Новое о прошлом - Гл. 1

"Воспоминания Свиждетельствующего"
 
Жизнь, которая конечна,
 Да, к тому же быстротечна,
 Ничего хорошего
 В мире не сулит…
 июнь, 1688 г.



ГЛАВА 1. Жизнь номер девять

Уфа, Россия. Сентябрь 2003 года.

- Ты дома также постоянно ворчишь? – спрашивала тетя Резеда молодого человека, которому на вид было лет двадцать-двадцать три. Он сидел на табурете на входе ее бутика и устало смотрел на проходящих по торговому комплексу прохожих. Взгляд его был внимательным, высматривающим все тонкости человеческой натуры по внешнему виду, но в то же время отстраненным. Казалось, он делает это не в первый, да и не в сотый раз.
- Нет, - ответил он на вопрос т. Резеды.
- Ну, конечно, мама же тебя знает и ведет соответственно… - согласилась т. Резеда, в то же время, не отступая от своего мнения.
- Родители всегда думают, что знают своих детей… И на сколько они в этом убеждены, на столько они и разочаровываются, когда понимают, что были не правы, - ответил парень и обратил свой взор на витрину с цветами. Некоторые из букетов были чистой безвкусицей и при рассмотрении даже раздражали, но в большинстве своем было чем порадовать глаз.
Тетя Резеда что-то писала и решила не продолжать разговор, чтобы остаться при своем мнении, которое сложилось за ее нелегкие, но счастливые сорок лет жизни. Это была интересная, можно сказать, много повидавшая в своей жизни женщина, с восточным складом ума и присущей восточным людям дипломатичностью и хитростью. Она посмотрела в окно своего бутика, занимавшего всю северо-восточную стену, мысленно отметила про себя холодную пасмурную погоду и подумала: «Что может знать в жизни этот мальчишка, не проживший и половины моего?… Особенно о детях, которых у него нет!». И как культурная женщина, она, конечно же, не стала произносить это вслух и просто продолжала молчать. Молчал и парень. Он сидел в куртке, которую застегнул до верха, и в перчатках, хотя в торговом центре было не так прохладно, и слегка подергивал ногой, будто бы замерз. Это заметили две пожилые женщины, проходившие мимо, одна из которых, бросив мимолетный взгляд на бейдж парня, с легкой иронией сказала:
- Замерз, Андрей. Замерз.
Андрей улыбнулся ей и посмотрел на тетю Резеду. «А ведь я действительно замерз… Почему… Мне весь день вспоминается тот поход… Тетя Резеда, тетя Резеда, ни смотря на всю вашу житейскую мудрость, вы моложе меня почти на двести пятьдесят лет и этим все сказано… Вот сейчас вы констатируете, что прохладно, а мне холодно, потому что… потому что я мыслями в том походе, который, возможно, не по своей воле затеял этот безумный, но на удивление везучий генерал, ставший известным генералиссимусом…
Тогда шел 1799 год, по новой петровской шкале, я был в теле здорового тридцатипятилетнего русского солдата и был тепло одет, но мне было холодно… Также как и сейчас… Как же меня звали… Да, это и неважно, главное, что тогда в Швейцарском походе я впервые уяснил свое бремя…
Тогда у меня погиб друг, с которым я дружил больше тридцати лет, с самого детства. Ступая по обледенелым Альпам, бросив все тяжести и потеряв почти всех лошадей, мы двигались вверх, подчиняясь воле одного человека. Жаль, что мы не потеряли всех лошадей…
Друга звали, кажется Федором… Да, Федором, и был он офицером, поэтому то и поднимался верхом, выкрикивая приказы солдатам, в том числе и мне, так как считал службу службой, а дружбу - дружбой. Проклятая кобыла оступилась или поскользнулась, перекувыркнулась, и Федор, прямо на моих глазах взмыл воздух и с глухим ударом опустился на скалы… Я до сих пор помню тот звук… когда ломается кость. Он слышался отчетливо, не смотря на завывание ветра и крики солдат русской армии.
Бросив тюк с провизией, я подбежал к нему. Голубые глаза сорокалетнего мужчины смотрели в небо, а затем уставились на меня. Тело было бездвижным, потому что он сломал позвоночник у основания черепа и ни один импульс не поступал по спинному мозгу. Кроме обреченности во взгляде я читал и страх, страх за ту семью, которую он обрел только семь лет назад, отдав предыдущие годы жизни военной карьере.
- Эх, Федор… - вылетело у меня, а глаза заволокло слезой. Мне было уже сто одиннадцать, я знал о своей судьбе, о том, что мой удел половина тысячелетия, но плакал, как мальчишка. Вспомнилось, как мы бегали по московским базарам, подворовывая или зарабатывая, а затем бежали в княжеский сад и поровну делили, то что напихали себе за пазуху: еще горячий каравай, кислые зеленые яблоки, огурцы, леденцы… И хотя Федор был сильнее и крупнее, дележ был всегда справедливым…
Даже сквозь слезы я успел прочитать во взгляде друга последнюю просьбу и поднял штык своего ружья… Высовывая из глазницы лезвие, в голове пронеслось старое древнеримское прощание: «Прощай! В порядке, предначертанном природой, и все мы последуем за тобой…». Только это произойдет спустя четыреста лет для меня …
Стоп!
Откуда я мог знать высказывания древних римлян в то время? Так, я был императорским шутом, затем купцом, имевшим дела только в России, и этим солдатом. Книг было мало, я нигде не учился… я мог знать эту фразу, только… только если был там, в этом вечном городе. Может быть я намного древнее, чем думаю…»


- Знаете, тетя Резеда, не понимаю людей. Жизнь так проста, а они усложняют ее донельзя, не осознавая своей никчемности. Я смотрю спустя столетия на реки и леса, наполняюсь их спокойствием и постоянством. А люди меняются. Они зажимают себя в социальные рамки и превращают жизнь в страдания, скорее всего для того, чтобы познать, что такое счастье. И здесь я разделяю веселье вечных гор, когда они смеются над тщетностью всех стараний человека изменить этот мир.
«Начался бред свихнувшегося мальчика! – устало подумала тетя Резеда и философски, чтобы не обижать парня, вслух сказала:
- Может быть… Пойду-ка, я чаю налью. Ты не хочешь, Андрей, чай.
- Нет, спасибо.
- Ну, и зря…
Тетя Резеда с большой чашкой в руке прошла в соседний бутик, где продавались сувениры и всякие оккультные штучки и где работала Лена, у которой все ближайшие точки кипятили воду. После двух-трех фраз, которыми т. Резеда перекинулась с Леной, она двинулась обратно, и Андрей решил рассказать что-нибудь из своей трехсотлетней жизни этой женщине, которая все равно сочтет эту историю за веселую выдумку. «И это будет шестнадцатый человек, которому я что-либо рассказываю!»
- Знаете, я пять лет назад встретил человека, которого видел в 1734 году. Чуть изменен внешний вид, но черты лица те же; тот же эффект, когда я сам смотрю в зеркало: вижу свое лицо трехсотлетней давности, но чуть другое. Как я был тогда рад… - начал Андрей, а тетю Резеду уже посетила широкая улыбка. Андрей устало улыбнулся в ответ и продолжил, - Я осознал, что не один, кому суждено пять веков подряд хоронить не только своих родителей, но и детей с друзьями… Заговорить с этим человеком мне не удалось. Я спросил только о времени, а он тут же прикинулся немым паралитиком, вероятно, тоже меня узнав… Ну, ладно, это в прошлом… А вот и богиня! И что только ей здесь надо. Неужели нельзя прийти, когда меня нет!
С этими словами Андрей встал и направился к только что подошедшей к Лене девушке, оставив тетю Резеду со своими мыслями.
- Она опять здесь, - говорил Андрей Лене, как бы не замечая девушки, которую он нарек богиней, а в жизни которую звали Катей. – И за чем она на этот раз приперлась?
- Уйди отсюда, тебя никто не звал, - стала защищаться Катя, в то время как Лена заливалась смехом.
- Ну, зачем ты так с ней гру-у-убо? – наконец спросила Лена, закончив смеяться и смотря на Андрея сквозь тонкие линзы очков.
- Мы – работники ада – не переносим людей, одевающихся во все белое! – шутя ответил Андрей, но мысли его были совершенно другими.
«И, правда, зачем я так с ней?… Но все просто: я должен изменить ее мировоззрение иначе СИСТЕМА выберет ее в качестве Свидетельствующего… А я и врагу не пожелаю пятьсот лет томиться на этой планете в качестве наблюдателя за человечеством, который ничего не может сделать: только видеть, хранить и передавать… Играть роль датчика в этой сложной системе, одновременно оставаясь с человеческими чувствами веками.
А она ведь похожа на меня в том 1725 году в Старом Кремле… Да, те же обстоятельства, тот же максимализм, та же озлобленность и разочарование в людях, даже в близких… СИСТЕМА таких любит… Только такие и могут быть бесстрастными Свидетельствующими. Только бы ее не выбрали…
Если пойдет все хорошо, то она умрет в 67 вместе с мужем, стариком Эдуардом, страдающим пиелонифритом. Их машину, по пути в больницу с обострением и чудовищными болями в почках старика, столкнет в кювет автобус… Я кину горстку земли на их двойной гроб, слегка потреплю плачущих внуков – трех симпатичных мальчуганов… Стоп! Это буду не я… Уже не Андрей… Андрея к тому времени не будет… Какое же тело мне выберет СИСТЕМА?…»
- Задушить бы тебя, богиня! Да, время нет, - бросил парень и скрылся за дверью своего киоска. Он погрузился в свое кресло и, закрыв глаза, ушел в воспоминания…


Москва и Новгород, Россия. Декабрь 1725 года.

По имперским залам вышагивал впереди группы людей невысокий полноватый человек в смешном костюме. Он слегка подпрыгивал, что-то бормотал себе под нос, постоянно оборачивался и жестами звал следовавших за ним людей вперед. Когда-то, впрочем, совсем недавно, их называли скоморохами, но после поездки императора в Европу – того грандиозного Великого Посольства – только шутами и никак иначе.
Это был любимый императорский шут Егорка. Шутов всегда звали егорками, поэтому ему пришлось смириться с этим именем, хотя мать в том странном 1688 году нарекла его Василием.
Его судьба была сложной, но он с ней смирился: в шестилетнем возрасте во время бунта ворвавшиеся люди насадили его отца на вилы, а мать – после непродолжительного веселья столкнули в колодец. Сам Васька, а теперь Егорка, все время сидел в печке и тихо икал. Он не мог остановиться, хотя очень сильно боялся орущей в доме толпы и бросаемых то и дело предметов. Одно было хорошо: после того, как все стихло, он вылез из печи и побежал, бежал по сожженному полю и плакал. Теперь он был свободен, он был готов бродяжничать, но не быть жалким холопом…
Бродить пришлось ему недолго…
Скитания по Новгородской земле привели его в бродяжную театральную труппу, в которой были не только кукловоды, но и сносные актеры. Он сдружился с главной звездой труппы – маленьким уродом с раздвоенным носом и шестью пальцами – и стал одним из них, потому что умел здорово насмехаться над людьми перед выступлениями, находя себе в толпе жертву и замечая ее самые комичные стороны. Там и заметил его Светлейший Князь Александр Данилович…
В первый раз, видя императорские залы и присутствуя на церемониях, он родился заново… Он родился, чтобы править, потому что с первого взгляда понимал, что необходимо государству и как этого достигнуть эффективно. Но он родился, чтобы умереть… Он все похоронил у себя в душе и стал лучшим шутом императора, потому что заставлял краснеть самых именитых бояр России и мог смеяться даже над самим Меншиковым.
Порой он заразительно хохотал и над самим Петром и эти шутки были весьма удачными, но… раз на раз не приходится и не все шутки сходили ему с рук.
Тогда император ждал шведских послов с вопросом о подписании мира и весь ликовал.
- Посему эти карловцы будут нам ноги целовать, чтобы мы не брали больше! Лифляндия и Карелия для Петербурга. И все за какие-то двадцать лет! – кричал Петр и трепал боярам-дипломатам парики.
- А Софья, то, сестренка твоя, за год бы справилась! Не то, что ты, - бросил Егорка, и тут же все стихли. Император замер и побледнел.
- Ты что же, сучий хвост! Как твой грязный холопский рот…, - император схватил у одного из бояр трость и с размаху опустил ее на голову шута.
- Уж, лучше убью тебя собаку, чтоб больше не лаяла! – трость в руках императора со свистом опускалась на тело Егорки. Стонов было не слышно из-за тяжелого дыхания Петра и ругательств. Когда ковер пропитался кровью, император в конец устал и сел.
- Прости, Петруша. Что ж ты так? Ты мне ребра сломал, нос… Я уха не чувствую… - гнусил отплевываясь кровью Егорка.
- Будешь чувствовать с кем говоришь, собака! Вставай!
 

Теперь же, после смерти этого великого властителя, власть лихорадило. И все из-за завещания, которого просто не было… Егор выбрал себе в хозяева Данилыча, но тот почти не замечал его: трон должен был достаться этой польке Катьке, во что бы это ни встало.
- Сюда, Алексаша, - зазывал Егорка уводя толпу российских вельмож к покоям императрицы.
Долгорукий и Голицын о чем-то перешептывались и один из слуг, шедших за ними отстал.
- Не мешайся, Егорка, - великодушно проворчал Данилыч и оттолкнул шута в сторону.
Когда вельможи скрылись за поворотом, слуга Голицына вернулся и схватил Егора за шиворот, вталкивая на боковую служебную лестницу.
- Ты, что же мешаешься умным государственным мужам, сучонок. Тебе привет от Голицына, - с этими словами рослый прислужливый вытащил из рукава нож и всадил Егору в грудь. Егор чувствовал, как его легкие заполняются кровью, а при дыхании слышится легкий свист, но почему-то был спокоен. Слуга вытащил лезвие, но воткнул его снова.
Шут чувствовал, как нож вошел в тело, что он мешает, потому что инороден, и что ему больно. Голова стала кружиться как при опьянении, но глаза продолжали четко фиксировать окружающий мир и своего убийцу: грязь под ногтями жирных пальцев, толстые губы и немытые волосы…
В это время из узкого окна вспыхнул серебряный пучок света. Слугу вместе с ножом отбросило к стене и буквально расплющило, оставляя на сером камне кровавый силуэт человека. Яркая светящаяся точка придвинулась к шуту, и раздался голос:
- Василий. Сейчас ты умрешь, но эту землю не покинешь в течение пятисот лет. Отныне ты Свидетельствующий… Через час ты родишься в Москве и там тебя нарекут Иваном. Мы больше не появимся, но ты будешь о нас знать. Просто знать. Вербастус…
Свет погас, и яркая точка в миг исчезла. Егорка знал, что умирал он Василием, не смотря на все перипетии судьбы.
Свет от странного гостя все еще был в глазах, пока не исчез в разрастающемся мраке, поглотившем сознание и призвавшим бренное тело в царство смерти.

Уфа, Россия. Сентябрь 2003 года.

- Сегодня мне что-то худо. Прощайте, - с бледным лицом сказал Андрей и скрылся в своем киоске. Он погрузился в кресло и начал читать книгу, хотя смысл прочитанного с трудом доходил до его сознания. Живот крутило, волнами находила тошнота и раскалывалась голова.
- Здравствуй, Андрей, - поздоровалась пришедшая на работу т. Резеда.
- Привет, - как-то отстранено ответил Андрей. - Знаете, т. Резеда, а я ни разу не был женщиной в своих телах. Мне почему-то кажется это странным, ведь у женщины восприятие намного тоньше…
- Ты с утра уже не в настроении…
Боли не проходили… Боли…
- Привет, Андрейчик, - сказала проходившая мимо Женя.
Боли… Они скорее становились сильнее. И все соседи подходят ко мне будто попрощаться. Андрей поднял голову и увидел в потолочном окне яркую вспышку света. Вербастус…
«Пришло время менять тело… Кто же это будет?» В голове все мутилось, глаза начала сковывать пелена, но в сознании всплыли картинки… «О, это банкир с итальянскими корнями, но родившийся в России… Не плохо! СИСТЕМА всегда жила на широкую ногу…»
Еще с минуту он держался, но интоксикация достигла определенного уровня и голова Андрея тяжело упала на стойку… Еще через минуту это тело было уже мертвым…



Екатеринбург, Россия. Сентябрь 2003 года. Спустя один час.

- У вас ДЕВОЧКА! Поздравляем, мамочка! Как назовете? – наперебой говорили акушерки родильного дома лежащей на столе женщине.
- Гретой. Мои родители из Италии, - сквозь слезы радости ответила мамочка, - Позвоните мужу в банк, он будет несказанно рад… Он ждет наследника… Или наследницу…