Сок из поздних одуванчиков

       Сюр Гному



   Уходя, ты никогда не гасила за собою свет. Из крана хлестала вода, из магнитофона - Рахманинов. Ты оставляла себя в пламени газовой конфорки, в трепыханьи занавесок в сквозняках, в рассыпанных повсюду исписанных листах.

   Ты скользила по окружности неба, но не там, где время разъедает собственную ось, а по краю истекающей перламутром бездны. Ты глотала сухой пропыленный запах невидимой стороны луны и обрамляла венками поздних одуванчиков её видимую часть.
 Твоя тень, безукоризненная выкройка альтернативного прообраза, вычерчивала болевыми метками амплитуду продвижения.
 
   Ты была сном, приговоренным быть испитым оленями, блуждающими ноябрями в зарослях шиповника.
 Ты пускала по ветру воздушных змеев, и они улетали к невидимой луне, и венки расплетались и сыпались к его ногам...



   Вечер срывался с недописанных полотен оледенелыми птицами, и сотни щеглов катились с глухим стуком по деревянным ступенькам расшатанных лестниц в снег внутренних двориков. И небо исходило нерастраченной страстью древних зим, словно заповедь счастья, будто вспомнив, как умеет снежить,- наотмашь из забытых времён...


   Он собирал цветные льдинки лепестков, они таяли от его дыхания, он пил их горький сок и верил, что однажды сумеет распознать весточку неведомых миров, из отголосков составить вязь мелодий.
   Он приходил домой, закрывал глаза и осыпал ими твои плечи и грудь, причащая тебя к приоткрывшемуся ему таинству, и твоя кожа цвета недорожденного утра на дне оленьего зрачка, изнывающая предчувствием неминуемого воплощения, изнеможенная взаимоврастанием в плоть и кровь, бесконечно жаждущая произрастания, как жаждет почва на исходе долгих зим,- струилась под тесными сводами его ладоней. И твои длинные пальцы, лепившие шары из ускользающих светоформ, переплетались на его затылке, по-детски беззащитном, и у него уже не хватало сил крикнуть:" На путях океанских ветров я разорву тебя на тысячи ракушек!"

   И вдруг свет ламп раздирали черные дыры, и потоки бессвязных слов клокотали беззвучным рыданием. И тогда из глуби запотевших зеркал, где серебро таяло в бездонной перспективе, на грани сумасшедшего волшебства,- ты переступала обозначенный рамой последний круг...