Какая глупость! – именно эту речь я услышал от своих родителей, на мое желание проехаться автостопом из моего города до Петербурга. За этой фразой сразу последовали другие слова: - Кем ты себя возомнил? – а мама еще добавила, - тоже мне Джек Лондон нашелся.
Я, конечно, не воспринял эти реплики и следующие, которые уже не прекращались до моего отъезда. Странное желание путешествия одолевало меня. Его можно было объяснить как угодно: любовь к Джек Лондоновским книгам, склонность к путешествиям, наконец, просто скукой.
Подготовка путешествия была проста: месяц в конторе (нет смысла говорить где и какой, они все одинаковы), что бы накопить минимум финансовых ресурсов на поездку. Именно сидя за компьютером я представлял, как хорошо убежать от этого общества. Эти офисные люди, которых принято называть «канцелярские крысы», узнав о моем желание, дружно задавали вопрос; « А зачем это надо? ». Так это вышло и с одной девушкой, которая очень боялась за свое место, которое состояло из стула, компьютера, края стола и слов по типу: «вы хорошо выглядите» или «вам помочь?». Когда я курил на крыльце офиса и наслаждался утренним прогрессом в отечественной торговли, состоявшей из ларьков и киосков с вывеской: «Беляши». Она мне задала риторический вопрос, на мои слова о путешествии автостопом по стране.
-А зачем это надо?
-Как зачем? – удивился я, и продолжил, - я не знаю, вообще для чего мы живем, для чего все это в мире. А откуда мне знать, зачем я еду.
-Странный ты какой-то, - ответила она, и губы ее изобразили улыбку, уровня провинциальной секретарши.
-Вот ответь, - не успокаивался я, - Зачем ты работаешь?
-Что бы получать деньги.
-А зачем тебе деньги?
-Что бы жить.
-А зачем тебе жить?
-Что бы получать удовольствие?
-А зачем его получать?
-Но от него хорошо.
-Значит твое удовольствие в деньгах, а мое в путешествие. Понимаешь? Но цель одна: удовольствие. Понимаешь же? А
-Это ты только ты так думаешь, не значит что так на самом деле - ответила она.
-Но, а как думаешь ты?
-Странный ты какой-то. Откуда я знаю.
На том разговор был закончен. Получив первую зарплату, я уволился с этой конторы и больше не когда на ней не появлялся. Помнится я уходил легко, на миг казалось, что даже знаю куда. Листва валилась от ветра к ногам, я делал широкий шаг по тротуару. Лицо начальника буквой: «О» всплывало в рассудке, именно тот момент лица, когда я сказал ему о своем желание посмотреть Родину получше. А то какой смысл мне от слов, - доказывал я ему, - от слов на документах, так ничего не узнаешь. И еще сказал, что это предательство себя и времени, замыкать себя, а кабинете. Так как замкнутость простраснва комнаты, дает не правильное представление об эпохи.
Подготовка к поездке составила не большой промежуток времени. Я и мой друг, с которым мы должны были ехать, купили консервы, хлеба, раскладной нож, рюкзак и яркую одежду для стопа. С последним возникла небольшая проблема, так как яркие балахоны были рассчитаны на подростковые размеры, и поэтому были тесны мне в плечах. Окончательное мое походное снаряжение составил рюкзак с бритвой, запасной футболкой, второй пары носков, теплой толстовкой, блокнотом с ручками и припасами из трех банок консервов, хлеба и огурцов, необходимых медикаментов. У моего друга примерно набралось тоже самое, не больше. Также мной была прочитана книга об автостопе, которая подтвердила во мне дух романтизма об путешествии такого рода и как оказалось потом, не правильно представление о водителях дальнего следования.
Вечером перед отправкой я долго лежал в теплой воде ванны и отмокал. Через несколько три два часа меня ждала поездка в Москву автобусом-экспрессом, с который мы и должны были поехать автостопом вдоль периферии нашей Родине к «третьему Риму». Проще говоря, по Ленинградскому шоссе, а словами автомобилиста по трасе М 10. Очень интересно в этот момент следить за своими мыслями, которые пытаются представить неизвестность по логике вообразимых принципов. Потому что человеку свойственно представлять возможное будущее и предсказывать трудности, в тот момент трудность – было путешествие, воображение – книжный романтизм.
Дорога на автобусе до Москвы оказалась легкой и запоминающегося было в ней мало. Только хорошо отразился в памяти ночной лес в окне и фильм про Одессу 30-х годов в экране телевизора.
Завтрак на Московском вокзале из домашней кухни, предал мне ощущение в себе деревенского духа среди каменный цивилизации. Было утро, около шести утра и люди спешили на работу, но столичная спешка очень отличалась от нашего, провинциального города. Что меня удивило: даже дворник мел тротуар с чувством собственного достоинства. При этом на нем не было спец одежды. Московский житель, наделен иллюзией своей значимости, что видимо вызвано столичным проживанием. От этого и спокойствие, и отсутствие желания само утверждаться. И уже утром я увидел одно из Московских свойств: спокойствие, смешанное с вечной суетой.
Москва – как мне показалась, столица, только вокруг красной площади, остальная ее часть – это обычная совокупность домов и рекламы.
Первое разочарования меня постигло на красной площади, так как выложена она оказалась, не из красного кирпича, как я думал с детства, а из серого камня.
Было начало седьмого, и площадь пустовала, только несколько туристов ходили где-то неподалеку и фотографировали кремль и мавзолей. История здесь конечно имела свой смысл, но она его растеряла с падением советской державы. Теперь главная святыня коммунистической партии превратилась в туристическое место, которое уже не внушает прошлого могущества и страха. Как говорится: призрак коммунизма отбродил по Европе, и теперь надолго заснул в пирамиде с вывеской: «Ленин».
Теперь красная площадь вернулась к своим истокам, и можно ее переименовать смело на: «Торговую», как она и называлась в шестнадцатом веке. Поскольку краснота ее сохранила только внешний вид. Наша столица изначально была благословлена крестом торговых путей, который ее и образовал. Поэтому не чему удивляться тому, что она есть сосредоточение денежных ресурсов и скопление транспорта на дорогах. Но из всего выше сказанного возникает следующая проблема заключающееся в столичном генофонде торговца, который не позволит пробиться культуре хотя бы по той причине, что на нее просто не хватит времени из-за купли товара, равноценного продажам. Если была бы возможность олицетворить Москву, я изобразил бы ее в виде толстой тетки, в белоснежной одежде продавщицы, но с грязными руками и перепудренными щеками. Вообщем по принципу привокзальной торговки в красном сарафаном на груди, как символ Красной площади в центре.
Но стоит отметить то, что у Москвы большое будущее, ты это сразу понимаешь, выходя с красной площади на бульвар, когда наталкиваешься на большую полосу кафе интернациональной кухни. Этот город будет цвести и процветать, потому что иллюзорность глобализации выбирает торговлю, как шаг к объединению. В чем, я считаю, ее главная ошибка, так как материя не может способствовать объединению духа. За любой системой кроется гораздо большее, чем сама система, как и за материей, что-то большее, чем материя. Измерять интернационал торговлей, равноценно измерению времени при помощи секунд и минут, тем самым создавать иллюзию начала, конца и середины.
Ты выходишь на Арбат, как единственный приют уличного искусства среди рабочего хаоса столицы, там ты можешь, надеется на некую одухотворенность. Здесь много художников и музыкантов, что самое удивительное довольно высокого уровня. За определенную сумму любой художник нарисует твой портрет, при этом в более ярком выражении лица, чем оно есть в натуре. Глядя на художников – вытянутые лица, тощее сложения, потрепанная одежда понимаешь, что твоя красота на картине будет зависеть прямо пропорционально от вложенной суммы. Так сказать, по такому принципу можно даже вычислить искажение реальности, которая будет равна цене портрета из которой вычисляется красота натуры… если итог равен нулю, то значит Вас не обманули. Но проблема вся в том, что в каких единицах можно измерить красоту натуры? Да и вообще каким образом?
Я как обычно отошел от темы. По этому продолжу повествования об Арбате. Может потому что изначально Арбат, он же «Арбад»,
«Рабад» или «Рабат»), был образован как пригород, что в принципе с арабского и имеет данное значение PRIVATE
"TYPE=PICT;ALT как пригород или предместье. Поэтому и имеет свою особенность, отличимую от столицы, так как пережила много культурных явлений и не только. Именно в тысяча шестисот девятнадцатом году у Арбатских ворот был разбит Гетман Сагайдачный, в честь чего и был сооружен придел в церкви Николы Явленного во имя Покрова Пресвятой Богородицы. Позже в этот храм любила ездить императрица Елизавета Петровна; и именно сюда она приехала служить панихиды над гробницею Василия Болящего,
скончавшегося седьмого ноября тысяча семисот двадцать седьмого года, если я не ошибаюсь, и погребенного в трапезе. У Арбатских ворот некогда стоял театр очень величественной постройки,
напоминающий видом здание петербургской биржи, театр этот сгорел во
время пожара тысяча восемьсот двенадцатого года. Здесь же вблизи был и дом известного театрала и
директора московских театров Ф. Ф. Кокошкина; в его доме помещалась и
театральная типография. На Арбате был и писательский дом, и множество значимых магазинов, но разве стоит это перечисления. Даже Лев Толстой здесь посмотрел первый раз немое кино, и вышел по окончании первого акта фильма, когда зажегся свет, а киномеханик решил перезарядить аппарат. Великий писатель встал и направился к выходу на глазах удивленных зрителей, с точной мыслью что кино – обреченное искусство. Сейчас это вызывает смех, так как Лев Николаевич настолько сильно заблуждался. Ведь в двадцать первом веке, даже его великое творение: «Война и мир» теперь может быть оценено, только как сценарий. Здесь Есенин прочел новую поэму «Пугачев» (Арбат 7), что случилось за день до смерти Блока, в свой последний приезд в Москву жившего на Арбате. На Арбате был даже свой дом с приведениями (Дом№14), которым когда-то владел князь Оболенский. Но мистику в этом доме родила банальная война, а точнее говоря немецкая бомба, которая была предназначена Наркомату обороны.
Сейчас Арбат из себя представляет - двухсторонние полосы кафе и ресторанов, в название которых проявлялась малая попытка соприкоснуться с историей, конечно, это не может дать нужного эффекта. Только потрепанные художники и унылые музыканты представляли малое наследие прошлого, но это было не то. Тем более у нас не было остановиться не в одном из кафе, из-за простого отсутствие денег, а следовательно хоть частично ощутить дух Арбата.
Арбат был пройден, и вряд ли Москва могла оставить еще впечатления. Позже я с другом лежал на скамейки, что была неподалеку от красной площади. Мы пили холодной напиток и восстанавливали силы, потому что понимали о тяжести предстоящего пути. Я читал неизданную книгу Куэльо: «Мактуб» и грелся на Московском солнце. Вокруг ходили спокойные жители столицы, а у стен Красной площади шумел интернационал, всей своей многогранностью и многоязычностью. Какое-то странное спокойствие охватывало меня – столичное, высокомерное, ироничное. Наверно это связано с тем, что мое желания увидеть Москву так, и не оправдалось, так как в ней оказалось все совсем по-другому. А так уже заведено для человека, что если реальность идет в разрез его представлению и фантазии, то складывается впечатление, что он ее так и не увидел. Такое ощущение сложилось и у меня. Если подвести итоги о Москве, Которую я так и не смог хорошо разглядеть, если быть уж честным, то я их сделал следующие: Москва – это город будущего и прошлого, но без настоящего. Позади его история, в перспективе увеличение финансовых поступлений, а в настоящим только суета. Она сама по себе не знает не первого, не второго, она просто есть по закону больших городов. При этому туриста может ждать сильное разочарование, так как прошлое будет тяжело разыскать среди широких улиц и новых домов-многоэтажек, с рекламой сотовый связи по бокам. Поэтому ради самого прошлого турист всегда движется к красной площади, как застать момент прошлого, но и там его ждет разочарование, поскольку что бы воссоздать события истории, для этого мало одних стен, соборов, часов и прочих предметов старины. Для этого требуется гораздо больше. Может быть даже нужная атмосфера погоды, правильное освещение, романтическое настроение и огромная доля воображения. Если все это совпало рядом с исторической достопримечательностью, то вам повезло, тогда Вы сможете заглянуть прямо в прошлое. Мне не повезло, и поэтому я, стоя возле Кремля, смотрел больше на охранника, который на меня кидал косые взгляды. А Кремль показался мне совсем обычном, при телевизионном эффекте он выглядел лучше, и как-то более торжественней, чем в самой реальности. Мавзолей, на котором красовалась вывеска: Ленин, меня больше рассмешила, чем заставила задуматься о подвигах вождя мирового пролетариата. Даже и тут Москва преуспела в рекламе, в принципе как и наша эпоха. Потому что я видел огромные очереди корейцев, немцев и англичан, которые толпились у входа в мавзолей. Потом заходили внутрь и через некоторое время выходили от туда со счастливыми лицами, особенно сильное выражение радости было видно на лицах корейских граждан. Наверно наш дедушка революции успевал им шептать, что они правильной дорогой идут к прогрессу и счастья.
Я и мой друг сделали несколько фотографий возле Мавзолея, наверно больше с целью шутки, чем с серьезными намерениями зафиксировать свое присутствие рядом с Владимиром Ильичом. Хотя если быть откровенным, то я всегда с большим уважением относился к нему, и могу сразу сказать, что дело не в литературной пропаганде детства. Хотя «Ленин и Печник» я знал до сих пор наизусть, и даже могу напеть под мотив известной песни Гражданской обороны: «Все идет по плану» (Если не пробовали, то попробуйте очень хорошо получается). Просто мне обидно за наших героев истории, из которых многие пытаются разделить на плохих и хороших. Я давно убедился в том, что это полная глупость, так как для истории нет не хороших не плохих, есть просто люди, которые ее делают. Говоря философски: создают иллюзию социального искажения пространства. Я помню демократический вандализм, который снося памятники «красной» истории, заставлял стесняться будущее поколение своего прошлого. Но заставить поколение стыдится истории, все равно, что заставить человека презирать свое детство. После этого человек вырастит со многими комплексами и будет лишен уверенного будущего. Прошлое – есть субстанция, все последующее форму находятся в прямой зависимости от нее и это вряд ли тяжело понять, другое дело, если не кому не надо. Меня за такие слова смогут обвинить историки, в моей не освещенности мучительной жизни Советского режима, но я в свою очередь смогу их обвинить в не знании бед России и до него.
Собор Василия Блаженного – визитная карточка Москвы, в реальности казался словно сложенным из детского конструктора, хотя эта иллюзия не портила красоты святыни. Узорные купола, с каким-то таинственным сочетанием детских цветов дают большей эффект, чем просто золото, которое используют обычно в других соборах. Конечно, не хочется лукавить, и поэтому не могу сказать, что собор мне напомнил о победе над Казанским ханством, но могу сказать одно, что он и впрямь отличается своей абстракцией. Потому что в нем чувствуется сочетания православного храма и мечети, архитектура эпохи европейского возрождения и русского зодчества. Именно в центре Москвы произошло слияние этих культур, объединение Европы и Азию в единую святыню. И видимо этим и великолепен, остается собор, который словно собран из лучшей архитектуры двух религий, таких как Ислам и Христианство. Разве не может быть это тому доказательство о единой происхождении религии, ее гармоничной статики и динамики, только которую люди зачем-то разбили и смешали со своими предрассудками. А самое главное разделили такие понятия, как религия и вера, чем и был вызван атеизм, как реакцию на это. Только я до сих пор остаюсь, уверен, что если человек мне говорит, что он атеист и не во что не верит. Он попросту врет…
Ночью началась наша основная часть программы путешествия. Может время мы выбрали и не правильное, тем более для первого раза путешествия. Начинать его ночью по Ленинградскому шоссе не лучшая затея, но у нас не было выбора. В Москве нам попросту негде было ночевать, как прозаичны бы эти слова не звучали.
Говоря, точнее мы перед выходом на шоссе зашли в беседку одного из садиков и укомплектовали свой скромный багаж на все случаи жизни. Спрятали плеер, сотовый, паспорт, и деньги; одели на себя яркие толстовки, для лучшей узнаваемости в ночи. Потому что именно так нас учили делать в книгах, которые мы читали об автостопе. Там было одно из главных правил создавать вид человека лишенного финансовых средств, но при этом не терять опрятности и обаяния. Укомплектовав по нужному вещи мы нацепили рюкзаки, перевязали специальным ремешком их на поясе, что бы они не мешали быстрой ходьбе. Присели на дорогу для удачи, как и положено русской традиции и выпили напиток «Кока-колу», как говорится на посошок. Когда я курил сидя на лавочки беседки, я успел насладиться ночной Москвой, так как во мраке ее можно было перепутать с любым другим городом, если ты конечно не в ее центре. Те же фонари через раз, толпа пьяного народа у круглосуточного магазина, двор в котором выгуливают собак. И вроде бы не оставалось нечего столичного, но, как всегда: Но. Странное ощущение спокойствия основанное из бесконечного движении на бульварах и дороге, по которой с яркими фарами проносились автомобили.
Вздохнув, мы встали и отправились в путь. Нам пришлось пройти все Химки вдоль Ленинградского шоссе. В принципе уде через час я почувствовал усталость в ногах, видимо час сна предыдущий ночи в автобусе давал о себе знать. Хотя могу сразу сделать поправку, нам помогало то, что я когда-то профессионально занимался легкой атлетикой, мой друг ей занимался и по сей день. Но все же тяжелые рюкзаки от консервных банок все же давили на плечи, и с каждым пройденным километром это усиливалось. Но красота пейзажа не давала нам покоя, и поэтому мы только набирали большой темп. На мосту над Химкинском водохранилищем даль в мелко бисерных огоньках не могла не вдохновлять, и я помню, что в тот миг не на йоту не пожалел о нашей задумкой.
Шоссе тянулось в даль, город не кончался, что было видно по гипермаркетам по левой стороне и многоэтажкам по правой. Наоборот, рекламные вывески только больше усиливались своими цветами. И когда казалось, что город закончен, тут же вдалеке появлялись огни многоэтажных домов, которые в ночи были прекрасно заметны. Именно в этот момент мы совершили первую ошибку: недооценив столичное пространство, не придав значение масштабности местности. Мы стали жертвой провинциальных иллюзий, когда район уездного города можно было обойти в течении десяти минут. Но к счастью нашу ошибку ума могли с легкостью компенсировать наши мускулы ног и мы продолжали долго идти вдоль яркого огня трассы М10 (Ленинградское шоссе). Через несколько километров нас ожидал поворот на Шереметьево 2, мы решили проехать его на попавшимся автобусе, что бы попасть за городскую полосу трассы. Думали, что там бесконечный поток автомобилей ослабеет и мы сможем положить начало автостопу. Оказавшись за трассой нас, ждало большое разочарование. Грузовые автомобили шли друг за другом с длинными прицепами, целыми колоннами и тем более на большой скорости. Легоквые проносились еще быстрей, и было понятно, что даже если ты выбежишь на дорогу, они вряд ли остановятся. В голове сразу родилась ироничная мысль, которая внутренним голосом вылетело из не от куда: «Сушите весла, приплыли». Я сразу подумал: так, и где же он автостоп, каким чудом голосующие люди на дороге могут вырвать хоть один автомобиль из этого общего потока пролетающих огней? Наверно проще было бы остановить поезд на железной дороге или горящую колесницу. Мне пришлось откинуть все сомнения, да и они уже были не нужны, поскольку надо было что-то делать. Даже пусть вам и соврали в книге, но это все равно не повод, что бы сдаваться в жизни.
Уже, спустя считанные минуты, мы поняли что скорость проносящихся автомобилей явно не соответствует нашей жестикуляции и нам пришлось познать эмпирическим путем, что стопить лучше на повороте, когда водитель до предела скидывает скорость. Тогда он хотя бы обратит внимание на двух вольных путешественников дорог и у него появится выбор: подобрать или не подобрать. Хотя я могу представить, что у любого водителя возникает страх перед двумя незнакомцами на трассе ночью, которых как не наряди, все ровно не похожи на автостопщиков.
Кстати, здесь я не могу сделать отступление о ночной трассе, которую мне обрисовывали как рассадник всего криминала города. Я помню, мне говорили, что вдоль трасы полно проституток, наркоманов и бандитов. Если ты окажешься на обочине, тебя сразу же ограбят, это в лучшем случае, а в худшем придушат и сдадут на переработку мыльной фабрики. Вообщем как плохого судью. Все оказалось совсем не так. Ночная трасса – эта огни фонарей уходящие в даль и пустота их мрака по сторонам, и не единой души на обочине. Если по сторонам попадаются одноэтажные дома, то это отражаются в твоем зрачке, как театральная декорация из картона, которые расставили для тебя умелые грузчики. А главное ночное пустота, что нтебе начинается казаться: время остановилось. В стороне могут расти деревья и располагаться поле, но это не как не как не уменьшает ощущения этого. Самое страшное – это собственные мысли, которые тьма сильно любит вдохновлять на страх; ощущение неизвестности и неопределенности, что вызвано лишением домашнего уюта. Звезды и фонари мешаются у горизонта над облаками, единозвучие проносящихся автомобилей и даль из темноты и макушек деревьев. Именно в такой момент у тебя начинает каждая мысль звенеть мысль, а если ты глядишь на звездное небо, то она не может быть не о бесконечности. Человек начинает бояться этого звона в ночи, он начинает с большей силой остерегаться этих мыслей, потому что пред его глазами не стена его квартиры, а загадочная даль, которую никогда не видел, за спиной только шаги и не больше того. Такой наступает момент, что ранимость доходит до боязни собственных шагов, потому что человеку кажется, что они опережают его и поэтому мешается грань настоящего и прошлого, чему способствует ночь. Так, следовательно, ночь – сама по себе источник страхов, но не в коем случае не трасса.
Стоп на повороте нам удался сразу. Взмах рукой мой и моего друга. Хотя если быть честным, то водитель обратил внимание на моего друга, но не в коем разе не на меня. Я словно остался в стороне. Автомобиль оказался ладой десятой модели черного цвета, водитель видимо тоже с душой отечественного происхождения, так как сразу согласился на просьбу моего друга подвезти по трассе. Я сел на заднее сидение, мой друг на переднее. Он сразу начал развлекать водителя оптимизмом по всем правилам автостопщика, я ушел в молчание и наслаждение проносящихся в окне пейзажей: звездное небо сквозь зонирование стекло, пустота Российского пространства в виде полей и посадок.
Водитель оказался добродушным мужчиной, примерно сорока лет и к дополнению ко всему бывшим моряком. На сегодняшний день таксист Шереметьевского вокзала. Разговор, конечно, был с ним не на философские темы и не о высших материях, а намечающимся праздники Военного Морского флота.
Мы отдалились от Москвы на пятьдесят километров, и вот уже выйдя около города Солнечногорска, когда водитель свернул с Ленинградского шоссе, мы ощутили свободу. Нас двое на трассе, дом настолько далеко и призрачен, словно в прошлом. Местность до жути знакома своей красотой, но абсолютно не знакомо по принципам географии.
Потом мы пошли вперед и прошли небольшой населенный пункт по всем признакам провинциального города. Ноги начали чувствовать усталость, а местность приедаться. Мы проходили скверы, улицы пересекающие трассу, в парке обратили внимание на горящий памятник. Для нас показалось это странно, что мог означать этот камень в огне, окруженный подстриженными кустами. Но на любование сил оставалось мало, и мы двинулись дальше, хотя наш рот, как в стихотворение Маяковского разевала «шире мексиканского залива».
Когда поселение из однаэтажек завершила бензоколонка, мы снова начали стопить, но у нас нечего не вышло. Наверно было не очень умно пытаться остановить машину в два часа ночи на трассе, а самое обидно было осознавать, что со стороны водителей не останавливаться было вполне разумно. Простояв пол часа с протянутой рукой стопщика, мы решили сойти на обочину и дождаться утра. И наверно это было единственное правильно решение. Гудели ноги от утомления, голова становилось абстракцией, а ночь более темной. Мы нашли небольшие посадки, что тянулись вдоль трассы. Именно они и послужили нашим первым ночлегом в роли стопщиков. Я аккуратно завернулся в балахон, и даже холодная роса не помешала моему сну. Мой разум, словно морская чайка, скрылся за горизонтом рассудка в бесконечности подсознания. К сожалению, мой друг, так и не смог попасть в чары Гипноса и поэтому мне пришлось спать не долго, так как через час он меня разбудил и предложил позавтракать.
Завтрак наш состоял из консервы (кильки в томатном соусе) и черного хлеба. Мы сидели под чистым, расцветающим небом, смотрели на проносящаяся колонны грузовых машин и жевали хлеб, пропитанный соусом с рыбой. Настроение было хорошее, птица пели неподалеку, я даже в их щебетанье уловил ямбовый ритм. Хотя, по правде говоря, сейчас я думаю, что тогда это мне показалось. Просто романтическая обстановка способствовала этому, так как хотелось петь самому и слиться с природной в одной гармонии всего живого и не думать, а просто быть.
Завтрак был окончен, и мы двинулись в «бой». Час сна сделал меня бодрым и веселым, мой друг хоть и не поспал, тоже был в настроении и полон сил. Мы оглянулись назад, для оценки пройденного пути. Далеко на горизонте сверкала молния ( грома слышно не было). Голубые ветки электричества высвечивали. Еще темную даль. Мы решили, что надо двигаться быстрее, что бы избежать встречу с дождем.
Пройдя довольно приличное расстояние, что лес вдоль трассы успел смениться полем, мы начали стопить. Эх, если вы когда ни будь играли в футбол или хотя бы если Вы болельщик и смотрели матчи нашей сборной, то меня будет легко понять, какие слова мы употребляли, когда машины приносились мимо нас на протяжении часа. Тут я смею доложить, что у нас еще тогда не была сформирована психология автостопщика, поэтому нас охватывала паника. Москва далеко, Питер еще дальше. Что делать? В книгах об автостопе было все более благополучнее расписано об путешествие автостопом: «Дальнобольщики охотно принимают пассажиров, что бы скоротать время поездкой беседой». Но мы видели только проносящаяся колонны фур с огоньками на верху кабины, одинокие Камазы, Мерседесы и множество легковушек. И никто из водителей не думал не то что бы остановится, но даже и поглядеть в нашу сторону. Мы встали коло сельской остановки – потрепанной и каменной, за нею стелилось поле седой травой. Вдруг, остановилась газель, мы подбежали молодой водитель явно отказался нас подвезти за бесплатно. Сидящий рядом с ним просто посмотрел, но этого хватило, что бы я вспомнил те важные слова болельщика, в тот момент, когда игрок его любимой команды не попадает в пустые ворота. Этими словами я еще раз вспомнил и автора, прочитанной перед поездкой мною, книги об стопе.
Небо прояснилось, можно рассказать расцвело синевой, в отличие от наших нахмурившихся лиц. Нам мягко сказано не фартило, а грубо, если сказать: «… завал, нерпуха». Мы дошли до крайней степеней, что мы сели в загородный автобус и переместились на нем в сторону Питера километра 3, не больше…. Так мы сделали еще несколько раз. Мой друг договаривался с кондукторами на счет наших бесплатных поездок, а я лишь косился в окно.
Был определенный момент, когда мы снова доверились своим ногам, и честно говоря, тупо шли вперед. Разум чувствовал усталость, плечи тоже, так как тяжелые рюкзаки постепенно давили с нарастающей силой, не говоря уже про ноги, благодаря которым мы уже могли продвинуться на километров 10 вперед. Мы не могли стоять на одном месте с протянутой рукой, и поэтому при нескольких неудачах кого ни будь застопить мы меняли место, тем самым создавали иллюзию перемещения. Вымысел движения. Как философ историк, изучающий хронологию дат, создающий иллюзию, что время движется и меряет его датами. Мы мерили расстояние километрами, отмеченными на столбах, которые тянулись вдоль трассы. В один момент, когда я глянул на очередное поле, которое поглощало все значение право, я понял, что у меня одно желание – просто заснуть в нем. Высокая трава красиво шевелилась на легком ветру, и я шел долгое время с представлением о том, что нет нечего прекрасней, взять и упасть в эту траву и заснуть, забывши обо всем. Но все-таки надо было двигаться, и мы шли.… Вопреки стопу, по воли иллюзии…
Быстро полученный опыт за прошедшие часа четыре мы поняли, что надо делать. Если ссылаться на поучения из книг автостопщиков, то с протянутой рукой на трассе нам предстоит стоять больше чем нищему на вокзале. Мы решили стопить на стоянках (придорожных гостиниц, кафе, бензоколонок). Мы тщательно высматривали водителей автомобилей, в поисках потенциальной «жертвы». Было еще утро, и большинство водителей еще спали. Большинство из - них прямо в кабинах, о чем говорили занавешенные шторы. Мы выглядывали номера, с заветными цифрами 98 ( Питерский номер), но не находили нечего подходящего. Но, как бы не крутила нами невезуха, мы все-таки дождались своего часа. И на одной из «ночлежек» нас согласился подвезти один дальнобольщик, он как раз направлялся в сторону Питера для загрузки. Нашим транспортом на этот раз оказался старенький КАМАЗ. Мы тронулись, по стеклу начал барабанить дождь, дворники забегали по стеклу. Пейзажная растительность ушла в туман. Деревья поползли все быстро мимо, и тут я понял, только пройдя километров 20, спавши за сутки только час, ты начинаешь больше ценить пространство.… И еще больше восхищаться транспортным прогрессом, чувствуя, что можно двигаться не только при помощи мускул ног. Приятная нега охватила мои ноги, и я отлично осознал, что плавно ухожу ко сну. Мой друг еще разговаривал с водителем, а я был в состоянии полудрема. Дождь усиливался и с улицы пробирался холод, но в салоне оставалось по-прежнему тепло.
Но, когда я только смог задремать, машина остановилась. Я сразу понял «приплыли». Было не приятно выходить из теплого салона на морось и холод пасмурного лета, но у нас не было выбора…. Дальше водитель загружался и ехал в Самару, куда нам было совсем не надо.
Промокать мы тоже долго не остались, и поэтому не взирая на дождь мы пошли вперед, не давая усталости сморить нас. Дальше пошло немного по веселее, на бензоколонках мы смогли при помощи уговоров напросится на то что бы нас подвезли. В конце концов мы оказались в городе Клин.
Клин – это был обычный провинциальный город, конечно, мы его не смогли толком рассмотреть, да не очень и хотелось. Но в местной закусочной мы сделали привал, что бы обсохнуть, и пообедать, да и просто перевести дух. В закусочной оказалось, что есть только стойки советских пивных, без стульев. Продавщицы нас угостили кипятком, и мы развели наш обед быстрого приготовления. Заказали чай. К нам подошел один из местных жителей – мужчина с недельного запоя лет сорока и спросил мелочь. Мы не поскупились. Он тут же заказа себе стакан дешевого портвейна – смесь красителя и спирта. Потом обратился к нам. Долго пожимал руки, тем самым отвлекал нас от еды, что меня уже начало раздражать. Потом пригласил пойти в баню. Мы вежливо отказались.
При выходе мы снова столкнулись с этим мужчиной, правда, он был не один. С ним стояла еще три его собрата, по их глазам мы поняли, что если бы мы простояли хотя бы минуту на месте, мы бы лишились, видимо всей мелочи. Но мы ушли во общем не из-за скупости, я не когда не жалею мелочь, просто надо было двигаться.
Для себя я сделал всего лишь одну заметку об этом чудном городе, с названием Клин, - место, с признаками прошлого, где не чувствуешь настоящего.
Город заканчивался бензоколонкой и поэтому мы решили там и застопить еще кого ни будь. Колонка оказалась даже не бензиновая, а газо, поэтому состояла из желтых цветов (газоколонки желтого цвета) и газелей. Мы зорким глазом высмотрели водителя, к которому можно обратиться. И уже эмпирическим путем мы точно вычислили, что подходить к водителю по поводу просьбы подвезти, надо в тот момент, когда водитель заправил машину, уже расплатился и идет. Что бы сесть за руль. Этот промежуток хорош тем, что у водитель раскрепащенней и Вы его не отвлекаете от вычислений, подсчета и размышлений о качестве топлива.
Мы подбежали к одному водителю, которым был молодой парень, не на много старше нас. Лицо у него было не русское и вытянутое. Как только он хотел залезть в машину и открыл уже для этого дверце, мой друг обратился к нему с просьбой подвезти. Тот, на удивление, с легкостью согласился.
Я сел в центре между водителем и моим другом, и сразу же понял, что еще немного и меня вырубит.
На наше счастье этот молодой человек ехал из Москвы в Тверь. Снова замелькали деревья, пошел дождь, и активно заработали дворники на лобовом стекле. Парень начал рассказывать про свой город Тверь не самыми лестными словами. Мы ему начали говорить про свой родной Липецк с большим энтузиазмом. Не помню как это произошло, но под общий разговор и мелодичное звучанье дождя я ушел в царство Гипноса. Перед моими глазами поплыли красочные образы, я почувствовал приятное расслабление и я начал терять разницу реальности и сна. У меня появлялись лица моих друзей, родителей, старого дома и просто сюрреалистические образы (продолговатые существа с тонкими конечностями и вообще просто жуть какая-то, словами и не написать). Очнулся я уже от того, что меня дернул друг за рукав. Я практически лежал на плече водителя, а рука моя едва не задевала коробку передач. Так получалось всю дорогу: мой друг разговаривал, шел дождь, а я вырубался и резко вздрагивал, словно часовой на посту, когда меня мой друг дергал за рукав. Но какое же было удовольствие закрывать глаза и отдаваться видениям, которые играли перед моими глазами – красочные и непредсказуемые, как картины Дали. И чувствовать, как твой рассудок медленно передвигается за границу подсознания, не как контрабандист – с опасением, как это обычно бывает, а словно турист – легко и свободно.
Когда нас высадили, было холодно, и шел проливной дождь. Мы с прятались под навесом поста милиции. Меня брал озноб, ветер продувал промокший балахон, который хорошо грел, но не мог спасти от дождя. Но мой друг даже и в этой ситуации не мог стоять на месте. Он посмотрел на развилку, где одна дорога шла в Питер, друга я в Тверь и, увидев будку милицейскую в несколько шагов решил ее взломать. У него это получилось, и довольно быстро. Мы с надеждой на тепло заглянули внутрь. Там был запах прогнивших помидоров, а на стенах налеплено множество мошкары, куча хлама, бумаги, еще какая-то пища с признаками разложения. Я захотел с острить: Наша милиция гниет изнутри».
Самое интересное то, что когда мы стояли и смотрели на все эти прелести гниения. К нам сзади подъехала милицейская машина, практически без шума, как и положено новому «Форду», а может из-за звона дождя. Так как я оказался ближе к ней я ее заметил первым и попытался позвать друга, но тот не среагировал. Стражи порядка вышли из машины, с каким-то странным безразличием, прошли мимо нас. Потом приподняли картону, который накрывал упаковки местной минеральной воды. Я стоял, и уже заранее заготовил оправдание: «Типа, мол, холодно, решили погреться». Молча, взяв пару баклажек с водой, они удалились, не проронив не слова. Мы переглянулись с другом и поняли, что и нам следует сделать. Когда мы дальше тронулись дальше в путь, наши припасы воды заметно прибавились.
Эх, какой был чистый воздух. Особенно он чувствовался сильно после запахов разложения милицейской будки. Дождь не прекращался, и я был уже полностью промокший, за исключением ног. И тут произошла наша первая встреча путешествия. Как мы только прошли поворот на Тверь, мы увидели впереди две фигуры стопщиков, ими оказались высокий парень в зеленой куртке, голова которого была окутана капюшоном, и примерно такого же роста девушку, с подборам одежды по такому же принципу. У них были большие рюкзаки, в раза два больше наших, а сверху на них еще лежали спальники. И зачем им так много вещей, - я сразу же подумал, - да совсем не знают значения оптимальности. Вид у них был промокший, но в принципе нечего удивительного, дождь уже шел целый час, и кто его знает сколько они могли стоять под ним. Девушку мне было жалко, она дрожала от холода, а ее русая челка, так неуклюже свисала, что по мере приближении, это больше придавало ей не симпатичность.
Я двинулся вперед, что бы поздороваться с ними, но они как-то странно покосились на меня. И на мой вопрос, конечно глупый, если разобраться.
-Что стопите?
Они замешкались и ответили.
-Стопим. А в чем проблема? – ответил парень.
Я сразу понял, они меня не приняли за своего коллегу. Их оскалившееся лица показывали это, просто в значении восклицательного знака. Видимо в выражении моего лица они увидели опасность, что мне показалось странным.
Но тут с лучезарной улыбкой, вопреки нависшей мгле, вылетел мой друг и закричал.
-Привет братья стопщики!
После этого хмурость лиц незнакомцев рассеялась. А мой друг в оранжевом балахоне, своим сияньем, сразу же нанес психологический удар по настроению стопщиков. У девушки хмурость спала с лица, а парень спустился с дыбов. Оказывается они ехали в …, значит им дальше чем нам, но и начали они путь не с Москвы. Парень сразу спросил, так как понял, что нам двигаться по одной трассе.
-Как будем делиться?
Мы полу гордо, полу шутливо ответили, что нам не надо делиться, так как мы едем по-другому. Точнее идем своим путем. Каким это своим они так и не поняли, но остались довольны. Ведь своим - это значит, мы не будем стоять неподалеку, и конкурировать с ними по стопу, в принципе это им было и надо.
Мы распрощались, пожелали друг другу удачи и двинулись дальше. Дождь усиливался и прекращался. Мы уже вымокли и не предавали этому значения. Погода хмурилась, тучи становились гущи и плотнее. Но мы продолжали бодро идти, даже успевали шутить. И на очередной стоянке нас постигла удача. Да-да. Именно удача, и именно постигла. Мой друг договорился о том, что бы нас подвезли и довольно приличное расстояние, вплоть до Верхнего Волочка.
Расположившись в теплом салоне Жигулей 11-ой модели, я прислонил голову к сиденью, я почти сразу же погрузился в красочный мир образов. Последняя, что я видел из реального мира – это скопление фур разных моделей, потом медленно исчезающую в тумане вывеску «Мотель», и забор из красного кирпича. Дальше мои мозговые клетки пошли на восстановления, о чем свидетельствовали красивые сны и беспамятство.
Когда я проснулся, за окном шел дождь – сильный и прямой. Мой друг спал на переднем сидении, водитель слушал Европу плюс. Взглянув на часы, я понял, что проспал часа два. Мы все это время ехали, следовательно хорошо смогли продвинуться вперед.
Я долгое время не знал, о чем можно заговорить с водителем, так как он понял, что я проснулся, и с моей стороны молчание, выглядело бы совсем невежливым поступком. Конечно, я прервал тишину вопросом, среднестатистическим по своей глупости.
-А где мы?
-Под Волочком, - отозвался мужчина, - скоро приедем.
Слово скоро в данной ситуации было просто убийственного характера. Это означало, что нам скоро выходить под ливень и лишаться тепла салона автомобиля. В такой момент еще больше начинаешь ценить уют, так как до его конца остается все меньше времени.
Вышли мы в Верхним Волочке, городом мало, чем отличающимся от Клина. Пообедав дешевым борщом и пирожками в местном кафе, мы отправились дальше. Мы шли по трассе, которая словно разрезала город на две части. По бокам проплывали многоэтажки – тусклые и безликие. Город кончался то ли озером, то ли болотом. Видимо тем самым подчеркивал свою историческую судьбу.
На остановке, когда мы измозоленные ноги заклеивали пластырем, произошла вторая встреча нашего путешествия. Встреча - обозначенная в квадрате. К остановке подъехал загородный автобус, и из него вышло несколько человек. Двое человек остались стоять на месте и не думали расходиться, видимо в отличие от остальных, идти им было не куда. Один из них был парень худощавого сложения, наших лет, неформального вида - длинные волосы, черная куртка, кеды, рюкзак за спиной. Второй высокий мужчина, лет тридцати, одетый в спортивный костюм синего цвета с белыми полосками. Его грубые черты лица – большие скулы, морщины, потертая кожа хорошо шли в контраст с неподалеку стоящим парнем.
Молодой парень подошел к нам и попросил позвонить. Объяснил, что едет с Селигер ( там проводятся собрания политически заинтересованной молодежи каждое лето) и нет у него не денег не чего. Добирается автостопом в Питер, так как сбежал с политических сборов без предупреждения из-за не отложенных дел. Мы не отказали ему в помощи. После этого мы немного разговорились и познакомились.
-Антон, - сказал он и пожал нам руку.
Следом подошел стоявший в стороне мужчина, и знакомство не заставило долго ждать. Второго незнакомца звали Александр. Мы сидели некоторое время и курили, и рассказывали о наших похождениях. Но нам надо было решать, что делать дальше. Мы предложили пойти по трассе в поисках бензоколонки. Объяснили свою систему стопа на колонках, что это единственное спасение на этом шоссе. Типа, что по-другому не как нельзя ни кого остановить. Антон сказал, что он попробует здесь застопить. Мы не стали его долго уговаривать, поскольку было и так понятно чего он хочет на самом деле. Он точно знал, что четвертом у нас нет не малейшего шанса уехать из этого Волочка, поэтому вежливо отказался идти с нами. Александр напротив был доволен нашим предложением, и мы двинулись в путь.
Александр оказался только что освобожденный из тюрьмы, что находилась совсем неподалеку от Волочка. Сидел он 4 года за грабеж с применением насилия. С нами, как мне показалось, был искренен, поэтому я не сомневался в его словах. Да и какой смысл был ему нам врать. Людям, – которые как появились, так и исчезнут из его жизни. Александр говорил, что его посадили не оправданно, не совсем не за что. Он не кого и не думал грабить, просто приехал в Москву, что бы заработать в качестве строителя. И когда он сидел в кафе от вокзала, где-то неподалеку произошло ограбление, и он попал в подозреваемые. И так как у него была прежде судимость, внутренние органы списали все на него. Хотя первую свою судимость он признавал, и вовсе не оправдывал себя. Говорил, что в ней он виноват на сто процентов. Когда я спросил его профессию, но так, я, конечно, имел ввиду социальную принадлежность к делу. Он сказал с такой скромной улыбкой, не робости и не гордости, а какой-то иронией над своей жизнью.
-Щипач.
-МММ, - несколько растерялся я. Но он дальше продолжил сам.
-По новому жить хочу. Надоело воровать, честно жить хочу. Надоело все.
Его глаза – большие и синие, не врали, и тут даже не надо было быть хорошим психологом, просто это было понятно и так.
Мы шли легко. Про себя я думал, странно дорога объединяет совсем разных людей. Таких как Антон – молодых политических активистов, что трудятся во благо страны, раскаявшихся уголовников и нас. Понятно, почему люди всю жизнь ассоциирует с дорогой. Это не только красиво, нет красота тут вообще не при чем. Это правильно, а правильность больше чем красота. Когда мы шли Александр спросил.
-А этот парниша панк что ли? – он имел виду Антона.
-Да нет, - ответил я, - удивительно.
-Да я нормально ко всем отношусь, просто странный он какой-то.
Я про себя подумал, конечно, будет он странным. Политический активист, молодежного движения вряд ли сможет чувствовать себя комфортно рядом с бывшим заключенным, степень суровости лица которого равна Дзержинскому на музейном плакате.
Дойдя до бензоколонки мы решили покурить перед входом, рядом с линией запрета с предупреждающим знаком: «Огнеопасно». Разговор у нас троих шел легко и непринужденно. Александр яростно хвалил наших земляков, мол, самые нормальные пацаны, что сидел со многими.
-Пацаны нормальные. Всегда вместе держаться. Друг за друга, - говорил он, - На всем деньги делают. Фура пошла, вот, они уже тут подсуетились. На металле. Да на всем деньги делают.
Московские всегда по одному – каждый сам за себя. Друг с другом грызутся.
После мы зашли в кафе на бензаправке. Место мне показалось приятным. Столы были застелены чистыми скатертями, на которых стояли узорно выложенные салфетки полукругом. Опрятные официантки средних лет смотрели телевизор, экран которого с легкой рябью показывал какой-то Российский сериал.
Мы сели в углу, на самый крайней столик, где вид из окна выходил на улицу, где стояли лейки с бензином. Таким образом, мы сразу могли выследить подъехавшую машину. Таковых на улице пока не было.
Мы долго сидели молча под треск телевизора и монотонный разговор официанток. Я мял салфетку, смотрел в окно, где моросил мелкий дождь. На улице уже было темно и облачно. Свинцовые тучи нависали над нами, как в фильмах жанра фэнтези, когда темная армия приближается для штурма замка.
Александр спросил.
-Вы пить кофе будете или есть, что ни будь?
Мы отказались. Он же заказал себе борщ и несколько кусочков хлеба. И вот в этот момент, когда он жевал, я по настоящему обратил на него внимание, правильней говоря: сфокусировал внимание. У Александра были большие глаза с голубым блеском на свету, словно знакомые мне с детства, только хоть убей, я не мог вспомнить, где я их мог видеть. Он медленно жевал, смотря в угол. Видно было напряжение его скул и грустный взгляд человека, который сожалел о своем темном прошлом и беспросветном будущем. Его глаза были почти ребяческими и в то же время больными, как у героев трагических сцен. Я понимал– Александр олицетворял многие судьбы людей, которые, как они сами думают, загубили себя по каким-то нелепым обстоятельствам и случаям. Но это все не то.
Александр ел медленно, тщательно пережевывая. Его скулы напрягались, а глаза были хорошим местом для слез, которых так не хватало вдобавок их грустному выражению. Я смотрел на него, и у меня сжималось все внутри, и не то что бы это была жалость. Суровое лицо этого человека не вызывали этого низменного чувства. Просто вряд ли даже самый большой циник сможет смотреть на этого разрушенного человека, медленно жующего борщ, понимая, что он куплен на последние деньги. Да и еще вдобавок пытаются угостить и тебя.
Прошло время. Я тоже себя заказал ужин: яичницу и морковь по корейски. Ужин пошел в молчании и в задумчивых взглядах направленных друг на друга. Только за чаем разговор боле менее наладился, и довольно удачно продолжился перекуром за территорией стоянки.
Вечер был прекрасен и чист. За фонарями трассы, словно море простилалось поле, и равнялась с еле заметном проблеске на горизонте. Небо было нависшие и хмурое и предвещало дождь. Запахом скошенной травы дышалось легко и приятно, что я даже не чувствовал сужение мышц живота и груди. Правда ноги уже начинали болеть, а мозоли на них еще больше.
Я спросил у Александра чем хочет заниматься в Питере, на что он ответил.
-Строителем быть хочу. Хорошо бы водителем стать я в принципе учился на водителей. Но на первое дело и любая работа сойдет. А вообще жениться надо, возраст уже не молодой.
Я посмотрел на него, и мне показалось, что все, о чем он говорит, не сбудется. От этого мне стало жутко. Александр сам же верил в свои слова, а я нет. Я понял, что будет совсем по-другому. Только по-другому – это как? Но, взглянув на его глаза, все стало понятно мне, такое невинный излом бровей может быть только у человека с трагической судьбой. Наверно, пройдет время, и Александра снова посадят, за какое ни будь не значительное воровство. Но это все должно было быть потом, а тогда мы стояли на ветру убывающего дня, сытые и довольные свободой. Я просто молчал, и давал мечтать Александру о женитьбе, нормальной работе, машине, ведь, черт возьми, может моя интуиция меня подводит, и я не прав, что рисую ему судьбу трагического героя. Но назойливо, словно струна, звенел мой собственный голос: «Все будет подругому».
Как хорошо, что человек живет по принципу «здесь и сейчас», иначе бы мы вряд ли могли стоять с Александром и улыбаться друг другу в тот летней вечер. Правильно было сказано в песне Васильева «Если б я знал, что меня ждет, я бы вышел в окно». А так надежда в человеке есть, которая берется от незнанья и не умения предвиденья. Отсюда можно сделать выводы, что иногда и неизвестность – прекрасна, так как и дарует не только страхи и сужденья, но и мечты, а главное веру.
После ужина нам пришлось распрощаться с Александром, так как было очевидно, что троих нас точно никто не возьмет. Мы пожелали друг другу удачи, я оставил ему все свои сигареты, и на этом мы разошлись, как на трассе, так и в жизни. Я и мой друг двинулись дальше.
Небо было темное, абсолютно без звезд и дул предгрозовой ветер. Мы шли легко, так как были отдохнувшие и сытые. Столбы с километрами медленно тянулись, по бокам продолжалось бескрайнее поле. Мы прошли очередную заправку, так как она оказалась малоперспективной. Мы это сразу оценили по ее внешнему виду – слабый свет, отсутствия кафе, да к тому же она оказалась еще и газовой.
Начинал моросить мелкий дождик, мы двигались дальше, под музыку, доносящуюся из наушников плееров. Мы все дальше отдвигались от оплота цивилизации, так как признаки прогресса постепенно начинали пропадать. После очередного километра не оказалось заправки, что за все путешествие не разу не случалось, так как они все время шли почти через каждый километр. Пройдя еще дальше, когда дождь перешел в ливень, мы уже мечтали о любом навесе, не говоря о кафе или заправке, так как вдоль трассы начали пропадать и фонари. Даль была сырой и темной, только габариты автомобилей продолжали резать мглу.
Примерно прошел час ходьбы, мы уже были в полной темноте, промокшие до нитки…. Хотя до нитки это еще мягко сказано. Вымокшие до всего сущего. Эх. Даже трудно на миг достоверно передать, что мы тогда чувствовали. Представьте: мрак настолько сильный, что с трудом можно различить местность за десять метров, отсутствие фонарей, как спиной, так и впереди. Ты промокший настолько, что уже не чувствуешь не ливня хлестающего асфальт, не лужи под ногами. Мимо проносятся легковые автомобили и фуры, но никто даже не замечает тебя в ночи. Они травят светом. Ты видишь вдалеке свет, в надежде на то, что это фонарь, что там признак жизни, ускоряешь шаги. Идешь, все быстрее, не взирая на то, что твои ноги болят от мозолей и усталости. И пройдя небольшое расстояние, ком обиды подступает к горлу, и сотни бранных слов к губам, когда ты видишь, что эти огоньки оказываются всего лишь автомобилями. Когда они проносятся мимо, вода из под колес попадает на тебя, усиливая обиду. Ты остаешься в темноте, а все, что зовется светлым и прекрасным оказывается не доступным - недосягаемым, как радость прошлого, или несостоявшимся настоящим.
Автомобили летят мимо. Ты завидуешь сытым и водителям в тепле. Еще один час в темноте, под проливным дождем усиливают зависть ко всем проезжающим водителям и пассажирам. Тяжесть рюкзака, если ты хотя бы на миг дашь слабину, заставит тебя возненавидеть все живое на колесах.
Темнота. Невысокие деревья едва различимы, а поля в едином мареве таинственно сливаются с ночью. Ты уже перестаешь чувствовать движенье, твои шаги начинают неметь. Реальность, нереальность все посылаешь подальше и наверняка. Все твои желания сводятся, только к одному: оказаться в салоне теплого автомобиля и лететь над этим темном просторе. Ты понимаешь, что это самое прекрасное, что может с тобой случится, а следовательно, и самое невозможное, так как не один водитель не остановится и не облегчить тебе путешествие в темноте.
Чем тяжелее начинаешь идти, тем цена пространства становится выше. И когда она, как ты думаешь, достигает своей максимальной точки, ты уже готов сломаться – размокнуть, упасть, заныть. Но нет. Ты не должен этого делать, что бы, не остаться в долгу у времени, что в принципе, самое обидное.
О, Боже. На четвертой час ходьбы вдалеке появились фонари. Мы присматривались долго к ним, с таким упоением, как глядит путник в пустыни на родник с чистой водой. Даль начинала приобретать горизонт, шаги уверенность, дыханье ровный ритм. Цена пространства пошла на убыль.
Еще прошло минут двадцать и свет фонарей нас вернул в реальность. Эх, даже трудно передать радость которую мы тогда испытывали. Именно такое наслаждение, которое нельзя не об материть, а потом сказать: «Что б я еще с этим связался!». И, правда, за этот ночной путь я, как не когда за все путешествие, проклял авторов книг об автостопе, лето, дождь, и прочее. Но больше всего досталось дальнобольщикам. О них отдельное слово.
Дальнобольщики, в наших глазах, выглядели следующим образом – это люди, которые молча поглощают съестные припасы кафе и забегаловок, при этом подозрительно бросая на тебя косые взгляды. На их лицах нет улыбок, не доброжелательности, просто немота и нечего большего. Когда они хотят спать, они молча прижимают к обочине свой грузовой автомобиль, и, не выходя из него, засыпают. Со стороны представляется такая картина, что водителю не хватило сил добраться до продовольствия и от изнеможение, он засыпает за рулем, и его транспорт словно живое существо засыпает вместе с ним. Длинные фуры, всегда похожи на драконов, что при торможении выпускают пар, а газели на червей, бесшумно замирающих и неприметных на обочине. И при виде картины, как очередной автомобиль медленно прижимается к краю трассы, мы всегда иронизировали: «Ой, еще один не добрался, оголодал бедняга».
Эх. Как мы добрались до фонарей, мы поняли, что за ними нечего не следует. Не какого поселения рядом не оказалось. Но далеко мы увидели снова свет, и тоже от электричества со столбов. До них, мы почти бежали. Машины пролетали, брызгали. Шаг, еще шаг. Очередная территория света становилось ближе, и чем меньше оставалось расстояния, тем больше прибавлялось сил. В награду за это появились первые дома – одноэтажки с косыми крышами, что послужили первыми признаками цивилизации. В их окнах не было света, поэтому они безжизненно стояли с правой стороны трассы. Но это уже было то, что и требовалось нашему зренью. Если уже появились дома, значит где ни будь должно быть и долгожданное кафе.
Дождь бил без устали, но мы словно противясь ему, каждым шагом доказывали, что человека так просто не сломать. Пусть даже это будет и первостихия. Природа была в разгуле, ночь черна, но мы шли, и чувство появления кафе из-за угла в нас разгоралось с большим азартом.
Интуиция нас не подвела. Пройдя немного по небольшому селению, мы наткнулись на кафе для дальнобольщиков. Даже трудно передать ту радость, которую мы тогда испытали. Я лично, готов был расцеловать кирпичные стены этого заведения и написать длинную оду тому, кто его здесь построил - первое кафе за пятнадцать километров от последней бензоколонки.
Мы зашли мокрые и с хмурыми лицами в кафе, сидящее на крайнем столике два дальнобольщики сразу покосились на нас. Реакция официанток тоже не заставила себя долго ждать. Еще бы, вроде времена путешествий давно прошли, а мы как раз напоминали двух пилигримов, после измученной дороги, что в принципе и была сущая правда.
Я сразу же купил себе чая и пачку сигарет, цена тут не имела значения. Это было настоящее блаженство, похлебывать из ложечки чай, и выпускать дым сигарет. За окном дождь, не переставая бил по асфальту и автомобилям на стоянке, сверкала молния, стихия бушевала. А мы сидели в тепле, пили чай, и понимали, что мы на сегодня победители этой разыгравшейся погоды, и поэтому, могли с чистой совестью наслаждаться уютом. На полке трещал телевизор, какой-то заезженной передаче. В ней выступал психолог, и говорил, как ему и положено, откровенный бред. Но, смотря все это, я все равно остался, наверно, самым счастливым телезрителем в этот поздней час. Потому что сегодня победа все-таки состоялась над пространством, и самое главное не при помощи шагов по дороге, а путешествия по своему разуму. Так как, могу предположить, что любой путешественник уходит в путешествие не для освоения новых географических мест, а первом делом для покорения себя самого. Путешествие – лучший способ познания первым делом себя, а уже потом всего остального, что остается снаружи.
В кафе мы повстречали еще одних хороших людей, конечно не дальнобольщиков. Мой друг с ними сразу же договорился. Они - молодая парочка, муж и жена, ехали в Питер, и, следовательно, к утру, мы уже должны были быть там. Мы сели на задние сидения вишневой девятки, хотя под проливным дождем и темноте я мог обмануться с цветом.
Дождь. Нет, это был уже не дождь. Просто вода от небес до земли, а мы словно на дне озера, мелкая рыбешка замирали в водорослях. Мы стояли, на трассе движения не было, видимость была нулевая. Я не мог рассмотреть даже фасад спасительного кафе. Сквозь запотевшие стекло виднелся, только красный оттенок вывески, и не более. Спустя немного времени я заснул, и мой разум снова унесся в прекрасные дали сновидений. Когда я очнулся от сна, мой друг крепко спал. Мы уже стояли на бензоколонки, я это понял по голосу в громкоговоритель: «Пожалуйста, мальчик в шортах отойдите от колонки!». Мальчиками оказался наш водитель. Видимо его силуэты исказил дождь, подобно времени и заправщица стала жертвой этого обмана. Да уж, взрослого мужчину перепутать с мальчиком, довольно тяжело, но это может служить, лишнем доказательством нулевой видимости. Но мне было все равно, спустя немного времени я снова погрузился в сон.
Когда я снова проснулся, мы уже подъезжали к Питеру. Шоссе было разделено на две полосы и насыщено автомобилями. Утро было солнечным и приятным. За окном промокшие деревья, как в далеком детстве, шелестели на ветру. Солнце на синем небе разгоняло последнее осколки облаков. Те, что над нами были похожи на розовую вату, а над горизонтом на морские скалы цветовой гаммы Врубеля.
Мой друг еще спал. Я чувствовал себя смущенным, до меня только дошло, что я сижу в чужом автомобиле, а еще не обмолвился словечком. Странное состояние стыда охватила меня. Это одно и тоже, что после бурной пьянки просыпаться не в знакомой квартире, под укорительные взгляды хозяев. Я аккуратно убрал промокшую сумку с колен, но сделать по тихому это удалось. Сумка ударилась об пол салона автомобиля. На шум обернулась жена водителя. Я съежился, во всяком случаи внутри, как провинившийся ученик перед учительницей.
-Доброе утро, - сказала она и мило улыбнулась.
-Доброе, - тут же отозвался я.
-Как поспали?
Я глянул на своего друга, он еще ворочался во сне, но глаза не открывал. Я понял, что его полномочия – оптимистичного рассказчика придется брать на себя или ехать всю оставшуюся дорогу и молчать, казаться глупым, тем самым создавать всем дискомфорт. И знать, что помогающее тебе люди, про тебя думают, что мол, зря они это делают. А это, знаете ли, очень не приятное ощущение. Я заговорил. Сначала про трудности пути, потом про том, как я учился в институте, также про род своей деятельности (конечно не про писательскую, об этом я не говорю не кому из посторонних). Мои губы были в аккуратной форме улыбки, но самое приятное, что я был в тот момент по настоящему счастлив, и это было искреннее проявление. Ярко светило солнце, машина неслась, и за своими словами, я краем глаза заметил, что мы въезжаем в Петербург. Это произошло, как-то внезапно, стоило мне только отвлечься и уйти в след, за своими словами.
За окном ползли старые дома из этажей пяти, но еще без признака искусства, не считая циркулярных арок в проходе. Ленинградское шоссе тянулось дальше, мы ехали, а я разговаривал с женой Андрея (так звали водителя). Она была довольно милой, и чем-то мне напоминала мою первую девушку (наверно и первую любовь). Лицо с утонченными линиями и сухие губы, почти розового цвета давали особое сходство. Может из-за ностальгических воспоминаний, мне беседа и доставляло удовольствие.
Питер усиливался культурой, плотностью автомобилей и архитектурными произведениями. Я увидел неподалеку традиционного бронзового цвета льва, колонны, примерно дорической формы. Повеяло ароматом реки и болота.
Я толкнул в плечо своего друга, мол, приехали, просыпайся. Он, немного поморщив брови, открыл глаза и направил свой взгляд в окно.
-Вас мы на «Невском» высадим, - сказал Андрей.
Хорошо, что тут проснулся мой друг, он попросил нас высадить по ближе у «Балтийского» вокзала, так как мы еще должны были успеть на десятичасовую электричку. Нам надо ехать в город под Питером «Сосновый бор», где нас ждали знакомые (которых я к тому времени еще не разу не видел). Там мы могли отдохнуть и восполнить утраченную энергию.
Когда нас высаживали, как мы и договаривались недалеко от «Балтийского» вокзала, мы не жалели комплиментов. Мы рассыпались в благодарностях, и скажу, не скрывая, что делали это, совершенно искренни. Потом попрощались, довольно сухо, как-то смазано, и небольшим ускорением добрались таки до электрички и направились в «Сосновый бор». На этом первая часть рассуждения может быть закончена. Итоги нашего путешествия таковы мы за 32 часа смогли преодолеть более семи ста километров по Ленинградскому шоссе - расстояние от Москвы до Петербурга. Но это не главное, мы получили то, что хотели: свободу, которая утоляет жажду путешествия. Почувствовали себя путешественниками, я говорю это без преувеличения, так как из этого пути, прошли пешком мы примерно около пятидесяти километров. А это, могу Вам сказать, приличное расстояние, особенно когда плеч оттягивают довольно тяжелые рюкзаки. Во общем, мы познали первое значение - цены пространства, так сказать в горизонтальной форме. Его формула такова, что цена пространства возрастает пропорционально количеству шагов, это одно из его значений, которое можно понять, только пройдя по дороге довольно приличное расстояние, четко осознавая, что за спиной пустота, и Вас там точно никто не ждет. Именно в такой момент ты попадаешь в руки к настоящему, точно забывая о прошлом. Теперь только остается дать точное понятие словам в данном обороте «Цена» и «пространство», что бы стало все наверняка понятно. Пространство – это все, что есть. Цена – это все, что мы могли разглядеть.
Свое первое повествование я заканчиваю на том моменте, как мы уже с натертыми ногами, до такой степени, что с трудом можно было наступить вышли из электрички на конечной станции, города «Сосновый бор». Мой друг криком на углу «Командир!», поймал такси, и мы плавно погрузились в автомобиль, закинув рюкзаки вовнутрь. Если можно бы видеть себя со стороны, то мы долго наблюдали бы уходящее в даль такси, на фоне утреннего города, нарисованным, словно на детской картинке.
Петербург – город, где вечность обретает воплощение в пространства, и, следовательно, его надо оценивать по достоинству. Пространство Питера – это дворцы, музеи, площади, памятники, мосты, львы, река и острова. Также обязательно упомянуть особые цвета, такие как темно-зеленые и синие, которые сливаются с мглистым небом. Но все это слишком прозаично, всех всегда мучил другой вопрос, в чем тайна мистического духа Петербурга? Многие давали ответы на подобный вопрос. Большинство мне знакомых людей обвиняли кровавое начало истории града, ведь по приказу Петра одних язычников было убито около пяти тысяч, обитающих, когда-то на Васильевском острове, еще, сколько и православных строителей было погребено при строительстве. Даже последствия и возникновение одних из главных соборов имеют печальные последствия, как и трагическое начало. Я имею виду творенье Огюста Монферано: «Исаковский собор» с его амальгамой купола, что вызвало потом онкологические проблемы у рядом живущих горожан и самого архитектора, которому, как я считаю, незаслуженно Петр отказал в погребении под сводами Исаковского собора. Это служит лишнем историческим доказательством, что и православная вера имеет свои предрассудки по отношению с католиком. Обида этой предвзятости, что заслуга в религии всегда остается в проигрыше перед традицией, которая не допускает католика к православным святыням. Также и возникновение: Спаса на крови возведен на месте, где был смертельно ранен Александр второй, из личных соображений называть его освободителем не стану, поскольку к отмене крепостного права отношусь иронично, как к событию значимую больше для историков чем для самих крестьян. Есть мнения, что мистицизм города заключается в большом количестве энергии, который он впитал за свою историю, и заложил ее в скульптурах и памятниках. Все это перечислять не имеет смысла из-за их количества. Я, в принципе не отрицая первых двух мнений, решил вывести свою гипотезу, но для этого решил изучить как можно больше пространства города, а позже подвести итоги… Другими словами придумал свою формулу: прошлое плюс настоящие, разделенное на субъективизм.
Начало города для нас настало после выхода из метро на стации Невского проспекта. Длинный эскалатор нас медленно поднимал на встречу культуре. Мимо люди спускались, я замечал, как показалось для меня очень интересную вещь, некоторые их них были с книжками в руках, то есть они читали даже на ходу. Для жителя такого рабочего города, следовательно, из которого я родом, такое явление можно назвать просто чудом. Я про себя иронично обозначил, что гражданин Петербурга не упускает возможность одухотвориться да же на ходу. Просто до этого про людей читающих в метро я слышал только из монологов Задорнова, который любил этим оперировать в знак доказательства, что русский народ еще не такой уж необразованный. И правда, оказывается наш писатель-юморист прав, наша русская культура не обречена, пока существует такие жадные глаза до словесности. Зрачок имеет способности отражать видимые слова, то есть звуки языка и горла…. Отсюда следует, что голос можно видеть. И этот голос побеждает безмолвие Петербургского метро.
Мы вышли из метро на Невский проспект – людный и шумный от туристов. По улице тянулись ряд кафе, закусочных и газетных киосков. Перечислять достоинства этой улице вряд ли имеет смысл, по ней надо идти, и лучше всего не спеша, словно вы читаете историческую книгу.
На пересечение Грибоедовского канала мы свернули к: «Спасу на крови» и там мы уже сделали паузу. Собор из цветной мозаики и впрямь не подвел ожидания, так как он и впрямь оказался копией «Собора Василия Блаженного», но дежавю это было нельзя назвать, поскольку все остальное было совсем не похоже на «Красную площадь». И дело конечно не в изгибе улицы и окружающих зданиях, причина главного отличия – это отсутствие Московской официальности, а, следовательно, скованности туристов, которые чувствовал здесь себя вольготно. По изгибам их бровей и прическам сразу стало понятным, что Питер интернациональнее Москвы. Но обстановка дала мне повод для моих личных мыслей, которые я сразу основал под блеском летнего солнца и взглядами прохожих.
Как интересно, видеть храм, который представляет собой культурную ценность, но в душе не чувствовать нечего особенного. И самое главное, больше чем уверен, все окружающие люди, которые лицезрели: «Спас на крови» вряд ли искренни, восхищались его красотой. Радоваться Питерским достопримечательностям уже вошло у туристов по накатанным комплиментом прошлого. Все мы по привычке, по чужим возгласам, начинаем радоваться тому, что радует других, но не в коем случае не тебя. И вот, в принципе перед одной из святынь Питера ( как пример) мы лицемерим, тем самым грешим. И тут открывается золотая истина молчания, как мне кажется: хочешь меньше грешить, меньше исповедуйся. Так как, исповедуясь в церкви, я думаю, многие из нас лукавят, и многое не договаривают даже для самого себя свои огрехи перед небесами. Тем самым создают иллюзию исповеданья, при этом забывают реальность создаваемой ошибки. Исповедоваться надо один раз, лишь в смертный час, потому что тогда лгать уже не будет ни какого смысла. Только на пороге в вечность каждый из перестает стыдится прошлого, и благодаря этому эффекту можно добиться максимальной искренности от слов. А при жизни лучше молчать, чем исповедоваться перед церковью, что бы за лицемерие не получить лишнего греха.
После «Спаса на крови» мы вышли на «Марсово поле» - это, говоря без лишнего пафоса, и впрямь оказалось чудное место. Его газон своей стрижкой напоминал футбольное поле, даже и трудно было представить, что здесь когда-то были огороды или масса пыли поднятой сапогами солдат, за что в народе и прозвали его «Петербургской Сахарой». Мы сели на одной из лавочек поля, хотя у меня возникало желание лечь на траву, что многие так и делали. Я обратил внимание на сидящую рядом девушку, даже больше женщину, одетую в черный плач и черные туфли. Мне показалось это странным, так как на улице по Цельсию было около 30 и солнце пекло совсем не по северному. Наверно она сторонник Готического стиля, а для меня, было удивительно увидеть женщину в готическом одеянии, так как всегда считал это подростковой реакцией на внутреннее желание самореализации.
Со стороны моей лавочки виднелись деревья «Летнего сада», их сочетание из форм и цвета листвы, почему-то напомнили мне посадки моего детства. От них веяло чем-то знакомым, но отнюдь не величием, наверно только здания индивидуально горды в этом городе, - сразу подумал я, - а красивые деревья одинаково приятны везде, будь они из «Летнего сада», в котором гуляли цари и царицы, или посадки на моей улице, которая никогда и захудалого дворянина не видели. «Мраморный дворец» остался за спиной, и в мой обзор не попал, так же как и казармы «Павловского полка». Описать эти здания довольно сложно, так как они полностью соответствуют Питерскому интерьеру. И здесь я сделал наверно ошибку, не обратив на них особого внимания, наверно из-за того, что сильно погрузился в себя. Эх, - вздохнул я у себя где-то глубоко. Жара и зелень травы, и ты словно налитый в Питерскую чашу – «Марсова поля», сжатый стенками культуры в единицу существования или даже бытия сидишь и пишешь дневные записи, с индивидуальной надеждой на бред. И вот даты, здания, история попадает в твой рассудок, ты замираешь, хочешь отвернуться в сторону, но и там тебя ждет необратимое. Узорные фонари становятся искусством, публицистический стиль сливается с художественным, как и поэзия с прозой в едином слове: «Петербург».
Что было дальше из нашего путешествия это видимо встреча с Невой, которую мы увидели, пройдя памятник Суворова и выйдя на Троицкий мост. Наверно в этот момент у меня родились первые строчки моих Питерских заметок, когда я увидел ряд шашлычных вдоль парапета: И здесь история кончается шашлычной, - сказал я шепотом. Но согласитесь, все туристы Питера проходят по улицам и проспектам к Неве созерцают архитектуру и историю, которая обретает свой конец, когда ты начинаешь чувствовать запах жареного мяса, у берега Невы. Здесь царит мещанство и купеческий дух, ты это сразу понимаешь, посмотрев в раскосые глаза восточного продавца или владельца уличного кафе. Тогда я задумался, что означают слова: и здесь, - где же еще история кончается шашлычной. Я сразу решил, что «и здесь» надо убрать, но как при этом сохранить всю первоначальную тонкость фразы.
Но я уже давно начал понимать, все, что врывается у меня произвольно, по воле большего, чем разум, это всегда имеет значение или этому можно предать красивое значение. Я поглядел на темную воду Невы, с другой стороны на Заячьим острове блеснул шпиль Петропавловской крепости и было бы красиво сказать, что это в этот момент меня посетила мысль, при помощи который я поставил слова в нужном порядке: «культура здесь кончается шашлычной». Получился довольно звучный ямб и приличный смысл, но, это не так. Я может и разрушу к сожалению все эти стереотипы писателя перед своим читателями, но не оставлю его в обмане, так как все вышесказанную фразу я придумал уже в домашней обстановке, как и положено под ночь, в тусклом свете лампы.
Да, - лишней раз сказал я себе. Кончается шашлычной. У парапета Невы оказалось множества интернациональных туристов, которые смотрели на противоположный берег – Заячий и Васильевский остров, также на большие фонтаны в воде, с краю от «Дворцового моста». Огромные струи воды били вверх, при этом они двигались по разным сторонам, тем самым, создавая причудливые формы. Глаз туриста был заворожен, так как непостоянство воды в виде фонтана всегда прекрасно, а особенно в таком количестве. Хотя и постоянство воды в виде Невы, мне казалось более величественным. Поэтому я спустился на маленькую набережную, усыпанную камнями и сел у воды. Люди на берегу курили, девушки пили шампанское, пенсионеры с видом античного философа смотрели вдаль, где шпиль Петропавловки блестел ангелом на высоте.
Именно с этого место – Заячьего острова, началось строительство «Северной столицы». И снова здесь не обошлось без язычества. Так как когда-то финно-угорские племена, обитавшее здесь еще до признаков цивилизации и культуры, поклонялись Заячьему Богу, который олицетворял плодородие и силы природы (отсюда и пошло название Заячий остров). Теперь от этого остались только буквы, не больше того, и тяжело представить современному человеку, что в таком величавом месте, гремящем машинами и голосами экскурсоводов, жило племя ижоров, поклоняющихся культу Заячьего Бога. А вообще это может служить лишнем поводом сказать, что у нас все построено на язычестве, что есть субстанция нашей культуры, как и религии всего мира. И поэтому мы всегда будем плевать через левое плечо, а потом креститься правой рукой и быть уверены в своей святой правоте. Атавизм – сильная вещь, и вряд ли, когда ни будь человечество отойдет от примет и традиций олицетворять и обожествлять быт. Потому что, возьмем к примеру античный политеизм, он красив и обрисован в отличии от занудных теологических учений, которые никогда не воспримут люди как должное, а со стороны человеческого характера. Разве интересно человеку знать про субстанции, неделимость монад Лейбница, деизм Канта, пантеизм Бруно и прочее абракадабры. Когда намного больше интригует: война Крона и Зевса за царство, тьма тартара, подвиги Геракла, любовь Пигмалиона к скульптуре, красота Афродиты и прочее. Поэтому художники, особенно ренессанса, эффектно изображали тела Аполлонской культуры, архитекторы предпочитали барокко (дорический, ионический, коринфский стиль), а музыканты использовали семь нот Пифагора. Античное язычество воспевало материальную красоту, потому что не отличало ее от духовной, вполне, может быть, и правильно делало. И поэтому религию доступная глазу человечество зрит с восторгом, пусть всячески и отрицает. Но попробуйте проиллюстрировать Немецкую философию, каково это будет. А вообще если брать современную культуру, то закон ее таков, что в ней хорошо и массово считается все то, по чему можно снять художественное кино. Посмотрите сколько у нас таких фильмов на античные темы, а, сколько на немецкую философию. Человечество требует мифа, сказки, иллюзии изложенной поэтично и красочно, когда главные герои не цифры, термины, гипотезы и, а Боги с человеческими чувствами и герои с Божественными силами. Поэтому в каждом из нас живет – язычник, а не «сумрачный немецкий гений».
Я снова всячески отхожу от темы, но все свои воззрения я все-таки выстраиваю из Питерского символизма, да послужит мне это оправданием перед моим читателем.
Просмотрев с берега Невы на доступные глазу достопримечательности, мы направились на Васильевский остров. Честно говоря, к нему я с шел с внутренней дрожью, так как именно там, когда-то жил один из моих любимейших поэтов Иосиф Бродский. Мы не спеша проходили сквозь толпу туристов и меня все больше восхищала то, что когда-то здесь ходил один из величайших поэтов к своему дому. Солнце слепило глаза, народ шумел – по большинству хмельной и не очень интеллигентный, и поток его останавливался на стрелке Васильевского острова, так как оттуда было лучше всего наблюдать музыкальные фонтаны и цепь Зимних дворцов. Мы шли дальше, и мне точно хотелось вспомнить, где именно жил Иосиф Бродский, на какой улице. Тут у меня родились в голове еще одни сточки моих Питерских заметок «Я за Вас вернулся сюда, только жить, а не умирать». Строки оказались некий перифраз одного из ранних стихотворений Бродского, там было сказано: «На Васильевский остров приду умирать». А Иосиф Александрович так и не смог после иммиграции вернуться в Петербург и проигнорировал свою триумфальную встречу Родиной. Поэтому я и написал: «Я за Вас вернулся сюда». Меня очень тронули эти слова, так как ощутил всю трагедию этого человека, навсегда расставшегося с домом.
Мы вышли на набережную Макарова медленным шагом направились вдоль Невы, прошли Пушкинский музей, но не стали там задерживаться. Бюст Пушкина был довольно обычен и вряд ли мог привлечь внимания, даже не искушенного туриста. Да и дело было, даже не в бюсте, дело было в том, что я скорее хотел увидеть дом Бродского. Но я позволю себе, сообщить Вам заранее, что дом я так и не смог найти за все время пребывания в Питере. От этого меня до сих пор разбирает обида, но может быть и так, что дом может увидел, но из-за отсутствие на нем мемориальной вывеске, я не смог понять, что это то, что я и искал. Закончилось все распитием шампанского на берегу Невы и обычным философствованием в полупьяном состоянии.
В продолжение своего повествования, я хочу отойти от последовательности нашего передвижения по пространству и влияние его на последующее рассуждения. Поэтому я переду к описанию города, отрекаясь от наших личностей в нем и эгоистического желания сопоставить себя ему.
Питер, спешу я Вам доложить, ночью и днем, словно два разных города, как лицо одного человека выражающего веселье и грусть. Днем Петербург не столь велик и не столь историчен, как ночью. Солнце блестит ярко на Петропавловском шпили, на куполе Исаакавского собора, крышах и окнах дворцов с домами. Но в отраженье солнца нет ничего особенного, только обуза для глаз, поскольку это, сужая глаза, снижает видимость панорамы. А ночью Питер оживает со всей своей историей, как и положено этому закаменелому памятнику во времени. Именно в ночи появляется его особенность атмосферы, на которую так ссылается художники, поэты, писатели… Без звездная ночь, черная вода Невы, прожектора скользящие по облакам, выраженье лиц туристов с формой рта, как любил говорить Антон Павлович, буквой «О». Но это атмосфера не подлежит глазу, так как она сугубо духовна, вышеперечисленные предметы, служат лишь только ничтожной материализацией большего. Хотя, если оставаться честным, меня не захватывала вдохновение, которое меня должно было тянуть к бумаге… Просто мускулы ног не чувствовали усталости при передвижении по этому городу - музею. Только уже под утро сон настиг мои глаза у Медного всадника. Я почувствовал, как, вглядываясь в медного Петра, и его коня на дыбах, мои глаза от сна не спасает не какое искусство. Но я снова плавно отошел от темы, не закончив размышления о ночном Петербурге, поэтому смею продолжить далее.
Ночной Петербург и в чем его тайна? Как я сказал не в предметах старины и искусства (соборов, памятников, бесконечности львов, торжество античности), так в чем? Что вызывает вдохновение? Тут конечно можно сослаться на невидимый ореол и ауру, которая не подлежит разумению, но я не хочу давать повод абстракции, поскольку она и так ее место занимает много места в нашем мире.
Как мне показалась, большинство, видят Петербург уже в предвзятом отношении к изображению, так как с раннего детства им внушали, что это город прекрасен, таинственен…. Дальше все просто… Петербург прекрасен не в зрачке туриста, а его памяти и воображении. Я помню, даже моя учительница по литературе слагала легенды о величие Петербурга. Говорила: «Этот город словно не под небом, а под крылом дьявола, который царит в каждом уголке этого места». Она списывала это на жертвы, на которых строился город, именно их души заряжают энергией стены и скульптуры этого города. Эх. Как хорошо, что я не когда не слышал этого пафоса, и сохранил свой разум от лишнего налета предубеждений. Такие рассуждения я мог сейчас опровергнуть легко, своего, когда-то уважаемого учителя, считающего для меня очень умным. Петербург город на крови, не спорю.… Но скажите мне, разве он один город строительство, которого загубило много душ? Получше вспомним, история возникновения городов, и думаю, все будет понятно. Раньше строительство не было столь гуманно, как сейчас.
Я тоже поначалу считал, что Петербург таинственен из-за своего географического расположения на болоте. Топь еще с древних поверий место для ведьм и злых духов, а тут тем более, она еще украшена архитектурой. Почему бы, это не могло быть причиной таинственной мглы Петербурга. Да и темная краска зданий еще усиливают дух той, первобытной материи, которая образовалась еще задолго до существования городов и человека. Но в тот момент, когда я плыл на лодке под мостом во время его развода. Я наблюдал разрыв фонарей. Они поднимались вверх, а дальней мост (Литейный) вообще казался сплошными огоньками, которые медленно, параллельно друг другу взлетали вверх. Я видел и Шпиль Собора Святого Петра и Павла, чувствовал запах речной воды, нашу лодку качали волны, что борты захлебывались. Вот-вот, лодка казалась перевернется, ее то и дело швыряло из стороны в стороны. Туристы издавали визг, а одному захмелевшему мужчине стало даже плохо, что он свесил голову за борт, в тот момент, когда экскурсовод рассказывал о политики Екатерины второй. Все стало сумбурным, играющим, с берега закричали моряки (был праздник «День морского флота и их было много»), водители лодок начали перекрикиваться, потом красный салют одуванчиком взорвался в седеющем небе…. Моя голова поплыла. Только не хватало еще музыки Эдварда Грига «В Пещере Горного Короля», что бы озвучить этот праздничный Хаос. И в этот момент все действия из вне слились в единую мысль о Петербурге во вне.
Я понял, Петербург – это город не злых духов, не писателей, не музыкантов, не Петра, не античности, не шикарных мостов, что соединяют острова, а не кончающегося праздника с трагичным концом. Все остальное уже передаточное, так сказать дополнение, как праздничный салют к звездному небу. А кто создают этот праздник? Обычные люди. Не архитекторы, не писатели, не музыканты, не художники, не замы по тыловому обеспечению, не служители биологических наук. А самые обычные люди, которые шумят, кричат, танцуют. Днем они обычные граждане или туристы, но к вечеру, когда город покрывает занавеска тайны все и начинается. Улицы, дома, огни, фонтаны начинают обретать жизнь, потому что рядом с ними человек с мыслью, что он стоит в историческом месте, посередине культуры. И множество стекающихся таких мыслей оживляют архитектуру, Неву, музеи и тому подобное. Мириады таких мыслей создают иллюзорность тайны Петербурга, а сам город в это время стоит, так по-тихому, по каменному, в огнях. И Медный всадник бездушен, и нет смысла ему казаться живым, если бы его не фотографировали, и если бы ни кто, никогда не читал бы миниатюру Пушкина.
Да. Петербург – город достойный восхищения, тут не может быть споров, во всяком случае, я так думаю. Но, когда я выходил из очередного застолья наших друзей в коридор, что бы покурить, я то и дело, только и думал о своем городе. Не видя его, примерно недели две, я вспоминал его широкие улицы, лесные панорамы с берега реки, звездное небо, парки, дома. Его особенный ландшафт, который разделяет город на верхнею и нижнюю часть. Также я рисовал в воображении очередной рассвет, который очень хорошо наблюдать с верхней точки города, как он медленно поднимается из-за широких каркасов завода за рекой. Я понимал то, что я не смогу жить не в одном другом месте, кроме своего города.
Дым окутывал коридор, шел вверх по лестничной площадке. Вроде обычный подъезд, каких много в любых городах. Но нет, что-то было в нем не то. Казалось, что даже свет от лампочки падает не правильно. У нас обычно темнее, грязнее, на полу окурки, с первых этажей мат. Но вот, даже запах там был не такой, гораздо чище, но как не странно, менее приятный, чем дома.
Что же. Я закуривал очередную сигарету, не хотелось возвращаться за ужин (вовсе не из-за плохого гостеприимства, которое было прекрасным, а просто, что бы поразмыслить). Дым в сигарете усиливался, накал мыслей тоже. Я сам задавал себе вопрос: Что остается? Уезжать в культурные центры или оставаться в своем провинциальном городе. Выживать в нем, терпеть его, ненавидеть, а проще говоря, любить.
Так, тогда я понял второе понятие цены пространства, которое проявляется в форме Родины. Она включает в себя ту территорию, которая не посредственно связано с твоим детством. С той местностью, на которой ты вырос, и которая сформировало тебя, как личность. И поэтому любой романтик, поэт, эстет трепетно относится к шелесту листвы из детства, лаю собаки, цветовой гамме закоулка, по которому ему приходилось проходить каждый день, скрипу домашней половицы. Все это он называет своей Родиной.
Наверно, только вдалеке от дома мы понимаем подлинную цену того пространства, которое нам дорого. И поверьте, его никогда не заменить не тончайшей архитектурой, не шикарными мостами, не бесконечным морем. Запомните. Никогда Ваш дом, если вы довольно нравственная личность, Вам не заменит не одна культурная ценность. Тончайшей служитель искусства откажется от всего, будь это живопись, музыка или словесность, ради своего родного с такой же быстротой, как и посредственный деятель от своего дома ради искусства. Человек не по своей воле теряющий местность родных улиц, вид со своего окна, запах провинциального детства, смех друзей юности, становится окончательным циником, хорошим философом, поэтом, писателем или музыкантом, поскольку всю оставшуюся жизнь своим творчеством он набивает цену тому пространству, которое он потерял и уже никогда не сможет вернуть.
На этом я и заканчиваю свой рассказ. В окончании могу сказать, что наша поездка закончилась хорошо. На обратном пути нас ждали значительные трудности: бесконечная ходьба по трассе, хмурые лица водителей, отсутствие денег, приставленный пистолет к голове моего друга, и прочее. Но мы все выдержали и вернулись живые и невредимые. Наши уставшие тела и наполненные впечатлениям головы с трудом несли натертые до кровавых мозолей ноги.
Наше возвращение было утром, когда Родной город только просыпался, и солнечные лучи медленно скользили в низ по вертикали окон к первым этажам многоэтажек. В тот момент, когда летняя прохлада нежно обдувает кожу, а тротуары подметаются дворниками. Мы шли, я сильно хромал, почти не мог идти от мозолей, но я уже был дома, и это мне предавало сил. Я и мой друг вышли на остановку, из-за угла раздался трамвайный треск. Мы сели в подъехавший трамвай, он тронулся, и мы закачались в пустом салоне, словно в маленькой колыбели.
Когда за окном показался знакомы парк с деревьями стоявшими в шеренгу.
-Наконец-то, - шепнул я про себя, еле-еле и улыбнулся по-детски.
Эх, наверно все мы уезжаем из Родных мест взрослыми, только возвращаемся к ним детьми, потому что утраты никогда нельзя просчитать заранее. Так как, и невозможно определить подлинную цену пространства, не утратив его навсегда, поскольку только потеря дает нам понять истинную красоту утраченного.
Цена пространству
© Copyright: Борис Медведев, 2007
Свидетельство о публикации №207111100070
Свидетельство о публикации №207111100070
Рецензии
Приветствую, коллега!
Спасибо за рассказ. Очень понравилось.
Мы с женой добирались из Бреста до Феодосии стопом (через Киев с заездом в Одессу). Но ночью никогда не стопили, ибо не стопится ночью почти никто, да и куда торопиться :).
Творческих успехов!
С уважением!
Михаил Василюк 14.12.2007 23:05 • Заявить о нарушении
Спасибо за рассказ. Очень понравилось.
Мы с женой добирались из Бреста до Феодосии стопом (через Киев с заездом в Одессу). Но ночью никогда не стопили, ибо не стопится ночью почти никто, да и куда торопиться :).
Творческих успехов!
С уважением!
Михаил Василюк 14.12.2007 23:05 • Заявить о нарушении
Спасибо. Но ночью мы по неопытности стопили))) Первый раз все-таки... со всеми бывает. Но у Вас стоп по серьезней будет... Желаю Вам тоже творческих успехов
Борис Медведев 15.12.2007 12:33 Заявить о нарушении
Борис Медведев 15.12.2007 12:33 Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.