Пересекающий площадь

Я шел от Ольги. Была глубокая ночь или, может быть, уже предутрие — поздней осенью трудно понять, особенно если небо в тучах, а часы остановились, все три стрелки замерли у цифры «12».
Звук моих шагов гулко раздавался в колодезном, зияющем безмолвии, когда из-за туч вдруг вынырнула полная луна и площадь, которую я начал пересекать, антрацитово высветилась.
Он неожиданности я остановился и почувствовал себя замершим, застывшим, словно муха в янтаре, в этой вязкой полночи, что длилась и длилась.
Из-за дождя я задержался у Ольги дольше обычного. Она была рада этому и всё повторяла:
— Ну куда ты пойдешь? Куда? Видишь — дождь! — и еще сильнее сжимала мои плечи.
Мы стояли в коридоре у выхода во двор, дверь была открыта, и я слы-шал, что капли за спиной падают реже и реже. Дождь кончался.
— Ну подожди еще минуту, одну минуту! Тебе что, жалко для меня одной минуты?
Ольга будто чувствовала, что это в последний раз, что я так решил, хотя и не сказал ей.
— Ты же знаешь, что мне для тебя ничего не жалко, просто нужно домой.
Я боялся, что она заплачет, и тогда я вообще не смогу уйти, но Ольга не заплакала.
— Ладно, иди, раз нужно.
Она опустила руки, и я, бросив обычное «счастливо», отправился домой. Мне и ходьбы-то было минут десять — только площадь перейти.
Я торопился, зная, что родители не уснут, пока я не вернусь, будут ворочаться, вставать, смотреть на часы. Они не скажут мне ни слова укора, но по запаху корвалола на кухне я понимал, чего им стоят мои ночные прогулки.
Я спешил домой и думал: вот умерло и это, как всё, что рождается. Всё без исключение. Но каждый мой шаг перечеркивал слово «смерть», я ощущал внутри огромную силу, вырывающуюся на волю из тесного лабиринта.
И теперь, остановившись среди ночи на этой освещенной луной площади, я будто увидел себя со стороны, тысячи раз пересекавшим ее. Здесь, на этом самом месте я кормил голубей хлебными крошками, гулял с бабушкой, играл в футбол, бросив на асфальт школьный портфель вместо штанги; упал, катаясь на велосипеде, и разбил колено; топтался, краснея от волнения, когда впервые назначил свидание однокласснице. А сколько раз я пересекал эту площадь в праздничной колонне? Пересекал, но разве пересек когда-нибудь? И разве это умерло или одно вытеснило другое, если всё осталось жить в моей душе и душе Площади?
Наступал день, и одна из женщин на время затмевала всех остальных, но когда мы сближались и я узнавал ее до мельчайших особенностей, до последней крохотной родинки, все начинало таять, умирать, и остановить это было невозможно.
Звезда падала и становилась горячим камнем на ладони, стремительно остывающим камнем.
И теперь я вспомнил их всех и понял, что они — во мне, я их всех любил. Ничто не умерло и не умрет никогда, потому что смерти нет, а есть только вечное движение жаждущей силы. И сейчас где-то ждет меня женщина-звезда, желанная, мерцающая, живущая своей таинственной жизнью. Она вдруг вспыхивает рядом, и ее можно коснуться, услышать горячий шепот, слова, летящие только тебе и никому больше…
И я понял, что меня ведет Жажда. Жажда полноты слияния с жизнью. Жажда стать Собой и стать Всем. Жажда осуществления вопреки всему.
Эта площадь — взлетная полоса. Я спешу по ней в попытке взлететь, оторваться от асфальта. Скорость все нарастает, и когда открываешь глаза и снова видишь асфальт, трудно понять: ты уже приземлился или еще не взле-тал? Откуда эта вечная жажда Неба, оттого, что был там когда-то или все еще не был?
А может быть, и небо — всего лишь площадь, над которой другое небо, и нет ничего, кроме жажды полета, и нужно пронизать небо за небом, нанизывая их на острие жажды, совпадая все время лишь с Полетом и шепча: «Ввысь, ввысь!»