Тайная вечеря Извергиль

Тайная вечеря Извергиль

Ты - только тень, бегущая у моих ног. Тень собаки, бегущей в тени у моих ног. Тень тени. И ты же - скрип рассудка, указующего: тень не отбрасывает тени. Отбрасывает. Так выглядит логика, породившая пустые множества пустот. И ты морщишься, укоряя тавтологией в предыдущей фразе.

Я смеюсь: здесь нет тавтологии, но нет и смысла. Точнее? Пожалуйста: здесь нет того, что ты привыкла считать смыслом. Нет пищи для рассудка. Ты же не спрашиваешь у солнечного зайчика, сколько морковок он съел на завтрак, зачем же ты хочешь потрогать пустоту - ничто, отбрасывающее тень?

Тебе интересно, как выглядит ничто? Тогда посмотри в зеркало. Ты себе нравишься? Ты веришь, что это существо по имени Вера Изергина - с двадцатилетним лицом и глазами, усталыми, как Уральские горы – все еще ты? Ты веришь, что живешь?

Верю, Господи, ибо нелепо.

Верь, Вера. И кто может убедить тебя в небытии, если то, что ты считаешь жизнью, неизменно? Дом, куда приходят и уходят мужья, деньги и одиночество. Город, безропотно распластанный под очередным временщиком. Мир, где солнце встает, ночь ложится, а комары, наглотавшись паленного «Раптора», пьяно плодятся, закусив твоей кровью?

Пусть будет другая страна, другой дом, другое имя – ничего не изменится. Ты остаешься такой же, сменив тело до последней молекулы – плоть, нанизанную на первородный крик духа.

Но я напомню тебе: непрерывность сознания – такой же миф, как вечная любовь. Взмах ресниц прячет вечность. Между двумя ударами сердца – пауза смерти. Среднестатистическая Вера Изергина мертва восемьдесят вечностей в минуту.

И тринадцать лет со дня смерти. Ты никогда не говоришь о ней. Ты никогда не говоришь о вечном. С тех пор ты не ходишь в церковь. Уже тринадцать лет. Потому ли, что Он изверг тебя, как соринку, случайно попавшую в глаз? Или потому, что там, за гранью, не оказалось ни рая, ни ада, ни времени, ни вечности, ничего из определимого разумом, ни самоё разума?

Что там, по ту сторону смерти? - спрашиваю, глядя в зеркало на унаследованное мной лицо.
Смерть всегда по эту сторону мира, - улыбаешься ты.
Что по ту сторону жизни?
И жизнь – только здесь и сейчас.
Что там, в небытии?
Ничто, - молчит твоя память.

Ничто - невыразимое, нечеловеческое, чуждое всему мыслимому.
Ничто, отбросившее плотную, объемную тень в зримый мир – твое тело с серыми глазами под густой каштановой челкой, с прикипевшей ироничной улыбкой и длинными тонкими пальцами, украшенными бриллиантовым колечком, красивое тело под ярлыком Вера Изергина, nickname - Извергиль.

Мое тело, мое имя. Извергнутый в бытие крик. Душа – это крик, задушенный плотью.

Теперь мы с тобой отмечаем два дня рождения – весной и осенью. И сегодня – мой, тайный, не записанный в паспорте. Тебе – тридцать три, мне - тринадцать.

Тебе, родившейся весной, нравится терпкое красное вино с ломтиком сыра – желтым, кружевным, полупрозрачным. Ты умеешь наслаждаться диким дуэтом тяжелого пурпура розы и легкомысленного растрепанного лютика.
Я, пришедшая вместо тебя в предзимний мир, предпочитаю белое сухое и горький шоколад. Белоснежное чело лилии, умирающей на сухом листе папоротника. Белое и черное, как вдох и выдох, ничего лишнего.

Нам тяжело друг с другом. Тебе, умершей тринадцать лет назад, и мне, не рождавшейся, но живущей.
Нам тяжело быть в этом мире, но мы обе знаем, что другого нет - ни по ту, ни по эту сторону жизни.
Когда я достигну возраста твоей смерти, двадцатилетнее лицо в зеркале начнет стареть, и нам уже не понадобится так часто менять работу, мужей и соседей.
Я допою твои песни, допишу твои книги, доживу твою жизнь. Это будет не хуже, и не лучше, ведь мы с тобой - одно.

Верь, что ты живешь, потому что ничто не может удержать тебя в мире.

За тебя, Вера!