Джгиро, Темо!

Наш автозак петлял в сторону местечка Г. Дорога каменистая, если высунуть голову из окна, осторожно, чтобы не удариться о железные края оконного выреза, можно увидеть не маленьким квадратом, а во всем своем объеме чистое синее небо и как дорога кружит в густой зелени по склону горы. Но на деревянных скамейках внутри автозака сидеть неудобно, машина то и дело подпрыгивает на бесчисленных серых камнях, как нарочно вправленных в дорогу. Нас четверо: я (помощник начальника караула) и два моих сослуживца, полугодки. Начальник караула, прапорщик Миша Вашакидзе, на переднем сидении рядом с шофером. Прапорщик очень толст и бесцеремонен. Быстро собраться, быстро расписаться в ведомости в СИЗО, забрать кого надо и скорее в путь, туда-обратно. Мы ехали уже с полчаса, и от тряски постепенно наши и без того вялые разговоры прекратились. Сидели и курили, каждый думая о чем-то своем. Не до разговоров. В 12 часов дня солнце палит уже беспощадно, и это хорошо чувствуется внутри машины. Кузов накаляется до такой степени, что даже солдатам конвоя не до зубоскальства. На железной клетке общей камеры автозака громыхает замок. Зеки в темных робах прижаты вплотную к толстым решеткам тяжелыми небритыми лицами. Такая камера рассчитана на 12 человек, но сегодня старшина постарался и вместо обычного перебора в 5-6 единиц, сумел запихнуть в нее 25 заключенных плюс "одиночка". Представить и понять это человеку со стороны трудно, но конвоиры – люди не со стороны. Так как ты спасительно отгорожен от душного невозможного камерного мира, то у тебя есть время на осмысление происходящего, если ты считаешь, конечно, что происходящее требует осмысления. И ты, рано или поздно, приходишь к мысли, что там, где погибают 12 зеков, почему бы не погибнуть 25-ти? Тем более, что они только ухудшают свое состояние: всю дорогу в этой тесноте еще и курят, ругаются и задают конвою одни и те же утомительные вопросы:
-Начальник, дай закурить! Имеешь?
-Начальник, который час?
-Старший, когда приедем?..
«Если одеть их в гражданские одежды, я был бы, наверное, потрясен увиденным, даже если бы и знал, что все они – рецидивисты. А в единой форме - ничего особенного. Если нормальных граждан облечь в униформу заключенных и также затолкать в автозак - все упростится, - думаю я, - это не вызовет никакого удивления. Два академика-физика, десяток художников, пяток литераторов, несколько врачей с учителями – и все в одинаковой одежде. Нормально.»
Одиночная камера в автозаке расположена так, что ее сразу и не заметишь. Внутри – небритый с тяжелым взглядом человек лет сорока-сорока пяти. Мои напарники вдруг весело забалагурили …А! про обед в части….Молодняк.Я еще раз выглянул в оконный проем, за которым стремительно бежала зеленая жизнь. «Жизнь бежит, стой, жизнь, стрелять буду!» Я скривил рот наподобие улыбки, и пересел от окна ближе к одиночке, махнув рукой «салабонам», чтобы пользовались счастьем. Солдаты, громыхая автоматами, живо передвинулись и прильнули к окну.
Я забросил свой АКС за спину и вытащил из кармана гимнастерки «заначку», хорошую сигарету, сигарету с фильтром «Колхида», что даже в части, а не только на зонах, было редкостью. Все больше народ баловался «Примой» или «Дымком» - это верх роскоши.
Затем порылся в подсумке, где вместо масленки хранил спички. Тоже богатство. Вытащив коробок, я легонько потряс его. Спички приятно шаркнули внутри. Приоткрыв коробку, я оглядел многочисленный плотный их строй, выбрал из них ту, что похуже, и чиркнул ею. В моем небольшом тенистом мире шумно вспыхнуло пламя. Сухая сигарета, будто отпив немного огня, задымилась с еле слышным потрескиванием. Я сделал затяжку, еще одну, и, выпустив клубы дыма, посмотрел, не поворачивая головы, вправо от себя. Скосил глаза. Зека в одиночке смотрел на сигарету. "Предложить, что ли?" - Я как старослужащий имел право на снисходительность.
- Дать тебе? У меня есть…- сказал я, распаковывая «заначку», целлофановый пакет, в который было завернуто десяток «патронов» - сигарет с фильтром.
- Давай! – заключенный оживился, - давай! ты откуда, братишка?
- Из Москвы. – Ответил я. – Держи.
И просунул ему через решетку две сигареты. Тот быстро взял и запрятал их куда-то глубоко в одежду. Понятное дело. Я взял еще одну сигарету, прикурил ее, и протянул ему.
-На, а то сам не закуришь, спрячешь. – Я улыбнулся. Тот улыбнулся в ответ, взял у меня сигарету и сладко затянулся.
- Спасибо, братишка, добрый ты, сидит у тебя кто?
- Никто не сидит. Кури спокойно.
- Сколько еще ехать, не знаешь? – последовал надоевший вопрос.
-Не знаю, не знаю…потерпи, наверное, скоро приедем.
- Ты москвич, а на наших похож, темный…еврей?- не успокаивался зек, желая, не зная чем, отблагодарить меня, думая, очевидно, что задавая вопросы, он доставляет мне некое удовольствие.
- Грузин…- сказал я просто так, хотя и знал, что такое «просто так» так просто не обойдется. Но я смертельно устал от всех этих заповедей караульному.
-Грузин?! – не поверил тот, и прильнул тяжелым лицом к металлической решетке.
-Да, - подтвердил я, и неизвестно для чего добавил по-менгрельски, - Маргали ворек.  Мама мингрелка.
- А папа?!
- Папа имеретин.
Зека покачал головой. Растопырил глаза. Помолчал немного и, не отрывая тяжелого лица от решетки, быстро-быстро вдруг заговорил, понизив голос.
-Никому не говори об этом! Мне сказал – молодец. А больше никому. Слышишь, не говори, тут народ такой, выгодники, обманут! Как тебе зовут? А! сколько сижу, сколько меня перевозят туда-сюда, а чтобы грузина среди солдат! Нет, такого я не видел никогда, грузин сюда не присылают, как это может быть! – Зека тихо засмеялся. – как тебя зовут, а, ну, как?
Я придвинулся к решетке и в тон ему тихо сказал: «Тимур, Темо.»
- Хмерто чемо! Боже мой! – только и воскликнул мой «знакомец».
Общий гвалт в нашем замкнутом мире тем временем продолжался. Заключенные в ужасной духоте и тесноте продолжали стонать, ругаться матом, забрасывать конвой глупыми вопросами, а конвоиры, отмахиваясь от них, что-то живо обсуждали между собой.
Я вытащил из хебе всю свою табачную заначку и протянул заключенному незаметно для других.
- Бери, у меня еще есть! А тебя как зовут?
-Меня? Заури! Нет, не возьму, ты что, ты солдат, у меня все есть! Не возьму!
-Да бери же! Увидят, все раскурят! – настаивал я.. – Ну, ладно, на память возьму! – он нехотя согласился.
- Не бери – а выкури на память. – Я улыбнулся.
-Ты по-грузински говоришь? А по-менгрельски?
-Да так…слабо, я ведь в Москве с детства…даже историю Грузии знаю плохо.
-О! – воскликнул Заур, - а это действительно плохо. Подожди. – и он достал откуда-то из подполья толстую без обложки растрепанную книгу. Поднял указательный палец и важно произнес: «Это история Грузии! Держи. Будешь читать.» Я посмотрел на книгу. Она была на грузинском языке. Увидев мое замешательство, он сказал: «На грузинском! А что? Читать научишься, и историю будешь знать.»
-Да как же я читать буду! – воскликнул я, - если я букв не знаю.
- А вот! – и Заур значительно улыбнулся, - здесь есть алфавит, видишь? – Я посмотрел, действительно в начале книги по истории Грузии был напечатан алфавит грузинского языка. Уж, не знаю, что это за такая была книга, но участи моей она не облегчала. А как изучить алфавит? А как соединяют эти паукообразные значки? Но я сделал благодарный вид, чтобы не обидеть его, в самом деле, человек отрывает от себя вещь, книгу, которую таскает из зону в зону, с этапа на этап. Это очень дорогой подарок. Надо принять.
Заур свернув книгу в рулон, протиснул мне ее через решетку. Я взял ее и запихнул в полупустой подсумок. Благо в караул мы всегда брали вместо четырех рожков только два, по двадцать патронов в каждом.
-Спасибо,- сказал я, - в часть вернемся, начну читать.
-Молодец! Давай-давай, без этого никак нельзя! Ты что! Это же история твоей Родины! А ты где, в Кутаиси служишь? Знаешь, Темо, я тебе скажу, ты меня послушай….- Заур схватился одной рукой за решетку, а другую – поднял передо мной, как человек глубокой веры, - Темо, тебе еще служить, - сказал он мне, - не смотри, что ты грузин, не доверяй сразу всем нашим, которых встретишь, знаешь сколько среди грузин негодяев? Вот так доверишься, а они съедят тебя и посмеются, скажут, дурака съели! Присмотрись сначала, народ всякий бродит. Вот жаль, что мы с тобой только встретились. Жаль. Но ты меня помни, и у тебя все будет вот так! – и Заур провел ладонью под подбородком, что должно было означать для меня неслыханное благополучие.
Неожиданно машина наша затормозила. Заур замолчал. Я поглядел в окно через головы содат-полугодок. «Кажется, ко второй зоне подъехали.» - сказал я Зауру. Стало относительно тихо, в общей камере прекратился гвалт. Старшина выбрался из кабины, подошел к нашей двери и открыл ее спецключом. Потом достал папку и приказал открыть общую и одиночку, и начал громко зачитывать фамилии заключенных. Зека стали одним за другим выбираться из темноты, прикрывая глаза от яркого солнечного света.
-Тебе в какой зоне выходить? – спросил я Заура.
-Не здесь. – ответил он и провел ладонью по темной щеке. Назвали фамилию.
– Б…, меня.
Медлить, когда вызывают, нельзя. Он быстро схватил узелок, и выходя, протянул мне руку, чтобы прапорщик не видел. – Давай, братва! – крикнул в общую камеру оставшимся. И Мне: «Джгиро, Темо.» Джгиро – значит по-менгрельски хорошо, давай, бывай, будь молодцом – что-то вроде этого.
-Живее, б…- подал голос старшина Вашакидзе, и захлопнул дверь автозака, когда люди в робах вышли из него, и встали нестройным рядком.
-Да ладно, Мишка! Это ведь я люблю, когда они очень м-э-дленно-мэ-э-дленно. – Перед зоной покачивались, как мешки с ногами, несколько прапоров, и два солдата с овчаркой, автоматы наперевес. Перед зоной две вышки, как балконы. На них по караульному. Это фраза про «медленно» принадлежала одному, самому толстому из старшин, толстому настолько, что казалось ему и своей хапанной еды не хватает, еще и баланду забирает у заключенных. Наш Вашакидзе перед ним как-то сразу уменьшился в размерах. Перед прапорами выстроились в ряд восемь заключенных. – Опа! Сейчас самый кайф! – возбужденно сказал один из нашего караула. Я не хотел смотреть на то, что будет происходить перед зоной, но вдруг раздраженно прикрикнул на караульного: «А ну пошел от двери, салабон!» Хотел еще добавить что-нибудь оскорбительное, но место уже освободилось. Я посмотрел в мутную зеленоватую жизнь. Заур стоял крайним слева. Прапорщики покамест разминались с первыми двумя, даже до третьего не дошли. Заур не стал ждать, когда доберутся до него, и громко крикнул, не оборачиваясь ко мне, чтобы мой старшина не понял, к кому он обращается, крикнул так, будто сделал это нарочно, чтобы я очень хорошо все видел: «Джгиро, Темо!» Толстый прапорщик разбежался и ударил его кулаком в лицо, заключенный упал, и прапорщик стал бить его ногами. К нему в помощь присоединились другие старшины. Часовой на ближней вышке, живописный азиат, подобострастно мелко засмеялся и, сняв панаму, расческой прилизал на своей темной голове грязные жидкие волосы.
Вашакидзе подошел к нам, усталый и недовольный. Физическая нагрузка его изнурила. Лицо прапорщика было покрыто каплями пота.
Громыхнула дверь в кабине водителя. Вашакидзе уселся рядом с шофером в мягкое, но жаркое кресло, и – через мгновение - мы отъехали от зоны. Прошло минут сорок и автозак уже пыхтел соляркой возле металлических ворот СИЗО, где наш караул сдал невостребованных заключенных обратно в темную пасть дома правосудия...