Володька и Полковник

1.
Пока Володька прятался от военкомата всеми мыслимыми и немыслимыми способами, в жизни полковника Козлова случилось пренеприятнейшее событие: от него ушла жена, причём ушла, по его же собственным словам, к чертям собачьим. То есть не то чтобы в прямом смысле (как это вообще понимать, спросят некоторые, к каким чертям и почему именно собачьим), а просто ушла и ещё дверью шарахнула. Это уже потом полковник Козлов, пропуская в компании товарищей Копчикова и Пидоренко (ударение, просьба запомнить, на втором слоге), очередную рюмку Смирновской, изволил так выражаться. Самое интересное, что сам он уже искренне верил, пересказывая в очередной раз историю о разбитом мужском сердце и несчастной любви, что жена и вправду ушла к чертям, да к тому же ещё и собачьим, но это уже, впрочем, эмоции. Боевые соратники, оба полковники, один в отставке, искренне ему сочувствовали и по-мужски сопереживали, а товарищ Пидоренко даже начал раз говорить что-то про верный способ борьбы с одиночеством и, кажется, упомянул в разговоре улицу Горького, ныне Тверскую, что, надо сказать, неудивительно, поскольку слыл он в известных кругах сердцеедом и коварным искусителем. Начал он, стало быть, говорить, но потом почему-то осёкся.
В других же кругах, сведущих и уже не раз от рук полковника Козлова с его присными пострадавших, бытовало мнение, что основной причиной размолвки стала фамилия господина военного. Фамилия как фамилия, скажут многие, причём довольно распространённая. Не следует же придавать большого значения прозвищу, которым окрестила полковника Козлова нынешняя молодёжь, вынужденная, так или иначе, соприкасаться с ним посредством повесток и визитов в военкомат, где он занимал должность военного комиссара. Прозвище это родилось из песни Бориса Гребенщикова про старика Козлодоева, но поскольку знаменитый в известных кругах военком был ещё далеко не стар, то старика убрали и оставили просто Козлодоева. Несмотря на всю абсурдность предположения, некоторые всерьёз полагали, что полковничья прекрасная половина просто устала быть Козлодоевой, хотя чего ещё можно ожидать от лиц, не прошедших военно-патриотического воспитания.
В общем, как бы там ни было, но только остался боевой полковник один и с ещё большим рвением взялся за население мужского пола в возрасте от 18 до 27 лет, подлежащих, согласно закону «О воинской обязанности и военной службе», призыву в Вооружённые силы Российской Федерации.

2.
Володьке тем временем было не до разбитого сердца какого-то там полковника и тем более Козлова. Шло тяжёлое и очень опасное время, наступавшее аккуратно два раза в год, весной и осенью. В это время ему приходилось в условиях, максимально приближенным к боевым, избегать облав, жить по другому адресу, вздрагивать при нечастых звонках в дверь съёмной квартиры, одним словом, скрываться. Надо сказать, что весенний призыв давался ему с особенным трудом. Оно и понятно. Солнце пригревает, природа радуется, девушки просто загляденье, а ты сидишь в четырёх стенах в каком-нибудь в спальном районе и даже на улицу не выходишь, ну как загребут. То ли дело осенью: серый город, хмурые на пол неба тучи, из которых целый день что-то падает, не то снег, не то дождь. Сидишь себе в тепле и представляешь, как сначала приходит участковый, а потом уже целый наряд работников военкомата вперемешку с ментами ломятся в квартиру, значащуюся в месте прописки, и всё без толку. Хорошо!
 Следует заметить, что Володька остался одним из немногих уцелевших коллег по цеху, которых было очень много в самом начале его карьеры так называемого уклониста. Слово это, кстати сказать, он никогда не понимал, так как было совершенно непонятно, что за ним скрывается. Если уж пользоваться подобной терминологией, то следовало бы говорить наклонист, но не про тех, кто бегал от армии, а про тех, кто как раз пытался поймать их. Тогда и с уклонистами всё ясно. Бегут за спиной наклонисты и пытаются всеми доступными методами наклонить убегавшего в известную позу, а он, курва, никак не даётся и поэтому злостный.
Всех единомышленников, попавших в лапы зелёных, Володька уже и не помнил, хотя поначалу, когда кого-нибудь из товарищей ловили, всегда старался узнать от других подробности произошедшего, которые ему тут же и рассказывали, причём в таких подробностях, что это вызывало определённую долю сомнения. Володька интересовался такими историями исключительно для того, чтобы впредь быть настороже, какие бы новые уловки и хитрости не применил враг. Учился, так сказать, на чужих ошибках. Мы, в свою очередь, не берёмся судить о правдивости всего рассказываемого третьими лицами и можем ручаться лишь за это правдивое повествование. Из всех таких случаев Володька лучше всего помнил три.
Первым попался Костя Ипатов, Володькин друг ещё со школы. Глупо и даже как-то смешно вышло. Честный был. Ну, то есть не до такой степени, конечно, чтобы готов был идти неизвестно куда для того, чтобы выполнять какой-то долг, но всё-таки наивный. Думал, что всё обойдётся, и когда пачками стали приходить повестки из военкомата, он сначала не обращал на них внимания, а потом, когда менты в дверь стали ломиться, спохватился, да поздно было. Ментам Костя не открыл, несмотря на внушительную порцию угроз и матерных слов, и на следующий день побежал в какую-то контору справку себе доставать. Ему там говорят, что ж вы, молодой человек, поздно так обратились, как будто раньше нельзя было, но справку сделали, хоть и за двойную цену. Пришёл, значит, Костя в военкомат, а там военком сидит, полковник Козлов собственной персоной, весь красный от злости, губа нижняя отвисла, и будто бы пена из-под неё на пол капает (это, впрочем, уже ребята от разыгравшегося воображения добавляли, и Володька пропускал подобное мимо ушей). Выхватил он у оробевшего Кости справку, пробежал глазами, а потом вдруг как порвёт и кинет на пол. Костя рот, было, открыл, чтобы сказать что-то, но тут несколько сильных рук подхватили его и… Короче говоря, из военкомата Костя не вернулся.
Был ещё, помнится, Вася с Академической, фамилию которого Володьке вспомнить уже не удавалось. Тот всегда отличался знанием законов, причём в таких подробностях, что страшно делалось. К примеру, он мог в любой момент сослаться на какой-нибудь пункт из закона о воинской обязанности, а уж про уголовный кодекс, точнее про ту его часть, где описаны преступления против военной службы, и говорить не приходится. Объяснял он это следующим образом: если представить, что закон – это забор, окружающий тебя по периметру какой-нибудь геометрической фигуры, то обязательно найдётся хотя бы одна доска, которую можно отодвинуть и пролезть в образовавшееся пространство. Однако для того, чтобы суметь найти такую доску, необходимо досконально изучить если не весь этот забор, то хотя бы ту его сторону, которая преграждает тебе путь в наиболее важном для тебя направлении. Кроме того, читать законы, по мнению Васи, было очень забавно, и от этого заметно повышалось настроение.
 Так вот однажды в дверь ему позвонили, а он как раз один остался. Ну, Вася, понятное дело, не дурак был и непрошенных гостей из военного комиссариата (он всегда полностью выговаривал это слово) ждал практически ежедневно, да не такие они были и непрошенные. Но знал он также и Конституцию, согласно которой жилище неприкосновенно, в связи с чем можно было смело посылать звонящих на три весёлых буквы. Но когда Вася посмотрел в глазок с тревожно замирающим сердцем, то увидел молодую девушку, очень застенчивую и милую. Так ему, во всяком случае, показалось (это в глазок то). Девушка ещё раз позвонила, и Вася, болван, открыл дверь. Он ещё не успел толком понять, в чём дело, как откуда ни возьмись, появились двое бугаев со свиными рылами (про свиные рыла наверняка Лёша Рябинин сочинил, очень любящий творчество Николая Васильевича Гоголя) и уволокли Васю, не к ночи будет сказано, прямо к чертям собачьим.
Ну а третий случай вообще был анекдотичным, но Володька твёрдо решил, что если, не приведи Господь, всё-таки попадётся, будет действовать именно по этому сценарию. Всё тот же Лёша Рябинин (его отчислили с третьего курса Лита за какой-то отрыв от института), уже довольно долгое время успешно скрывавшийся от преследователей из военкомата, вышел как-то покурить на лестничную клетку у себя дома. Денег у него тогда не было квартиру снимать, и сидел он за семью печатями в родном районе. Сделал он пару затяжек, и вдруг лифт открывается, и выходят из него двое. Маленькие такие, с жирными носами и широкими плечами. Вы, спрашивают, Рябинин Алексей Олегович будете? Ну, Лёша, тоже не дурак, в отказную. Мол, знать не знаю, ведать не ведаю. Тогда один фотографию из кармана достаёт, переводит взгляд на Лёшу и нехорошо так улыбается. Лёша понял, что пропал. Тогда он поступил следующим образом: прямо на глазах у мужиков лёг на бетонный пол, руки, ноги в сторону развёл, звёздочка получилась, и тихо так говорит:
- Вы за мной пришли, вы меня и ведите. А сам я не горазд, да и устал сегодня страшно.
Мужики эти, значит, сначала удивились, а потом подняли Лёшу, который сразу же повис у них на плечах и завёл какую-то песню (рассказывали, что «Комбата») и потащили его с собой, причём Лёша так и голосил до самого военкомата. Когда же военком пришёл разобраться, в чём там дело, Лёша вдруг затих, внимательно посмотрел ему в глаза и вдруг произнёс:
- Разрешите обратиться, товарищ полковник.
И прежде чем товарищ Козлов, а это, как не трудно понять, был именно он, успел что-то сказать, выпалил:
- А не пойти ли вам, товарищ полковник на ***?
Полковник решил, что ослышался и, подняв удивлённо брови, протянул:
- Что-о-о?...
И Лёша с явным наслаждением и как-то даже смачно повторил хулиганскую фразу, делая между словами неестественные паузы и особенно ярко выделив последнее слово.
Больше про Лёшу не слышали. Рассказывали, правда, что потом он ещё пробовал сопротивляться, и даже вроде укусил кого-то за что-то мягкое, но, скорее всего, врут.

3.
Однажды Володьку разбудил настойчивый стук в дверь. Сначала ему показалось, что это во сне, и только когда он открыл глаза и увидел прямо над собой залитый серым утренним светом потолок, стало ясно, что стук происходит из реального мира. Сердце в груди ёкнуло, и сразу же появилось нехорошее предчувствие. Ещё не до конца придя в себя от увиденного во сне (о чём именно был сон он толком уже и не помнил), Володька встал с постели и на цыпочках подошёл к двери. У него мелькнула мысль, что разумнее всего было бы вернуться и снова лечь, не обращая на стук никакого внимания, но тут ему показалось, что его окликнули по имени, и он посмотрел в глазок. На площадке стоял какой-то человек, и то, что он был один, немного успокоило Володьку, однако отвечать он пока не стал и решил понаблюдать за дальнейшими действиями незваного гостя. Бережённого, как известно, Бог бережёт. Человек на площадке ещё несколько раз постучал и вдруг сказал, уже вполне отчётливо:
- Володька, сволочь, открой дверь!
Голос показался Володьке знакомым, и он неуверенно произнёс:
- Кто здесь?
Человек за дверью оживился. Видно уже решил, что никакого ответа не дождётся.
- Да я это, я. Отворяй быстрее, сейчас все соседи проснутся.
Володька, наконец, вспомнил этот голос, а потом уже узнал его обладателя. Это был Федька Толстихин, с которым они ещё в прошлый призыв вместе прятались на квартире его родителей, которые переехали жить в центр и оставили сыну две комнаты в его полное распоряжение.
Здесь необходимо сделать маленькое отступление, которое уважаемый читатель, стремящийся поскорее узнать развязку этой сомнительной истории, может и пропустить без вреда для дальнейшего хода повествования. Однако отступление это необходимо для ясного представления того, как все эти события происходили не с внешней, а, скорее, с внутренней стороны. Именно потому мы полагаем необходимым уделить этому внимание, хотя и самую его малость.

4.
В прошлый призыв у Володьки были финансовые трудности и, несмотря на некоторую опасность предложения пожить на квартире приятеля (Федька был там прописан, и в любой момент могли нагрянуть менты или военкомовские присные и загрести обоих), другого выхода не было. Помнится, они тогда вообще никуда не выходили, и Федькина бабушка, жившая неподалёку, приносила им еду. Сам Федька не раз говорил, что будь жив его дед, участник войны и абсолютный авторитет в семье, идти Федьке служить по первому свистку. Короче говоря, пересидели они осень, а за зиму Володьке удалось поправить своё денежное положение, найдя неплохую работу. Сколько работ он сменил за прошедшие годы, вспомнить уже не представлялось возможным. Специальность, полученная им в строительном техникуме, пригодилась всего один раз, а всё остальное время Володька подрабатывал самыми различными способами. Устраивался он на работу сразу же по окончанию сроков призыва, выждав, однако, недельку другую на всякий случай. Как известно, военкоматы в целях максимального выполнения плана призыва, с которым у них вечный непорядок, продолжали хватать народ ещё некоторое время после завершения официальных дат. И тут уже начиналось время тягот и лишений. Следует заметить, что Володькины родители в ответ на его непоколебимую позицию в отношении службы в армии сразу как-то самоустранились, но, стоит отдать им должное, не мешали. А ведь бывает и по-другому. Славке Синицыну, например, с которым Володька вместе в техникуме учился, отец сказал, чтобы тот не смел семью позорить и отправлялся становиться настоящим мужчиной. Славку же всегда отличали острота языка и даже некоторая дерзость, порою просто непозволительная. Ещё в техникуме случай был, когда он назвал преподавателя чудаком на букву м, когда тот выгнал его с какого-то зачёта за списывание. Помнится, его тогда только чудом не выперли. Так вот выслушал Славка отцовское мнение и вдруг заявил, что настоящего мужчину с самого детства перед собой наблюдает, и кажется ему, что на самом деле это ненастоящая женщина, намекнув при этом на вещи, практикующиеся обычно на зоне, в армии же случающиеся редко. Ещё, кажется, добавил, что лучше покурить Marlboro, так оно верней получится настоящим мужчиной стать. Одним словом, срам, да и только. Отец его в армии в своё время отслужил и, конечно, пришёл в ярость. Скандал тогда вышел невообразимый, и сдали Славку в зелёным. А он их ненавидел страшно, и потом, как написали несколько газет, кажется, выпрыгнул со второго этажа военкомата, сломав себе ногу, но подробностей Володька уже не слышал.
Родители же самого Володьки, как уже было сказано, помогать не помогали, но и не сдавали. И на том спасибо. Приходилось крутиться самому, в результате чего на ум часто приходила басня Крылова про стрекозу, которую Володька специально не так давно перечитал и извлёк из неё мораль гораздо более значительную, нежели в далёком детстве. Время между призывами он проводил в работе и постоянном откладывании денег. Бывало, даже и не ел целыми днями. Зато к началу призывной компании у него появлялась какая-то сумма, на которую можно было вполне снять однокомнатную квартиру в каком-нибудь отдалённом московском районе. С работы он увольнялся, проработав как раз три месяца испытательного срока. Один раз, правда, никак отпускать не хотели, а в другой раз, наоборот, сами указали на дверь. Но Володька твёрдо знал, что чем больше он сделает перед призывом, тем спокойнее и легче будет ему житься грядущие три, приравниваемых к осадному положению, месяца. За то время, что они длились, он отсыпался, много читал и в позапрошлый призыв, наконец-то, перечитал Тибетскую Книгу Мертвых, после чего основательно взялся за учение Ошо, до которого у него никак не доходили руки. На улицу выходил лишь для того, чтобы купить продуктов и сигарет в какой-нибудь соседней «Пятёрочке». Когда отправка в войска заканчивалась, он съезжал со съёмной квартиры и возвращался к родителям, которые принимали его так же спокойно, как и отпускали. Нельзя сказать, чтобы время между призывами было абсолютно безопасным. Ведь Володька уже несколько лет значился в списке злостных уклонистов, а стало быть, ничего хорошего ему не светило. Но за те несколько лет, что прошли в бегах, он набрался необходимого опыта и про первый свой год вспоминал со снисходительной улыбкой. Трудно тогда было, конечно, но и сам он был ещё слишком неопытным, а один раз вообще чуть было не попался, о чём иногда ему вспоминалось в кошмарных снах. Рассказывать про тот случай Володька не любил, и мы тоже не будем.
Случилось так, что время перед прошлым призывом было каким-то совершенно безденежным. Всё чаще и чаще у Володьки спрашивали военный билет, да и места подходящего никак не находилось. Не идти же опять, как когда-то, в какую-нибудь точку общественного питания. С поднявшимися ценами грозило Володьке если уж и сидеть на съёмной квартире, то на хлебе и воде, а так никаких сил на борьбу не хватит, потому что враг ему достался не просто опасный, но ещё и отъевшийся, в чём можно было каждый день убеждаться, наблюдая по телевизору добротные генеральские хари и такие же пятые точки, которыми они твёрдо стояли, а вернее сидели, на своём. При одном только их виде у Володьки неизменно исчезал аппетит, начинались тошнотворные посылы, и вконец портилось настроение. И вот тогда, когда он совсем уже, было, потерял надежду, появился Федька, с которым они когда-то начинали, и предложил перебираться к нему. Володька, не раздумывая, согласился. После призыва он сумел найти подходящее место и к наступившей весне заработал достаточно, чтобы снять себе маленькую однокомнатную квартиру. Даже заначка кое-какая осталась, что случалось редко.
И вот теперь, когда они с Федькой стояли, разделённые входной дверью, у Володьки возникли две совершенно разные мысли. Первая была вполне естественной и в некотором роде благородной: незамедлительно открыть дверь и узнать, что стряслось. Вторая мысль была неожиданной и от этого довольно страшной. Уж не переметнулся ли Федька на сторону врага и не хочет ли обманом заставить его открыть дверь. Чего это он среди ночи в дверь молотит. А не послать ли его в известном направлении? Ну как где-нибудь вояки спрятались! Хотя, если подумать, как можно переметнуться на сторону врага, когда враг пленных не берёт, а сразу расстреливает отправкой в войска? Или, может, у Федьки с ними уговор: он сдаёт знакомых уклонистов, а сам никуда служить не идёт. Но с другой стороны, зная Федьку, трудно предположить, чтобы он не понимал, что эта сделка с дьяволом, в конце концов, должна закончиться и его собственной душой.
Одолеваемый подобными мыслями, Володька ещё не принял определённого решения, но его пальцы уже поворачивали дверной замок, и в следующую секунду дверь раскрылась, приглашая внутрь стоящего за ней.

5.
Федька вошёл, а точнее, ввалился в прихожую с каким-то невообразимым шумом и грохотом. Володька торопливо запер дверь и, повернувшись, увидел, что тот уже сидит прямо на полу прихожей и нервно шарит в карманах наброшенной на него джинсовой куртки. Было видно, что Федька не в себе. Володька хотел уже, было, спросить, что произошло, как вдруг он перебил. Его голос заметно дрожал.
- Чёрт, сигареты дома остались! У тебя есть?
- Вообще-то есть, - сказал Володька, - но только если курить хочешь, здесь нельзя. Хозяева ругаются. На балконе только. И вообще, что случилось. Ты знаешь, сколько сейчас времени?
Сколько было времени, он и сам не знал, поскольку не успел даже взглянуть на часы, вот до чего переволновался. Федька, между тем, поднялся и последовал за ним. Когда оба оказались на балконе, из маленького шкафчика, стоящего тут же, была извлечена пачка Kent, которую Володька специально хранил здесь, чтобы не было соблазна курить в комнате, зажигалка и маленькая пепельница с причудливыми формами, вызывающими недвусмысленные фрейдистские ассоциации. Открыв окно, они закурили и высунулись с балкона пятого этажа. Сколько было времени, Володька и сам толком не знал, поскольку так и не успел посмотреть на часы, вот до чего переволновался. Улицы были ещё безлюдны, только вдалеке слышался одинокий звук, издаваемой дворницкой метлой. Сначала оба молчали, а потом Федька, видимо уже несколько успокоившись, перевёл взгляд на Володьку и спросил:
- Слушай, ты в Бога веришь?
Володька удивился вопросу, поскольку никогда раньше ни о чём подобном они не говорили, а больше обсуждали разные части закона о воинской повинности, хотя были ещё далеки от того совершенного знания этого документа, какое было свойственно, например, Васе с Академической. Вопрос был трудный и в некотором роде каверзный, поэтому Володька, последние несколько лет увлекавшийся восточной философией, решил ответить цитатой из недавно прочитанной Бардо Тёдол.
- Как тебе сказать, - сказал он, - я так слышал, что когда ты осознаёшь, что пустота твоего разума есть состояние Будды и рассматриваешь её как своё собственное сознание, ты достигаешь состояния Божественного Разума Будды. Если придерживаться этой точки зрения…
- Да брось ты, - поморщившись, перебил Федька, - я тебя просто, по-человечески спрашиваю, веришь или нет.
- Пожалуй, верю – сказал Володька, - но только не в того Бога, каким нам его попы пытаются представить. У меня, вообще, в последнее время сложилось впечатление, что нынешняя православная церковь напоминает то, что наши родители рассказывают про КПСС.
- Тут дело не в попах и не в религиях, а совсем в другом, - произнёс Федька.
- А чего это тебя на теософию потянуло, - спросил Володька, не совсем понимая, куда клонит приятель - вроде даже когда выпивали, об этом не разговаривали.
Федька немного помолчал, а потом заговорил снова:
- Я тебе сейчас историю расскажу, без всякой теософии, а ты мне скажешь, есть Бог или нет.
Володька кивнул и приготовился слушать.
- Сплю я себе, значит, дома, никого не трогаю, сны смотрю – начал Федька, – вдруг звонок в дверь. Я проснулся, гляжу на часы – 2 часа. Ну, думаю, козлы эти из военкомата припёрлись. И как подумал я это, сразу мне так спокойно сделалось. Лежу себе и слушаю, как они там надрываются. И тут вдруг, - Федькино лицо перекосилось, и стало ясно, что он вспомнил нечто крайне неприятное, - дверь тихонечко открывается, скрип ещё такой, как в фильмах ужасов бывает, и заходят в квартиру трое, два жлоба и один интеллигентного вида, все в штатском.
- А как они…- начал, было, Володька, но Федька перебил.
- А хрен их знает! – нервно сказал он и бросил окурок вниз. – Может, я дверь забыл закрыть или они, суки, замок как-то открыли. У меня челюсть, значит, отвисла, думаю, что снится мне это. А один, тот, что самый лощёный, подходит ко мне, сдёргивает с меня одеяло и говорит глумливым голосом: «Что, товарищ призывник, попался? Я из-за тебя, падла, сюда уже хрен знает в который раз прихожу. Убежать думал, сволочь? Бинтуешься, уклонист ****ый!» Одним словом, повязали меня прямо на дому и потащили. Спасибо, что хоть не в одних трусах, одеться дали. Те, что пожирней, меня под руки взяли, а третий, который со мной разговаривал, сзади пошёл. Ну, думаю, всё, поминайте как знали. И тут вдруг такое случилось! Затаскивают они меня, значит, в лифт, и тут, откуда ни возьмись, сосед выходит, дядя Миша. Морда красная, глаза бешеные. Запой у него, вторую неделю уже не просыхает. Мужик-то сам по себе ничего, но когда выпьет, страшным становится. Выходит, значит, в майке и трусах и давай орать: что ж вы, суки, людям спать не даёте. Этим, которые меня повязали, валить бы сразу, так нет ведь. Тот, который сзади шёл, возьми да и скажи ему, чтобы проваливал к чертям и не препятствовал исполнению закона. Ладно бы он ещё в форме какой-нибудь был, а так ведь непонятно, трое мудаков одного парня куда-то тащат, да ещё и к чёрту посылают. А дядя Миша он боксёр в прошлом профессиональный. Это что, говорит, у тебя, хрен моржовый, за законы такие, что ночью можно шум поднимать. Про нарушение общественного покоя слыхали? Да я вам сейчас такую Кузькину мать покажу, всю жизнь свою собачью помнить будете, пидарасы хреновы, - и как треснет этому, который с ним разговаривал, прямо в нос, да так сильно, что даже хруст слышно было. Тут уже двое, которые меня держали, за товарища вступились, а товарищ орёт и лицо руками закрывает. Я ещё не до конца всё понял и как-то чисто инстинктивно выскочил на лестницу, благо этаж у меня второй. На улицу выбегаю, а там машина. Ну, думаю, сейчас водитель увидит. Смотрю, а там нет никого. Они, идиоты, все втроём за мной пошли. Я дух перевёл и побежал через дворы. В голове одна мысль, куда податься, и вдруг тебя вспомнил, как ты мне адрес говорил, когда только переехал. А у меня с собою ни денег, ни документов, ну как менты тормознут, что я им предъявлять буду. Перекрестился я и закоулками и тёмными дворами… Словом, чудом каким-то до тебя добрался, подъезд нашёл, он, понятное дело, на кодовом замке. Час, наверно, ждал, пока выйдет кто-нибудь. Слава Богу, какая-то старушка вышла, в поликлинику, наверно, очередь занимать пораньше отправилась. Я в подъезд, она и спрашивать ни о чём не стала. А тут ты ещё не открываешь. Я уж стучал, стучал, думал весь этаж на ноги подыму. Даже не верится, что всё закончилось.
Федька замолчал и закурил ещё одну сигарету. Володька некоторое время о чём-то думал, а потом спросил:
- А с теми, которые за тобой приходили, как думаешь, что стало?
- Что, что, - пробормотал Федька, - поубивал их, наверно, дядя Миша к чёртовой матери и правильно, замечу, сделал. Ты мне лучше скажи, прямо и по существу, есть Бог после всего этого или нет.
- Есть, - ответил Володька, - точно есть.
Солнце уже начинало подниматься за домами, и новое утро окончательно и бесповоротно началось.
6.
Всё время весеннего призыва Володька и Федька провели вместе. Рассказывали, что этот призыв выдался каким-то совсем уж тяжёлым: хватали не только в переходах и на улицах, но уже и в самых разных местах. Врагом уже давно были оккупированы средства массовой информации, с помощью которых в умы загипнотизированного населения внедрялась идея о священном долге каждого российского гражданина мужского пола. Вполне естественно, что на этом фоне единичные репортажи о разных ужасах армейской жизни смотрелись как-то бесцветно. Да и как можно было долго обсуждать какую-то сомнительную новость, когда официальные представители власти в каждом доме из телевизора заявляли, что произойди нечто серьёзное, и им бы обязательно доложили. Но в этот призыв враг решил использовать все доступные методы и обернул в свою пользу даже и всемирную паутину, разместив в ней несколько заманчивых объявлений о трудоустройстве. Многие пропали, когда по приезду на условленное псевдособеседование были скручены известно кем. Конечно, это свидетельствовало лишь о непрофессионализме и малом опыте, так как искать работу в призывное время, не имея сколько-нибудь ощутимой брони, безумие. Но то, что враг применил в этой схватке Интернет, вызывало чёткое ощущение того, что теперь им заняты все уголки и дыры, и нет никакой гарантии, что чья-нибудь волосатая рука не схватит тебя за ногу, появившись из отверстия в ванной, когда ты будешь принимать душ.
Рассказывали ещё о нескольких случаях, когда менты останавливали автомобили для проверки документов, а потом, увидев молодых ребят, интересовались, служили ли те в армии. Ребята в большинстве своём спрашивали, на каком собственно основании они этим интересуются, на что инспектора доставали какие-то списки, что-то по ним сверяли и везли незадачливых водителей в отделение, а потом сдавали в военкомат. Стоит ли описывать подобные случаи, каждый день происходившие в метро? Просто если раньше езда на машине могла считаться всё-таки относительно безопасным в этом отношении способом передвижения, то теперь вероятность угодить в западню стала гораздо больше. Ходили также слухи, что начали хватать даже студентов, кого в общежитии, а кого и вовсе на улице, не обращая внимания на отсрочки, что, по мнению юристов и различного рода правозащитников, попахивало уже чистой уголовщиной, но зато всячески поощрялось официальной линией, о чём свидетельствовало её многозначительное молчание в отношении происходящего. Были и такие, кто с известной долей иронии интересовались, когда это от ментов и генералов попахивало не уголовщиной, а чем-нибудь другим. Можно по-разному относиться к подобного рода суждениям, но факт остаётся фактом: среди остатков тех, кто ещё как-то выдерживал штурм неприятеля, укоренилось слово пахан, главным образом применительно к показываемым по центральным каналам военным шишкам, а про того, кто уже вернулся со службы, стали говорить – откинулся.
Особенно в этот призыв отличился полковник Козлов, курирующий один из многочисленных столичных административных округов. В среде, к которой относили себя и Володька с Федькой, ходила история, о том, как некий призывник, вконец замученный повестками и приходами участкового, которого он, естественно, не пускал, позвонил как-то в военкомат и попросил лично переговорить с товарищем военкомом. Ему, понятное дело, отказали, и тогда молодой человек (так, во всяком случае, рассказывали) произнёс следующее. Мол, так и так, получил повестку, где приказано явиться в военный комиссариат к десяти часам утра, за неявку же обозначено привлечение к ответственности за подписью полковника Козлова. Ему говорят: всё правильно, крепко понимаете. Ну а парень возьми да и скажи, чтоб передали товарищу полковнику, чтобы тот приказывал лучше своей жене в постели, а для того чтобы не наступало ответственности, пользовался известно чем. И добавил опешившему дежурному, хотевшему уже, было, положить трубку, что козлов ему в жизни и так хватает среди гражданского населения, не хватало ещё только полковников. Непонятно, рассказал ли дежурный начальству об этой дерзкой выходке или, может, у них там, в военкоматах, разговоры записываются, но только пришёл военком в ярость, что не замедлило сказаться на мерах по отношению к потенциальным призывникам и злостным уклонистам.
Здесь, впрочем, следует сделать оговорку, дабы избежать всевозможных толкований о субъективном восприятии излагаемых событий. Для максимальной объективности отметим, что осуждать боевого офицера в этом конкретном случае никак нельзя, потому что выполнить совет дерзкого юнца он никак не мог. Во-первых, как мы уже знаем, жена товарища Козлова теперь лежала не в его постели, а скорее всего где-то у чертей (собачьих, собачьих), стало быть приказывать он ей никак не мог. А во-вторых, говаривали, но опять же полковничьи недруги, будто бы подорвал боевой полковник своё здоровье, и начались у него известного рода проблемы, о которых женщинам мужчины, пусть даже и настоящие полковники, стараются не рассказывать. Впрочем, под Кандагаром и не такое было. Наверно, просто нет жизни полковнику на гражданке, замучили его шельмы уклонисты, а у него ведь план призыва, твою мать. Именно так рассуждал полковник Козлов, а потом призыв кончился, и стало тише.

6.
За то время, что Володька и Федька провели вместе, они совсем подружились, тогда как раньше считали друг друга не более чем приятелями и коллегами по несчастью. Федька, который всё ещё боялся показываться на улице, несмотря на Володькины уверения, что место здесь тихое, занимался преимущественно тем, что много читал, причём самого разного. Когда они сидели на кухне и пили зелёный чай, а пили они его не реже чем шесть раз за день, время проходило, как правило, за разговорами. Первые дни, когда Федька только поселился у Володьки, который сам ему это сразу и предложил, он по нескольку раз пересказывал историю своего побега, причём каждый раз в ней появлялись разного свойства детали, которых раньше не было. Так, например, при повторном прослушивании выяснилось, что один из приходивших за Федькой той памятной ночью роста был маленького, зубы имел золотые и хромал на правую ногу. Второй, напротив, был росту громадного, коронки имел платиновые и хромал на левую ногу. У третьего же, пока тот не подвернулся под тяжёлую руку дяди Миши, особых примет не было. Про самого дядю Мишу было известно лишь то (обнаружилось это при четвёртом или пятом прослушивании), что майка на нём была белая в жёлтых несвежих пятнах, а трусы почему-то от Kenia Bx, на что Володьке было, откровенно говоря, начхать. Всё предыдущее же вообще было чистой булгаковщиной, и он только снисходительно улыбался, пока Федька припоминал всё новые шокирующие подробности. Когда история уже окончательно надоела, Федька увидел как-то раз Володьку, сидящего на полу с закрытыми глазами и сложившего руки в подобие индийской мудры. Тот принимал эту позу аккуратно два раза в день, утром и вечером, и активно призывал друга к тому, чтобы тоже заняться медитацией. Однажды вечером они спорили о том, что же это всё-таки такое, так и не придя к единому мнению. Володька, припомнив, что он там прочитал у Ошо про медитацию, высказал мысль, что наиболее подходящим для определения этого понятия является слово, на санскрите звучащее как дхьяна. Можно предложить его разные транскрипции: так на языке пали оно звучит как джхана, а в Японии, например, превратилось в дзэн. Федька слушал, но возражал, что для западного ума предпочтительно использовать всё-таки английское слово медитация, которое если и не отражает суть процесса, то хотя бы делает его как-то ближе для тех, кто далёк от глубокого понимания восточных тонкостей. Как бы там ни было, вместе они изучили несколько практических руководств, что для Володьки явилось в большей степени повторением, поскольку ежедневная медитация занимала вот уже несколько лет одно из центральных мест в его распорядке дня. Без неё, наверно, совсем бы свихнулся, хотя свихнуться было и сейчас не сложно – достаточно было включить телевизор или залезть на один из интернетовских форумов. В итоге они начали медитировать вместе, а один раз, сильно напившись по поводу Федькиного дня рождения, совпадавшим с официальными сроками окончания весенней призывной компании, горланили под гитару «Сай Рам» и какие-то мантры, а Володька, которого и без того уже качало, никак не мог принять простую медитативную позу со скрещенными ногами и с горловым замком, опрокидываясь из неё то вправо, то влево, а один раз вперёд.
Однако главным камнем преткновения был спор, длившийся ещё со времён прошлого призыва. Заключался он в том, что Федька во всех своих бедах винил военных, причём если раньше он просто их презирал, то теперь ненавидел лютой ненавистью. Вполне возможно, что это было вызвано ещё совсем свежими воспоминаниями о той страшной ночи. По его мнению, люди, под прикрытием красивых слов о выполнении долга хватающие людей на улицах, ломящиеся в квартиры по ночам и способные в употреблении классических и авангардных матерных конструкций посоревноваться с распоследним уголовником, представляют собой низшую категорию, даже хуже ментов. Володька возражал, хотя старался одинаково далеко держаться подальше и от тех и от этих. Не то чтобы он оправдывал действия людей, из-за которых вот уже несколько лет не мог жить полноценной жизнью, нет. Но ему очень не хотелось быть слишком пристрастным в своих суждениях, тем более что в его душе ещё сохранялось какое-то подсознательное уважение к людям, выбравших своей профессией защиту Родины, то ли привитое воспитанием, то ли навеянное старыми советскими фильмами про войну. Другой дело, что понятие Родина давно уже подменялось понятием правящей верхушки, а идти защищать эти лощёные задницы, как их называл Федька, действительно не хотелось. Володька был с ним полностью согласен в одном: государство давно уже ничего никому не должно, стало быть, и они тоже ничего не должны этому государству, во главе которого может стоять кто угодно, однако суть происходящего вокруг не изменится никогда. Любая власть, как говорил один из самых любимых Володькиных персонажей романа «Мастер и Маргарита», является насилием над людьми, будь то власть царей, советов или президента, даже если называть управляющего сыном неба (именно так переводится с китайского слово император). Но в отличие от Федьки Володька понимал, что люди вроде полковника Козлова никак не тянули на то, чтобы называться этой самой властью. Они были одним из её механизмов, осуществляющих действия на основе существующего закона. Когда этот закон принимали, Володьку никто не спрашивал, хочет ли он два года кряду отдавать свою честь, кому ни попадя. Кстати сказать, само это понятие – отдать честь, снова наводило на сомнения в отношении традиционности сексуальных предпочтений людей в форме.
В любом случае, было немного жаль людей, которые искренне верили в те красивые слова, которые были написаны в законах, и наивно полагали, что, отлавливая молодых ребят призывного возраста, в самом деле, осуществляют что-то крайне важное для своего народа, страны и её предводителя.
 
7.
Лето выдалось жарким, и в начале июля Володька в первый раз по-настоящему вышел из дома. То есть нельзя, конечно сказать, что раньше он совсем этого не делал, напротив, выходил и вполне по-настоящему, но только чтобы дойти до ближайшего продуктового магазина. Идя по улице, он думал о том, что пора устраиваться на какую-нибудь работу, менять место жительства и ещё о чём-то таком, как вдруг с размаха налетел на человека в милицейской форме. Он поднял глаза, и вздрогнул.
Перед ним стоял его бывший одноклассник Валера Степанов. Тот сильно изменился, и форма ему совершенно не шла, однако, Володька его узнал. Тот посмотрел на него чуть прищуренными глазами и удивлённо произнёс:
- Вова?
Володька почувствовал, как от сердца отлегла волна того чувства, которое испытываешь, катаясь на аттракционе в виде огромной лодки, когда та замирает в одной из своих мёртвых точек, а потом обрушивается вниз.
- Валерка, ты! – воскликнул он.
Они пожали друг другу руки, и Валерка, сообщив, что едет со службы, пригласил его к себе домой. Володька согласился, и оба они направились через дорогу, после чего углубились в какие-то дворы.
Валерка жил в двухкомнатной квартире с женой, которой дома не оказалось. Когда они вошли, Володька увидел пушистого чёрно-белого кота и приятно удивился, заметив на стене в прихожей выпускную фотографию их общего класса. Валерка, не снимая формы, пошёл на кухню и сделал знак следовать за ним. Володька ещё раз поразился тем отличиям, которые прослеживались в бывшем однокласснике. Было не совсем понятно, что именно так сильно изменило его не в самую лучшую сторону, возможно, всё дело было в форме. Надо сказать, что в школе они никогда не были друзьями, но общение поддерживали хорошее, а один раз Валерка даже выручил Володьку, когда тот оказался в крайне неприятной ситуации, грозившей вызовом в кабинет директора или того хуже.
Несколько минут, пока вскипел чайник, прошли за малосодержательной беседой и воспоминаниями, кто кого и где в последний раз видел. Внезапно Володька ощутил острое, почти неконтролируемое желание поделиться с кем-нибудь своими проблемами, длившимися вот уже несколько лет. Сначала он попробовал задавить его в себе, но тут как раз раздался Валеркин голос:
- Чем по жизни занимаешься?
- По-разному, - ответил Володька, - сейчас вот работу ищу.
Валерка разлил в чашки зелёный чай, поставил на стол печенье и медовик, после чего уселся напротив и внимательно посмотрел на Володьку. Придя, по-видимому, к какому-то заключению, он сказал:
- Плохо выглядишь. Что, неурядицы в личной жизни?
Володька решился.
- Слушай, - неуверенно произнёс он, - ты чего в менты подался? С армией проблемы были?
- Никаких проблем не было, - ответил Валерка, - армия тут вообще не при чём. А у тебя как с нею отношения складываются?
- Плохо. Точнее хорошо, а вообще-то не знаю. Короче, слушай, я тебе расскажу сейчас.
Володька отхлебнул чаю и заговорил снова:
- Я, когда выпускной вечер отгуляли, в техникум подался. Строительный. Закончил его с красным дипломом, хотел в институт поступать. Мне и надо было только собеседование пройти. Прихожу я, значит, а там сидит один, Зильберман Рафаил Яковлевич, большая шишка какая-то, но это я уже потом узнал. Начал он меня, стало быть, спрашивать о чём-то, причём вопросы задаёт какие-то отвлечённые, а сам мне всё в глаза заглядывает. Послушал он так, значит, посмотрел на меня, а потом вдруг как скажет: у нас тут евреям не место. Я подумал, что ослышался. У меня и внешность нормальная, и фамилия русская. Да ещё говорит мне это человек, у которого ни в облике, ни в фамилии ничего русского нет. В общем, сорвался я, нервы то всё равно взвинчены, хоть и не экзамен. Чего, говорю, вы мне предъявляете, на себе посмотрите. А он встаёт из-за стола и тихо так говорит: жаль вас всех фашисты тогда под асфальт не закатали. Ну, я возьми да и скажи ему, чтобы сначала мозги себе на место вправил, а потом только в приёмной комиссии заседал, козёл старый.
- Так и сказал? – ахнул Валерка.
- А что делать-то было? Ну, в общем, скандал был, в институт меня, понятное дело, не взяли, а пока я в себя приходил и думал, что дальше делать, военкомат про меня вспомнил. Пришла мне повестка, явиться в такой-то день известно куда. Туда, откуда, как ты сам знаешь, возвращаются либо с предписанием на убытие в часть либо не возвращаются вообще.
- А сам-то ты, с чем вернулся?
- Ни с чем. Я туда просто не пошёл. И не хожу уже много лет. Просто взял и убежал от них. Сейчас вот прячусь.
Володька замолчал.
- Так пошёл, - сказал Валерка, - отслужил бы, а потом, глядишь, и поступил куда-нибудь, институтов-то много, такие выродки, о котором ты рассказал, не везде сидят. Нормальной жизнью бы зажил.
- Эх, Валерка, сколько раз я уже слышал эту фразу. Нет уж, увольте. Не для того я столько лет во всём этом геморрое парился, чтобы теперь идти чего-то там защищать. Мне орден уже можно давать, почётный уклонист. Я вот думаю, может мне, когда 27 стукнет, книгу написать. Власти её, понятное дело, запретят, а среди отбегавших бестселлером станет. Для тех же, кто бегает, будет практическое руководство, так сказать, причём основанное, прошу заметить, на личном опыте. Ты лучше скажи, как ты в менты попал.
- Во-первых, не менты, а сотрудники милиции.
Володька так увлёкся, что не заметил, как во взгляде школьного товарища появилось какое-то новое, не присутствовавшее ранее, выражение.
Валерка, между тем, продолжал.
- А во-вторых, никуда меня не занесло. Просто закончил Академию МВД. Вполне осознанно.
- Зачем?
Валерка внимательно посмотрел ему в глаза и сказал, отчётливо выговаривая слова:
- Чтобы своему государству быть полезным и очищать его от преступников, которых тут пруд пруди. Я, Володька, так считаю, что если ты свою страну не уважаешь, то ты преступник и поэтому, - он сделал маленькую паузу и на той же самой интонации закончил, - руки за голову.
Володька решил, что ослышался, но появившееся перед ним чёрное дуло пистолета, извлечённого Валеркой из каких-то глубин своей формы, которую он не успел снять, было вполне правдоподобным.
- Руки за голову, - повторил Валерка и взвёл курок.
- Валер, ты чего, - опешил Володька, - белены объелся?
Валерка едва заметно улыбнулся и в третий раз повторил:
- Руки за голову!
Ничего не понимая, Володька повиновался.
- Встать!
После того, как Володька поднялся, Валерка отошёл от него на безопасное расстояние и, не сводя с него чёрное дуло своего ПМ, достал из кармана мобильный телефон. Уверенно и почти не глядя на кнопки, он принялся набирать какой-то номер. Володька всё понял.
- Всегда знал, что ты сволочь, - сказал он, лихорадочно прикидывая, какие у него шансы. Шансов было немного и даже, кажется, совсем никаких. Володьке пришла на ум история с Федькой, и ему показалось, что его теперешнее положение не намного лучше. Из оцепенения его вывел голос Валерки.
- Я не сволочь. Извини, конечно, но сволочи это такие как ты. Ничего, сейчас звоночек сделаю, а ты можешь пока вспомнить, сколько грозит за уклонение от прохождения срочной военной службы.
Слушая всю эту пошлятину, которую нёс его школьный приятель, Володька готов был бы поверить в то, что его слух пошёл в разнос, но наведённый на него пистолет красноречиво свидетельствовал о том, что с ушами всё было в порядке. Хотя, с другой стороны, чего ещё можно было ждать от человека в форме, которая всеми своими лычками и пуговицами олицетворяла собой суровый гнёт государственной справедливости. И разве не потому многие люди виновато выходят из своих автомобилей и с потупленным взглядом протягивают документы остановившему их инспектору, хотя твёрдо знают, что никого только что не задавили и двойную сплошную не пересекали. Сам факт того, что их остановил человек в форме, уже свидетельствует о том, что на то была веская и основательная причина. Похожие ощущение Володька ощутил ещё в семнадцать лет, когда в первый (он же и последний) раз попал в военкомат вместе с остальными одноклассниками, когда осуществлялась первоначальная постановка на воинский учёт. Сновавшие туда-сюда люди с погонами на плечах смотрели на него с такой нескрываемой злобой, будто сам факт появления на свет в мужском обличии уже заведомо преступен и противозаконен.
В этот момент за спиной Валерки что-то сильно зашипело, и он инстинктивно обернулся. И вдруг Володька, ничего не соображая и повинуясь какому-то первобытному инстинкту, рискуя в ту же секунду быть застреленным, молниеносным движением схватил со стола чашку ещё не остывшего чая и запустил ею Валерке в голову. Чашка угодила ему прямо в лоб, и когда он от неожиданности и боли опустил свой ПМ и свободной рукой схватился за разбитое лицо, Володька бросился ему под ноги. Мелькнула мысль, что ведь это его одноклассник, но её сразу же поглотила другая: это уже не Валерка. Ему вспомнился почему-то какой-то давно забытый фильм, когда взорвавшийся в руках у какого-то человека флакон с непонятным веществом превратил его в ужасное существо, а люди вокруг не знали, что делать, и сочли безопасным пристрелить. Схватив Валерку за ноги, Володька с силой оторвал их от пола, не успев даже поразиться тому, как легко ему это далось, в результате чего тот упал на спину, задев при падении головой белый выступ подоконника. Раздался звук, похожий на тот, который издают при падении разные пустые предметы. Находясь в совершенно незнакомом ранее состоянии (кажется, это называется состояние аффекта), Володька навалился сверху на лежащего противника и несколько раз с силой ударил его по лицу. Не сразу, совсем не сразу он понял, что его противник уже не сопротивляется, а лежит ничком. В первую секунду Володька испугался, что убил его, но потом, немного успокоившись, понял, что Валерка просто оглушён ударом о подоконник. Рядом с ним лежал выпавший из его руки пистолет.
«А ведь он мог меня убить» - подумал Володька.
Потом он поднял взгляд и увидел разлитое по плите убежавшее молоко, которое, Валерка, по-видимому, поставил, когда они только пришли. Предназначалось оно, скорее всего, для кота, которого Володька видел в прихожей.
Ещё раз посмотрев на лежащего товарища, он направился к выходу. Когда он взялся за ручку входной двери, по спине пробежал холодок. Всё это время дверь, ведущая на лестничную клетку, была не заперта, и напоминало всё это классическую сцену из Достоевского.
Володька прошмыгнул на лестницу и сразу же, не оглядываясь, бросился вниз.

8.
Месяцы между призывами пролетели очень быстро, и первое октября не заставило себя долго ждать. Зато в родном Володькином военкомате произошли некоторые изменения, не сильно повлиявшие на ход очередной призывной компании, но всё равно в некотором роде значимые.
Полковник Козлов после долгих лет службы, наконец, уволился из вооружённых сил и поселился в новой квартире, которую он столько лет ждал и вот, наконец-то, получил. Тут выяснилась масса всевозможных подробностей, о которых мы никак не можем умолчать. Во-первых, оказалось, что зовут его Владимиром Валерьяновичем. Факт сам по себе ни чем не привлекающий к себе особого внимания, но всё-таки значимый, поскольку ничего другого, кроме фамилии Козлов, никто никогда не слышал. Во-вторых, стало известно, что жена его, с которой они официально развелись, вышла замуж за одного преуспевающего бизнесмена и живёт, между прочим, в новом доме на проспекте Вернадского, а не у чертей, которые, как мы помним, были ещё и собачьими. В-третьих, - и это было самой сенсационной новостью, - выяснилось, что больше всего на свете Владимир Валерьянович после своего подрастающего сынишки любит рыбную ловлю. Их отношения с женой со временем приобрели уважительно-дружеский характер, и теперь видеться с сыном он мог не только по воскресеньям. Соседи лютого в недавнем прошлом борца за максимальное выполнение планов призыва, не брезговавшего при этом самыми разными уловками и применением прямого насилия, отмечали, что нрава полковник в отставке, Владимир Валерьянович Козлов, тихого и дружелюбного. Сам он больше не женился и вёл холостяцкий образ жизни, но девок не водил и по ночам шумные попойки не устраивал. Его и сегодня часто можно встретить прогуливающимся в окрестном парке. В кругу немногочисленных друзей Владимира Валерьяновича считают интересным собеседником и знатоком многочисленных анекдотов про Чапаева.

9.
Как-то раз Володьку разбудил непонятный звук, доносившийся, как ему показалось, с улицы. Он открыл глаза и попытался вспомнить, где он. В последнее время у него часто бывало так, что, проснувшись, он никак не мог сразу сказать, находится ли у себя дома или в очередной квартире, а может ещё где-нибудь. Ещё не до конца проснувшись, Володька припомнил, что, кажется, после того случая с Валеркой принял решение не появляться больше у себя дома. Всё межпризывье они с Федькой, который тоже по понятным причинам не стремился возвращаться на место своего постоянного жительства, снимали квартиру, поровну деля друг с другом расходы. И если раньше смена квартиры происходила два раза в год перед каждым призывом, то теперь было принято решение постоянно пребывать подальше от места прописки. Сначала у Володьки возникла мысль оставаться на каком-нибудь одном месте, так как на первый взгляд необходимости каждый раз подыскивать себе новое жильё вроде бы не было. Но вскоре он безоговорочно отмёл эту мысль.
Случилось это после того, как однажды Федька принёс свежий выпуск какой-то газеты. Тот, в отличие от Володьки, иногда читал не только классиков или различные эзотерические издания, но и газетные статьи и даже иногда смотрел телевизор, в связи с чем был в курсе того, что происходит в мире. Свой интерес он объяснял желанием не пропустить того момента, когда призыв, наконец-то, отменят, армию переведут на контрактную основу, и они будут свободны. Володька в ответ на это только скептически качал головой и говорил, что призыв не отменят никогда и надеяться на это глупо. В целом же он старался придерживаться формулы профессора Преображенского, который, как известно, категорически воспрещал читать перед обедом советские газеты. Какими были эти самые советские газеты, Володька не помнил, однако нынешние газеты с их леденящими душу заголовками и сенсационными фотографиями явно никак не могли способствовать нормальному пищеварению. В газете, принесённой Федькой, была одна статья, которую он не замедлил прочесть вслух да ещё с таким выражением, что не только отбил аппетит у Володьки, собравшегося обедать, но и сам впал в маниакально-депрессивное состояние. Статья рассказывала о нововведении, которое успешно началось использоваться некоторыми военкоматами в отношении тех, кто не желает выполнять свой конституционный долг. Теперь их фотографии развешивались на стендах, а рядом размещался телефон доверия, хотя и сложно было представить себе человека, который бы доверял в чём-то этим товарищам, чьё слово офицера уже окончательно превратилось в литературное предание XIX века и напоминало скорее детскую и ни к чему не обязывающую клятву крестиками и ноликами. По этому самому телефону гражданам предлагалось позвонить в том случае, если они узнали в ком-то на фотографиях своих соседей или знакомых. Газета сообщала также о нескольких успешных обращениях и заканчивалась фотографией какого-то военного, обещавшего, что этот способ активно будет практиковаться впредь. У Володьки возникло такое чувство, будто на него сверху вылили ведро помоев, однако долго удивляться он не стал, поскольку стукачество в истории этой страны никогда не называлось своим настоящим именем, а прикрывалась обычно чем-нибудь нейтральным, например, словом «доносительство», причём без каких-либо негативных отзвуков.
После этого друзья решили регулярно менять место проживания. Володька был очень рад, что теперь был не один. Раньше он как-то больше полагался на самого себя, однако со временем начал чувствовать, что ощущает какую-то всеобъемлющую усталость, вдвоём же было и веселей, и легче. С мыслью, что он преступник, Володька уже давно свыкся, задолго до того, как Валерка направил на него дуло своего пистолета. Трудно было объяснить, как именно он им стал. То есть с общепринятой точки зрения тут и объяснять было нечего: не хочешь служить, значит, уклоняешься, а стало быть, нарушаешь закон, то есть преступник. Володька пытался зайти с другой стороны. Вроде как жил человек, никого не трогал, на прохожих по ночам не нападал, прямо как знаменитый цыплёнок, жареный и пареный, который был не советский, не кадетский, не расстреливал и не допрашивал, а только клевал семечки. Впрочем, время, когда Володька искренне недоумевал по этому поводу, уже давно миновало, и теперь его отношение ко всему происходящему было в некотором роде философским. Он твёрдо для себя решил, что слово родина давно подменили те, кто ближе всего подобрался к известной кормушке. Раз преступник, значит, сажайте, коли поймаете. А не пойман, как известно, не вор.
Звук на улице не прекращался, и Володька, совсем уже проснувшийся, вышел на балкон. Во дворе на лавочке сидело несколько ребят, один из них был с гитарой. Все они хором что-то пели. Володька сразу узнал цоевскую Звезду по имени Солнце с до боли знакомыми строчками о двух тысячелетней войне без особых причин, которая лучше всего лечит морщины. Потом запели что-то гребенщиковское, среди которых был и Поезд в Огне. Всё-таки, умный мужик, подумал Володька, и за что только его некоторые люди на дух не переваривают. Он отошёл от окна, залез в стоящую на полу тумбочку, достал сигареты и закурил.
«А ведь Федька до сих пор не появился» - подумал он вдруг, и сердце по привычке, выработанной за призывные месяцы (уже несколько недель осенний набор в армию) нехорошо ёкнуло. Федька ушёл после обеда по каким-то своим делам и обещал быть к вечеру. В последнее время он много раз упоминал знакомых, которые пообещали ему решить проблемы, хотя Володька и не совсем понимал, каким именно образом. Они оба, скорее всего, уже давно числились в розыске и скрывались по большому счёту от милиции.
В своё время Володька демонстративно игнорировал почтовые послания из военкомата в виде повесток по форме установленного образца и в итоге дождался визита участкового. Правда пришёл он тогда, когда самого Володьки дома не было, но сидящий дома на больничном отец, спасибо ему большое, и открыл, и расписался за получение. Не дожидаясь повторного визита, Володька побежал, но не в военкомат, как предписывалось, а как можно от него дальше. Потом уже он узнал, что повестка, подписанная не им, ещё ничего не означает, но, не веря хоть в малейшую возможность отстоять в этой борьбе правду, Володька принял решение дожидаться своего 27-летия и больше никаких контактов с зелёными не иметь. У Федьки же было и того хуже. На нём висело подписанное им предписание на убытие в часть, которое ему вручили в военкомате, куда его зачем-то понесло, подробностей Володька не знал. Попадись Федька, сразу же пошёл бы по уголовной статье.
Ребята за окном уже разошлись, и Володька снова лёг в кровать. Когда он проснулся, было уже утро, но Федька так и не пришёл. Не появился он ни на следующий день, ни через неделю. Володька понял, что остался совсем один.

10.
Много ещё весенних и осенних призывов родилось, прожило свою короткую и наполненную злобой жизнь и кануло в лету, прежде чем наступил долгожданный декабрь, а вскоре и день, когда Володьке исполнилось 27 лет. Последние годы он совсем перестал его отмечать по той причине, что каждый раз при воспоминании о том, сколько ему сейчас лет, в его голове начинался автоматический отсчёт, сколько ещё осталось. Когда же этот день, которого Володька ждал столько времени, наступил, он почувствовал вдруг, что абсолютно никаких эмоций по этому поводу не возникает.
День начался как обычно. За пробуждением последовали утренняя медитация, душ и завтрак. За окнами было белым-бело, и ярко светило Солнце. В такие дни на ум приходили давно забытые детские воспоминания, когда хотелось выбежать во двор и упасть на безупречный в своей белизне, ещё никем не потревоженный снег. А потом, пока никто не видит, и в морозном воздухе явственно витает предчувствие новогоднего празднества и волшебства, поскорее подняться, отряхнуться и побежать кататься на недавно залитую водой ледяную горку на санках-ледянках. Боже, как давно это было!
Володька сел за стол и включил радио, которое сразу же обрушило на него последние сведения о политической обстановке в мире. Он ел, не очень слушая чей-то сердитый голос в репродукторе, призывавший идти на исконные наши земли, а потом переключил волну. Запела какая-то популярная певица, и Володька поспешил выключить приёмник, чувствуя, что съеденный завтрак уже готов вернуться обратно, правда в несколько преобразованном виде. Поборов себя, он выпил чашку кофе и пошёл в комнату. Одевшись, он вышел в прихожую и посмотрел на себя в зеркало. Оттуда хмуро глядело чьё-то совсем взрослое лицо с трёхдневной щетиной на щеках. Никогда раньше он бы не позволил себе появиться в таком виде на улице, поскольку это был верный способ привлечь к себе внимание первого попавшегося милиционера, но сегодня был особенный день. Расслабляться, конечно, не следовало, потому что Володька вполне мог предположить возможность того, что его заберут и в самый день его рождения, найдя на это массу всевозможных законных оснований, но сил находиться в четырёх стенах больше не было. Наверно, ещё пара месяцев, и он бы сошёл с ума. В этот момент его привлекла одна не замеченная ранее деталь своего отражения. Он пригляделся и заметил на своей голове несколько седых волос. Сбегав в комнату, Володька принёс оттуда ножницы и принялся их состригать. Закончив, он хотел, было, выбросить, но пока они лежали на ладони, машинально сосчитал их и вздрогнул.
На его ладони лежало ровно девять седых волос.

10.
Он шагал по совсем недавно выпавшему снегу, который чуть поскрипывал под ногами. Было тихо. День выдался морозным, и к появившимся утром детским воспоминаниям добавились рождественская кутья и святочные гуляния. Ещё на ум приходил случай, когда на Крещение, будучи уже взрослее, он на спор полез в прорубь и как, погрузившись в ледяную воду, ощутил, что тысяча маленьких иголок вонзается в его беззащитное тело. А потом, когда грелся на берегу, чувствовал неописуемое блаженство оттого, что вокруг лишь свежий зимний воздух, от которого почему-то делалось тепло, и появлялось чувство безграничной свободы.
Володька вдруг остановился и посмотрел назад. За ним тянулась череда его собственных шагов, которые начинались где-то вдалеке и становились всё более отчётливыми и уверенными. Он повернул голову и увидел перед собой белоснежный, не потревоженный покров, как и прежде пленяющий своим совершенством и нетронутою красотой. Володька хотел, было, идти дальше, но внезапное чувство небывалого счастья начало быстро зарождаться, сначала где-то глубоко, а потом всё выше и выше, набирая сумасшедшую скорость. Наконец, оно достигло таких размеров, что не было больше никакой возможности поместить его в замкнутом и ограниченном пространстве. Ещё секунда, и оно пробило внешнюю оболочку, вырвалось и заволокло собой всё, что находилось в пределах видимости, и Володька, не в силах больше вынести безудержный вихрь захвативших его эмоций, повалился на никем ещё не тронутый снег.
23-27 июля 2007 г.
 Закону о воинской обязанности и военной службе посвящаю.