Игра 15

АПРЕЛЬ. ГОСПОДИН КОЛХОЗНОВАТИЧ. ВЕРМУТ.

Галихчо – национальная байканская маска, предмет народных промыслов жителей Байковой Империи, Великой Очень. Была завезена с Пегматины примерно за 200 лет до Сошествия Великого Баечника. Первоначально использовалась в культовых и религиозных целях. С распространением учения Великого Баечника потеряла это значение, став декоративным элементом байканской культуры. Изготовляется из дерева, кожи, рогожи, пакли, глины, папье-маше, ветоши, подручных и подножных материалов и т.д. Центры производства – Болванское, Тупицыно, Однопалкодваструново, Галихчовое…
«Народно-искусственные промыслы Байканских островов»

Господин Колхозноватич собирал маски галихчо. Собственно, лишь тем он и был интересен. Однако и этого одного для всебайканской славы ему хватало.

Сам Колхозноватич был инвалидом детства (последствие несчастного случая, когда нянюшка, поскользнувшись на мраморном полу, уронила на него головкой младенца), но, несмотря на это, вырос в высокого мощного мужчину с весьма заметным животом. Физической силой Баечник его не обидел, а что касается умственной, то почти вся она использовалась на маски галихчо. И не зря – его коллекция была, бесспорно, крупнейшей в Империи, а в остальном мире с ним могли сравниться лишь собрание господина Ктототута в Гордевропии, яфээ Ысяриыыле из Южной Шутии и вряд ли какое еще. Коротко говоря, уникальным было его собрание.

Свою первую маску Колхозноватич увидел годика этак в два, в доме какого-то кукуевского купца, куда мальца взяли то ли на именины, то ли на крестины. Легенда, которую сам собиратель обожал рассказывать каждому встречному, гласит, что, когда дитя увидело галихчо на стене прихожей, оно сразу же закричало «Хочу!», тыча в нее пальцем. Испуганные родители попытались объяснить чаду, что это чужое, но малыш Колхозноватич закатил ужасающую истерику, после которой потрясенным хозяевам не оставалось ничего иного, как отдать маску страждущей душе. «Так я впервые ощутил свое призвание в жизни», – с пафосом завершал коллекционер эту трогательную историю.

Со временем господин рос, росла и коллекция. Вначале она занимала лишь стены его комнаты, затем перешла на потолок, но когда однажды под тяжестью масок штукатурка с него обрушилась на голову коллекционера, чуть было, не вышибив оттуда остатки того, что в ней еще было, пришла пора радикальных мер. Из комнаты был прорублен ход в примыкавшие к ней хозяйственные постройки, и маски заняли сперва курятник, затем свинарник, а потом и казуарник. Домашние животные же, доселе занимавшие эту площадь, были отселены, равно как и родители Колхозноватича.

С этого времени собрание галихчо засияло во всей красе. Новые помещения были отделаны мрамором, к которому хозяин питал особую слабость (вероятно, сказывались детские воспоминания) и позолотой (благо, государственный пенсион инвалида детства, а также щедрые пожертвования ценителей традиционного искусства позволяли), получили громкое название «Выставочный зал масок галихчо, лучших образцов народного прикладного искусства Бивня, из уникальной коллекции, собранной за многие годы господином Колхозноватичем» и были открыты для посещения экскурсантами каждый вторник, четверг и субботу за умеренную цену (три полушки с человека, организованным группам – скидка). В понедельник, среду и пятницу собиратель самолично наслаждался великолепием своей коллекции, под скрип тряпок уборщиц прохаживаясь из зала в зал и подолгу любовно разглядывая каждый из экспонатов.

По воскресеньям же в музее, когда не было санитарного дня, Колхозноватич практиковал устраивать презентации вновь приобретенных сокровищ. Сегодня как раз выпал такой день. Вот почему господин Свистоплюшкин с женой и сыном в числе других приглашенных гулко топотали по мраморным плитам бывшего казуарника. Предыстория этого визита вкратце такова.

Господин Колхозноватич в начале месяца добыл для своей коллекции уникальнейший экспонат – галихчо из села Тупицыно почти полуторатысячелетней давности. Стоимость ее была огромной и, даже если принять во внимание склонность тщеславного коллекционера к преувеличению, исчислялась многими тысячами полушек. Как и абсолютное большинство увлеченных собирателей чего бы то ни было, он уже за неделю до презентации при любой встрече с кем-либо из знакомых корчил загадочную рожу и заговорщицким шепотом дышал тому в ухо: «А я тут новую масочку поимел, поимел! Поглядеть не желаете? Тогда приходите в воскресеньице на мою выставочку, выставочку! Премного буду рад вас видеть, видеть». Странные удвоения последних слов, с какими господин излагал свои мысли, объяснялись его нервным заиканием, связанным все с той же детской травмой, усиливавшемся с волнением.

Таким образом, уже к четвергу Кукуево гудело: «Слышали? У Колхозноватича новая маска! А меня он на презентацию пригласил! И меня тоже! И меня! А вы придете? А вы? А как же! Я тоже! И я всенепременно!». Не следует думать, что столичный бомонд поголовно был без ума от масок галихчо. Конечно же, нет. Но посудите сами, как мог г-н Икс не прийти на вечер, если г-н Игрек туда собирался? А тот, хотя не выносил и общество Колхозноватича, и сами маски, не имел права ударить в грязь лицом перед г-ном Икс. Поэтому вечеринки в музее всегда были многолюдными, что витавший в облаках собиратель наивно приписывал любви байкан к народному творчеству их родины.

Ажиотаж вокруг предстоящего события был так велик, что какой-то анонимный острослов (поговаривали, что это был небезызвестный г-н Редколесников) состряпал даже сатирическую поэмку, посвященную господину Колхозноватичу и его выставке. В ней повествовалось о некоем Фроле, приехавшем в столицу поправить здоровье и невзначай забредшем в музей масок:

Однажды из провинции
Приехал на лечение
Фрол в клинику столичную
(Назначили массаж).
Пошел смотреть Кукуево
И в самом центре города
Наткнулся он на вывеску:
"Г. масок вернисаж".

Что значит "Г."? Зашел туда -
Внутри ни магазина нет,
Ни кабака с бузуями,
И ничего еще,
А только маски всякие
На стенах поразвешаны.
Здесь объяснили Фролушке:
"Г – значит галихчо".

Далее глупый Фрол путал маску галихчо с зеркалом, за что был грубо и физически оскорбляем охранником заведения путем выдворения его на улицу.

Прошло с тех пор немало лет,
Но зверски ненавидит Фрол
Messier Колхозноватича
И маски галихчо.

На такой ехидной ноте завершались вирши. Услышав их, Колхозноватич вначале озверел, но после философски рассудил, что из любого вреда можно извлечь пользу, а антиреклама есть тоже род рекламы. Он приказал отпечатать поносные стишата на листовках и раздавать их каждому приходящему на презентацию, приписав внизу: «Несмотря на это, я искренне рад, что Вы пришли ко мне, не побоявшись злых языков».

Получил при входе подобный листок и наш герой. Но, поскольку его отношение к поэзии было равнодушным, он того не особо заинтересовал. Сунув его в карман, Свистоплюшкин принялся бродить по залам, здороваясь со своими знакомыми и рассеянно кивая незнакомым.

Последних было значительно больше. Объяснялось это двумя качествами, присущими Колхозноватичу, и одним политическим обстоятельством новейшей истории Бивня. Качества были скупость и нудность. Коллекционер мог часами расписывать архетипические особенности маски галихчо, сделанной в Однопалкодваструнове в 20-е годы XIV века в сравнении с произведением народных умельцев Хмыревского второй половины XVII столетия, но никогда не разорился бы, в отличие от, скажем, Бичеватенького или Трехдубового, на мало-мальски приличный фуршет. Поэтому если бы не тщеславное стремление кукуевцев не ударить лицом в грязь друг перед другом, вряд ли кто появился бы здесь более чем однократно.

Политическая же подоплека крылась в последних событиях – нетрудно догадаться, каких. Новая бузуйско-сабантуйная «аристократия» заполонила ныне все рауты аристократии исконной. Вести себя этот сброд, разумеется, не умел и не желал, никаким интеллектом и сколько-нибудь приличными манерами не обладал, приходил на accueils de gala исключительно с целью напиться и нажраться, всем своим видом показывая: «Настало наше время, теперь мы здесь хозяева». Это было не ново: чем ничтожней человечек, чем подлей у него душонка, тем больше он о себе мнит и тем на большие гадости способен. Благородное сословие Бивня, сталкиваясь с чернью, морщилось, кривилось, иные даже начали манкировать приемами, но теперь правила игры диктовали не они.

Так было и сегодня. Среди гостей то и дело попадались безвкусно разряженные дамочки и надутые мужики, которые отродясь ничего не носили наряднее дворницкого фартуха или лакейской ливреи. Много на выставке было и парашливых мундиров, много даже для нынешнего времени. Причину этому объяснил один из полузнакомых купцов, с которым Свистоплюшкин поздоровался в числе других: «Вы слышали? Сегодня сам господин Самогонич собирается посетить выставку!»

От этого «сам» нашего героя передернуло. Ишь ты, фициянт недомерочный, без году неделя, как в люди пролез, а уже «сам»! Нет, не зря у купца не было никакого желания идти к Колхозноватичу, а то, что он всё же очутился на презентации, было исключительно заслугой его жены.

Накануне мадам устроила ему сцену.

– Ты меня вообще позабыл! – кричала она мужу. – Целыми днями работой своей занимаешься, ни свет ни заря уходишь, ночами приходишь. А я, как клуша казуарова, дома сижу, тебя обслуживаю, общества не вижу. А я, между прочим, когда последний раз то белое платье надевала, и не помню когда. А у тебя вечно то работа, то поездки, а как зовут куда, то один, все один. Или, может, ты с Перепилкиной ходишь, а?

Язвительно-вопросительный взгляд был брошен в сторону мужа. Тот возмутился:

– Да что ты, Нана, понимаешь ли, выдумываешь? Какая тебе Перепилкина? Ну, хочешь так идти к этому Колхозноватичу, так пойдем. Охота тебе его нудятину выслушивать, на маски эти пялиться дурацкие…

– Дурацкие-то дурацкие, а вон на стену такую дурацкую сам повесил, – отпарировала Свистоплюшкина. – И, между прочим, Фролу тоже будет полезно посмотреть. У них по истории их проходят.

– Как, и Фрол с нами? – всплеснул руками купец.

– А ты не хочешь сына к отечественной культуре приобщать?

– Да какая, к мамону, культура у этого Колхозноватича…

Все же уступить пришлось. Пока же матушка показывала отпрыску сокровища колхозноватичевой коллекции, купец пошел побродить по выставке. Стараясь не смотреть на тряпичных, кирпичных и черепичных уродцев, висевших по обе стороны его движения, он мимоходом пообщался с г-ном Ырыызуусничем («Рад приветствовать!»), г-жой Балалайкиной («Мое почтение! Вы сегодня так прелестны!»), г-ном Пузочесовым («О, приветствую представителей свободной прессы!») и г-ном Мухобойкиным, от которого тут же сбежал, как Мамон от Баечника. Последняя встреча, кстати, означала, что на мероприятии не появится г-н Бичеватенький.

Хотя хачинца здесь быть не могло и еще по одной причине: хозяин выставки был противником каких бы то ни было возлияний. Сам он не пил вовсе, ссылаясь на то, что ему с детства претит. Но добро бы он не пил только сам (это, как известно, никому не возбраняется, более того, приветствуется), но ведь Колхозноватич и не наливал никому другому! Особенно ненавидел галихчовый собиратель почему-то пиво. То ли это было следствием детской травмы, то ли чем иным, но при виде напитка в кружке ли, в бутылке ли, он дико возбуждался, начинал сучить ручонками и дрыгать ножонками, вопя: «Уберите эту мочу!» и, если неосторожные любители пива тотчас же не следовали его совету, выливал его вон, и хорошо, если не в лицо пиволюбу. Бичеватенький как-то даже порывался вызвать Колхозноватича на дуэль, но потом одумался, прокомментировав: «Что с дурака возьмешь?»

Тем более удивился Свистоплюшкин, когда в уголочке одного из залов он обнаружил скромный барчик, где улыбающийся половой угощал присутствующих холодными закусками и наполнял бокалы не минералкой, как обычно, а настоящим вермутом! Поверить же, что хозяин изменил своим трезвенническим настроениям было все равно что встретить Бичеватенького побрившимся.

Осмотрев бутылку, из которой половой наливал вино, любопытный гость обнаружил на ней надпись «Вермут Утютюсюсюй. Произведено и розлито в Утютюсюсюйном на винокурне кн. Утютюсюсюевича». Очевидно, эти господа заключили некий договор. Удовлетворив таким умозаключением свое любопытство, он решил удовлетворить и вкусовые рецепторы. Взяв бокальчик винца, он отошел в уголок и принялся его смаковать.

Тут и повстречал его хозяин вечера. Он был само радушие:

– О, господин Свистоплюшкин, приветствую, приветствую! И вы при вашей-то занятости смогли уделить мне толику вашего драгоценного времечка! Благодарю, благодарю! Поверьте, новое мое приобретение того стоит, стоит. А вы его уже видели? Еще не успели? Так пойдемте, я вам сейчас масочку-то покажу, покажу! Представьте себе, аж шестого века, la chose unique . Не удалось извергу Клополицину до нее добраться, мамон бы его побрал, побрал! Ну и бесновался бы он сейчас, был бы жив, жив, жив!

Ухвативши купца за руку с бокалом вермута, он потащил его в соседний зал, по пути приговаривая:

– А как вам вермут? Рекомендую отведать, отведать! Я вообще-то не сторонник этаких напитков, но почему-то большинство их требует, требует. Вермут этот мне князь один предоставил. Усюсютю… нет, Утюсюсю… тьфу ты, Усютю… в общем, из Свиньянии. Милейший человек, и столько поговорок знает. Правда, – тут Колхозноватич остановился и, прижав Свистоплюшкина своим пузом к стенке, зашипел тому на ухо, – признаюсь вам по чести, в галихчо он ноль полный, полный. Решил поместье декорировать, вот и обратился ко мне за помощью. Все ведь знают, что самые лучшие в мире маски у меня, у меня!

Эту фразу хозяин казуарника с гордостью прокричал на всю свою обитель. Но к странностям коллекционера все собравшиеся давно привыкли, и никто не обратил на выходку никакого внимания. Несколько обидевшись, коллекционер отпустил купца от стены и продолжил с ним свое движение в сторону маски.

Странности, к слову, у Колхозноватичей были делом наследственным. В истории Бивня оставили свой след господин Колхозноватич, лет этак с полтыщи назад надувший коровьими газами несколько десятков свиных пузырей и вознамерившийся на них достичь неба, но так никуда и не взлетевший. «И бысть тот скоп пупырный зело велик, а Колхозноватичь зело дурен», – откликнулся на это событие летописец. Другой предок нашего знакомца через два столетия организовал экспедицию на ездовых казуарах по закрытию Северного полюса. «Нельзя сей полюс держать каждодневно открытым, бо супостат поганый прокрадется, да и дует оттель», – мотивировал он свою идею. К сожалению, наутро после обильного пира, сопровождавшего отбытие экспедиции, Колхозноватич потерял ориентацию и вместо Северного полюса был закрыт Южный, который тогда еще и открыт-то не был.

Но наиболее прославился двоюродный дедушка собирателя галихчо, известный шутейковский самодур. Как-то пришла ему идея сселить своих крепостных в одну казарму, назвав её от своей фамилии «колхозом». Он верил, что такая перемена облегчит угнетенному сословию его тяжкую жизнь. Но бестолковые мужики и бабы не захотели облегчаться. Они восстали, разрушив и спалив имение реформатора. Вскоре пламя бузуйской инсургенции, вошедшее в историю как «Восстание тупорылых», охватило большую часть Шутейкии, и правительству пришлось приложить немалые силы для его подавления. Сюжет этот распространился в байканской литературе и, в частности, известен по апокрифу «Замок в облаках». С прошествием времени восстание и самый образ колхоза романтизировались, и теперь в глухих шутейских редколесьях есть секты «колхозанов», которые верят, что в свое Второе пришествие Великий Баечник устроит на земле Шутейкии Великий Колхоз, где все будет общее – лошади, самогон и жены – и никто ничего не будет делать, а только есть, пить и любить. С этой ересью идет борьба.

– Ну и вот, приехал ко мне этот Сюсютю… князь, в общем, – продолжал тем временем коллекционер, – и просит пару масочек для убранства гостиной продать. Конечно, из коллекции я ему, само собой, ничего не предложил, а вот в запасник повести повел. Выбирайте, говорю, какие на вас глядят, глядят. А князь-то, голова садовая, мимо древних прошел, даже не глянув. Зато на ширпотреб так рот и раззявил. Представляете себе простака: схватил болванское галихчо годов двадцатых, уставился как на чудо какое, и спрашивает, сколько должен. А это ж одна пакля да глина, дешевка, дешевка. Сколько дадите, столько и будет, говорю. Он же с ходу тысячу полушек выкладывает. А ей же красна цена триста от силы, одна ж глина и пакля, пакля. Уважаемый князь, я ему, может, вы какую другую за эти деньги подберете? Так мы с ним торговались, пока он еще полтыщи не накинул, да в придачу вина своего. Так-то надо дела обделывать, обделывать!

Свистоплюшкин усмехнулся, узнав как облапошили болтливого князя. Тем временем Колхозноватич привел его в зал, в центре которого в параллелепипедной витрине из небьющегося стекла на бархатном подиуме возлежала виновница сегодняшнего торжества. Вокруг нее толпились гости, большинство с тарталетками и рюмками. Среди них уже стояла жена купца с младшим Свистоплюшкиным. По сторонам от сокровища замерли столбами двое сабантуйных охранников с огромными слегка тронутыми ржей половниками наперевес. Было сразу видно, что коллекционер задумал действо с размахом.

Сама галихчо была, на взгляд нашего героя, да и любого непосвященного, совершеннейшим барахлом и более всего походила на истрепанный кусок мочала, к которому кто-то смеха ради прицепил клочья пакли и полусгнившие обрывки вылезшей коричнево-рыжеватой шерсти. Но при всей аляповатости и облезлости творенья, народный мастер из Тупицына, имя которого кануло во глубину веков, несомненно, был гением. Минимума подручных и подножных средств ему хватило, чтобы удивительно точно передать в маске состояние полнейшей умственной отсталости. Круглые блекло-водянистые кремешки, приконопаченные на месте глаз, таращились на окружающее с совершенно идиотским выражением, из грубо намалеванного углем рта до ушей того и гляди капнет слюна, а треугольная кожаная нашлепка-нос завершала этот выразительнейший портрет древнебайканского кретина.

Лишь Колхозноватич не разделял общего настроения. Он кругами ходил вокруг приобретения, будто кот вокруг сыра, и делился своим счастьем:

– Произведение народного искусства чудесное, чудесное. Взгляните на форму подбородка. Она типична для работы мастеров Тупицынского уезда пятого-восьмого веков. Обратите также внимание на характерную бахрому вокруг ушей, так называемую «риобцоу». Исполненная из мелко нарезанной рогожи, она предназначалась для устрашения злых духов. Эта деталь появилась на Пегматине еще в начале прошлого тысячелетия, и в неизменном виде была ассимилирована байканскими мастерами, мастерами. Достоин внимания и необычный рисунок морщин на лобной части…

У каждого, кто сейчас собрался вокруг экспоната, галихчо вызывала подспудное чувство схожести с кем-то знакомым. Мелькнуло оно и у Свистоплюшкина, но тут же ушло на периферию сознания. «Нет, ну как за такое, знаете ли, безобразие можно отвалить такую прорву денег?» – заскучал купец и отошел от витрины к бару. Семья присоединилась к своему главе.

– Пап, а пап, а что, наши предки все такими уродами были? – спросил отца Фрол, ухватив канапе с окороком.

– Фи, сынок, как тебе не стыдно?! Люди же кругом! – возмутилась мадам.

– Нет, конечно, сынок, – степенно ответил ему купец, освежившись фужерчиком «Утютюсюсюсюя», – древние жители Бивня en masse своей были широкоплечими, статными и красивыми (эту фразу он запомнил наизусть еще под руководительством покойного г-на Дурноплода.) Ты же историю учишь, должен знать, что маски галихчо придумали и от безделья делали простолюдины – бузуи там, трагики, шуты, еще кто. Вот они такими, понимаешь ли, и получались. Разве стал бы бузуй пасквиль на барина делать? Вмиг бы тот ему такой порки задал, что до конца дней всё баловство позабыл. А так – чего бы им друг на друга шаржей-карикатур не поналепить? Если, конечно, это их работе не мешает.

Такой адаптированный историко-искусствоведческий экскурс, конечно же, был сильным упрощением. На самом деле галихчо существовали с незапамятных времен. Самая древняя из найденных маска была найдена на Пегматине, хранилась в Национальном музее истории Казимала, датировалась X веком до Сошествия Великого Баечника и была мечтой всей жизни господина Колхозноватича. Служили маски для ритуальных целей – отпугивания злых духов в шаманских камланиях «блейат». Примерно во II в до С.В.Б. первые галихчо появились на островах Империи (что является, по мнению большинства байканских этнографов, еще одним доказательством родства пегматинцев и байкан). Здесь они стали изображать Мамона, Балабу, Аохамэя и прочих богов первобытнобайканского пантеона. Древние вешали их на стены, столбы и шеи как амулеты, надевали на танцы во время сабантуев и тусовок, молились о ниспослании богатого урожая и доброго опороса. Довольно скоро маски галихчо стали неотъемлемой частью байканского быта.

Положение изменилось после Пришествия Великого Баечника и распространения по островам Слова Энциклопии. Прозелиты нового учения начали активно бороться с пережитками язычества в целом и масками галихчо в частности, считая их «мамоновым искусом» и «баечникомерзким предметом». Особенной непримиримостью к ним отличался некий боярин Клополицин, тайный советник при дворе императора Федэ II. Любой, у кого боярские опричники находили галихчо, подвергался бичеванию путем беснования через буйнование с быкованием – казнь, придуманную специально для таких случаев кем-то из бояр клана Ватеньких. По свидетельствам летописца, «кара сия ужасна была». Сами же маски смешивались с навозом и сжигались. В результате кровавой политики Клополицина население Бивня в те года сократилось почти наполовину, образцы народного творчества предыдущих веков истреблены были практически полностью, а сам борец получил прозвище Лавра II Галихчида.

 Не удивительно, что эта историческая личность стала самым злостным заочным врагом Колхозноватича. Столь же не удивительна была и ценность приобретенной им галихчо. Поговаривали даже, что г-н Ктототут, узнав о новинке коллекции байканина, тут же съел собственную шляпу, причем без соли. Ох уж эти коллекционеры!

Утютюсюсюевский вермут, к чести князя, был хорош. Особливо оценила это мадам. Она выпила несколько бокалов и решила поделиться с мужем последними новостями.

– А знаешь, что мне сейчас по секрету мадам Мухобойкина рассказала, что муж ей рассказал? У господина Хрючатникова, оказывается, большие неприятности. В УЖОРе им сильно заинтересовались. Есть у них такой господин дотошный, Трахтарахов. Да ты про него мне сам говорил, который с месяц назад к нам заходил. Помнишь?

Еще бы купцу не помнить.

– Так вот, этот Трахтарахов раскопал в каком-то архиве его родословную. И что ты думаешь? У него прапрапрабабушка была из Шутовской империи. В обозе войск шутов во время Первого нашествия странствовала. А прапрапрадедушка его с пейзанами партизанил. Как-то раз обоз этот и захватил. Шутов в расход, а бабуля по рукам пошла. А как дошла до дедули, тот в нее возьми и влюбись. После войны дедушке за заслуги награды дали, удел во владение. Там они с шутихой и поселились, детишек нарожали. Романтично-то как!

Свистоплюшкина мечтательно взглянула на штукатурку казуарника и пропустила еще винца.

– Да уж, романтично-то романтично, да только не до романтики теперь Хрючатникову. Раньше до этого никакого интереса никому не было, а теперь, говорит Мухобойкина, сильно он взволновался. Если делу дадут ход, то вылетит он из правительства, как последний осоцин. Ни рогожа, ни портвейн, ни крики сабантуйные не спасут. А уж этот пупс постарается его выжить. Сам туда метит.

По выставке прошлась волна холодного воздуха из отворившихся парадных дверей. «Господин Самогонич, господин Самогонич!» – зашептало из разных углов. Да, это действительно был Старшой Баечник собственной персоной. Сегодня он надел цивильный костюм-тройку, но цвет твида, пошедшего на пошив, был столь же неизменно сабантуен, а взгляд хозяина так же неизменно бесцветен. Казалось, для него не существовало ни собравшихся здесь господ, ни сопровождавших его четырех бойцов, ни господина Колхозноватича, вышедшего навстречу гостям, ни самой выставки… Только какая-то Великая Цель впереди, видимая ему одному, к которой он истово шел, и остановить его невозможно было никому и ничем.

– Милости просим, многоуважаемый господин Самогонич, Самогонич! – склонился в поклоне хозяин. – Премного благодарен, что соизволили мой музейчик посетить. Давненько сюда Старшие-то Баечники не наведывались, наведывались. Это правильно, господин Самогонич, что вы решили взглянуть на мою коллекцию, коллекцию. Народное творчество есть основа нашей культуры…

– Где маска? – бесцеремонно перебил излияния коллекционера Стакашка.

– Быть может, для начала изволите перекусить, вермуту выпить, с прочей коллекцией ознакомиться?

– Где маска? – прозвучало еще более раздраженно.

– Извольте за мной, сейчас вам ее покажу, покажу! – немного растерявшись, что чем-то прогневал властного посетителя, Колхозноватич повел Самогонича к витрине.

Свистоплюшкины немного замешкались у бара, и, когда им удалось пробиться к стеклянному ящику, хозяин уже вовсю расписывал прелести своего древнего уродца важному гостю. Тот по-прежнему отсутствующим взглядом смотрел сквозь все и вся. Купец в ожидании конца официоза рассеянно посмотрел на амбала-хозяина, затем на парашливого Баечника, перевел взгляд на галихчо в витрине, и здесь его как током поразило. Произошло все практически по тексту злополучного памфлета:

И тут наш Фрол задергался.
Пришла к нему мысль дикая –
В чертах у этой маски-то
Запечатлен он сам.

Неизвестный стихоплет как в воду глядел. Да и гениальность предвидения древнего тупицинского художника поистине была неподвластной времени. Не зря же чуть раньше Свистоплюшкину показалась маска знакомой. В ее облике гротескно, уродливо, карикатурно, но, несмотря на это, до боли похоже угадывался… Стакашка! Черты лица, нос, рот, уши и, в первую очередь, выражение глаз, было настолько характерным, что спутать его было невозможно ни с одним другим. И добро бы пародия походила на кого другого, но на самого Старшого Баечника Байковой Империи, Великой Очень, да еще так прилюдно!

Собравшиеся тоже заметили это. В толпе начался шепот. Даже Фрол сказал отцу на ухо: «Так это же господин Самогонич такой урод!». Купец одернул было сына, но примерно то же самое теперь говорили все вокруг.

Лицо Стакашки налилось кровью, взгляд, вернувшись из запредельных далей, вперился в Колхозноватича, а губы, задрожав, поцедили:

– Эт-та что за гадость ты сюда притащил, ты?! Эт-та что за паскудство? Ты что, идиота из меня сделать хочешь, ты?! Немедленно выкинул!

Он схватил хозяина за пуговицу и еще раз злобно прошипел:

– Немедленно!!! И чтобы духу ее здесь не было, ты понял, ты!

Развернувшись, он почти бегом выскочил на улицу. За ним бросилась свита.

На беднягу коллекционера, право, жалко было смотреть. То, что задумывалось как триумф, обернулось полным фиаско. Он, казалось, стал вдвое меньше ростом и втрое – животом. В полнейшем расстройстве бормоча: «Да что же это, это? Да как же это, это? Да я ж от всей души, души! Да я ж как лучше хотел, хотел, хотел!..», он удалился в глубины дома, махнув рукой и на гостей и на злосчастную маску.

На следующий день господин Самогонич издал указ: «Об уничтожении в Империи всех так называемых масок «галихчо» как проявления гнилого осоцинского влияния, оскорбляющего своею мерзостью чувства всех истинных байкан». Явившиеся к Колхозноватичу патрули тут же опечатали музей, а через пару дней из-за несчастного случая он сгорел, будучи подожженным с семи сторон. Пожар был так силен, что даже из окон дома на Адлявасовской хорошо было видно яркое зарево над городом, усиливавшееся с каждым новым порывом весеннего ветра.

О судьбе самого Колхозноватича после ходили противоречивые разговоры. Кто говорил, что он погиб в огне, не желая жить без своих сокровищ, кто уверял, что коллекционер сошел с ума и был помещен в желтый дом, а кто-то якобы видел его просящим милостыню на паперти собора Св. Кукуни. Но все это были не более чем слухи.

Продолжение: http://proza.ru/2007/10/28/470