Школа... Блокадные дети.. Госпиталь. 34

 И вот закончен 4-й класс. Но школа - четырехлетка. Пришлось идти в 5 класс в десятилетку. Эта новая для меня школа оказалась через дорогу от бывшей художественной школы, в которой теперь магазин «Военная книга». Новые учителя, новые ученики. Нет мебели. Каждый приносил свой стул, сообща приносили стол. Все так же нет учебников. Пишем на газетах. Нет отопления, в классе мороз. Кто-то из родителей нашел железную печку-«буржуйку», а я со своим товарищем притащили ее в школу на санках. Другие родители установили эту печку, сделали дымоход в окно.
И теперь мы всем классом собирали дрова – что удавалось найти – и топили по очереди печку. В классе стало тепло, наше настроение стало прекрасным.
 
Первые пол года во время уроков я сидел в классе с двумя своими товарищами на подоконнике – негде было сесть. Потом мои родители смогли найти стул, и я взял его в класс. Сообща принесли старый стол – и теперь мы вшестером сидели за этим столом, к нашей радости, на «галерке». Учителя не всегда видели, что иногда во время урока мы менялись марками, читали художественные книги, или разговаривали.
 
Один наш знакомый, работавший в типографии, увидев, что я пишу домашние задания на газете, пообещал: «Подожди! Я сделаю тебе настоящую тетрадь! Через неделю принесу!» Действительно, через несколько дней он принес две тетради, сделанные из грубой серой плотной бумаги, в красивом красном картонном переплете.

Я был в восторге! Но он предупредил: «Не говори никому, что это я тебе сделал тетради, а то мне в типографии достанется на орехи! Ведь я взял бумагу самовольно!» Конечно, я его не выдал! Придумал что-то о происхождении этих тетрадей… Директор школы, который вел у нас русский язык, увидев мою тетрадь, был в восторге, взял ее и носил, показывал всем классам, говоря: «Ведь можно сделать тетради, если постараться!»

Рядом со школой были развалины здания бывшего Аэроклуба, который сожгли немцы. В руинах здания сохранились покореженные металлические балки межэтажных перекрытий. Каждый день передавали названия все новых и новых городов, освобожденных от оккупантов. В Москве звучали салюты. В моей школе тоже звучали «салюты» - ученики находили на военном аэродроме в разбитых самолетах небольшие снаряды от авиационных пушек, забирались на второй этаж Аэроклуба, становились на балки и, прячась за стену, бросали снаряды вниз, в руины. Звучал взрыв. Мы были в восторге – это был наш салют в честь очередной победы наших солдат. И это происходило каждый день – ведь победы следовали непрерывно.
 
Директор школы выбегал бледный из своего кабинета и мчался в развалины Аэроклуба – посмотреть, что за взрывы, что случилось. А «шалуны» убегали из Аэроклуба и посмеивались в стороне. Нам везло – никто не пострадал от взрывов. Однако не всем и не везде везло - в те времена немало ребят взорвалось на гранатах, минах, их было полно в больнице, как рассказывала мама.

Занятия в школе шли в три смены. Я учился в третью смену. Вечерами кто-нибудь из мальчишек подкладывал под предохранитель в школе влажную бумажку, которая постепенно высыхала, и постепенно потухал свет. Снова бегал директор, искал виновного. Но бесполезно…

Как-то директор решил, что это наш класс виноват, и оставил нас после уроков, пока мы не признаемся. И вот, сама по себе зазвучала песня «Врагу не сдается наш гордый Варяг…». Пели всем классом, изо всех сил, на всю школу, и было слышно на улице. Директор вскоре пришел и сказал, что можем идти домой. Но мы не пошли, и еще с час пели «Варяг»… И лишь потом, довольные, разошлись по домам.
 
Весной и осенью после последнего урока бегаем смотреть кино в кинотеатр «Родина» возле нашей школы. Залазим на крышу соседнего дома и оттуда смотрим кино. Идут интересные трофейные фильмы. Домой возвращаюсь в темноте. Приходится идти через пустырь возле моего проулка, страшно. От немецкой оккупации остался страх, когда любой оккупант мог творить любые безобразия по отношению к жителям. У меня был шомпол от винтовки. Идя в школу, я втыкаю его незаметно в куст около забора, на краю пустыря. Возвращаясь ночью, беру шомпол в руку и иду с ним, готовый к «отражению нападения». Но никто меня не трогал, на улицах было спокойно и ночью.
 
Курточку из немецкого френча я уже сносил. Мама купила мне на базаре свитер американского летчика, который застегивается на «молнию». Я и мои одноклассники впервые видим «молнию» на одежде. К союзникам – англичанам, американцам было отношение доброжелательное, как и к их языку. И я пытался начать сам изучать английский.

Наступила осень, зима. Мы всей школой играли в снежки, швыряли их друг в друга и даже в прохожих. Конечно, многие из них возмущались. Но мы не понимали забот взрослых, которым было не до детских забав. В класс возвращались в снегу, разгоряченные, шумные. Учителю было нелегко совладать с нами, утихомирить.

После занятий часто ходили в госпиталь. Все так же выступали перед ранеными. Подружились со многими из них. Раненые интересовались всеми нашими делами, а мы рассказывали им о своей учебе, сводках с фронта. В те годы все увлеклись шахматами. Мы следили за играми Михаила Ботвинника, знали результаты всех его партий, анализировали каждый ход. Только и было, что разговоров о шахматных чемпионатах. Тогда же я узнал имена Чигорина, Капабланки других чемпионов.
Увлеклись игрой в футбол. После оккупации мы почувствовали свободу – не нужно было опасаться ничего при хождении по городу, могли задерживаться в школе, играли часами в школьном дворе.

Мы внимательно следили за событиями на фронте. Блокада Ленинграда была уже прорвана. И вот, на вокзал пришло 2 поезда из Ленинграда с голодающими детьми, которых вывозят оттуда, чтобы спасти от голода, У них погибли близкие, семья. Мама взяла меня с собой, и мы отправились на вокзал посмотреть на блокадных детей. Жители Краснодара, которые имели такую возможность, берут их к себе жить, кормить, лечить. Мама плакала, глядя на этих детей, которых на носилках выносили из вагонов, истощенных до предела – кожа и кости, и все говорила: «Взять бы кого-нибудь из них к нам! Но у нас ничего нет! Чем их кормить?! Мы ведь сами голодаем – а им нужна пища!!!»

Вернувшись, дома мама советовалась с бабушкой, Лелей, отцом, искала возможность – как бы помочь этим блокадным детям! Но нам нечем было поделиться с ленинградскими детьми, так как хлеба по карточкам получали очень мало. Рабочую карточку получал только папа. В конце концов, все смирились с тем, что мы не в состоянии прокормить и вылечить блокадного ребенка. Это смогут сделать только в больнице, при хорошем питании.

Николай, офицер, все так же ездил на своем грузовике, и я его нередко спрашивал: «Когда же, наконец, будет полная победа, кончится война?!» На это он отвечал: «Знаешь, немцы окопались на Тамани! Скоро их оттуда вышибем, сбросим в море! Пусть попробуют переплыть Керченский пролив! Из Крыма тоже их вышибем…».

И он мне рассказал о «Голубой Линии» - полосе укреплений, которые построили немцы вокруг Таманского полуострова. Они считали эту линию непреступной. «Возим боеприпасы на фронт! Покажем фашистам чертей!» - добавил Николай. «В тот раз, когда взорвались на мине, везли другой груз. Если боеприпасы – и я бы не уцелел!»

В магазине «Военная книга» возле моей школы продают красочные открытки – о спортивных парадах, праздничных демонстрациях. Мы, ученики, увлеклись коллекционированием этих красивых открыток, напоминающих о мирной жизни. Появились небольшие книжечки рассказов о войне – мы ими зачитываемся. Описывались сражения советских бронекатеров с фашистами в приазовских плавнях Кубани. Моряки старались блокировать немцев на Тамани.

Учимся очень усердно. Начали изучать иностранный язык. Не хотелось учить немецкий язык – язык недавних врагов. Преподавал немецкий язык Станислав Семенович Адлер, молодой очень высокий худощавый мужчина, отличный человек, немец по национальности, который всю войну был переводчиком в штабе на фронте, а теперь, в связи с ранением, демобилизовался. Он был одним из любимых учителей в классе и школе. Благодаря ему мы поняли и почувствовали, что немецкий народ и фашизм – совершенно разные понятия.

Мне он привил интерес к изучению иностранных языков, хотя первая оценка по немецкому была - двойка. Он, как это не удивительно со стороны преподавателя школы, уделил большое внимание воспитанию учеников, в том числе и моему, рассказывал о себе.
Я был слишком открытый, прямолинейный, прямо говорил по поводу того, что считал неправильным. Станислав Семенович один на один доброжелательно сказал, что я прав в своих высказываниях, но лучше не торопиться с ними, иначе могут возникнуть большие неприятности, если их услышит кто-нибудь другой. Я стал осторожнее и рассудительнее в своих высказываниях. В те жестокие и бесчеловечные сталинские времена за малейшую критику могли искалечить людям жизнь. Станислав Семенович дал много хороших советов, которые очень помогли мне и в дальнейшем.