Авария
Стрельбище располагалось далеко за городом, на берегу небольшой, темной, воняющей какой-то химией речки. Недалеко от берега стояло двухэтажное кирпичное здание, объединяющее в себе казарму для «молодых», управление и столовую. Перед ним – хоть и небольшой, но заасфальтированный плац. Без плаца просто нельзя, иначе, где еще можно было бы построить бойцов, где устроить строевой смотр, где поощрить благодарностью или даже грамотой? А дальше вокруг – степь и небольшие пригорки, и только вдалеке рощицы березок, куда иногда пытаются добраться грибники, прорываясь сквозь проволочное ограждение. Но на то и караульные, чтобы пресечь незаконное проникновение посторонних лиц на охраняемую территорию.
Стрельбы организовывались регулярно, поэтому обход территории патрулями был делом обычным: вот, не хватало еще командованию разбираться с дураками, что полезут вдруг под пули, оторвавшись от свежих шашлыков или от нудного, но и веселого одновременно дела собирания грибов.
Вот и теперь, когда грузовик с брезентовым тентом, под которым съежились в связи с прохладным осенним утром двадцать четыре человека (двадцать пятый – водитель в кабине, двадцать шестой – прапорщик-командир взвода возле него, и там же в кабине двадцать седьмой - замковзвода старший сержант Павлов, кивающий на кочках головой, задремывающий было и снова поднимающий голову и обозначающий свою постоянную боеготовность, вот и весь взвод, за исключением пары дневальных и дежурного, оставшихся в расположении части) подъезжал к дощатым воротам, обмотанным колючей проволокой, они уже были распахнуты, и возле них стоял, вытянувшись в струнку, караульный с автоматом на плече.
С лязгом открылся задний борт:
- К машине!
И посыпались, толкаясь противогазными сумками и звеня при столкновении касками, подвешенными к поясу, заспанные «хозяйственники».
- Взвод, в две шеренги – стано-о-вись! – рявкнул Павлов, обозначив собой начало построения.
А в распахнутые ворота медленно въезжал, переваливаясь на ухабах, «уазик» комбата.
«Ух, ё-о-о-о,»- подумал Валерка, вытаскивая руки из карманов.- «Придется, видать, на полную катушку отпахать сегодня!»
- Взвод, смир-р-рна! – это уже Новиков прокричал дискантом и помаршировал, высоко поднимая ноги, вдоль строя к остановившейся машине. Комбат вышел, отмахнул рукой у козырька, пожал руку прапорщику, спросил о здоровье, о семье, поглядел на небо, на землю, на березки желтые вдали…
- Павлов!
- Й-а! – шагнул, как сваи вбивая ногами, замковзвода.
- Павлов, ты веди орлов на боевой рубеж, а командиры,- усмехнулся майор, обводя рукой в перчатке себя и Новикова,- командиры пойдут журналы заполнять.
А потом – как обычно, когда комбату вожжа под хвост попадала. Он по полной катушке оттянулся на единственном постоянном взводе в своей части – на хозяйственников.
Они и полосу препятствий прошли по отделениям, кучками, помогая друг другу. И приемы самообороны против свинцового муляжа пистолета и против резинового ножа отработали. И постреляли одиночными и очередями по два патрона в разные мишени. Комбат взял ручной пулемет и с удовольствием выпустил весь магазин в дальний ряд мишеней. А потом еще с тем же удовольствием на лице заставил каждого кинуть по гранате в учебный окоп, и чтобы бежать обязательно за гранатой с криком «ура», не дожидаясь взрыва. Кто промедлил, боясь взрыва, те кидали по второму разу. А Валерка боялся только промахнуться, швырнуть круглую неудобную гранату не в окоп, а на бруствер, и попасть под свои же осколки.
По сторонам смотреть, как там у остальных, было просто некогда: только сержантом закончишь одно упражнение – надо переходить к другому. Только что получал три патрона, чтобы отстреляться одиночными, а вот уже дают десяток, чтобы проверить тебя на очередях. Только пострелял, предъявил по команде оружие к досмотру, отбежал к столам, смазал погуще ствол, чтобы пока ехать обратно нагар не въелся так, что полвечера потратишь на чистку, а тут тебя дергают получать гранаты, потом опять в строй, потом читали результаты и объявляли благодарности за отличную боевую подготовку…
В общем, глянув на часы, комбат приподнял в веселом недоумении брови и сказал громко:
- А что, обед мы пропустили, что ли?
Это был не вопрос, конечно. Все понимали, что любой ответ из строя или даже просто шевеление какое-нибудь могут вызвать очередной приступ деятельности на благо поднятия боевого духа и воспитания настоящих солдат.
Комбат постоял, подумал, и дал отмашку: домой!
В этот раз грузились в кузов гораздо быстрее, чем когда собирались на стрельбище. К ним в кузов подсел под недовольное ворчание «старичков» прапорщик-оружейник, которому надо было куда-то в центр города, и, наконец, тронулись.
Воробей выжимал из мощной машины все, чтобы поскорее очутиться в гараже, помыть руки и бегом-бегом-бегом в столовую.
В кузове сидели, нахохлившись, уставшие и уже замерзающие от усталости бойцы. Тент был поднят, как положено при перевозке личного состава, но даже вид большого города, прогуливающегося народа, девушек, одетых в яркие куртки, не расшевелил ребят. Очень хотелось есть. А курящим – еще и курить. С утра они не курили, и теперь только ловили носами запах табачного дыма, изредка доносящийся из открытого правого окна кабины, где покуривал потихоньку Павлов. А закурить в кузове…
- Закуривайте, мужики!- сказал вдруг прапорщик, и первый потянул из кармана пачку сигарет.
- О-о-о-о! Товарищ прапорщик! У-у-у-у, - только и могли мычать и стонать от восхищения «куряки».
Машина неслась, народ дремал или курил, а те, что сидели у заднего борта, уже махали приветственно девушкам в окнах постепенно нагоняющего их трамвая. Трамвай блестел свежевымытыми яркими боками, и все поддавал, поддавал, вот уже его нос поравнялся с задним бортом грузовика. Вот уже темный кузов осветился бликами от отражающегося в окнах неба. Еще немного, и трамвай их обгонит. Точно, обгонит.
Только подумав об этом, Валерка вдруг почувствовал, как его подняло над жесткой деревянной лавкой, и под хруст и треск сминаемого дерева понесло куда-то вверх. Инстинктивно он закрыл руками лицо. В воздухе его, кажется, еще раз перевернуло, а потом со всего маху он упал плашмя на асфальт, приложившись так, что перехватило дыхание. Лоб пришелся как раз на кисти рук, которые самортизировали удар,- но искры из глаз были те еще…
Все было одновременно быстро и, с другой стороны, как в замедленной съемке. Он вдруг, очень быстро, оказался не в машине, а на асфальте. Но поднимался на ноги очень медленно, плавно, как под водой. И люди, со всех сторон люди как-то медленно и плавно двигались в его сторону. И яркий-яркий свет солнца на желтых листьях, рассыпанных по серому асфальту. И яркая-яркая красная кровь вдоль бордюра.
Но вдруг нереальность лопнула, и вернулся слух. И Валерка услышал истошный женский крик неподалеку. Крик все не заканчивался, все продолжался. И вдруг стали слышны сирены. А вокруг лежали, шевелились, некоторые медленно поднимались на ноги – его товарищи, с кем только что он ехал в темном кузове под брезентом. …И еще вокруг были разбросаны автоматы.
Он кинул взгляд назад, где, обняв столб, намотав на него весь тент, притулились остатки машины. Увидел смятый, с осыпавшимся лобовым стеклом нос трамвая, выглядывающий из-за нее. Павлова, бегущего от каким-то чудом оставшейся практически нетронутой кабины. Юрку, одногодка, лежащего затылком на острой грани свежеустановленного бордюра. Воробья, водилу, м-м-мать его, сидящего с опущенной головой прямо на асфальте у переднего колеса. Какие-то бумаги, рассыпанные из папки, что вез прапорщик-оружейник. Здоровенного молодого, «зеленого» совсем еще, Вована, стоящего с залитыми кровью глазами и страшно кричащего, что ничего не видит.
Набегали какие-то люди, но он выставил левую руку, преграждая путь, а правой попытался подхватить автомат, лежащий у его ног. Боли он не чувствовал, но рука не слушалась совершенно. «Ну, вот»,- с удовлетворением подумал Валерка. «Сегодня оружие чистить не буду». Поймал ремень левой рукой, и потащил к остаткам грузовика согнутый почти пополам автомат.
Вдруг откуда-то появились машины «Скорой помощи». Ребят осторожно поднимали, укладывали на носилки и увозили. Поднимали и увозили. А они, несколько человек, оставшиеся на ногах, таскали по одному-два разбросанные по всей улице автоматы и собирали бумажки, которые могли содержать какую-нибудь военную тайну.
Разобравшись с «лежачими», врачи переключились на них. Останавливали, слушали пульс, ощупывали ребра, светили фонариком в глаза.
- В машину, в машину, в машину,- одного за другим отсылали «ходячих». В одну из машин чуть не на ходу, за руку вдернули Валерку.
- А-а-а-а!
- Что, больно? Это хорошо. Значит, жить будешь,- хмуро пошутил широкоплечий медбрат в белом халате, только что перетаскивавший носилки. За стеклом заднего окна удалялся стоящий посреди улицы растерянный старший сержант, в одно мгновение оставшийся без подчиненных. Место аварии быстро, но без лишней суеты оцепляли откуда-то вдруг появившиеся в большом количестве милиционеры.
Грязных, в крови, в рваной форме, их проводили коридорами госпиталя и быстро распределяли по палатам. Пока шли, Валерка в открытую дверь увидел какую-то странную палату, в которой была только одна, очень высока кровать, накрытая темно-синей простынью. И еще под простыней лежал белый-белый Юрка, и много трубочек уходили в его руки, в его рот и в его нос…
По палатам быстро пошла группа врачей:
- Этого на процедуры. Так, тут что? – приподнял веко, помахал перед носом блестящим молоточком.- Сотрясения нет. Успокаивающее, обработать раны. Следующий? Что, рука?
Он непонимающе посмотрел на все сильнее и сильнее болящую Валеркину руку, поставил ее на стол на локоть и вдруг коротко и резко нажал сверху, смотря в его глаза.
- Это не перелом. Иначе бы тут такой крик стоял… Сильный ушиб. Компресс, успокаивающее. Сознание не терял? Нет? Два дня – и на выписку. Следующий?
…И тут им принесли обед. Прямо в палату. Валерка совсем не мог действовать правой рукой, левой держать ложку было неловко, неудобно, но так сильно хотелось есть, что все неудобства забылись.
…
А через два дня он снова был в своей части, где в их отсутствие вечными дневальными были те, кто не поехал на стрельбище. И оружие уже было почищено, и получены дополнительные комплекты обмундирования взамен испорченного.
- Ну, что, мужики,- сказал вечером, когда погас свет в штабных окнах и закрыли двери на замок, старший сержант Павлов.- За ваш второй день рождения.
Он сам разлил водку, и первый поднял жестяную кружку.
- Повезло вам, пацаны, повезло. Сходите потом, на машину в гараже посмотрите…
Еще три дня, как прописал доктор, Валерка бездельничал, сидя перед телевизором в Ленинской комнате или с книжкой в библиотеке. Вечерами, когда офицеры уже разъезжались по домам, он выходил на улицу и ходил по городку, вдыхая воздух, пахнущий маслом и гуталином, смотрел, как «дрессируют» молодых на плацу, заходил в гараж и раз за разом смотрел на грузовик, кузов которого был стерт и выкрошен чуть не в опилки от того удара, прикидывал, где сидел, как летел, как все вышло…
Но пришлось все-таки возвращаться к своим прямым обязанностям. Утром в понедельник он зашел в секретную часть, где числился, радостно поздоровался с машинисткой Ниной, веселой худенькой («О-о-ой, что это у вас за нитки сзади болтаются?»- шутили над ней офицеры. «А-а-а-а! Да это же ноги!») девчонкой чуть-чуть старше его, с которой неоднократно играли в гляделки, подмигивая и переглядываясь за спиной начальства.
- Ты? Почему – ты? – только и спросила ломким, вдруг ставшим тонким, как детский, голосом она, толкая его ладонью в грудь. – Как это? Ты – здесь, а Юра… Почему ты, а не он? Почему ты – здесь?
Она резко повернулась и выбежала из кабинета мимо ошарашенного и даже обиженного Валерки. И больше не возвращалась. Увольнение оформили «заочно».
Воробей после долгого судебного разбирательства «сел» на семь лет. Женщине, ведшей трамвай, дали два года условно. Прапорщика похоронили на новом кладбище, с военным оркестром и тремя залпами в воздух.
А Юрку увезли к родителям в оцинкованном гробу.
…Еще через несколько лет почти все участники событий забыли дату, которую раньше называли «вторым днем рождения»…
Свидетельство о публикации №207110600380