Негодяйка

...Если бы отец не поехал вместо заболевшего товарища в командировку в город, где встретил маму, вместо нас с Олей родился бы кто-нибудь другой. Если бы сестры отца не были такими властными по характеру, сейчас мы, может быть, все вместе жили бы на Ставрополье. А если бы мы не уехали из Грозного, я даже не знаю, что бы с нами было...

В этой обстановке в голову приходят самые дикие, самые невероятные мысли - например, рассказать о себе.
Рассказать о себе - но я ведь даже письмо в редакцию ни разу не написала. Но я попытаюсь связно изложить всю последовательность событий.
Я не в силах разобраться во множестве рассыпающихся, как искры, противоречащих друг другу правд. Но само существование множества правд убеждает меня в том, что моя правда ничем не хуже других.
Я родилась 23 февраля 1982 года в городе Грозном, который был тогда столицей Чечено-Ингушской АССР - Автономной Советской Социалистической Республики, как мы списали с доски, кажется, в конце первого класса. Вот интересно было бы понять, каким образом Чечено-Ингушская АССР превратилась в Чечню?.. Мне не довелось встретить даже простой хронологии событий.
...Можно ли не хотеть знать, как из одного явления проросло другое, не стремиться понять всю взаимосвязь событий? - Наивный вопрос. Оказывается, еще как можно. Можно выбрать началом времен любое понравившееся событие и объявить все бывшее до него не имеющим никакого значения - потому что иначе нарушится вся чем-то приятная картина мира. Можно объявить не соответствующие ей факты несуществующими.
Итак, я родилась в Грозном. ...Вот сейчас самое время для теплых воспоминаний о первой учительнице, о подругах и одноклассниках - "Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! Как не любить, не лелеять..." - и т. д.. Меня останавливает не только то, что за дальнейшими событиями многое стерлось из памяти, но и то, что я ничего не знаю о судьбе моих одноклассников и учителей. В память о них у меня только общая фотография за второй класс, где все в белых фартуках и белых рубашках и где у всех такие добрые, такие наивные лица. Я пытаюсь и не могу представить никого из них среди террористов "Норд-Оста". А в том, что я могу представить, хороших вариантов нет. Но самый непредставимый, невозможный к предсказанию вариант - это мой... Хотя мы, казалось бы, все сделали правильно, уехав из Грозного еще до начала событий. Или, может, что-то уже началось, но я, в силу возраста, не могла рассмотреть. А мама смогла... Но мне не дает покоя мысль: может, было бы лучше для всех нас, если бы чуть попозже рассмотрела?.. Пошла бы я в новую школу не в начале учебного года, а в середине - никто еще от этого не умер. ...Не помню уже, в каком классе мы записали под диктовку русскую народную пословицу: "При солнышке тепло, при матери добро." Я еще удивилась: разве "добро" отвечает на вопрос "как?". А вот так. ...И почему в сказках про злую мачеху мачеха всегда злая, а отец не имеет никакого значения? А тут вроде и не злая, а просто дура, а результат тот же. Нет, и результат не тот. И еще - в сказках всегда встречается добрый волшебник... Нет, лучше не думать об этом, лучше продолжить изложение.
Детство мое протекло без особенностей (зачеркнуто) спокойно, но последний год был полон тяжелой тревоги. Везде появились вооруженные мужчины. Наверно, изменилось и что-то еще - весь воздух жизни как-то изменился, - но я запомнила только страшных вооруженных мужчин. Теперь мама будила меня очень рано, и надо было, позавтракав кое-как, - потому что есть в такую рань не хотелось, - вести Олю к восьми часам в детский сад - она завтракала там, - а потом мама вела меня к половине девятого в школу. После уроков мама встречала меня из школы и отводила домой. Выходить на улицу без взрослых не разрешалось. А раньше-то я в школу и из школы ходила сама...
Один эпизод мне почему-то вспоминается в виде кадров замедленной съемки:
Я иду на кухню попить воды. Дверь, против обыкновения, закрыта, но нет представления, что в своем доме я не могу куда-то пойти, что в закрытую дверь надо стучать. На кухне, кроме мамы, еще какая-то женщина. Она как-то не в поле моего зрения - такое ощущение, что знакомая, но голос изменен. Я успеваю ухватить обрывок разговора - что кого-то то ли угнали, то ли забрали "врабство", после чего наступает, как я теперь понимаю, гнетущая тишина. В этой тишине я пью свою воду, ставлю чашку на место и ухожу. Дверь за мной сразу же закрывается.
Вечером я спросила у мамы, что такое "врабство"? Не помню, что она мне сказала, но на вопрос не ответила.

А теперь - внимание - вопрос. Вопрос к психологам, которые, как считается, приходят на помощь в трудную минуту. Вопрос абстрактный, потому что я, конечно, не получу на него ответа. Вопрос: как объяснить ребенку, что такое "врабство"? Как объяснить так, чтобы не нарушить тонкую душевную структуру, не подорвать веру в изначальную справедливость мира? Как "правильно вести себя", если в рабство угнали отца, мать, сестру, брата, троюродную бабушку?.. "Молчит Русь, не дает ответа..."
Но я знаю правильный ответ. Если родители могут сказать своему ребенку: "Рабство - это часть нашего образа жизни, и когда у нас есть рабы, это хорошо," - такие родители уже совершенно точно не принесут своему ребенку никакого вреда.
А теперь просто страшный вопрос: как быть толерантным к другому образу жизни, если этот образ жизни включает в себя рабство? Как можно быть "толерантным" к раковой опухоли?

Родители по ночам ссорились так, что мне через стенку было слышно. Слов разобрать нельзя было, но однажды мама очень громко крикнула: "Нет, это ты ничего не хочешь замечать!"
В воскресенье 23 февраля впервые никак не отметили мой день рождения (10 лет!), никого не пригласили, не позвали в гости. Зато я узнала, что 23 февраля - не только мой день рождения и День Советской Армии и Военно-Морского флота, но и день какой-то "депортации".

Конечно, я прочла повесть Анатолия Приставкина "Ночевала тучка золотая..." Братьям Кузьменышам, когда их в составе детского дома привезли на Кавказ, было примерно столько же лет, сколько и мне, когда мы уехали оттуда, и они понимали в происходящих вокруг них событиях столько же, сколько и я в своих. Это, в каком-то смысле, утешает. Другие подробности военного детства - постоянное чувство голода, дикие предприятия, на которые можно пуститься ради куска хлеба, - мне понятны лишь как-то абстрактно. У меня было совсем другое детство.
Среди неожиданных суждений, на которые часто натыкаешься в Интернете, мне встретилось и такое: наши генералы не читали "Хаджи-Мурата", и от этого-де все их проблемы. Не знаю, надо ли для успешного ведения военных действий читать "Хаджи-Мурата" - они бы лучше Приставкина почитали, причем все. Я не сравниваю литературные достоинства произведений; но тогда, возможно, стала бы понятна в сущности недоступная пониманию жестокость событий, произошедших полвека спустя. В ответ на депортацию целого народа забросать гранатами, устроить поджог, растерзать ребенка - пусть кто-нибудь другой поищет для этого слова.
Я бы еще многое могла сказать... Но, разумеется, мнение у каждого свое, а у меня мое, и, как всегда, глупое: если принять за отправную точку, что те, кто впрямую не причастен к депортации, все же виновны в смысле коллективной вины и должны понести коллективную ответственность, - то, по крайней мере, те, кто бежал из Чечни в первой половине 90-ых, понесли ее с избытком. А следующий этап - всего лишь следующий шаг этой геометрической прогрессии.

Теперь мне кажется, что именно после 23 февраля до отца что-то дошло. Во всяком случае, в школу - к нормальному времени - начал провожать меня он. Но в остальном стало еще хуже.
Мы жили на пятом этаже девятиэтажного дома, в нашей с Олей комнате не было балкона, рядом не росло никакого дерева, не проходила водосточная труба - не было никакой возможности проникнуть в комнату снаружи. И все же отец по несколько раз за ночь проверял, на месте ли мы. Свет он включал, разумеется, в коридоре, но взаимное расположение лампочки, двери и моей кровати было таково, что, если я спала на спине, то свет бил мне прямо в лицо. А однажды был такой случай: Оля ночью встала и, света, конечно, не включая, пошла в туалет, а отец как раз в это время пошел посмотреть, на месте ли мы. ...На этот раз я проснулась не от света, а от страшного крика. На крик прибежала мама и тоже как закричит... А вслед за тем раздался детский рев, и из туалета, путаясь в трусиках и оставляя за собой мокрую дорожку, прибежала Оля.. Пока мама вымыла Олю, всех успокоила, все убрала - уже пора было вставать.

Как все, оказывается, тонко: чтобы быть физически здоровым, ребенок должен правильно и полноценно питаться, достаточное время спать, гулять на свежем воздухе. А для душевного здоровья ему необходимо чувствовать прочную опору в родителях. Но глупо утверждать, что начало было положено уже тогда: от наследственности не уйдешь.

Сначала надо было завершить какие-то дела, потом уже дождаться конца учебного года. На следующий день после того как я получила табель с отметками за третий класс, мы уехали из Грозного
...Оля ничего этого не помнит. В ее представлении все выглядит так: "Сначала мы жили в Грозном, а потом поехали к дедушке."

Уже когда я училась в колледже, одна девочка показала мне свои стихи:

Хотя задолго тучи собирались,
Никто их словно видеть не желал,
Знать не хотели и не опасались,
Что грянет черный день. Но он настал.
Как на исходе каменного века,
Над городом раздался злобный вой,
Счастливый от бессилья человека
Перед ревущей дикою ордой.
По городу зверей носилась стая,
Стараясь все, что видит, сокрушить,
Людские жизни на пути сметая...
Я не могу об этом говорить.

...Костры погасли. Трупы уберут,
И с гор повеет свежестью прохладной.
Не приведи Господь увидеть бунт,
Бессмысленный, безликий, беспощадный!

Это написано о "массовых беспорядках" в Средней Азии. Мне не довелось прочесть ничего подобного о Чечне. Наверно, потому, что то, что происходило там, не поддается никакому описанию.
А вот что еще она написала:

Тополя, как золотые свечи,
Встали по обочинам дорог.
А в саду узорных листьев плети
Чуть колышет легкий ветерок.
А внизу, в безоблачном просторе,
Встали нефтевышки из земли,
Расстелилось хлопковое море,
И в степи тюльпаны зацвели.
Он, казалось, недоступен зною,
Не проникнут холод и мороз
В этот сад с зеленою травою
И кустами ярких, пышных роз.
Добрый мир, надежный, прочный, вечный,
Тяжко заболел и изнемог.
И в прощальный час, как будто свечи,
Встали тополя у всех дорог.

А еще она написала свои слова на полонез Огинского "Прощание с родиной":

Нет, не угаснет родины свет...
Слова прощания звучат,
И вот уже огни бегут назад.
Прощайте же,
Прощай же ты,
Прощай, родимый край,
Прощай родной, любимый край,
Прощай навеки...
 
На третий день после того, как мы приехали к деду, маму у магазина сбил Пьяный Вася на своей машине.
Пьяный - это фамилия. И жена у него Пьяная, и родители Пьяные, и все братья и сыновья - тоже Пьяные.
...Эти дни покрыты в моей памяти какой-то серой пеленой - может быть, потому, что в комнате, где я нахожусь, выключен свет. Я сижу на каком-то неудобном, страшно бугристом диване, на коленях у меня спит Оля, а из соседней комнаты доносятся мужские голоса - плачущий отцовский и очень громкий, начальственный, какой-то "милицейский", несмотря на явное сочувствие, голос - и, действительно, голос начальника милиции:
- Никогда ничем не болела, никогда ни на что не жаловалась...
- Ты пойми, она бы все равно умерла...
- Никогда не болела, ни на что не жаловалась...
- Ты пойми, она бы все равно...
- Может, если бы остались в Грозном, была бы жива...
И спустя какое-то время - может, через несколько дней - тот же милицейский голос:
- Это очень хорошо, что вы выписались из квартиры...
Потом я поняла, что это действительно "очень хорошо", потому что многие бежали от бандитов, не только не продав жилье, но и не выписавшись с прежнего места жительства...
Я не помню обстоятельств смерти и похорон деда - наверно, нас с Олей куда-то увели. Лишь потом я по документам установила, что он пережил маму всего на несколько дней. Но я помню его крик из-за двери:
- Иди и скажи, чтобы написали правду! Я инвалид! Я сам пойду!
Зато я хорошо помню разговоры за спиной: вот, не успел овдоветь, как женился на богатой женщине (слова там, конечно, были похуже). Тут же и тесть удачно умер - домик в наследство оставил.
Строго говоря, наследницами дедовского домика были мы с Олей. А то, что дед после смерти бабушки не только не оформил наследство, но и не выписал ее из домовой книги - все это можно решить, только если брат мачехи - начальник милиции всего района.
Отдельные обрывки разговоров с трудом поддаются анамнезу (зачеркнуто) анализу, но складываются примерно в такую картину:
Прозектор (Господи, какое страшное слово! Почему оно мне вспомнилось?) обнаружил у мамы редко встречающееся заболевание, которое до поры до времени ничем не проявляется и о котором она не знала. Так как он был двоюродным братом Пьяного Васи, он и указал его как причину смерти. Никто из свидетелей не захотел связываться с многочисленной пьяной семейкой, и только хозяйка магазина, рядом с которым все произошло, пошла к своему брату - начальнику милиции, он доходчиво поговорил с патологоанатомом, и тот вписал в свидетельство о смерти множественные переломы, травматический шок... И Пьяный Вася получил по полной программе с учетом всех отягчающих обстоятельств. Он не вернулся оттуда. И пусть мне говорят о жестокости наших мест заключения.
...Толстая дура старше отца на шесть лет. Пришла на помощь, короче. Ну и, в общем... Вот. И мы перешли жить в дом мачехи. А то отец уже собирался опять бросить все и ехать к сестрам на Ставрополье. Вот не знаю, было ли бы нам там лучше...
За всем этим неожиданно наступило первое сентября, и я впервые пошла в школу замарашкой.
Учителя еще помнили бабушку, да и маму, конечно, тоже. Они собрали мне школьные принадлежности и, похоже, провели с мачехой разъяснительную работу, а то ей невозможно было втолковать, что свет настольной лампы должен падать слева, а под ногами стоять скамеечка. И вообще она считала, что учебу специально выдумали взрослые, чтобы непонятно зачем мучить детей. Она и Оле сумела это внушить. Ах, вот как?.. Да уже ради этого стоит учиться на одни пятерки - или, по крайней мере, стараться.
Потом мне многие говорили: зря ты на нее злишься, она о тебе так заботится. Нет, она обо мне не так заботится. И она все время пытается меня раскормить. Да я ненавижу твою еду.
А Олю ей удалось раскормить. В детстве Оля была очень похожа на отца: такой белокурый, голубоглазый ангелочек. А теперь, за прошествием времени, многие думают, что она мачехина дочка: красивая - в папу, и полная - в маму.
А отца ей раскормить не удалось... Хотя и одела его во все самое лучшее. Когда она сидит рядом с ним - как жаба рядом с розой.
Позднее, присмотревшись, как в магазине ведутся дела, я задалась вопросом: а как они, например, сдают отчеты в налоговую инспекцию? Хотя, если брат - начальник милиции всего района, и не такое возможно.
Кстати, дядя был единственным человеком в моем окружении, с кем можно было поговорить о Чечне. Но взгляд у него суровый... В незапамятные времена, в 1958-ом году, почти за двадцать пять лет до моего рождения, он проходил там срочную воинскую службу.

Первое время в новой школе я сидела за одной партой и немного дружила с Любой Берг, пока они всей семьей не уехали в Германию. Я еще удивлялась, почему они едут, ведь здесь так спокойно, никто не разъезжает на машинах с автоматами. Но они, видимо, что-то чувствовали...
О, эти вооруженные мужчины, такие страшные вблизи, такие благородные по телевизору! Я отчетливо помню этот кадр: бородатый мужчина в бейсболке - теперь мне кажется, что это был Шамиль Басаев, еще двуногий, еще до Буденновска, - и вот этот мужчина, держа в натруженных руках автомат, говорит какие-то благородные слова о свободе, которую надо отстаивать с оружием в руках. И я не думаю, а просто чувствую всем существом: а мы струсили, мы испугались этих отважных мужчин с оружием, - а не с бутылкой, как все здесь, - и вот нам за это наказание. А когда я увидела боевиков на знакомых улицах Буденновска, а потом несчастных заложников, я точно так же всей кожей почувствовала, что этими заложниками могли стать и мы. У меня началась истерика, меня не могли успокоить, отец меня, тринадцатилетнюю, носил, как в детстве, на руках. Тогда и было решено, что мне нельзя смотреть программы новостей. Да что толку-то - я и эти сюжеты увидела, в общем-то, случайно. Если что-то происходит, это все равно невозможно скрыть. А там все время что-то происходило, кипело то на быстром, то на медленном огне, там не было ни минуты покоя. И с каким равнодушием государство смотрело, как одни его граждане убивают других, с таким же чудовищным равнодушием оно потом долбило по площадям и бросало в бой необученных солдат. Но мы никогда не говорили о Чечне - так в доме повешенного не говорят о веревке.

Много позже я нашла в бабушкином письменном столе мамину школьную тетрадку, где в числе записанных ей мудрых мыслей была и такая: "Не бойся врагов - в худшем случае они могут тебя убить. Не бойся друзей - в худшем случае они могут тебя предать. Бойся равнодушных - они не предают и не убивают, но именно с их молчаливого согласия на земле совершаются предательство и убийство." Не знаю, не знаю... Я как-то вижу совсем другое.

Весной 1999 года (проклятый год! Три перевернутых шестерки!) в соседнем с нашим городе похитили 12-летнюю девочку - Олину ровесницу - дочь олигарха местного масштаба. Первой возникла версия криминальных разборок, но потом отец получил из Чечни видеокассету, где его дочь, с измазанным зеленкой лбом, просила скорее забрать ее отсюда. О похищении как-то не очень сообщалось - занятая подготовкой к выпускным экзаменам, я о нем и вовсе не знала. А сюжет об освобождении показали в программах новостей и по местному, и по центральным каналам. Я в тот момент пришла из колледжа и просто включила телевизор. К счастью, Оли не было дома. Мне резанула слух странная, замедленная речь девочки, меня поразили ее заторможенные, как бы неживые движения. А еще там показали крупным планом ее кисти рук с отрезанными пальцами.
Несколько лет спустя - я уже работала - к начальнице пришла ее подруга - страшно болтливая баба. Ну, это только так говорится - начальница - на самом деле мы все сидели в одной комнате, но в тот момент кроме меня и Анны Степановны (черт побери - Анны Степановны!), никого не было. Так как я сидела за компьютером в углу и к ним спиной, они забыли о моем существовании. Баба оказалась каким-то образом причастной к олигарху и в подробностях знала, что все эти полгода делали с его дочерью в плену. Я не могла встать и уйти - я дослушала до конца.
Я не буду рассказывать о подробностях похищения - всегда будет соблазн сказать, что виноват охранник, сама девочка и т. д.. На самом деле все произошло в центре города средь бела дня так быстро и тихо, что никто из многочисленных свидетелей ничего не заподозрил, хватились лишь спустя несколько часов. Я не буду рассказывать о дальнейшем - у меня нет таланта описывать подобные вещи. В сущности, я даже боюсь называть вещи своими именами. Но даже здесь, сейчас, у меня перед глазами стоят кисти рук с отрезанными пальцами.
Вот теперь ей тоже двадцать лет... Но дочери олигархов, очевидно, недостойны никакого сочувствия.

Первое время в новой школе меня все спрашивали: "Почему вы уехали из Грозного?" И я отвечала: "Потому что там нас хотели убить." И в лучшем случае видела в глазах учителей: у ребенка болезненные фантазии, потому что мама умерла, отец женился на другой, мачеха злая... Но тогда мне просто не хватало слов, чтобы выразить чувство тяжелой тревоги, неотвратимо надвигающейся смертельной опасности. Лишь много позже я осознала, что там нас действительно хотели убить. И если бы нас не убили, нас бы растерзали, нам бы сломали жизнь, поставили бы несмываемое клеймо, нанесли бы незаживающие раны... Да, в сущности, нам и так сломали жизнь.

Сладкое, соленое,
Острое, копченое,
Пряное и жирное -
На твои бока...

Нет, слова там какие-то другие. Но "на твои бока" - это точно. 20 октября 2002 года с мачехой случился микроинсульт. Она не отпускала отца от себя - сразу же впадала в беспокойство. А Оле 15 лет, она в девятом - каком-никаком выпускном классе... И я весь свой отпуск провела у них на хозяйстве. Когда отец уходил хоть немного поспать, я меняла мачехе памперсы, а она еще мычала, показывая мне, что я ее царапаю своими коротко остриженными ногтями. Когда я вынырнула из всего этого, понять по телевизору, что в эти дни произошло в Москве, было уже невозможно. Хотя я помню этот кадр: одинокая женщина на пустынной, плохо освещенной площади катит тележку с пластиковыми бутылками.
И тогда я пошла в библиотеку и прочла все, что там были, газеты за это время. А потом стал доступен Интернет, и я стала следить по Интернету.
Представление о событиях менялось, забывались одни детали и обстоятельства, неожиданно всплывали другие. Некоторые суждения сражали наповал: "Мы ничего не хотели знать о войне в Чечне, а теперь война пришла в наши дома." Нет, сначала война пришла в наши дома. Но всегда найдется причина не знать, ведь у всех свои заботы. Девяносто второй год, когда мы были вынуждены уехать - пока еще только вынуждены уехать, а не бежать - из Грозного - кто может вспомнить, что еще тогда было? А между тем Гайдара с Чубайсом многие проклинают до сих пор. А когда заложники сидели в зрительном зале, в полной власти бандитов, в окружении готовых взорваться бомб - ну, я уже объяснила, чем я тогда занималась. И мне хочется задать общий ко всему этому вопрос: если государство не выполняет свои обязательства в форме незащиты людей от бандитов - нарушает ли оно тем самым права человека?
Мне уже не хочется говорить о другом: что не были выплачены подобающие компенсации, не проведено никакого расследования, никто, по существу, не наказан. То есть наказание было, но исключительно в форме коллективной вины: что долбили по площадям, и досталось всем без разбора. Следует трезво смотреть на вещи: за прошествием времени все это уже никогда не будет исправлено. Но я хочу быть справедливой; сделав над собой усилие, я признаЮ: то, что несправедливость была допущена в одном случае, не является основанием для того, чтобы она была допущена в другом. Так мы никогда не покончим с несправедливостью. Но я хочу сказать, что террористы устроили туалет в оркестровой яме "в связи с производственной необходимостью", после того, как две девушки бежали из окна обычного туалета, а не в отместку Путину за обещание "мочить в сортире", как написал на форуме какой-то анонимный идиот. Но смысл оркестровой ямы намного глубже: огромная зловонная яма со всем ее мерзким содержимым - это тот мир, который они создают вокруг себя.
Поэтому мне не хочется говорить о Беслане: потому что там, по существу, было то же самое. Поэтому мне не хочется говорить о равнодушии государства - мне просто больше нечего сказать. Что же касается отравления - ну, я же не отрицаю ни всем известных фактов, ни ее очевидных достоинств. Просто в моих глазах одно вовсе не искупает другое.
Когда я впервые прочла ее статью, это было как удар в лицо: вот кто, оказывается, самые разнесчастные жертвы исторического процесса! А я-то думала, что, если понятие коллективной вины существует, то оно распространяется на всех без исключения.
А вот если бы спросили этих измученных людей: "Каин, где твой брат Авель?" - интересно, что бы они ответили? - Что "не сторож я брату моему"?
Все же следует признать, что ее стиль завораживает, что невольно разделяешь все чувства автора - вплоть до того момента, пока не вспомнишь о собственной судьбе или о том, что рассказала болтливая баба ее тезке Анне Степановне. Интересно, а ей самой кто-нибудь пытался что-нибудь подобное рассказать?
Она ведь всего на год старше мамы. А если бы они каким-нибудь образом встретились и мама рассказала бы ей, почему мы уехали из Грозного, могло бы это что-то изменить? Здравый смысл подсказывает, что это ничего бы не изменило. Но если бы могло изменить хоть что-то, это изменило бы все.
Все же из разговоров с дядей - начальником милиции - я поняла, что, по крайней мере, часть того, о чем она пишет, правда. Вообще он считает справедливым, что "Око за око, зуб за зуб". Но там почему-то все время получается геометрическая прогрессия.
Я вполне понимаю как чувство благодарности к ней, так и, мягко говоря, враждебность. Но все же это потрясающий сюжет: человек получает угрозы в письменном виде, уезжает за границу, по возвращении к нему приставляют охрану (или приставляют охрану, а потом он все же уезжает за границу - в разных местах написано по-разному), потом все как-то рассасывается. А там никто не получал угроз - там сразу приступали к делу. И там не было никакой охраны. И оттуда нельзя было уехать поодиночке - только всей семьей, с маленькими детьми, больными стариками, упрямыми подростками и собственными сложными характерами. И речи не шло о том, чтобы вернуться, а ехать, за невозможностью продать жилье, надо было в никуда. И главное - это не было делом свободного выбора, никто не искал и не желал себе и своим близким такой участи.
Мы ведь еще счастливчики - у нас всегда была крыша над головой. У нас даже был выбор: ехать к деду или к родным отца в Буденновск Ставропольского края... Мы, в так или иначе, поселились в большом и очень уютном, ухоженном доме, сладко ели и мягко спали. Став постарше, я могла уходить в дедовский домик и жить там одна по сколько захочу, а начав работать, ушла окончательно. Здесь-то это все очень хорошо понимаешь...

Здесь вообще многое видится по-другому. Почти достигнув просветления, я понимаю, что была к мачехе зла и несправедлива. Но ничего не поделаешь: Оля - папина дочка, а я - мамина.

Потом я прочитала огромное, удивительное количество газет - за 92-ой и за другие годы. "И прошлое снова встает предо мною..." Хотя в этом прошлом меня интересовало только одно - стоило или не стоило нам уже тогда уезжать из Грозного. Признаться, я не поняла. Зато задалась вопросом: с какой скоростью события проникают в мозги не причастных к ним впрямую людей - сотрудников редакций - чтобы, при условии полной свободы печати, на ее страницах появилась полная и объективная картина происходящего? И с какой скоростью абсолютно все исчезает из мозгов, так что спустя какое-то время забывается напрочь? "Молчит Русь, не дает ответа..."
Но самое удивительное открытие я сделала позднее, уже в областной библиотеке, отлистав газеты всего на несколько лет назад. Сумгаит, Фергана, Ош - кому сегодня что-нибудь говорят эти географические названия? А ведь там, судя по всему, творились совершенно невменяемые вещи. Но кому какое дело - теперь это не наша территория. Как совершенно замечательно сказала одна учительница в новой школе: "Советского Союза больше нет, но мне бы, дети, очень хотелось, чтобы он был."
Да кто, кроме непосредственных участников, помнит события двадцатилетней давности? И пятнадцатилетней-то не помнят.
...А ведь она жила не в безвоздушном пространстве. Непосредственно в газете, где она работала, в числе прочих публиковались и статьи о Северном Кавказе, да и сотрудники других изданий ездили в Чечню, и, если что-то и не обнародовалось потом на страницах прессы, наверняка они видели и рассказывали много интересного. Даже не имея «физической возможности исследовать проблему», не знать совсем ничего было невозможно.

Все же одна мысль не дает мне покоя. В каком-то журнале я прочла стихи средневекового поэта о тридцатилетней войне:

...Но что позор и смерть, что голод и беда,
Чума, пожары, недород, когда
Сокровища души утрачены навеки?

А на что способен человек, у которого сокровища души утрачены? Да на то же, что и тот, у кого их и не было никогда.

Мои постоянные хождения в библиотеку не остались незамеченными: "Ты, наверно, хочешь поступать в институт?" Да уж, конечно. Чтобы хорошо учиться в институте, в голове должна быть учеба, а не вот это вот все.
Я не помню, когда в моей жизни появился троюродный родственник Саша, который помогал мне с компьютером, но это тоже не осталось незамеченным: "Вы очень подходите друг другу." Возможно. Но у него какие-то свои мысли и свои тараканы в голове, которые ничего общего с моими не имеют.
Саша "помогал с компьютером" не только мне. В его круг общения входили самые экзотические личности, существования которых рядом с собой обычные граждане просто не могут представить. Я надеюсь, что он так и останется в статусе свидетеля. Я надеюсь, что суд сочтет доказанным, что он не знал и не мог знать, на какой предмет он ведет меня встречать Новый, 2006-ой год, в малознакомую и ему самому компанию. Так или иначе, и отец, и Оля, и даже мачеха - все были рады, что к осени у меня появился кто-то, с кем я даже поехала в Москву.
Я не знаю, из каких соображений была выбрана дата - "по техническим причинам" или для того, чтобы сильнее подставить президента и вернее спровоцировать его на очередное становящееся впоследствии знаменитым высказывание. Так или иначе, президент высказался. Я вообще не понимаю, за что можно любить этого персонажа. Со своими министрами он разговаривает, как наш директор школы с отпетыми двоечниками. Как ни странно, это единственное, что у нас общего с мачехой - она тоже не любит Путина. Ну, рядом с отцом-то...

Я уже не знаю, что еще можно ко всему этому добавить. Я надеюсь, теперь и самые тупые догадались, о чем тут идет речь.

Ну конечно, она - ангел. А я - негодяйка. Я - соучастница убийства. Интересно, что сказали на работе, узнав, что их сотрудница, самая тихая и незаметная, почти никогда не принимавшая участия в общих разговорах, оказалась причастна к столь громкому преступлению? Что сказали в библиотеке - ведь долгое время я ходила туда, как на работу. Что сказали в школе - ведь я всегда хорошо училась...
Наверняка везде уже побывали, всех расспросили в лучшем виде, написали огромное количество противоречащих друг другу, изобилующих неточностями статей, на которые пользователи Интернета оставили еще большее количество потрясающих воображение откликов. Мне не доведется всего этого прочесть. Здесь живешь, как в вакууме.
Она - ангел, а я - негодяйка. Я прочла много всего, но так и не поняла одной вещи - каким образом возможно такое избирательное сочувствие, такое искреннее сострадание одним людям при полной глухоте к страданиям других. Но на вопрос, возможно ли вообще такое искривление души, я отвечаю: да! Да, потому что мне ведь тоже жалко одних и совершенно не жалко других. Но я, по крайне мере, открыто это признаю. И я - правда, не имея к этому никаких средств - не способствовала тому, чтобы такое отношение разделила со мной вся мировая общественность. И мне кажется, я совершенно понятно объяснила свою позицию: если бы мы не были вынуждены уехать из Грозного, Пьяный Вася проехал бы лишних три метра и, всем на радость, врезался бы в столб. Но почему она?.. Что случилось с человеком, что вдруг "Отверзлись вещие зеницы, как у испуганной орлицы", "Огляделся я вокруг, и душа моя страданиями человеческими уязвлена стала"? ..."Я знал одной лишь думы власть // Одну - но пламенную страсть: // Она, как червь, во мне жила, // Изгрызла душу и сожгла. // Она меня опять звала..." Как ни странно, это и обо мне тоже. ...Невозможно сомневаться в ее искренности - на множестве фотографий, где ей всего лишь за сорок, она действительно седая... Но как могло такое быть, что за - страшно сказать - семь лет, что ездила на Кавказ, она, видимо, ни на секунду не усомнилась, что полная картина событий именно такова, как видится ей, ни разу не увидела и не услышала ничего, что поколебало бы ее убежденность, не отступила ни на шаг, чтобы увидеть чуть большую перспективу событий, чтобы разглядеть совсем близкое прошлое, чтобы разобраться, каким образом сложилось то положение вещей, которое она застала. Как ни пытаюсь, я не могу этого понять.
Я прочла все ее статьи, но так и не поняла. Да, я прочла все ее статьи - все, что нашла в Интернете, все, что удалось раскопать через "Летопись газетных статей". Это была такая ненависть, что уже почти любовь.

Разумеется, я внимательно следила за тем, что появлялось в Интернете. Но на самом деле меня интересовало только одно: неужели никто на нее не смотрит так, как я? Да нет, вроде многие понимали...
Некоторые материалы по духу напоминали найденные в бабушкином книжном шкафу "Рассказы о В. И. Ленине": "Сердце его билось любовью ко всем угнетенным..." Да-а... "Как посравнить да посмотреть"...
В чем-то я понимала следователя. Интересно, как - независимо от моего соучастия - вел бы это расследование мой дядя, если бы он из начальника милиции переквалифицировался в следователя Генпрокуратуры.

Все же хочется отвлечься от всего этого и сказать, наконец, что-нибудь умное, значительное. Вот есть такие слова: "Каждый народ заслуживает свое правительство." Но, наверно, можно и так: "Каждый народ заслуживает своего правителя." Каждый народ, любого правителя, без исключения. В том числе и "вооруженного до зубов труса" Ромзанчега.

Потом произошел непонятный случай, после долгих колебаний и проволочек заставивший обратиться к врачу. Было проведено обследование и поставлен диагноз - не то, чего все боятся, но много, много хуже, потому что не лечится.
В наше время нет никакой необходимости терроризировать врача, требуя сказать то, что сказать у него язык не поворачивается - достаточно набрать два слова в любом поисковике.
...Вот и я первое, что подумала - это мне наказание. Но потом я вспомнила кое-что. Я нашла свидетельства о смерти мамы и бабушки. И так же, как когда-то, увидев Шамиля Басаева по телевизору, я всем существом поняла, что такое неумолимый закон наследственности.
Неотвратимое наказание, которое назначено до совершения преступления.
Но я не могу в это поверить. Я не могу в это поверить.
Бабушка внезапно умерла в 56 лет, у мамы, так или иначе, было обнаружено в 33. Ну, что ж. По крайней мере, быстро и без мучений. Нет, в чудовищных, невыносимых мучениях, потому что каждый момент существования отравлен мыслью, что вот это вот и есть любой момент.

В целях экономии времени дальнейшее следует изложить как можно более кратко.
Я думаю, никто никогда не узнает, кто и по какой причине отдал распоряжение "вести дело настоящим образом". В интригах силовых структур уже не могут разобраться и сами силовые структуры. Так или иначе, я здесь. Собственно говоря, мы все "здесь".
Даже прочитая много о местах заключения свободы здесь много оказываетя видиш много невыносимо много такого невобразимо (зачеркнуто). Невозможно передать это чувство медленного сошествия в ад,

Под своды мрачные, где глохнет звук шагов,
По выщербленным, стершимся ступеням,
Где нет ни солнца и ни облаков,
Лишь черные уродливые тени...

По совету адвоката медицинские документы были предъявлены и вызвали удивление; впрочем, приобщены к делу, проверены и оказали воздействие - правда, на короткое время. Во всяком случае, сейчас в одной камере со мной находятся еще девять человек - за воровство, проституцию и наркотики. Я с ними... - да, в общем, никак. Как всегда и повсюду, здесь я сама по себе.
Архив мотивов - ксерокопии статей, распечатки материалов из Интернета, жесткий диск со всеми файлами - все было приобщено.
Адвокат по назначению - хорошая тетка, но она не переработает. Хотя вот вчера выступала по телевизору. Здесь не смотрят новостей - едва увидев ее на экране, тут же переключили на другой канал. Но очень хотелось бы знать...
...почему мы все здесь собрались? О чем вы все говорите?.. Что вы все несете?.. Посмотрите, какой яркий свет!

Среди памятников на кладбище города Эн имеется и весьма необычный барельеф: молодая женщина произносит на суде (обозначенном склоненными весами Фемиды) свое последнее слово. В правой руке у нее листки бумаги с речью, в левой - дискета, с которой эта речь была распечатана.