Про трусость - не сказка

… Олежка у нас заболел однажды. Пневмония. Если по-нашему, по-человечески – воспаление легких. А ему всего десять месяцев! Ужас, что пережили!
И лежал он с мамой в больнице, а я к ним бегал на «свиданки». Хорошо, что в отдельной палате, и медсестры особо не возражали, что к ним часто посетители приходят.
Палата их находилась на втором этаже, и чтобы туда подняться, нужно пройти через небольшой холл, в котором стоит телевизор, и сразу направо – на лестницу. В холле этом еще одна дверь была, постоянно закрытая. Поднимаюсь как-то раз, а из-за двери – детский плач.
- Кто это там? – спрашиваю у Иринки.
- Там Машенька лежит. Ей четыре месяца. Ее бросили.
Слово это резануло, помню. Как это так – бросили?
- А чего плачет? – задал я идиотский вопрос.
Я вообще мастер такие вопросы задавать. Один другого глупее. Хоть сейчас на конкурс.
- В смысле – к ней что, никто не подходит? – попытался объясниться я.
- Подходят… иногда, - сказала Ира, - Только не часто. И нам к ней не разрешают.
«Нам» - это в смысле всем мамам, которые тоже лежат со своими ребятишками в больнице. Понятненько…
А Ира добавила:
- Говорят, у нее мать наркотиками баловалась.

И вот один раз пришел я в гости к Олежке Денисовичу, поиграли мы с ним немножко, пообнимались, и собрался я уже уходить, а Ира меня провожает вниз. Проходим мимо этой закрытой палаты, в которой Маша лежит. Слышим, что Маша плачет.
- Заглянешь? – спрашивает у меня Ира и вопросительно так смотрит.
Гм. Ну, загляну. Открываю дверь и заглядываю. А там в кроватке лежит этот комочек брошенный… Черт, ведь не передашь на бумаге, что ощутил, когда посмотрел на нее. Лежит и хнычет. Тусклый свет, одеяла и простыни казенные застиранные, какие-то погремушки висят у нее прямо перед личиком. Я туда вошел – как в одиночную камеру. Сразу представил себе, как лежит она там целыми днями и ночами, и ничего не видит, кроме облупленного потолка, побеленных стен и затасканных погремушек. Лишь изредка придет медсестра, чтобы покормить, или поменять пеленки. Вакуум. Да и в жизни-то что она увидит? В такой вот жизни…
Я оттуда выскочил, как ошпаренный. Попытался сделать вид, что ничего особенного не увидел. Младенец, как младенец.
Когда в следующий раз пришел навестить семью, про Машу долго молчали, потом Ира спросила:
- Возьмем?
Или она еще раньше про это спросила, до того, как я Машу увидел? Ну да, кажется, даже раньше. Неважно.
Признаваться в таком – все равно, что голым по улице пройтись. Я испугался.
Девочка осталась в больнице. И я понятия не имею, где она сейчас, и что с ней…