Глава четырнадцатая

Год 728 от Творения Мира. Там, за Стеной
1.
Вслед за осенью незаметно пришла зима, укрыла снежным настом Альбию, заморозила низовье Змейки и Восточные Озёра покрыла плотной коркой льда. На Памятном Амвоне носились неуго-монные ветра, и Атавий спал под их завывание, видя во сне весенние капели и шелест зелёной лист-вы под лучами полуденного солнца. Над избами клубились струйки дыма, пахло пирогами.
Михаэль день и ночь пропадал в Арне. После недавних осенних событий на Амвоне и грозной грозовой ночи его точно подменили. От обычной беззаботности и безрассудства остались лишь пронзительные лучистые глаза, внимательные и настороженные, да прежняя настойчивость двигала его вперёд, не разбирая путей-дорог.
Всё, чему могли научить его София, Виола и Миррана, он отлично усвоил и теперь впереди были занятия Эоры. Но Михаэль не собирался ждать весны. Он знал, что осталось ему всего-то ничего и совсем скоро он станет настоящим Хранителем, но иллюзий по этому поводу не питал – ощущение не то собственного бессилия, не то чего-то неизведанного, чего он не мог найти в наставлениях Жриц, не покидало его ни на минуту. Сутки напролёт просиживал он, вороша летописные книги, тормошил Неяру бесконечными расспросами о давно минувших днях и внимательно следил за тем, что могли и умели его наставницы помимо того, чему обязательно обучали Хранителей.
Его верные спутники и преданные друзья, Селар да Фабиан, следовали неотступно за ним по пя-там, ожидая любых распоряжений, и распоряжения эти сыпались ворохом едва ли не каждый день. Вся Альбия вдоль и поперек изъезжена была Михаэлем верхом не Селаре, разве что не вся исхожена. Но для этого, хочешь не хочешь, а приходилось ждать тепла. Снег был значительной преградой для поисков. Что именно искал Михаэль, он и сам не совсем понимал, но после находки ларца чувство-вал, что должно быть что-то ещё. Обязательно должно, как не отрицала этого Неяра. А не здесь, так ещё где-нибудь.
А в Белом Зеркале, помимо мчащихся по небу облаков и далёких, неведомых рек, гор и лесов, Михаэль всё так же видел людей и странных существ, удивительные миры и незнакомые просторы, с каждым днём всё больше и больше его манила неизведанная бездонная пучина Ом-Маэннона. И с каждым днём всё сильнее крепло в нём желание покинуть Альбию.

Небесную гладь Альбии больше не тревожил багровый ужас юга, но тревогу Михаэль улавливал в глазах Неяры. Она каждый вечер вглядывалась в горизонт и каждое утро – в Белое Зеркало, но всё было по-прежнему, тихо и спокойно. Только рдяные проблески время от времени омывали южные окраины, тая в себе скрытую угрозу.
А ведь багряная мгла, двигаясь с юга, оказалась живой. Это была совсем не вода, как полагала Хра-нительница, да и все остальные волшебницы, – вовсе не облако. Грозовые тучи, посланные жрицами ей навстречу, и самые обычные, раз за разом бьющие молнии оказались, как теперь стало ясно, со-вершенно бесполезны в борьбе с ней. И хвала лишь одному Владыке, как проронила однажды Неяра – мальчик оказался в нужный момент у пещеры и каким-то непостижимым образом догадался, что это живая тварь. Страшно даже подумать, что могла она натворить, заполнив Альбию пунцовым дымом. А там, где живое существо, – самым эффективным в борьбе с ним будет воздействие на его психику. Что и сделала Миррана по настоянию Михаэля. Оба они обманули монстра, заставив того думать, что он заблудился, представили его взору не Альбию, а, напротив, вид южных степей. Этому мастерству Миррана учила Михаэля – ничего сложного. Совершенно простая техника. И совершен-но простое и умное решение. Только вот принадлежало оно не Неяре, к её огромному стыду. При-надлежало оно совсем ещё ребёнку, пусть и двадцатилетнему, но ведь не готовому ещё, как она по-лагала, к своей основной роли – быть Хранителем. Да, из него выйдет отличный Хранитель! Может быть, и ни к чему торопиться, но всё же подготовить его придётся как можно раньше. Пусть лучше до срока, чем не вовремя.
  Пламя на стене рисовало витиеватые узоры и фигуры, выхватывая из темени фрагменты обста-новки комнаты, меняясь и играя разнообразными цветами и оттенками. В глазах Михаэля горели огоньки, он сосредоточенно изучал языки костра, мысленно беседуя с ними. Ему захотелось вдруг прикоснуться к алым лепесткам пальцами и ощутить их шелковистость и тепло. Что-то было в них такое, что пленяло и завораживало.
Михаэль всегда любил смотреть на огонь. Мысли в такие моменты трусливо улетучивались, и ста-новилось легко и спокойно. Он доверчиво протянул ладони и окунул их прямо в огненную пылаю-щую плоть. Она приняла его с радушием и любовью, стараясь не причинить боли, не испугать. И он не испугался. Он наблюдал. Стихия плясала, ласкала руки и слизывала с пальцев остатки напряже-ния, весело подмигивала сияющими зрачками, извивалась точно змея, росла, становилась всё боль-ше, шире, выше и звала, звала, звала… И он спокойно, повинуясь какому-то внутреннему чутью, по-тянулся ей навстречу, слился с её грацией, её гармонией, красотою и мудростью.
Треск поленьев сменился мерным и протяжным гулом. Вязкий воздух окрасился медью. Простран-ство пульсировало и дышало жаром. Его горячее дыхание охватило тисками голову, обдало огнём лёгкие, одурманило. Стены комнаты медленно двинулись навстречу друг другу, сгущая темноту во-круг. Сознание Михаэля соскользнуло, трепеща и кружась вместе с пространством, и устремилось куда-то ввысь, удаляясь всё дальше и дальше. Задыхаясь, Михаэль плавно погрузился в небытие, пе-рестав ощущать себя целостным и покорно растворясь в огненной пляске. Он слился с ней и со всем вокруг, не имея ни сил, ни возможности определить, где же заканчивается действительность и начи-нается вечность. Его тело теперь само плясало, извивалось множеством ярких пылающих факелов.
Стены подступили, наконец, вплотную, стали сдавливать, сковали движения и на долю секунды сквозь огненный туман и иллюзорность происходящего Михаэлю показалось, что он слышит треск собственных костей, зажатых ими. Но замутнённое сознание предусмотрительно исчезло вовсе, а его место заняло нечто, не поддающееся описанию. Всеобъемлющая сила и мощь неистово взметнулась ввысь, прожгла брешь в потолке и вырвалась на свободу, увлекая за собою Михаэля, бывшего теперь одновременно и ею, и самим собой.
Впрочем, он не знал сейчас наверняка, что же или кто же он теперь такое. У него ещё будет время подумать об этом, а пока он наслаждался ощущением покоя и власти, граничащей с бессердечием. Чувство новое для него, неизведанное и тем более притягательное. Предстояло научиться управлять им, иначе оно само вздумает покорить его и тогда…
Что тогда – Михаэль ещё пока не знал и особенно-то знать не хотел. Сидя у пылающего камина, он сосредоточенно изучал языки пламени, мысленно беседуя с ними…
 
Разрумяненная и радостная, в дом вошла Эора с огромной вязанкой дров, что никак не сочеталась с её хрупкой фигурой. Она тут же сбросила её на пол у порога.
 – Михаэль! – скинув рукавицы и потирая прозябшие руки, весело воскликнула она, увидев юношу, сидящего у огня спиной к выходу. – Какой сюрприз, а я и не знала, что ты здесь! Рада тебя видеть! Ты пришел в гости, мой мальчик, или по делу?
– Я пришёл учиться, – Михаэль обернулся, лицо его озарила солнечная улыбка, но и из-под длинных ресниц сверкнули два огненных зрачка. Вспыхнули и тотчас погасли. – Неяра сказала, я готов.
Эора успела, тем не менее, уловить незримый проблеск, от неожиданности пошатнулась и при-слонилась спиной к дверному косяку.
– Великий Владыко, Михаэль, что ты делал здесь без меня?
– Я смотрел на огонь, тётушка, – с готовностью ответил Михаэль, поднялся, подошёл к Эоре и чмок-нул её в щёку. Затем стал собирать дрова с порога и носить их к камину, – просто смотрел на огонь.
Глядя, как невозмутимо и спокойно он выполняет свою работу, очнувшись от шока и удивления, Эора понемногу успокоилась.
– Смотри, – она слегка коснулась его плеча, – это можно сделать проще.
Одно за другим поленья стали подниматься в воздух и послушно ползти к камину. Из дыры в по-толке медленно опускались к полу мириады снежинок, кружили и таяли, не долетая до середины пу-ти.
– Или ещё проще.
Оставшаяся горка дров внезапно исчезла и тут же очутилась в камине, пламя радушно приняло новую пищу.
– Вот это да! – Михаэль живо подбежал к Эоре, встал рядом с ней и, приняв игривую позу, властно поднял вверх руки. – Я тоже сейчас так! – нахмурив брови, он стал разглядывать небрежно разбро-санную им по полу одежду и обувь. – Что бы это такое выбрать? Ага, унты! Сейчас, ребята, вы у ме-ня окажетесь на полке! Ну-ка, марш на место!
И прежде чем Эора успела как-либо отреагировать, словно в ответ на приказ юноши, унты слабо шелохнулись… и тотчас вспыхнули ярким оранжевым пламенем.
– Ого! Что это с ними? – Михаэль скользнул удивлённым взглядом по стопке дров у камина, и вдо-гонку его взгляду по полу зазмеился смелый огонёк. Тут же друг за другом загорелись дорожки, ва-лявшийся неподалёку полушубок и, наконец, дрова. И всё это добро в мгновенье ока, не тратя по-пусту времени, превратилось в горку тлеющей золы.
– Безумец! – разозлилась не на шутку Эора. – Ты сожжешь мне дом! – Она проворно окатила весь этот фейерверк тазом воды. – На дворе зима, а ты с самого утра пытаешься лишить меня крова!
– Тётушка, ну зачем же так грубо?! – рассмеялся Михаэль. – Не надо воды, всё ведь и так уже почти догорело.
– Догорело, говоришь!? Вот я тебе сейчас покажу – догорело! – Эора уткнулась кулаками в бёдра и, свирепо сверкая зрачками, стала медленно приближаться Михаэлю. – Мало того, что ты, не преду-предив меня, влез без подготовки, куда тебе не положено! – тихо начала она.
Со стола слетело кухонное полотенце и с размаху хлестнуло Михаэля по мягкому месту.
– Ой! – Михаэль подпрыгнул и, заливисто смеясь, стал пятиться назад, медленно обходя стол по кругу и отступая к двери.
Но Эора непреклонно продолжала наступать.
– Мало тебе того, что сейчас с потолка мне светит серая туча и посыпает щедро снегом мой обеден-ный стол!
– Ой! – Полотенце снова звучно хлестнуло Михаэля по тому же месту.
– Мало тебе того, что ты сжёг в моём доме всё, что только попалось тебе на твои сумасбродные, шкодливые глазёнки!
Полотенце снова хлестнуло, но теперь уже воздух – Михаэль, лихо увернувшись, юркнул под стол и вмиг оказался за спиной у Эоры. Та неспешно обернулась и продолжала дальше.
– Так ты ещё смеешь бесстыдно хохотать и заявлять мне – "догорит само"?! Ты, самонадеянный ма-ленький коршун с глазами ягнёнка! Почему ты всегда всё делаешь наоборот? Почему ты не ждёшь объяснений, но вместо этого во всё суёшься сам?! Почему…
Михаэль между тем вытащил из камина тлеющую головешку и неторопливо вертел её в ладонях. Под его пальцами дерево вдруг само задымило, вспыхнуло и охватило ровным пламенем запястье. Он поднял глаза – в них плясали, переплетаясь друг с другом, желтовато-красные огоньки.
– Я не знаю – почему! – глухо прошептал он. – Я не зна-ю! – и осторожно протянул Эоре догораю-щее полено. – Пока не знаю.
Затем пулей выскочил во двор.
– Михаэль! – Эора бросилась вдогонку.
Но тот растаял в белом молоке снежной завесы. На тропе, ведущей от дома, отчетливо виднелись его босые следы, что глубоко, до самой земли, прожгли толстый снежный наст.
– Что за мальчишка? – вздохнул Эора, глядя на чернёющую в снегу цепочку следов Михаэля. – Вот наказание на мою голову!
2.
В котелке забурлила вода. Эора сняла его с огня и залила кипятком сбор ароматных трав. Свежее, нежное благоухание тотчас наполнило избу. Пиала с мёдом, песочное печенье, земляничное варенье тотчас один за другим возникли на столе, накрытом розовой скатертью. Словно только этого и ожи-дая, в дверь постучали, и на приглашение Эоры войти на пороге возникла София.
– Ты вовремя, как всегда, дорогая! – улыбнулась ей Эора. – Заходи, присаживайся – чаю попьём.
София сняла полушубок, повесила его у входа на крючок, сняла валенки, нырнула в меховые до-машние тапки, сделала несколько шагов по направлению к столовой и только теперь, после ослепи-тельно-белого сияния снега привыкнув к свету озаренной огнём избы, заметила неожиданную пере-мену, произошедшую в обстановке.
Зрелище, представшее пред её взором, оказалось странным и малоприятным. Чёткий, ровный круг в бревенчатом своде потолка был уже кое-как залеплен смесью, отдалённо напоминающей глину. Сию рыжую мешанину очерчивала чёрная кайма обгоревшего дерева, от которой веером расходи-лись в стороны, точно нарисованные, такие же чёрные лучи. Обуглившиеся поленья корявой горкой возвышались на полу у камина. Остатки дорожек в виде чернеющих лоскутков вперемешку с золой и лужицами воды представляли собою достойное завершение картины. София нахмурилась.
– Что произошло?!
– Да-да, я тоже так думаю, ты, пожалуй, рановато переобулась, – усмехнулась хозяйка дома, – сего-дня, как видишь, у меня запланирована генеральная уборка. Вот только с силами соберусь – и сразу приступлю. Только, боюсь, сама не управлюсь, ещё Виола понадобится – брёвна в потолке зарастить заново, а то, чую, эта чудо-замазка того глядишь, рухнет мне прямо на голову. Ха-ха-ха! Забавно, не правда ли, я провожу время? Кстати, не без нашего общего знакомого! Ха-ха-ха-ха!
– Эора, что с тобой? – София, как была – в тапочках, двинулась через зал, мимо хохочущей волшеб-ницы в столовую, достала из настенного шкафчика две чашки, села за стол и налила чаю, – ну-ка, давай, рассказывай.
– Он прошёл Посвящение без меня! – Эора вошла в столовую и встав напротив Софии, упёрлась в стол ладонями. – Я и не знала, что он придёт сегодня, но разве же это удивительно?! Редкий, что ли он гость у нас у всех? Я не знала, что он готов, Неяра не предупредила!
– Разве сама ты не видишь? – пожала в ответ плечами София, спокойно отхлебнув из чашки. – Он был готов ещё осенью. Вспомни – он ведь спас нас всех той ночью. А Неяра в последнее время что-то совсем плоха. Может быть, она боится не успеть? Ты же знаешь, она последняя, кому придётся учить его.
– Чему учить?! – вспылила Эора. – Что теперь нового она ему может рассказать?! Всё! Все четыре стихии – его! Понимаешь? Все четыре!
– Что ж, – София отхлебнула ещё глоток и устремила взгляд в пустоту, – значит, так тому и быть.
– Но, Боже мой, София, он ведь так юн! – Эора присела напротив Софии и пододвинула свою чашку к себе поближе, но пить не стала. – Он ещё совсем мальчик! Огонь коварен. Посмотри вокруг! Ты же всё видишь своими глазами! Отчего же ты так спокойна?! А если бы с ним что-то случилось? Никто из Жриц не проходил ещё Посвящения в таком юном возрасте, тем более в одиночку, ты же знаешь, как это опасно!
– И никто из Жриц не превращался в мужчину ни в принципе, ни, тем более, на глазах у изумлённой публики! – лукаво улыбнулась София, напомнив Эоре о рождении Михаэля. – Никто из нас никогда не был и не будет мужчиной...
– Тем хуже, Софи, тем хуже! – Эора подалась вперёд, тревожно глядя Софии в глаза. – Предания гласят, и люди за Стеной тому подтверждение, мужчины враждебны и жестоки с младенчества! Пусть у нас нет опыта в общении с ними, пусть, но мы должны быть осторожны. И потом эти горя-щие глаза! Наш милый, наш добрый маленький Михаэль – и этот взгляд! Мне почудилось – он испе-пелит меня на месте. Сказать, что я испугалась – не сказать ничего. Я была просто в ужасе! Что те-перь будет, Софи, что будет? Вдруг мы что-то недоброе натворили во время его рождения? С тех пор, как он у нас появился, всё идёт кувырком! Я всегда была уверена в своей силе и силе каждой из вас. Всё было по законам Знания, правильно и предсказуемо, но теперь… Теперь я не знаю чего ожидать каждую секунду и не уверена в наших поступках и возможностях до конца. И эта недоска-занность, она сводит меня сума! Я не должна, наверное тебе этого говорить, ты же его мать, да и ви-новаты мы перед тобой, что не позвали тогда Неяру…
– Неяру вы не позвали и по моей вине тоже, – София поднялась и стала неспешно прохаживаться взад-вперёд по столовой, – и в конце концов, всё идёт своим чередом. Чему быть, того не миновать. Ведь ты же не думаешь, что время может что-то изменить? Сколько раз мы возвращались назад – но результат всегда один. Переместиться во времени – не проблема, не мне тебя учить! Проблема со-стоит в том, что достигается всё та же цель, как бы не изменялись методы, которые при этом исполь-зованы. Хотим мы этого или нет. Так что позвали мы Неяру – не позвали, не думаю, что от этого что-либо изменилось бы. А в недосказанности тоже иногда есть своя прелесть. Ты по-прежнему сильна и мудра, и немного паники тебе не помешает. Так, для разнообразия.
София улыбнулась и обняла Эору за плечи.
– Вот увидишь, всё будет хорошо. Тебе понравится заниматься с моим малышом. Он сообразителен и мил.
– А мне уже понравилось, – прыснула Эора, проникшись спокойствием Софии, – особенно то, как он поджёг всю свою одежду в одночасье и чуть не сжёг мне хижину. Хотя это была уже вторая попыт-ка. Первую же он использовал во время Посвящения. Кому могло прийти в голову принимать По-священие в доме? Только Михаэлю! И это, кстати, ещё одна причина, по которой я не ждала его прихода в качестве ученика именно сейчас, когда на улице стужа. Всегда ведь дожидались весну! Всегда выбирали удобную лужайку! Но дыру в потолке, надо признать, ему всё же проделать уда-лось мастерски!
Жрицы захохотали и обнялись.
– Эора, милая, но зачем же ты отправила мальчишку домой босым и без полушубка? – София снова присела за стол.
– Да я, честно говоря, не хотела, – смущённо пожала плечами Эора, – но он был зол и горяч, как ко-тёл. Вылетел молнией и был таков. Я не стала догонять его – поучиться переносить холод ему не помешает. Всё равно, рано или поздно, надо начинать. А что, стряслось что-нибудь? Думаю, не должно быть, ведь это не первая его зима – уж пора бы её покорять.
– Стрястись – не стряслось, парень жив и здоров, но явился укрытый изморозью и снегом, точно суг-роб. А под снегом – ни шапки, ни полушубка, да ещё и босой. Словом, непорядок.
– Вот и славненько, поостыл, значит. Иначе б не сугроб пришёл, а пылающий факел. Рано, рано ему ещё Посвящение, ра-а-а-но! Он совершенно не осведомлён, он слаб в знаниях, а уже владеет Силой. Всё шиворот-навыворот – я и говорю!
Эора, вздохнув, тоже уселась за стол напротив Софии и принялась, наконец, за чаепитие, посте-пенно успокаиваясь то ли под целебным действием ароматных трав, то ли приход гостьи всё же раз-веял её смутную тревогу.
– А где ж это он, любопытно, так долго просиживал, что успел покрыться снегом? – задумчиво про-изнесла она, отхлебнув большой глоток чая и надкусив печенье.
3.
Невидимая простым смертным Стена, заметная только лишь Жрицам Альбии, отгораживала мир чудес, спрятанный от людского ока высоко в горах.
Михаэль с восхищением разглядывал её красоту, следя за плавающими цветными разводами, то и дело растворявшимися друг в друге и изменявшими цвет. Это занятие было одним из его любимых. Сияющие разводы своим плавным, размеренным движением очаровывали его, расслабляли и успо-каивали.
Когда впервые, ещё будучи малышом, он заметил Стену – это была всего лишь бледная дымка, отгораживающая Альбию от иного мира. Но мальчик взрослел, и с каждым новым днём ему откры-валось всё больше чудес, и призрачная доселе преграда оживала и превращалась в живое создание со своим особым дыханием, настроением и своей независимой жизнью. И Михаэль стал просиживать здесь, у дивного творения Вершителя Яана, наслаждался ярким днём, свежестью горного воздуха и разнообразными звуками, доносящимися со всех сторон. Весною и летом птицы пели весёлые пе-сенки, шелестел сочными зелёными листьями лес, ветер задевал на ходу распустившиеся колоколь-чики, и те мелодично звенели. Осень приносила с собой особый сладкий запах созревших плодов и ягод и сыпала под Стену, словно бы соревнуясь с многоцветием её красок, золотую и багряную ли-ству. Зима радовала снежным настом, он искрился и слепил, отражая солнечные лучи, и Стена от-брасывала на него причудливые красочные тени, приводившие Михаэля в неописуемый восторг.
Эта зима была двадцатой в его жизни. Говорят, Хранителем становятся, когда исполняется три-дцать. Тридцать вёсен – это так много. И так мало, чтобы успеть обо всём на свете узнать. Но воз-можно ли узнать об этом бескрайнем, таком загадочном мире, сидя в дивной солнечной клетке, ого-роженной непроходимой Стеной? Так ли он прекрасен и доброжелателен, этот мир, если Владыка оставил его там, далеко внизу, не позволив даже надеяться на то, чтобы проникнуть в него?
Сегодня Михаэль глядел на Стену по-иному, недвижимо сидя на снегу и не сводя с неё глаз. Он ненавидел её. Снег укрывал его белым полотном, таял, но снова и снова неуклонно ложился на голо-ву и плечи, заботливо укутывая, точно беспомощного малыша. Стена была такой же, как всегда. Михаэль попробовал прожечь её взглядом, подобно поленьям в доме Эоры, но пламя не оставило ни следа на её холодной зеркальной глади и, вспыхнув, тут же погасло. Он так долго ждал этого дара! Ждал, когда наконец сможет нанести удар, а вместо этого сам теперь пылал изнутри, взбудоражен-ный неведомой доселе, родившейся в нём сегодня Силой. Но медленный танец цветных мазков, плавно скользящих по Стене, мало-помалу всё же успокоил его, погрузив в пустое созерцание.
Там, за Стеной, был такой же мир, как и здесь – и деревья зеленели, и порхали птицы, и цвели ко-локольчики. Но буйная зелень, так не свойственная заоблачной высоте гор, Михаэль видел это в Бе-лом Зеркале, быстро редела, по мере удаления от удивительной стороны под названием Альбия. И склоны укрывали ледники да снежные насты. И глубокие ущелья зияли чёрной мрачной пустотой и коварные ветра завывали протяжно днём и ночью, то рыдая, то злобно хохоча леденящим душу го-лосом. Грохот лавины то и дело раскатистым эхом отзывался откуда-то издали и сотрясал простран-ство трепещущими волнами. Скольким отважным стали последним пристанищем недра тех ковар-ных ущелий.
4
Большой город Миглон расположился у подножья горной дуги, что тянулась с запада на восток и делала изгиб в северном направлении с большим ответвлением к юго-востоку.
Самый высокий и неприступный в горной чреде пик Вивон, как назвал его сам Яан в далёкую старину, располагался как раз в основании высокогорной дуги и возвышался над городом белой, точно фата невесты, шапкой снегов, не тающих ни зимой, ни летом, верхняя часть которой терялась где-то высоко в заоблачной дали. Горную цепь именовали Анаэсской Грядой, она отгораживала Миглон с востока от Необжитых Земель и частично с юго-востока от Церуллеевых Лесов, с юга же – от степей Южного надела.
Тщательно хранил древний Миглон, передавая из поколенья в поколение, легенду об удивитель-ном селении, что находится на самой вершине Вивона, где живут прекрасные белокурые женщины и зеленеют леса, и по-особенному светит солнце. Многие считали это глупой выдумкой, но время от времени находился отважный, решивший двинуться в путь и воочию убедиться в правдивости ска-заний.
Никто не возвращался за последнее столетие. Никто, кроме старого Симона. Старик жил, кажется, в Миглоне, вернее сказать, за его южными пределами, целую вечность. Старая хижина Симона рас-полагалась за горной границей Миглона в Церуллеевых Лесах у Анаэсской Гряды, меж её западной высокогорной веткой, любовно именуемой в народе Мирная Насыпь, и юго-восточным рукавом – Хребтом Неосом. В город старик добирался по Высохшей Долине. До неё было добрых семь дней пути, если напрямик по ухабам да кочкам, а уж коли по дороге, так и все десять. Долина соединяла Южный Надел с Миглоном, зелёной плешью углубившись в кряжистую стену Мирной Насыпи и ве-ла к Западным наружным Вратам Миглона. Ближе к Вивону в Насыпь врезалось Гиблое Ущелье, уз-кое и мрачное, тянущееся прямо в пригород корявой непролазной стезёй, заваленной мелкими осы-пями и крупными валунами. Но никому и в голову не приходило двинуться в путь по этому ущелью – его название красноречиво говорило само за себя.

Невозможно было точно сказать, сколько Симону лет и многие помнили его всегда именно таким, каким он был сейчас. Дряхлая немощная старость всё никак не могла сломить его, и всё, что ей уда-лось-таки проделать с ним, – укрыть сединой и морщинами.
Его покосившаяся старая лачуга поглядывала одиноким крохотным оконцем на маленькое Тени-стое Озеро, по которому плавала стайка белых гусей, а на берегу, мирно пощипывая первую весен-нюю травку, паслась такая же старая, как лачуга, рыжая кляча. Богом и людьми забытый уголок Це-руллеевых Лесов у самого подножья горы был долгие-долгие годы местом обитания Симона. Лишь изредка, летом и осенью, появлялся старик в Миглоне, чтобы пополнить запасы, поторговать мёдом с пасеки да узнать последние новости.
Но вот уже двадцать вёсен одиночество не посещало Симона, не душило своей мохнатой лапой, не убаюкивало вечерами, нашёптывая причудливые сны. Однажды, ясным весенним утром, его раз-будил странный звук, доносящийся из-за двери. Привыкший к покою и тишине, к тому, что в эти края мало кто захаживал, обладающий, не смотря на возраст, чутким слухом, старик несказанно уди-вился, поспешил отворить дверь и выглянуть во двор. Его глазам предстала удивительная картина – прямо на пороге, укутанный лёгкой, воздушной словно паутина бирюзовой шалью, лежал младенец и громко плакал. Симон огляделся, прислушался к лесным звукам, но вокруг было тихо. Ни стука копыт, ни звука шагов, ни треска веток – только птичьи трели во хвалу пробуждающегося дня да ти-хий шум ветра в зелёных ветвях. Старик поднял малыша на руки и тот сразу затих.
– Ну, здравствуй, – Симон провёл морщинистым пальцем по розовой гладкой щёчке, – добро пожа-ловать. Меня зовут Симон, а тебя? – малыш молча слушал, удивлённо бегая большими, широко рас-пахнутыми голубыми глазёнками. – Придется, видно, тебя назвать самому.
Симон вернулся в дом с малышом на руках. И понеслись чередою дни и ночи, прочь отгоняющие и тишину и скуку из обветшалого домишка и из жизни бедного одинокого отшельника. Малыш ока-зался девочкой. Гелия, так её назвал Симон, росла смышлёной и послушной и, когда чуть подросла, стала помощницей своему седому отцу. А по вечерам, сидя у огня, тот рассказывал ей чудесные за-хватывающие сказки, которым, казалось, нет числа, и девочка свято верила в то, что они никогда не иссякнут. И они всё лились и лились из уст Симона, вызывая в воображении маленькой Гелии дико-винные волшебные картины.

Утро было прекрасным и свежим. Именно таким, как тогда, двадцать лет назад, когда Симон на-шёл на своём пороге Гели. Сейчас особенно ясно всплыли в его памяти те рассветные минуты, и ему показалось, будто время повернуло вспять. Ещё мгновение и Симон не удивился бы, услышав плачь младенца у порога. Но вместо плача из глубин воспоминаний его вывел мелодичный голос двадца-тилетней девушки.
– Сказывают люди в городе, батюшка, что бывал ты в удивительной сказочной стране на вершине Вивона, это правда? – Гелия развешивала на верёвках белоснежное бельё, выполосканное в ручье, и поглядывала на Симона.
Он стоял на пороге хижины и следил за плывущими по озеру гусями.
– Вон как радуются весне! – уклончиво произнёс старик, задумчиво наклонив голову. – Соскучились по солнышку!
– Что же ты не отвечаешь? – Гелия обернулась и посмотрела на старика в упор. – Так правда или нет?
– Надо бы отпраздновать твой день рождения, доченька, – снова уклонился от ответа Симон, – да-да, непременно надо отпраздновать. Сегодня и отпразднуем. Гляжу я на тебя и думаю – как же быстро ты выросла. Совсем взрослой стала. Во всём сама справляешься. А то ведь как боязно мне было, что и я покину тебя неровен час.
– Что ты такое говоришь, батюшка! – возмутилась Гелия, живо подбежала к Симону и, поднявшись на цыпочки, чмокнула его в морщинистую щёку. – Не время тебе помирать! Что же я буду без тебя одна здесь делать, а? Как же я одна жить-то буду?
– Зачем одна, золотце моё? – он нежно обнял её за плечи. – Вот выйдешь замуж, будет у тебя своя семья, не нужен тебе тогда будет старик Симон.
– Рано мне замуж, да и не хочу я… – насупилась девушка, – а ты мне всегда будешь нужен! Всегда!
– Ну, полно, полно, – успокоил её отец, – лучше давай, думай, как праздновать будем. И подарок се-бе, тоже думай. Только чур не диковинку какую. Чтоб я исполнить мог.
– А я уже придумала! – Гелия радостно заглянула ему в глаза. – Расскажи про Горное Царство! Те-перь я точно знаю – ты там был!
Симон нахмурился, тяжело вздохнул и сел на порог хижины, обхватив морщинистыми ладонями голову. В глубоком раздумье долго сидел он так, не тревожимый дочерью, прежде чем начал свой неспешный рассказ.

Давно это было. Был я ещё совсем мальчиком. Как-то раз зимой вернулся мой отец со старшими братьями с охоты, подстрелили они молодого оленя. Год выдался голодный, неурожайный. Дичи в лесу было мало, кто мог охотиться, тем и кормил свою семью. А семья у нас была большая – два старших брата, я да младшая сестрёнка. Да ещё дед, и отец с матерью. И теперь можно было на ка-кое-то время забыть про голод.
В этот вечер в нашей семье был праздник. Дед принёс из погреба вино, мясо жарилось на огне и издавало удивительный аромат. На нас, детей, он оказывал магическое действие – мы следили го-лодными глазёнками за приготовления пищи и жадно глотали слюну. Матушка колдовала у плиты, а мы глядели на неё, будто на волшебницу. Когда, наконец, семья уселась за стол, на какое-то время воцарилась полая тишина – и стар и млад дружно жевали. Горячая оленина обжигала язык и нёбо, но мы не обращали на такой пустяк внимания. Наконец, отец разлил вино в кружки, и посыпались шут-ки, песни, детали удачной охоты, смех и веселье. За окнами мела метель, но в нашем доме было теп-ло и радостно. А главное, мы были сыты.
Затем, когда, охмелевшие и сытые, отец и старшие братья уснули, а мы с сестрой забрались на печь, заговорил дед. Он, царство ему небесное, любил сочинять всякие небылицы и диковинные ис-тории. И в тот вечер стал рассказывать про удивительный край, который затерялся далеко в горах, на самой-самой вершине и возвышается, мол, и по сей день прямо над нашим Миглоном. Труден и ко-варен путь, лежащий в ту волшебную страну. Живут, мол, в той горной стране только златовласые женщины-царицы. Ни одного мужа никто в той стране не видывал. И никого в свою страну эти девы не впускают. Наша матушка, убирая со стола остатки ужина, тоже слушала дедов рассказ да всё по-смеивалась.
– Кто же, скажи на милость, батюшка, мог видывать этот край, коль сам ты говоришь, что никто по-пасть туда не в силах, а коль кто попал, так не возвращается. Да и как мужей в той стороне углядеть-то можно, коли в страну твою не пускают никого?
– Кто надо, тот и видывал, – насупился дед, – а ты не смейся, мне мой отец про ту страну рассказы-вал. А ему его дед. Живут-де, те девы одною дружною семьёй, красотища окружает их небывалая. В горах пурга да снега лежат, а у них там зелень буйная, ветвистая. Птицы порхают диковинные да зверьё ручное на полянах играет-резвится. Да только не пройти простому смертному, не попасть в этот рай на земле – невидимые стражи за руки-ноги держат да страху такого нагоняют, что бежать хочется чем скорей оттуда. А коли не рваться насильно, не ломиться, а затаиться в камнях поблизо-сти – тут-то можно сих стражей перехитрить да подглядеть за девами.
– Пьян ты, видно дед, совсем, иль снова навыдумывал чего, да только детям голову морочишь, – ма-тушка всё смеялась тогда да шутя укоряла деда, – а ну, кто из них, чего доброго, с дуру, в горы пода-стся страну-то твою искать?! Малы ведь совсем – не разумеют. Кто искать-то их пойдёт? Пропадут, ведь, по твоей вине!
– Не пойдут, не бойся, – отмахнулся от неё дед, – только безумец может двинуться в такой нелёгкий путь. Столько воды утекло с тех пор, как вернулся оттуда наш далёкий пращур, что и дед мой не за-стал его в живых. Да и нету сейчас охочих такой опасности жизнь свою подвергать, всего-то чтоб лишь краем глаза на диковинку взглянуть.
Затаив дыхание слушали мы дедов рассказ, лёжа на печи. И не знала тогда наша матушка, как близка она была в своих опасениях. Много слыхивал я дедовых сказок в детстве, но ту, что рассказал он снежной морозной ночью, запомнил на всю жизнь. И так запала она мне в душу, что ни днём ни ночью покоя не давала. Появилась у меня мечта заветная – страну волшебную отыскать. Никому про свою мечту я не сказывал, да только готовиться стал усердно. Самую тяжкую работу наравне со старшими братьями и отцом выполнял. В горы ходил, в бурных водах горных речных плавал, через глубокие ущелья по брёвнам переходил, зимой на морозе, на дворе спал. Стрелять научился без промаху. А по ночам сны мне снились диковинные, будто добрался всё ж таки я к цели своей. К два-дцати пяти годам стал я самым сильным мужчиной в нашем городе, да и самым завидным женихом. Братья мои семьями обзавелись, деда уж давно похоронили, родители состарились, не мог я их по-кинуть – опорой был и кормильцем. Да и сестра – на выданье. Что было делать? Так и жил, памятуя о заветной мечте своей.
И вот однажды, морозным зимним утром, пошёл я далеко в лес охотиться. Настрелял дичи и к ве-черу возвращался домой с добычей. Да не спокойно мне что-то было на душе, хоть и охота удачной была. А когда вернулся – дома нашего на месте не оказалось. Могучей лавиною укрыло его, сравняв с землёй и навсегда похоронив под толстым снежным пластом... Родители дома были, а сестрёнка младшая к брату старшему в гости пошла. С криком кинулся я снег руками рыть, да толку было в том мало. Где мне одному было справиться? Да и никому не под силу было. Так и просидел я, вы-бившись из сил, рыдая всю ночь напролёт на снегу. Оплакивал могилу своих родителей, а наутро стал собираться в путь.
В горах лачуга была у меня охотничья. Собрал я нужное снаряжение, оделся потеплее, шкурами обмотался и двинулся в дорогу, не прощаясь с родными. Не мог я тогда прощаться, не мог никого видеть. И не хотел. Тянуло меня со страшною силою, ещё сильней чем прежде, к вершине. И так я одержим сделался давней мечтою, что готов был сорваться на полпути в бездну, но только ни за что не вернуться обратно. Будто вихрь неистовый вселился тогда в меня, толкая и толкая всё выше и выше, не оставляя времени ни на передышку, ни на сон, не позволяя останавливаться и расслаблять-ся. И не чувствовал я ни усталости, ни боли, ни холода. Дни и ночи без устали взбирался я по ледя-ным выступам, не оглядываясь, ни секунды не задумываясь, не сомневаясь, не ощущая ни времени, ни расстояния. Сколько таких дней и ночей прошло – не помню. Под конец, задыхаясь, час от часу всё больше слабея, стал останавливаться я на привалы. Жевал снег и сушёное мясо, что повесил себе на пояс в своей охотничьей лачуге. Не единожды соскальзывала моя нога и я мысленно прощался с жизнью. Не один раз казалось мне, что матушка моя окликает меня, касаясь моего плеча мягкой ру-кою. Не раз закрывались мои веки, и мне казалось, что больше не откроются. Но вновь и вновь с одержимостью безумца шёл я к своей придуманной, призрачной цели, не будучи даже уверенным, что она реальна.
Последние лучи заката лизнули мои обмороженные и окровавленные руки как раз в тот момент, когда я, из последних сил подтянувшись, выбрался на довольно обширный карниз.
– Хвала Владыке, – подумал я, – здесь можно будет устроить длительный привал, зализать раны и чуть передохнуть.
В темноте на ощупь нашёл я местечко для ночлега, что состояло из нескольких огромных валу-нов. Они образовали подобие укрытия. По крайней мере, от ветра защита была. Развернув плащ, что служил мне и одеждой, и одеялом, и подстилкой, я свернулся на нём клубком и провалился в глубо-кий, бесконечный и тяжёлый сон.

Солнце светило ярко, ослепляющее, стреляя в щель меж камней колючими лучами-иглами, когда я открыл глаза. Страшно ныло тело. Ощутив убийственную, всепоглощающую усталость и бессилие, я разозлился на себя за мимолётную слабость и живо вскочил на ноги. Но они непослушно подкоси-лись, и я грузным мешком грохнулся обратно на подстилку.
– Вот и всё, – мелькнуло тогда у меня в голове, – но что именно "всё" я и сам не понял Я вовсе не собирался сдаваться! Напротив, я был полон прежней решимости, а теперь ещё и как следует вы-спавшись, всей душой стремился тотчас продолжить путь. Но моё тело наотрез отказывалось меня слушаться. Вот где коварная злая судьба собиралась подшутить надо мной! В бессильной ярости, я сделал неимоверное усилие над собой и рывком вылетел из укрытия.
То, что предстало перед моими глазами, лишило меня не только последней капли сил, но и на-прочь вышибло всякую способность думать и рассуждать. Точно малое дитя, открыв от изумления рот, я созерцал вовсе не продолжение ледников и снежных заносов, не привычный горный пейзаж, однообразной и холодной. Напротив, здесь, под куполом небес, среди снегов и морозов, вдалеке виднелась самая что ни на есть настоящая зелень! Зелень трав и деревьев!
– Великий Владыко! – только и вырвалось у меня, – дед рассказывал правду!
Как будто, проделав такой опасный, такой длинный немыслимый путь, я рассчитывал совсем на иной результат.
Моё укрытие находилось на самом краю обрыва, из которого я выбрался ночью, но точно не был уверен, какой именно ночью – вчерашней ли? А впереди, на сколько хватало глаз, зеленела равнина.
Я больше не измывался над своим уставшим телом, аккуратно, ползком, добрался обратно к валу-нам и уложил себя на старый плащ меж камней. Мне необходимо было время, чтобы прийти в себя, и времени теперь было с лихвой. И ничто так не приводило меня в чувство, как еда. Я отрезал ост-рым ножом от висящего на поясе сушёного и промёрзшего куска мяса маленький ломтик и принялся жевать а, несколько подкрепившись, снова прилёг. Ещё одни сутки провалялся я в своём укрытии в полусне, полузабытье. Зато следующее утро встретил бодро, с новыми силами, и тело моё стало мне послушно. Я всё-таки добрался! И с этим надо было что-то делать.

В глубь зелёной равнины забраться мне так и не удалось. За "руки-ноги", как сказывал дед, меня никто не хватал, однако же и двигаться дальше я не мог, то и дело натыкаясь на невидимую прегра-ду. Растительность вблизи была буйной. Природа была милостива, мягкий ветер, теплые ласковые лучи, даже тонкий, совсем хилый ручей журчал у самой преграды, сверкая голубоватой рябью.
С течением времени я обжился на новом месте. Из прилежащих низкорослых деревьев выстроил небольшую не то хижину, не то землянку. Питался кореньями да шишками, водой меня исправно баловал ручей, так что и талый лёд да снег со склона горы был мне ни к чему.
Шло время, но никто не появлялся в окрестностях за преградой и не тревожил мой покой. Ночами я любовался звёздным небом, много думал. Но и мысли, по началу шумно копошащиеся в моей го-лове точно пчелиный рой, со временем перестали докучать мне. Днём же мой взор радовала нетро-нутая красота всё больше расправляющей крылья весны, плывущие внизу под ногами облака, пор-хающие с ветки на ветку диковинные птицы. Никогда не приходилось мне так остро, так опьяняюще чувствовать жизнь в своём бренном теле, никогда не ведал я такого счастья лишь оттого, что живу, дышу, лишь от ветра в моих волосах, вкуса снега во рту, солнечного луча в моёй ладони. Порою мне казалось, что я схожу с ума или умираю от счастья.
 
А Гелии казалось, что это одна из тех сказок, что рассказывал ей Симон долгими вечерами. Сказ-ка о мужественном герое-принце, что преодолевает любые трудности и преграды и спешит навстре-чу своей принцессе.
– А что же дальше? – нетерпеливо одёрнула она задумавшегося Симона, печально устремившего взор вдаль. – Дальше-то что? Принц встретил свою принцессу?
– Принцессу? – не понял Симон, удивлённо взглянув на Гелию. – Какую принцессу?
– Ну как же? В любой истории, даже самой скучной, должна быть песнь о любви, иначе не интерес-но. Ты встретил свою принцессу?
– В горах? – ещё больше изумился Симон, но уголки его глаз хитро сощурились.
– Ну, конечно, в горах, – засмеялась Гелия, – а где же ещё? Ты ведь не в океане искал свою дивную страну, стало быть – в горах.
Симон улыбнулся в ответ, дивясь проницательности своей маленькой девочки.
– Встретил я свою принцессу, – посмеиваясь кивнул головой он, – встретил. Прекрасную златовла-сую принцессу, похожую на дивный утренний сон, сладостный и зыбкий. Такой, от какого душе хо-чется петь, а сердцу вылететь из груди и устремиться к звёздам. Такой, какой запоминается на всю жизнь только лишь лёгким, неуловимым ощущением когда-то пережитого счастья.
Лицо Симона озарила тёплая, солнечная улыбка, и он с любовью поглядел на Гелию.
– Такой нежный и юный, как первый весенний цветок. Такой, как ты, моя красавица. Я встретил её, мою принцессу, и она была точно такой, как ты.
 – Такой, как я? – озадаченно переспросила Гелия удивлённо изогнув дугой тонкие брови. – Почему? Почему такой, как я? Значит, я в самом деле твоя дочь? Ты не нашёл меня на пороге? Значит, меня не подбросили?
– Увы, дитя моё, – вздохнул Симон, обняв Гелию за плечи, – я не знаю, кто твои родители. Владыка, видно, сжалился надо мной, послав на старости лет такое утешение моим сединам. Ты моя единст-венная радость и моя сладкая мука, потому что когда я гляжу на тебя, я вижу её наяву.

Она была юной и прекрасной. Она была нежной и хрупкой. И Она была желанна и недосягаема, как звезда безлунной ночью. Я мог любоваться ею издали, я мог наслаждаться грацией её лёгких движений, я мог улыбаться ей и видеть её улыбку в ответ, но я не мог быть рядом с ней, касаться её, слышать её, ощущать тепло её рук. Её ладонь никогда не могла бы лечь в мою, и я никогда не смог бы сделать её счастливой. Я был счастлив и взбешен. Я проклинал и восхвалял миг, когда меня по-манила высь. Как я жалел, что не сорвался в пропасть по пути, но как боялся даже вообразить, что тогда я не увидел бы её, я никогда не испытал бы любви к ней, а ради этого стоило жить.
Она приходила вечером, садилась в траву и клала корзинку с цветами рядом. Мы молча глядели друг на друга, и затем Она уходила не оборачиваясь. А я долго потом смотрел ей вослед. Меж нами была треклятая невидимая преграда, словно стена холодная и неприступная.
Когда Она вставала, трава оставалась не примятой, когда Она шла, ветви почтительно расступа-лись перед ней, когда Она улыбалась, её глаза сияли пронзительной бирюзой. Я готов был прожить вечность под этой проклятой стеной, только бы Она приходила сюда, только бы садилась и глядела на меня, только бы улыбалась. Пусть всего лишь одно мгновение, один скупой миг её улыбки озарял бы мой одинокий день, и я был бы счастлив тем и признателен небесам за это.
Но небеса распорядились по-иному.