Желтые лошади

ЖЕЛТЫЕ ЛОШАДИ

На телеэкране помчались желтые лошади-заставки второй программы вечерних «Вестей». Привычная скороговорка
диктора будто приглашала включиться и быстренько-быстренько усвоить двадцатиминутную дозу российских новостей. Однако они сегодня почему-то пролетели мимо. Илью Оване-совича тревожил его завтрашний доклад по здравоохранению на сессии горсовета. Впрочем, он, возвращаясь мыслями к тексту и к цифрам, ничего сногсшибательного в своем докладе не находил. Более того, как исполняющий обязанности заведующего горздравотделом да еще и врач-практик, не бросивший своих пациентов, Илья Ованесович мог бы завтра и вовсе обойтись без текста: вымуштрованная системная память хранила в своих нишах и мелочи, и новинки, и динамику подвижек, и крупные проблемы...
«Это уже не крупные проблемы, а крупная система, поросшая мхом», брякнул он однажды за обеденым чаем молоденькой врачу-психотерапевту, приехавшей изучать и осчастливливать провинцию. У девушки не дрогнул ни один мускул на лице, но поблекли, кажется, не только глаза, но и очки.
Сегодня в психиатрическое отдение Ованесовича привезли одну странную бабульку. Может быть, сейчас мешала смотреть «Вести» именно эта вспомнившаяся бабулька, а не пресловутый доклад.
Эта старушка утверждала, что днем в программе «Вести»... «Черт бы их побрал, эти «Вести»! Так вот, эта старушка утверждала, что в программе «Вести» днем показали убитых в Абхазии под Гудаутой, среди которых она узнала своего сына. Соседка старушки, преклонного возраста, утверждает, что у Серафимы Мефодьевны — так звать бабулю — детей нет вообще. «Вернее, у нее был сын. Муж-то погиб в 1944-м, а сын от коклюша умер в конце сороковых... Я уж точно не помню... Но мы ж с ней вместе его хоронили. Василька-то... Проверили Серафиму Мефодьевну по документам — точно:нет у нее никакого сына, а у сестры, что жила где-то под Архангельском, только дочки. Так что отпадала даже версия о племяннике.
То ли от старости тронулась эта старушка, TQ ли от одиночества, или, может быть, от ежедневных диких пилюль российских «Вестей», но от врачей уже никто не тробвал ответа на вопрос, почему сходят с ума? Нужно было решать и что-то делать с человеком. Пока ее оставили в больнице. Человек безобидный, тихий, плачет об убитом под Гудаутой сыне, да переживает из-за того, что мешает врачам работать.
— Пусть дня три-четыре побудет под наблюдением в отделении. Дальше разберемся, — распорядился Илья Оване-сович, а сам подумал: «Куда ее? Успокоится на таблетках и пусть идет домой... Надо ей телевизор сломать».
...От бра по стенам комнаты разбегались пятна, очень похожие на блики от телевизора. Илья Ованесович только сейчас заметил это. На экране мелькал народ на каком-то рынке какого-то областного города. Сияние цветов бра и телевизора создавало впечатление, что этот рынок прямо у него в доме — у врача-психиатра Ильи Ованесовича Омуршадяна. «Чертовщина какая-то», — смутился от своих чувств Илья Иванесович и включил верхний свет.
Утром ни с того, ни с сего ему захотелось перед сессией заехать к себе в отделение. Ему захотелось узнать, успокоили таблетки и ночь Серафиму Мефодьевну или нет. Тяжелое немотивированное чувство вины перед бабулькой портило настроение, но разобраться в истоках этого чувства Ованесовичу мешали цифры доклада, который он должен прочесть через пару часов.
Дежурная медсестра огорошила его сразу. И ухмылкой, и фразой.
— Илья Оване-есович — пропела она, — Ваша Серафима Мефодьевна еще двух сыновей тут нашла. А остальных своими детьми и внуками называет...
— Она НАША, — огрызнулся Ованесович, — Она не «ваша», а наша, медсестра Серебрякова! Вам понятно?
Громадные черные глаза Омуршадяна, как ненасытная губка, всасывались в глаза старой женщины. Зрачки его сушили ее слезы и глотали слова.
— Как же вы, бедные детки мои, жить-то будете? А? Как же так вышло, что вы рождаетесь убивать друг друга? Зачем мы живем-то?
Серафима Мефодьевна чуть заметно раскачивалась, сидя на койке шизофреника Куюмова, который обычно писал стихи. Сегодня Куюмов плакал вместе со старушкой Мефодьевной. А старушка все причитала. ,
— Вот ведь как больно-то стало жить. Вот ведь... Умереть ведь стало не больнее, чем жить. Зачем же я рожала вас в муках-то? Бедные мои, бедные... А как вы крохотулечки, плачете-то, когда рождаетесь — ка-ак пла-ачете-е. Что ли б-е-ду да боль наперед знаете?
Вопросы врача старуха не слышала. Впечатление было такое, будто ей не делали уколы и не давали транквилизаторов.
«Ментальная экзогенная депрессия со статичным синдромом,» — сухо отметил про себя Илья Ованесович. В журнале дежурной были записаны все процедуры, влитые и скормленные дозы лекарств. «Депрессия... Да только ментальная ли? Лет сто назад назвали бы бабульку юродивой или святой и кланялись бы ей в пояс. А нынче... Психушка. Нынче и Богородицу в психушку отправят — за сумасшедшую в этом мире сойдет запросто!».
В больнице «детки» Серафимы Мефодьевны отбирали друг у друга вещи, пели, смеялись и что-то бессвязно бормотали — готовились к завтраку.
В такси, на котором Илья Ованесович спешил к открывающейся сессии играла музыка — певица просила увезти ее в Гималаи. На грязных остановках осеннего города люди сражались за автобусы, наплевав на условности культурного поведения, что-то бормотали друг другу. Слава богу, из-за разухабистой песни о Гималаях уличного шума не было слышно, Мыслями к докладу Ованесович вполне собрался, но о тексте, который лежал в портфеле, забыл напрочь.
•"- ...Я прошу уважаемых депутатов не искать в моем докладе или отчете ошибок в формулировках — это, в конце концов, исправит секретариат. Прошу не радоваться относительной стабилизации детской смертности и ровным показателям демографичесой ситуации в городе.
К чему и для чего все это, если мы не спрашиваем себя— зачем рождаются дети и зачем они и мы все так живем? Другая серьезная опасность — возможно, незаметная сегодня — видится мне. Это массовый психоз. Две трети населения города невротики. Я не хочу говорить сегодня о соци альных причинах — о них пусть говорят газетчики, но я хочу сказать: никто сегодня не знает, какие силы еще держат на плаву человека и что такое человек здоровый? Тем более никто не знает, что такое человеческая стая. Или общество... Чем оно держится?
— И это говорит врач?! — пробасил какой-то депутат из зала. — Вы что, хотите сказать, что две трети сидящих здесь тоже психи?
— О чем я говорил? Ах да, о выживаемости...
В зале захихикали. Депутатам было смешно. Зал смеялся. Зал долго смеялся и смеялся странно...
----

 1992 год