Муза

Курица на сковородке шкворчала и издавала аппетитный запах. В кабинете мелодично запел телефон. Юрий, ткнув в последний раз вилкой в жирную кожицу американского окорочка, поспешил в кабинет, бурча вполголоса понравившуюся со вчерашнего дня мелодию.
- Алё?
- Юра, это я, - прозвучал робкий, с придыханиями, убитый голос.
- Ага? - полувопросительно-полуодобрительно отозвался Юрий.
- Я приду вечером? - голос в трубке умирал на каждом слове, а на знаке вопроса почудился всхлип.
- Ну, конечно, конечно. Конечно, дорогая. Любимая, - добавил он, как будто вспомнив, что надо. - Конечно. Но... Вот Павлик опять придёт. И Володя.
В трубке раздался звук, какой издают люди, если у них под рукой нет носового платка.
- Приходи, - заявил Юрий твёрдо.
В трубке послышались гудки. Он аккуратно положил трубку нового блескучего тёмно-зелёного аппаратика и длинно, гнусно, изощрённо выругался. Да, разумеется. Она придёт. И будет сидеть, слушать мужские разговоры и таращить свои бессмысленные, мутные, не поймёшь какого цвета зенки. Скромно так сидеть в углу, никому не мешать. Все ведь прекрасно знают, что Борис, её муж, близкий друг Юрия. Она обязательно задержится после всех. Абсолютное бесстыдство. Хотя кто виноват? “Я виноват, - твердил себе Юрий. - Надо было сразу дать понять”.
Леночка была замужем два года. Мужа не любила, хотя относилась с сочувствием (оба они, пенсионеры по инвалидности, познакомились в областной больнице и решили объединить усилия по борьбе с жизнью). Муж, Борис, химик по образованию, пытался работать по специальности, лаборантом на заводе электротехники. Леночка же писала стихи. Борис как-то вечером сказал:
- Бери свои вирши в охапку, пойдём. Познакомлю с дельным человеком. Даст совет, как и что.
И они пошли. Борис в резиновых сапогах (была осень), Леночка в страшнейшей обуви из дерматина и в облупившейся ещё в школьные годы дублёнке с мехом. Друг Бориса жил на девятом этаже, в хорошем, добротном кирпичном доме. В квартире было тепло и накурено. Хозяин оказался красавцем, к тому же, весьма обходительным.
Леночка с Борисом села в углу в пушистые дорогие кресла (такие она видела впервые). Вся обстановка говорила о достатке. Обои, потолок. Угощение. Гости говорили о литературе. Сам хозяин, статный черноволосый красавец с сизо-голубыми глазами и немыслимого благородства длинным носом в конце вечера читал свои стихи. Леночка от волнения и конфуза не разобрала, о чём речь: то ли гном подавился ёлочной игрушкой, то ли тролль перепутал заклинания. Но она аплодировала и восхищалась со всеми в унисон.
Борис задержался в дверях, когда усталый хозяин уже не чаял всех выпроводить и отправиться на боковую.
- Тут, вот, - Борис порылся в бездонных карманах своей куртки. - Жена у меня балуется. Погляди, а?
- Конечно, конечно, - Юрий, близоруко щурясь, разглядывал кипу хорошей, но изрядно засаленной бумаги. - Разумеется. Приходите.
- А позвонить можно? - вдруг осмелела авторша. - Насчёт результатов?
- Простите?
- Ну... что вы скажете.
- А, ну да. Но я, знаете, не специалист... - и назвал номер.
Да. Стихи оказались плохие. И вообще. Главная ошибка состояла не в этом. Пригласить даму одну вечером, побеседовать. Он ничего плохого не имел в виду. Он хотел только оказать услугу приятелю, школьному товарищу, с которым прошло всё детство, и который, по окончании института, попал в передрягу - заболел шизофренией. Нужда, болезнь, лекарства. Юрий был незлой человек. Более того, он был человек неглупый. У него был один существенный недостаток - большой интеллект и все связанные с ним последствия: неоправданные поступки, неподобающая уступчивость, неумение сразу взять нужный тон. - А, кроме того,  что я, импотент? - оправдывал себя Юрий. - Был уже час ночи, женщина осталась, ну, доставил ей удовольствие...

Леночка не была дурой. Отнюдь. Имела образование (училась на филфаке, не закончила по болезни). С ней интересно было поговорить. Иногда. Пока холодность и отстранённость Юрия не ставили её на место. Но стоило их отношениям потеплеть, и Леночка сейчас же со всей неистребимой бабской бесцеремонностью влезала во внутренний мир Юрия, пытаясь его переделать на собственный лад, как, вероятно, при случае, сменила бы кафель на кухне, если б ей привалило счастье поселиться в его роскошной трёхкомнатной квартире. Когда ей не удавалось достичь заметных результатов, она делала выводы. И не стеснялась высказывать их вслух.
- Ты себя очень любишь, Юра, - заявляла она.
- Да. Люблю. Больше жизни.
Однажды в особенно грустный вечер Юрий вежливо попытался дать понять яростной партнёрше по постели горькую истину:
-  Понимаешь, Лена, я не выделяю тебя из основной массы человечества.
Леночка ушла, хлопнув дверью.
В основном же их отношения были хорошими, дружескими. Юрий разглагольствовал:
- Что плохого в концлагерях, скажи мне на милость? Ты посмотри вокруг. Что за монстры ходят по улицам. Большинство человечества не заслуживает не то что права на потомство, права на жизнь. Это безусловно. Генетически неполноценные особи. Да, Сталин был прав. Тысячу раз прав. Русских иначе и не заставишь работать, кроме как в ГУЛАГе.
- Мандельштам не был генетически полноценной особью? - робко вопрошала Леночка.
- Он не был русским, - отвечал Юрий, прихлёбывая некрепкий чай из фарфоровой чашки.
- А Вавилов?
- Плевать.
- Ты фашист, Юра, - шёпотом констатировала Лена.
- Дадим отпор душителям... - возглашал Юрий насмешливо.
Он, может, и не был фашистом, но само присутствие Леночки толкало его на высказывание дерзких гипотез и умопомрачительных выводов. Он постепенно начинал её ненавидеть. А какой ненавидящий не фашист?
Вообще же у Юрия были причины ненавидеть человечество. В юности ему прочили научную славу. Он защитил кандидатскую на моднейшую тему в области дифференциальной геометрии. Устроился преподавателем в самый престижный в городе экономический вуз. Но годы шли. Юрий преподавал, ел, пил, сидел за компьютером и мучился. Прежняя тема не волновала его, книги по математике он забросил (насколько это позволяла ему его теперешняя специальность).  Мать из-за границы (работала в Америке в секретной лаборатории) присылала деньги. Юрий отремонтировал квартиру, подумывал, не купить ли машину.  По ночам иногда кропал стихи. О зомби, оборотнях, троллях и бесах. По словам Сергея, признанного в городе поэта, Юрий давно переплюнул Бодлера и По. Но, невзирая на гениальность, издавать сборник приятель не советовал:
- Не поймут. Обругают. Это не для широкой публики.
Что касается бесов... Юрий отличался потрясающим  физическим здоровьем, сложен был атлетически, увлекался сексом. Как говорится, в здоровом теле здоровый дух. И вот этим-то запасом здоровья он и любил бравировать. Кофе по ночам. Книги маркиза де Сада, Стивена Кинга. Порнографические журналы. Настрой, самовнушение. Опять же, творчество. Юрий старательно копался в собственной душе, пытаясь отыскать пятна гнили, разложения. Сумасшествия. (Советовался с Борисом, но тот пожимал плечами. - Тебя, брат, с дури везёт, - говорил он. - Чего хорошего?)  Нет, сумасшествие ему явно не грозило.  А какой гений не сумасшедший? Не сумасшедший, значит, не гений...
Юрий подумывал, не сесть ли на иглу. Но, конечно, так и не решился. Стихи от этого лучше не станут. Да и поздновато.  Тридцать лет, как-никак. Раньше надо было. В общем - беспросветное благополучие во всём. И абсолютное бесплодие. А, между тем, Юрий чувствовал, какая бездна сил пропадает в нём. Ни для чего сокровенного, важного, насущного не было места в этом мире чиновников, торгашей, бледных, гадких, забитых людей, бывших граждан социалистического государства.

Юрий ехал в частном автобусе, уютно развалясь на мягком сидении. Напротив, через дорогу, над остановкой трамвая не было света. Толпу освещала только витрина магазина, излучавшая мертвенно-голубой свет. В этом свете тени людей сливались с тенями деревьев. Они раскачивались в такт ветру, механические, неживые, руки, головы... бред.
- Зомби, зомби, - констатировал Юрий про себя и отвернулся.

По поводу дальнейших событий Юрий часто вспоминал пошлый советский анекдот: “Купи козла”. Леночка перестала к нему ходить. Перестала терроризировать звонками. “Одумалась”, - решил Юрий. Настал август, было уже прохладно, тополь внизу под лоджией начал ронять жёлтые листочки. А потом в разговоре приятель как-то удивился:
- Да ты что, разве не знаешь? Борис жену схоронил. Уже две недели.
- А-а-а.
- Выбросилась из окна, - мрачно пояснил посетитель и перевёл разговор на другую тему.
Первое время ему было неприятно. Какой-то мерзкий осадок. Будь Юрий верующим или хотя бы ханьжой, он непременно сходил бы в церковь. Но он был убеждённым атеистом. Ну выбросилась и выбросилась. Её дело. Главное, я здесь при чём? Не любил? Разве это обязанность? Да и как можно полюбить по велению совести. Абсурд. Бога, и того не полюбишь. А уж больную, неопрятную, навязчивую бабёнку - тем более.
Юрий  как-то сразу воспрянул духом. Гора с плеч свалилась. Он, между прочим, по врождённой интеллигентности, ни разу не указал Леночке на дверь. Хотя надоела она ему смертельно. Вот. Освободила всех. Сама. Ну и хорошо.
Потом нахлынули заботы. Мать писала из-за границы. Говорила, что выхлопочет Юрию приглашение, что всё будет нормально. Только язык. Кроме русского, Юрий ни одного языка не знал. Но мать утверждала, что ускоренные курсы - очень действенное средство.

__________________________________________________________

Юрий начитался досыта и в половине двенадцатого потушил свет. За балконной дверью дико выл ветер. Ноябрь выдался холодным и совершенно недождливым. Сухая земля промёрзла. Жаждала снега. Юрий закрыл глаза. Было тихо, тепло. Тикали большие старинные напольные часы в коридоре. Он заснул. Потом у входной двери кто-то позвонил. Робко и, одновременно, настойчиво.
- Господи, - Юрий сморщился от неприятного чувства. Звонок в дверь среди ночи никогда не бывает к добру. Юрий, проходя по коридору, взглянул на часы.  Час ночи.
Юрий открыл внутреннюю, утеплённую, обитую дермантином дверь и у внешней, железной, строго спросил:
- Кто?
- Юра, открой, это я, - послышался мягкий, тёплый Леночкин голос.
Руки его опустились и затряслись мелкой трясучкой. Он машинально захлопнул входную дверь. Потом, так и не сознавая, что делает, вернулся по коридору к себе в спальню. Опять звонок. Юрию захотелось заорать во всё горло, завыть. Первая мысль была позвонить в соседнюю квартиру по телефону. Соседка дома, он слышал голоса её и маленькой дочери ещё вечером. Потом он подумал, может, Леночка на самом деле не умерла, что она жива и вот снова явилась к нему... далеко за полночь.
- А-а-а! - Юрий схватился за голову и полез под одеяло. Потом медленно выпростался и уставился выпученными глазами в потолок. Потом звонок. Робкий, настойчивый. По подбородку Юрия потекла слюна. Он краешком сознания подумал, что её следует стереть. Но руки тряслись под одеялом собственной, независимой от его воли частотой и были (как и всё тело) абсолютно неуправляемы.
Звонили до самого утра. Потом, к пяти часам, прекратили. К шести Юрий каким-то образом умудрился уснуть.
Встал он совершенно разбитый. Уничтоженный. Вот, оказывается, это как. Он и не знал, что сходить с ума так мучительно. Но в том, что события прошедшей ночи не имели отношения к реальному миру, он не сомневался. Это всё происходит в его мозгу. И только. И звонки. И голос. Кроме того, Юрий убедился, что сознание его, всегда такое крепкое, трезвое, строго логическое, раскрыто для мира вещей, растворожено, как проникающая рана от кинжала или меча. Он, смотря на паркет, как будто видел его впервые. Эти волокна дерева, эти переходы, узоры. Этот бьющий прямо в мозг свет ноябрьского утра. Это всё в целом иное. Его. И не его.
Юрий был убеждён: все окружающие видят, что с ним неладно. Все оглядываются, смотрят. Как-то хмуро, настороженно. Особенно женщины. Он ехал в автобусе (сесть не удалось, держался за поручень). Напротив, на скамье, сидела старуха. Нищая, сморщенная. Видимо, собиралась сунуть водителю под нос пенсионное удостоверение.  Она подняла мутно-голубые глазки, обведённые жёлтыми дряблыми веками. Долго, пристально смотрела на него, в его осунувшееся, бледное лицо.
- А-а! - воскликнула она. Её указующий перст театрально упёрся в Юрия. - На тебе кровь!
Пассажиры на это никак не отреагировали. Юрий тоже. Он даже отвернулся. В нашем цивилизованном обществе принято не обращать внимания на проявления сумасшествия также, как и на неприличные поступки детей.
А потом, постепенно, всё нормализовалось. Никто больше в дверь среди ночи не звонил. Отоспавшись, Юрий почувствовал, что больше не бредит, что тополя, небо, книги, люди и вещи встали на свои места. Что логика не хромает. Что мир хорош. Упоительно хорош.
Юрий ехал по предновогоднему городу. Огни, созвездия огней. Фонари. Белое, исходящее снегом небо. Полотнища пухлого снега на больших газонах по обочинам дороги. Старые, чёрные, занесённые снегом ели возле правительственного здания. Хорошо быть молодым, здоровым, сильным, умственно полноценным. Хорошо надеяться на счастье. Хорошо, боже, как упоительно быть здоровым!

Юрий не сразу сквозь сон сообразил, что звонят в дверь. Потом воспоминание, острое и горячее, как игла, сразу вывело его мозг из забытья. Звонок. Робкий. Настойчивый. Юрий задышал. Часто, тяжело. Нет. Спрашивать “кто” он не пойдёт. И так ясно. Юрий спокойно встал, обул одну тапочку. Вторую его босая ступня не сумела отыскать рядом. Он, как был в одной тапочке, направился к двери на лоджию. Открыл. В распахнутый ворот пижамы хлынул ветер.
Небо гневалось и сорило снегом. Мрачные разорванные тучи неслись над городом. Юрий для чего-то вспомнил пушкинские строки: “И утопленник стучался под окном и у ворот...” Потом плюнул. Нет, его не возьмёшь. Нет. Он желает быть здравым и полноценным. Он желает жить в реальном мире. А если нельзя...
Юрий перекинул ногу через перила и зажмурился. Но потом не сдержался и глянул вниз. Там, внизу, чахлый тополь рвало на части ветром. Юрий опять зажмурился и перекинул вторую ногу.
Весь девятиэтажный корпус потряс мучительный, дикий, безысходный вопль самоубийцы. Пожилая женщина на первом этаже, мучимая бессонницей, вышла на лоджию:
- Ах, что же это! Ах, господи! - она  поспешила вернуться в комнаты, хлопнув дверью.
Потом из-за угла дома вышла женщина в белом летнем платье. Она приблизилась к трупу. Наклонилась и сколупнула со снега каплю уже начавшей подмерзать крови. Рассмотрела её в свете фонаря. Потом направилась к железной калитке, к выходу. Двигалась она механически, как будто раскачиваемая ветром в такт теням, избороздившим заснеженный двор.