Слон. Записки маленького зверька

Мир.

Мира нет. Есть его перевернутое отражение в хрусталике глаза. У каждого своё, кстати. Когда ты начинаешь видеть слишком много, глаза начинает резать, точно в них попал песок, и возникает навязчивое желание закрыть лицо руками. Что это? Нет, вовсе не слезы, просто что-то в глаз попало.



Бог

Бог сидит в самом темном углу, под горой одеял и подушек, зажав руками уши. Все, что угодно, только бы не слышать это постоянное: «Ах, господи, я сломала ноготь», «боже, я опаздываю на метро», «о, мой бог, снова двойка?»…. бог всерьез начинает задумываться над тем, а не устроить ли еще один профилактический потоп….

Рыба

Рыбу выбрасывает на прибрежный песок, и вот она бьется и корчится под лучами враждебного солнца, задыхаясь от света. Назад пути уже нет, но и здесь, на суше, ей не место. Рыба умирает, и в гаснущем сознании рыбы всплывает странное и красивое человеческое слово «маргинал».

Ветер

Ветер – содержимое моей черепной коробки.


Я

Я страус с большими, сильными волосатыми ногами и некоторым слабым намеком на крылья. Люди говорят, что «в ногах правды нет», однако в обществе цивилизованных страусов в них, родимых, как раз таки и состоит вся правда жизни. Так принято. Я никому не расскажу, что умею летать. Пусть только во сне.

Две подруги

Они идут рука об руки, эти две женщины. Идут вслед за нами шаг в шаг. Одна бледна, а другая румяна. Одна может поманить нас рукой когда угодно – через двадцать лет, завтра в полдень, или в эту самую секунду. Однако вторая может и одернуть подругу за рукав – если научишься слушать ее голос и будешь сильным. Нет никого ближе нам, кроме нашей смерти и нашей судьбы.

Жизнь

Мы с тобой в поезде дальнего следования. Впрочем, никто не знает, когда конечная станция, потому, наверное, время от времени чья-то нервная рука срывает стоп-кран и все ругаются потом. А кто-то плачет. К нам в купе подсаживаются разные люди, которые сходят на своих станциях, кто-то раньше, кто-то позже, или пересаживаются вовсе в другой вагон, не выдержав нашего с тобой общества. Иногда жалко, впрочем, хороший попутчик – зверь вымирающий. Для кого-то наш поезд стоит, а для кого-то несется на всех порах – это, пожалуй, не зависит от скорости состава, а только от того, как посмотреть. Впрочем, нам хорошо вдвоем в этом плацкартном вагоне, несмотря на соседей-алканавтов и воров-карманников.


Память

Кафель был белым, мокрым и очень холодным. Я срезал волосы, и с остервенением смотрел, как падают длинные мокрые пряди на этот кафель. Плечи обжигала холодная вода, стекала струйками по спине. Я срезал волосы. Я пытался избавиться от своей памяти.


Хлеб

Моя боль – это мой хлеб, моя радость – это мой хлеб, я сам себе каравай. Кушайте на здоровье, смотрите, не подавитесь.

Поезд.

Поезд – это скальпель хирурга. Он отрезает тебя от жизни, что по запаху своему, равно как и по вкусу, напоминает прокисшее молоко. Иногда это бывает больно. Но так надо – только общий наркоз.

Молоток.

Молоток – это большинство. Поэтому молоток всегда прав. Всегда. Но как, скажите, это объяснить слишком прямому гвоздю, что гнется и корчится в муках под его ударами?

Весна.

Весна – это что-то смутное между летом и зимой. Оно пахнет бензином и гарью. Дурное время, мерзкий червяк, что живет в моей грудной клетке, начинает обвивать сердце и пить из него. Взамен чистой и горячей крови он пускает в него яд сомнений и странной тревоги. Одно хорошо, это когда Вотан приветственно смотрит на тебя всеобъемлющим глазом очистившегося весеннего неба.

Snyff, очень маленький зверек