотала головой.
– Одно слово – дура, – знахарка хлопнула дверью.

Всю ночь бабка Дарья возилась по дому: выдраила полы, тщательно вымыла посуду, вскипятила козьего молока. В большой кастрюле нагрела воды, приготовила чистые простыни.
Тетя Марина в это время крепко спала – колдунья напоила отваром пустырника и мелиссы.
В полвосьмого утра – за окном начинало сереть – у роженицы начались схватки. Несмотря на состояние матери, мальчишка родился превосходный – упитанный, розовенький, симпатичный.
– Как назовешь-то мальца? – спросила повитуха, перерезая пуповину.
– Коленькой, – прошептала счастливая мать, скользнув языком по пересохшим губам. – Так дедулю моего звали.
– Коленька так Коленька, – проворчала бабка Дарья, укутывая младенца в простыню, и едва слышно добавила: – Не будет ему в жизни счастья, всё одно…


В канун международного женского дня вернулся Вазген, объяснив свое длительное отсутствие болезнью и немощью стареньких родителей (и это было сущей правдой). Для тети Марины так и останется нераскрытой тайна, что она не единственная женщина горячего кавказского мужчины – в Ереване с неменьшей страстью Вазгена ждала черноокая красавица Каринэ, его законная жена. Однако за несколько лет совместной жизни супругам не удалось нажить ни особого богатства, ни детей. Армения в ту пору обрела, так называемую, независимость, но экономическое состояние новоиспеченного государства являло собой крайне тяжелую картину. Десятки тысяч молодых, сильных, умелых мужчин в поисках лучшей доли ринулись в страны дальнего и ближнего зарубежья, прежде всего, в Россию. Кому-то из них найти приличную работу и жилье помогли уже проживающие там более предприимчивые и успешные родственники, но большинство – таких, как Вазген – устраивались строителями, торговцами овощами, водителями.
Молодой отец осторожно подошел к кроватке и, внимательно вглядываясь в лицо ребенка, взял его на руки. Сколько лет Вазген ждал момента, когда он прижмет свое чадо к груди. Правда, матерью должна была стать законная жена Каринэ, но что ж поделаешь, коли Небеса распорядились именно так? Он взял сына на руки, поднес к лицу и поцеловал в кудрявую макушку.
– Э, слюший, а почему у него такой волос рыжий? – спросил вдруг чернокудрый папаша.
– А я, по-твоему, какая? – смеясь, счастливая мать тронула свои золотисто-огненные пряди.
Вскоре Вазген нашел работу по строительной специальности и в семье вновь воцарились любовь и радость. Тетя Марина не раз предлагала сожителю узаконить их отношения, но он раздраженно отнекивался, мотивируя отказ больными родителями на родине и его зыбким статусом нелегала. Тетя Марина согласно кивала, печально вздыхала и не могла понять, каким образом их женитьба может помешать тому или иному обстоятельству.
Как и в прежний свой визит, световой день Вазген проводил на стройке. Домой возвращался поздно вечером и видел сына только в кроватке. В редкие для нелегала выходные он ремонтировал квартиру и проводил время подле тети Марины и Коленьки. Семейная идиллия продолжалась недолго. Закончилась очередная шабашка, и Вазген вновь засобирался на родину.
– Папа-мама нэмножко смотреть буду и скоро приеду, – утешал он пригорюнившуюся сожительницу.
На этот раз двоеженец отсутствовал более полугода. Однако нельзя было сказать, что разлуки Вазгену давались легко. Находясь в Ереване, он убивался о златокудрой, пышнотелой «Маринэ», а теперь еще и о бутузе сыночке, а, вернувшись на Кубань, частенько мрачнел, вспоминая черноволосую армянскую жену. Так он жил, мечась от одного очага к другому, не в силах сделать окончательный выбор. С одной стороны его удерживала законная жена и многочисленная родня, глубоко проникшая своими корнями в каменистую армянскую землю, и вырвать их – всё равно, что извлечь из груди сердце. Но с другой стороны – пусть в чужих краях – Вазгена ждала и искренне любила желанная женщина Марина, подарившая ему наследника. Он садился на стул и, обхватив никчемную голову руками, раскачивался из стороны в сторону.
– Что с тобой? – спрашивала его женщина, у которой он находился в данный момент.
Вазген поднимал гневно сверкающие глаза и отвечал:
– Слюшай, отстань, да … Зуб нэмножко балель, нэ видишь?
Через несколько лет таких метаний Вазген понял, что подобные страдания угнетают его душу, разрушают и без того ослабшее на тяжелых работах тело. Хотя с ролью двоеженца он, похоже, смирился, а регулярная смена женщин ему даже нравилась. Привыкли к многомесячным отсутствиям мужа и его жены.
И всё же постоянные переезды не могли не сказаться на характере как самого Вазгена, так и тети Марины. Не меньший след они оставили в неокрепшей душе Коли. Своего отца он практически не видел, но отчетливо запомнил печальное лицо матери с застывшей на нем обидой. Обидой на свою судьбу, давшую ей незаконного мужа с временной неопределенной работой и такой же перспективой на дальнейшую совместную жизнь.
В сыне тетя Марина души не чаяла и оберегала его как могла. Сызмальства Коля жил под тщательной и тотальной опекой матери. Она кормила его с ложечки, спать укладывала – когда Вазген был в отъезде – к себе под бок, на улицу одного не выпускала. Мальчик рос изнеженным, избалованным и, как следствие, капризным. Его темпераментного, решительного отца коробило отсутствие даже намеков на мужественность, смелость в характере сына и он всячески пытался влиять на отпрыска. Порой, физически. Тетя Марина, как могла, противилась педагогическому вмешательству сожителя в развитие ребенка. Собственно, эпизодический, эмоциональный напор Вазгена лишь усугублял положение – сын стал бояться агрессивного родителя. Внешность Коленьки всё отчетливее принимала не по-мальчишески рыхлые, женоподобные черты.
Очередной вояж на родину «к старенький папа-мама» тетя Марина восприняла относительно спокойно.
– Когда вернешься? – спросила она, укладывая дорожную сумку, и заглянула в потускневшие глаза Вазгена.
– Зачем спрашиваль? – буркнул сожитель. – На стариков хотель глянуть, дэнги нэмножко дам … И сразу назад.
Но по прошествии обычных трех-четырех месяцев отсутствия Вазген не вернулся. Не появился он и через полгода. Готовая к внезапным исчезновениям и столь же неожиданным возвращениям своего вахтового спутника, тетя Марина еще надеялась, что в один из поздних вечеров он, как обычно громко постучит в дверь. Но, как оказалось, тщетно – горячего кавказского мужчину в этих краях больше никто не видел. Так как деньги от блудного отца приходили достаточно регулярно, можно было предположить, что с Вазгеном всё в относительном порядке. Очевидно, зов предков оказался самым сильным его инстинктом.


В этом же году Николай пошел в первый класс.
В такой же степени, как печалилась из-за разлуки с Вазгеном тетя Марина, радовался его отсутствию их отпрыск. Что греха таить: за малейшую провинность тяжелая ладонь гастарбайтера частенько припечатывалась к филейному месту сына. Порой поднималась и повыше, отвешивая увесистые, звонкие затрещины. Хотя нельзя было сказать, что Вазген свое чадо не любил, но сказывался крутой характер армянского мужчины – всё должно быть именно так, как он сказал, но никак не иначе.

Оставшись вдвоем с матерью, Николай, наконец, почувствовал свободу. Родительница, конечно, иногда упрекала Коленьку за неприготовленные вовремя уроки, за беспорядок в его комнате, за постоянное «кусочничание» между завтраком-обедом-ужином. Но это добродушное ворчание не шло ни в никакое сравнение с педагогическими приемами отца. Кстати, повышенный аппетит сына внушал некое опасение тете Марине, но она и предположить не могла, что это лишь один из компонентов его гормонального сбоя. Как он произошел, и каковы его причины внятно объяснить, пожалуй, никто не мог: ни родители мальчика, ни врачи, ни даже прозорливая и всезнающая бабка Дарья. Всё твердила одно и то же: «Пропадет, малец». Пыталась, правда, помочь, но ничего у знахарки на сей раз не вышло. Шли месяцы, годы, а Коля никак не взрослел, хотя его ровесники уже говорили басом, засматривались на девочек и внизу живота у вчерашних мальчишек появился темный пушок.
Прояснить ситуацию, – впрочем, это были уже последствия, – мог лишь сам Николай. Как-то на антресолях он обнаружил оставшийся от отца видеомагнитофон с десятком-полтора кассет. Вазген, совершенствуя свое теоретическое сексуальное мастерство, на сон грядущий любил смотреть порнофильмы. Изучив инструкцию, чадо освоило правила пользования бытовой техникой, и взору недоросля предстали вакханальные картины развратной любви. Буквально через несколько минут просмотра, неокрепшая, но уже адекватно реагирующая его плоть возбудилась, и Коля стал мастурбировать. Всё бы ничего, коли время пришло, но юноша представлял себя изнывающей от страсти девушкой, похотливо постанывающей на экране. Занятие Коленьке очень понравилось и не проходило дня, чтобы он не предавался сладострастной манипуляции. При этом он воображал себя кем-нибудь другим, и персонажи его вымыслов каждый раз менялись, но непременным оставалось одно условие – все они были женщинами.
Соседом Николая, а вскоре и одноклассником, был Сергей Червонный, прозванный сверстниками Червонцем. Несмотря на то, что их дворы разделял лишь низенький забор, дружбы между мальчишками не получилось. Атлетично сложенный Червонец игнорировал и даже презирал соседа-хлюпика. Причин для этого было две, и обе являлись невероятно важными. Во-первых, не пристало спортсмену-разряднику водиться с вечно жующим маменькиным сыночком. Вторую причину Сергей едва ли мог внятно объяснить. Если бы это, конечно, потребовалось. Дело в том, что отцом Николая стал временный сожитель тети Марины, заезжий нелегал армян Вазген, что в этих краях, мягко говоря, не приветствовалось. Хотя ничем, кроме доброжелательности, трезвости и трудолюбия «чурка» себя не успел проявить. Тем не менее, отпрыск гастарбайтера не являл собой никакого интереса для Червонца и его компании.
Однако вскоре случилось происшествие, кардинально изменившее судьбу нескладного армянчонка. В один из жарких летних дней тетя Марина послала Коленьку в булочную за хлебом. Близлежащий магазин оказался закрыт на перерыв и Николай отправился в универсам, который находился в нескольких кварталах от дома. Чтобы сократить путь, Коля решил пойти через скверик. Возле фонтана немногочисленную публику развлекал блаженный Боря – местная достопримечательность. Закатив брюки до колен и сняв рубашку, юродивый, словно ребенок, плескался в спасительных, холодных струях воды. На улице стоял август, и люди томились от жары. Время от времени Боря набирал полные пригоршни воды и швырял ее в окруживших фонтан зевак. Публика – в основном подростки – визжала, но не расходилась: и интересно, и приятно.
Невдалеке, на скамейке, расположился участковый милиционер младший лейтенант Гаврилко. Положив рядом с собой фуражку, он лениво наблюдал за резвящейся молодежью и время от времени протирал вспотевшую лысину носовым платком.
Николай, забыв о поручении, принял участие в импровизированном представлении. Неловко подпрыгивая, он пытался ладонями поймать летящие брызги. Вдруг кто-то положил руку на его плечо.
– Ты чё скачешь, как козел, толстяк? –
Вздрогнув от неожиданности, Коля обернулся. Сунув руки в карманы, напротив него стоял высокий прыщавый парень. Он упер в Николая не обещающие ничего хорошего щелочки дерзких глаз, затем оглянувшись на умиротворенно жующего пломбир участкового, тихо спросил:
– Мелочь есть, пузатый? – и, случайно зацепив рукой Колину ширинку, похлопал ладонью по его карманам. В их сатиновых недрах жалобно звякнули монеты. Непонятно откуда взявшийся горячий шар запылал внизу живота Николая и в ту же секунду раскололся на тысячу мелких сладострастных осколков, которые стремительно разлетелись по его телу. Коле хотелось, чтобы этот, явно нехороший парнишка трогал его еще и еще. Он вглядывался в узкие глаза хулигана и понял свое желание. Помимо воли Николай взял парня за руку. Однако тот принял его не совсем обычный порыв за демонстрацию, если не агрессии, то несомненного сопротивления.
Прыщавый снова оглянулся на то место, где сидел участковый. Скамейка была пуста. Парень взял Николая под руку и повел в близлежащие кусты.
– Эй, мотыль! Ты куда его повел? – раздался голос Червонца. – Какая наглость! – Он повернулся к стоящему рядом Юрке.
– Не говори… Пришло какое-то залетное чмо в наш район и еще понтуется, – улыбнувшись, сказал Юрка. Но в его глазах сверкнул холодок опасности, который не обещал ничего хорошего даже в самых мирных ситуациях.
К долговязому тут же подошли двое его дружков, но, смерив взглядом Червонца, один из них сказал:
– Да, брось ты его, Андрюха… Нам уже идти надо.
Тот, не долго думая, отпустил Колину руку.
– Да я только спросить хотел, – оправдываясь, замямлил прыщавый.
– Валите отсюда, бакланы, пока в репу не получили, – Юрка приблизился к чужакам, надеясь, что они огрызнуться и возникнет драка. Но те, не вступая в сомнительные переговоры, поспешно ретировались с чужой территории.
– Чего эти козлы от тебя хотели? – Червонец глянул на застывшего в оцепенении Николая. Происшедшее событие, – но отнюдь не заварушка, – настолько потрясло Колю, что он пропустил мимо ушей вопрос соседа.
– А? Что? – он медленно возвращался в действительность. – Деньги хотели отнять, – наконец пробормотал Николай.
Вид у него был такой потерянный и жалкий, что Червонец, скосив глаза на Юрку, сказал:
– Ну вот что, сосед, если кто обижать будет – обращайся к нам.
– Без базара, – добавил Юрка. Глянув вслед чужакам, он сплюнул на асфальт.

С этого дня у Чомги – так теперь называли Колю новые приятели – появились авторитетные в районе покровители. В буквально свалившихся с неба друзьях он души не чаял и всюду сновал за ними, как нитка за иголкой. Очень скоро, как и сам Николай, так и его заступники, почувствовали несоответствие друг к другу не только в образе жизни и пристрастиях, но даже и в характерах. Добродушно-уступчивый толстяк холодел при мысли о том, что сегодня вечером ему придется лезть через забор за чужими яблоками или – о, ужас! – участвовать в драках, которые его приятели затевали на дискотеке едва ли не каждую субботу. Правда, уличным бойцом Чомга был весьма условным: его функция в потасовке сводилась лишь к провокационному поддразниванию предполагаемых противников. Но свою порцию фингалов, порой существенных, он успевал получить. На дотошные расспросы матери о природе возникновения столь частых синяков, Коля однозначно бурчал в ответ: «На тренировке получил» … Он действительно вместе со своими новыми друзьями стал посещать боксерскую секцию, но по решительной рекомендации тренера уже после нескольких занятий оставил эту затею – уж больно беспомощным и неумелым Николай выглядел на ринге. Да и, получив изрядную долю увесистых оплеух, его желание стать сильным, ловким, смелым резко пошло на убыль и вскоре он перестал ходить в боксерский зал.
Лишь по одной причине Коля жалел о том, что оставил секцию. После тренировки вся группа – около двух десятков юных боксеров – шла в раздевалку. Мальчишки стягивали с себя, пропитанную потом, спортивную форму и, перекинув через плечо полотенца, неспешно направлялись в душ. Коля старался не смотреть на их обнаженные тела. Он притворно долго копался в своем шкафчике, перекладывая с места на место мыло, полотенце, расческу, и последним входил в душевую. Взрослеющие юноши деловито и энергично намыливали свои тела, подставляя их затем под упругие струи воды. В помещении было пять кабинок и на всех их, естественно, не хватало. Мальчишки, закрыв глаза, чтобы в них не попала пена, по очереди заходили под душ. Самые развитые и крупные юноши нарочито не отворачивались от остальных, демонстрируя свои уже взрослые мужские достоинства. Коля, как правило, заходил в крайнюю кабинку, в которой с регулярным шипением, едва бежала тонкая струйка воды. Он долго и тщательно намыливал голову и, протерев глаза, жадно наблюдал за покачивающимися в такт движению пенисами парней. У Червонца сокровенный орган выглядел значительнее, чем у других. Николай закрывал и вновь открывал глаза, стараясь запомнить увиденное в душевой. А ночью он будет представлять, как Червонец позволяет ему трогать и ласкать свое сокровище. Коля, затаив дыхание, на время замирал и …
– Эй, толстяк! Ты не задремал ненароком? – «мухач» Эдичка отпустил Чомге легкий подзатыльник. – Чемпион города должен ждать пока ты свое жирное тело обмоешь? – Легковес был одним из старожилов секции, пользовался среди мальчишек определенным авторитетом и, на его взгляд, мог позволить себе подобную дерзость. – Тебе на твою тушу хоть мыла хватило?
Коля поспешно выходил из кабинки, уступая место Эдичке, и еще более рьяно тер намыленную голову. Но даже такие неприятные моменты не могли испортить ему настроение. Он был готов терпеть жесткие удары в спаррингах, непривычно-тяжелые физические нагрузки, возмущение тренера его неповоротливостью, лишь бы после тренировки – в душе – снова увидеть обнаженные тела парней.
Но на одном из занятий Николай пропустил очередной сильный удар и неловко осел на брезентовый настил ринга.
– Стоп, стоп, стоп! – закричал тренер и, прекращая неравный поединок, замахал руками. – Зачем ты так сильно бьешь?! – отчитывал он соперника Чомги. – Разве не видишь, кто перед тобой? У него же руки опущены! – Наставник повернулся к горе-боксеру. – Как тебя зовут, мальчик?
– Коля, – поднявшись на ноги, буркнул Чомга и потер ушибленную скулу.
– Вот что, Коля … – тренер помог стянуть Николаю перчатки. – Ты, Коля, больше не ходи на тренировки – прибьют ведь когда-нибудь, – он тяжело вздохнул. – А мне потом отвечать за тебя …
Николай нехотя побрел в раздевалку.

– Не ссы, Чомга, – после занятий Червонец положил ему руку на плечо. – Мы тебя сами драться научим.
И действительно, каждый раз собираясь на озеро, наша честная компания брала с собой две пары боксерских перчаток, и перед купанием мы отчаянно колошматили друг друга. Как правило, Николаю в соперники доставался молчун Бу-Бу, также совершенно не умеющий драться и тоже надолго не задержавшийся в спортивном зале. Их поединок непременно вызывал хохот остальных, ибо игнорируя правила и навыки бокса, Коля и Бу-Бу скорее походили на едва державшихся на ногах пьяных мужиков – в ход шли не только кулаки, но и локти, коленки, а порой и зубы.
– Ладно, хватит, – Червонец растаскивал в разные стороны сцепившихся в мертвой хватке соперников. – Вы бы так на улице дрались, – усмехался он, – а то на «Поплавке» у вас очко играть начинает.
Недавние противники снимали перчатки и ковыляли к озеру, обмывая расквашенные носы и губы. Затем мальчишки, забыв о недавней схватке, прыгали в воду, резвясь в ней, словно малые дети. Мы догоняли друг друга, соревновались в скорости, ныряли на продолжительность пребывания под водой, кидали камни на дальность. Нам нравилось любое соперничество по своей сути – кто же из нас станет победителем на этот раз? Несмотря на то, что в любом, устроенном нами состязании почти всегда первенствовал Червонец, наш азарт и воля к победе никогда не иссякали.
Как-то раз Юрка предложил измерить наши пенисы – у кого же длиннее? При помощи рук мы привели наши мужские достоинства в «боевую» готовность, которая, естественно, была весьма условной: никто из нас еще не расстался с девственностью, хотя темы наших разговоров всё чаще сводились к этому щекотливому вопросу. Каждый из нас уже знал, что такое утренняя эрекция и прочие тонкости пубертального периода; мы не скрывали друг от друга этих волнующих тело явлений.
Даже беглого взгляда хватило на то, чтобы определить победителя столь необычного соревнования – им снова стал Червонец. Остальные участники замеряли свое достоинство ивовыми прутиками, и каждый норовил на импровизированной линейке прибавить сантиметр-другой.
Николай, затаив дыхание, следил за нашими манипуляциями. Он не принимал участия в пикантном мероприятии и даже не снял плавки.
– А ты заснул? – Юрка заметил, что Чомга игнорирует организованный им конкурс. – Ну-ка удиви нас своей армянской штуковиной.
Но Коля, не поднимаясь с земли, лишь отодвинулся чуть в сторону.
– Ах ты, собака! Не хочешь, да? – Юрка приблизился к Чомге и, зажав рукой его шею, повалил на траву. – Может, там у тебя ничего нет? – он принялся стаскивать с толстяка плавки.
– Отпусти, пожалуйста, – запричитал Коля; но странно – ему хотелось, чтобы его терзали еще и еще, а трусы он может и сам снять… Юркино возбужденное «хозяйство» высилось у Николая перед глазами и иногда касалось его плеч. Он понял, что не выдержит и возьмется руками за Юркин член. А дальше… Но Коля не представлял, что будет дальше.
– Отвяжись от него, – буркнул Червонец и оттащил Юрку от раскрасневшегося Николая. – Вы сейчас похожи на пидоров, – Сергей сплюнул на траву. – Тебе, Юрка, пора баб тискать, а ты…
Мучитель отпустил Чомге щелбан, и нехотя отошел в сторону.
– Ты-то сам много натискал? – огрызнулся Юрка.
– Оденьтесь, – уже более миролюбиво сказал Червонец и, натянув на себя плавки, прыгнул в воду.

Коля понимал, что если друзья обнаружат его склонности, то пощады ему не видать, и он с позором будет изгнан из клана. И наверняка об этом узнают в школе. Николай закрывал глаза, представляя, как он идет по улице, а соседи и одноклассники тычут в него пальцами и, не стесняясь, обзывают этим некрасивым словом. Узнает мама и, наверное, будет плакать… Коля вздыхал и тряс головой, стараясь, словно надоедливых мух, отогнать эти печальные мысли. Некоторые свои желания и фантазии он научился исполнять по ночам, и это стало его тайной, так никогда не вышедшей за пределы спальни. Николай смирился с тем, что новые приятели частенько не только насмехались над ним, но и откровенно издевались. Но поскольку подобные «шутки» преступали черту жестокости, как правило, только с Юркиной стороны, он терпел их с покорностью верного слуги. Так оно, собственно, и было: Коля выполнял мелкие поручения своих покровителей, но особенно не тяготился ими. Зато теперь он смело ходил по району и в школе, зная, что его друзья дадут решительный отпор любому задире. Незаметно для себя и окружающих Чомга стал чувствовать себя спокойнее и даже обрел определенную дерзость. Он мог подойти к стайке школьников и, нагло сплюнув им под ноги, спросить:
– На табачок не богатые, парни?
Подозрительно оглядев вопрошавшего с головы до ног, ему давали «табачок». Сунув сигарету за ухо (которую отдавал потом Юрке), Чомга, неторопливой походкой уверенного в себе человека, шел дальше. Слышал за спиной приглушенный шепоток:
– А чё этот толстяк понтуется? Может, ему в лобешник дать?
– Да ты что?! Это ж Чомга – кент Червонца! Порвут потом, как Тузик грелку…
Николай ухмылялся, наполняя свою ущемленную гордость маленькой долей дерзости.
Но уже вечером, вздрагивая от Юркиного крика, он будет бежать в его дом, и разыскивать на грязном полу, закатившуюся куда-то шахматную фигуру.
– Без пешки лучше не возвращайся – прибью! – искренне напутствовал его Юрка.
– Да не рычи ты на него так, – позевывая, рекомендовал Червонец. – Сбежит ведь… Кого тогда за сигаретами посылать будешь?
– Не сбежит, – Юрка сосредоточенно расставлял фигуры на шахматной доске. – Куда он на хрен денется…
Со стороны могло показаться, что Николаю нравится быть униженным. Но никто из нас не мог предположить, насколько это было верно. Так или иначе, Чомга теперь являлся неотъемлемой частью нашего коллектива, и мы уже привыкли к нему.