В грозу

Порою действительно веришь в возможность апокалипсиса. Вот и вчера такие мысли навеяла страшная гроза. Именно гроза, а не дождь, потому что пока я не заснул, ни одной капли на землю так и не упало. Все окна были закрыты и занавешены шторами, и поминутно тёмная зала освещалась "грозовым" светом. Небо было всё абсолютно чёрным и, казалось, будто надо всей планетой такая тьма. Временами молния, как операционный шрам, разрезала небо, а затем "больной" раскатисто "стонал" громом.
Я вышел на улицу. Частые молнии озаряли небо, и вокруг всё виделось сероватым. Ни души – все, наверное, уже спали. Маленький посёлок в штате Невада уже "погас". Около двадцати лет назад здесь, может быть, кто-то и жил, но сейчас, пройдясь по улицам, лиц моложе шестнадцати уже не увидишь. Правда иногда, в теплый летний сезон приезжают к родственникам молодые семьи, и тогда Гринвилль оживает, словно подросток-наркоман, только что получивший новую дозу.
Я решил полюбоваться на сад, расположенный рядом с домом, и зеленую ограду, отделяющую мои владения от соседских. Соседи у меня не очень: за три месяца, что я здесь был, я даже не узнал, как их зовут. Да, надеюсь, что и я остался для них инкогнито.
Осматриваясь, я увидел женщину, облокотившуюся на эту зеленую замечательную изгородь. Женщина была в белой сорочке и с какими-то, на мой взгляд, старыми или долгое время не мытыми серыми волосами. Мне показалось странным, что в вечернюю погоду, да ещё и перед дождём, она вышла на свежий воздух и облокотилась на старенький забор. Волосы развивал ветер, но лицо разглядеть так и не удавалось.
Тут лёгкий порыв ветра убрал с её лица старческие локоны, и у меня спёрло дыхание от удивления: она смотрела прямо на меня и старчески злорадно улыбалась…
Снова подул ветер, и копна серых волос скрыла от меня её лицо. Воспользовавшись моментом я отвернулся и почувствовал как сердце забилось в бешеном ритме, а дыхание стало прерывистым. Я уставился на магнолии в саду, которые к этому времени уже распустились. Боковым зрением я снова взглянул туда…
Она стояла на том же месте и обдавала меня тем же холодным взглядом, правда её старческая улыбка исчезла, но на смену ей пришла маска злости. Сердце ёкнуло, потому что вспомнился рассказ Стивена Кинга "Ночь пугала": взгляд пугала был таким же: холодным, безразличным, но с каким-то зловещим огоньком в глазах – взгляд пуговичных глаз.
Я снова лицезрел магнолии.
Кто это? Я видел всех обитателей того дома: их пятнадцать человек, но женщины, хотя бы на йоту похожей на эту, там нет. В этом я был уверен на сто процентов. Магнолии раздвинулись, и оттуда стрелой вылетела кошка.
Чёрная кошка...
Она мельком взглянула на меня и скрылась в кустах около забора.
Меня передёрнуло от глупых совпадений и от собственного страха, голова заныла, и я твёрдо решил пойти к зелёной ограде. В конце концов, чего я испугался женщины в возрасте. Как я буду глупо выглядеть, если выяснится, что это просто высокомерные соседи всё-таки удостоили меня своим обществом? Решив пойти к забору и познакомиться с этой дамочкой, я повернулся и двинулся было к забору, но внезапно даже отпрянул: вместо женщины на зелёной изгороди весела старая кукла с серыми волосами, которую я видел в прошлом году у юной обитательницы этого дома.
Воображение у меня "дай Бог" и знакомые говорят, что с такими фантазиями нужно идти в сценаристы, но таких галлюцинаций у меня еще не было. Я зажмурился, ущипнул себя, стукнул по колену и потряс головой, но на том месте висела всё та же старая кукла. Всё ещё не веря своим глазам, я прошёл через калитку в сад и подошёл потрогать эту выведшую меня из нормального состояния вещь.
Да, обычная пластмассовая кукла, причём ещё и старая, серые волосы и лицо… Её лицо… Лицо человека! Я поднял ей пластмассовые веки с ресницами и увидел эти пустые женские глаза. Да, глаза были именно женские, будь я не Вильям Уэтбик, потому что я часто такие видел. Они были немного безумными и … звали меня перелезть через забор.
Побыстрее закрыв ей веки, я посмотрел на соседский двор. Никого. Чисто.
Хотя я был не уверен, что засну, я повернулся к дому, решив отправиться спать.
Неожиданно сзади меня схватили за горло чьи-то женские руки и с неженственной силой стали сжимать его. Мои зрачки расширились, руки дёрнулись освобождать шею и стукнулись об мотыгу, вероятно, забытую мной здесь днём после работы в саду. (Почему-то вспомнилось, что при покупке продавец ошиблась на целый доллар.) Я схватил мотыгу и с размахом ударил остриём через себя. Раздался прерывистый хрип, который секунды через три перешёл на свист. Холодные руки женщины перестали сдавливать горло, но хватка не ослабла. Я размахнулся и ударил ещё, и ещё… пока руки этой чёртовой "прекрасной половины человечества" не разжались и не оставили мою шею. Отпрыгнув в сторону, я посмотрел на своего убийцу.
Это была та женщина.
Только она оказалась старухой: скрюченные артритом пальцы, старая сорочка, седые волосы. Защищащясь, я отрубил ей голову у основания черепа и одну руку, но самое странное - ни капли крови. Посмотрев на её лицо, я изумился: морщины стали исчезать, нос уменьшался, да и тело: старуха будто сжималась и "сглаживалась".
Я отвернулся. Что будет дальше? Я ведь её убил…
Я вспомнил ужасный случай из моего детства.
Мне подарили кутёнка, серого с чёрными пятнами и грустными глазами, но нам с друзьями не понравилась его голова – какая-то приплюснутая маленькая морда. Мы забрались на высокий вяз, который рос неподалёку, и сбросили кутёнка вниз. Я не помню, кто конкретно бросал, но хорошо отпечатался в памяти его визг. Он скулил долго, протяжно, как будто звал кого-то на помощь. Мы спустились и понесли его во двор ткацкой фабрики.
У него был сломан позвоночник и, наверное, нога - она висела под каким-то невозможным углом. По дороге он жалобно скулил. Во дворе фабрики лежала груда черепицы, где мы выложили ямку и заложили щенка обломками. В щёлку я видел его глаз, чёрный, печальный, просящий, и мне показалось, что он плакал. Его визг был еле слышен, и мы тихонько убежали оттуда.
Самое нестерпимое то, что у нас не было состраданья и жалости – только страх, что кто-то увидит и наподдает. Да, маленькие дети порой безжалостны и жестоки, и так жестоки, что у некоторых взрослых волосы встают дыбом. Только когда мне стало восемь, я понял весь ужас совершённого, но к тому времени ничего исправить было уже нельзя (даже фабрики уже не было – на её месте красовалась новая бензоколонка). Оставалось только молиться…
Мысленно щенок ко мне возвращался, и я снова видел через щель его глаз, глаз со слезой обречённости, и он не давал мне покоя… Этот щенок долго снился мне потом, и во снах я всякий раз находил в груде черепицы его маленький скелетик.
После этого я привык смотреть на то, что совершил…
Я взглянул на отрубленную руку. Это не рука…? Она стала пластмассовой, как и сама старуха. Вместо расчленённого мной трупа я увидел ту же поломанную старую куклу. В её глазах отразилась молния, и на одно мгновение они показались мне живыми. Мне стало не по себе: это не укладывалось в голове, но мои глаза беспощадно сообщали мне, что это факт.
Не помню, сколько я там простоял, но вскоре я держал все части этой куклы в полиэтиленовом мешке и бросал его в мангалу с горящими поленьями. Пластмасса стала постепенно плавиться. Огонь медленно, но неотвратимо пожирал куклу: на её щеке огонь оплавил дыру, которая, истекая розовой пластмассой, медленно разрасталась. Я отвернулся к кустам магнолии.
Когда стало невозможным различать формы куклы, я посмотрел в огонь. Он показался мне успокаивающим, умиротворяющим, обдавал особым уютом. После я часто вспоминал это пламя в трудные минуты, и оно в какой-то мере согревало мою душу. Залив несгоревшие останки водой, я решил вернуться в дом. Закрывшись на засов и ещё пару замков, мне захотелось выпить горячего чая. Руки у меня тряслись ,но я и не удивился: рано или поздно необходимо всем эмоциям выйти, и лучше уж сейчас, чем тогда, когда я орудовал мотыгой. Или бы я не пил сейчас этот чай.
Разобрав постель, я лёг и только через полчаса стал засыпать. Засыпая, я услышал, как пошёл дождь…



Вильям Уэтбик так и не узнал, что на следующее утро в доме по соседству исчезла старуха. Она никогда не выходила на улицу и вообще не могла ходить – всегда лежала на огромной кровати в белой сорочке, а её серые седые волосы были размётаны по подушке.
В Гринвиле её никто не видел: о ней знала только её семья из пятнадцати человек, которая скрывала факт её существования, и Билли Холдрен, восьмидесятичетырёхлетний старик, с которым она первый раз в жизни целовалась. Об её исчезновении так никто и не узнал: этот факт семья замяла, как и то, какие случаи творились со старухой в полнолуние.


А в следующий вечер луна начала свой ход на убыль…