Перед именем твоим

Абстрагируясь от неправомерной цитаты из Добролюбова (если кто не помнит, адресована она конкретному человеку, конкретно Виссариону Белинскому, это его Добролюбов назвал Учителем и вовсе не имел в виду весь педагогический цех всех времён и народов), намереваюсь я позанудствовать о правомерности самого процесса.

В силу пакостной натуры очень хочется начать со слов: «Вообще-то, учитель – это такая же работа, как любая другая. Например, как врач». И в этом будет какая-то своя правда. Но никому же в Глову не приходит «смиренно преклонять колени» перед медсестрой иди библиотекарем. Хотя перед отдельными представителями сих гуманных профессий можно и попреклонять. Та же медсестра, если без шуршания внебюджетных купюр ночей у постели чужого дядьки не спала и уколы ставила в нужное место и нужным препаратом, достойна всяческого уважения. Особенно в наше меркантильное время.

Так что колени при известных обстоятельствах можно с полным удовольствием преклонить перед представителем абсолютно любой профессии. Главное – за что.

Это я к тому, что при ближайшем рассмотрении обнаруживается полное нежелание преклонять их непосредственно перед учителем вообще. Как представителем определенной профессии. Повторюсь: перед отдельными представителями – с дорогой душой. Но в данном профсоюзе таких набирается не больше, чем в любом другом.

Лично меня при воспоминании о «школьных годах чудесных» передёргивает. Не скажу, что именно от отвращения, но тоже не от самых приятных ощущений. Помню, как сейчас, свою первую учительницу Галину Георгиевну, дай ей Бог здоровьичка. Несмышленые первоклашки смотрели на взрослую тётю, умеющую читать, писать и умножать столбиком, с открытыми ртами и, естественно, каждое её слово звучало для нас как святая заповедь для истово верующего.
- Один не может быть прав! – жёстко говорила Галина Георгиевна. И мы послушно заклёвывали каждого, кто «не в ногу».
-Человеку, не уважающему мнение коллектива, следует объявить бойкот! – вещала она, и мы последовательно объявляли бойкоты своим однокашникам. К окончанию первого класса из тридцати шести человек не осталось ни одного «необойкоченного». В «вину» ставилось всё без разбору: «пятёрка» за контрольную, освобождение от физкультуры, день рождения, на который не пригласили классных заводил…
- Нам выскочки не нужны! – утверждала Галина Георгиевна, и девочка, чьи простенькие стишки напечатал районная газета, стала изгоем.
- Вы должны рассказывать мне обо всём, что происходит в классе и за его пределами! – убеждала первая учительница, и стукачество стало нормой жизни.

Перехваченная лучшей ученицей «любовная» записка, предназначенная другой девочке, была немедленно оглашена. Над «парочкой» смеялись до конца четверти, а учительница, претендовавшая на большую букву У, вызвала родителей «провинившихся» и при всем классе объясняла взрослым людям, что моральные устои их детей ниже всяких мыслимых низостей…
Детям было по семь лет.
Теперь-то я понимаю, что уважаемая Галина Георгиевна была типичным продуктом своей эпохи, как это теперь называют. Но «коммуникативные навыки», вбитые ею в детские головёнки, послушные ученики изживали годами. И не всегда успешно.

Впрочем, последующие школьные годы тоже принесли в наши умы и души много лишнего. Помнится, в середине восьмидесятых в обществе заговорили о школьной реформе и, соответственно, о «повышении авторитета учителя». На комсомольском собрании уже взрослые ученики в голос взвыли: «О каком авторитете идет речь, если ученик, указавший преподавателю на допущенную ошибку, полгода не получает по этому предмету ничего выше тройки?».

Речь шла о литературе, которую этот ученик знал на твердую пятёрку. Что подтвердили потом как выпускные, так и вступительные институтские экзамены. Но нам было велено помолчать: «Малы еще умничать!». Приказано повышать авторитет – и чтоб было! Как будто авторитете – это такая поганка, растущая сама по себе в любой сырости и гадости.

Но двухтысячные годы недалеко ушли от восьмидесятых. Когда в школу мой ребенок перешел в среднюю школу, в смысле – из начальной выскочил, а в старшую еще не заскочил, - случился у них на одном из уроков казус. Учительница запамятовала, что именно задавала на дом, и стала спрашивать совсем другое задание. Дети хором возразили ей – и услышали в ответ: «Наглецы» Бездельники! Лгуны!» - полный гуманитарный набор «инженера человеческих душ». Недоразумение утрясли, но какой осадок остался в юных душах, можно только догадываться.

Не поймите превратно – нет у меня желания очернить нелегкую работу наших героических отечественных педагогов. И я без оговорок могу хоть сейчас опуститься на колени перед теми учителями, кто со всей душой, нежностью, жалостью и разумной строгостью учит наших далеко не идеальных детишек за очень небольшое вознаграждение, положенное им государством. Перед каждым – отдельно, называя их по именам.

Только не надо причислять к лику святых «повзводно и поротно». Не соответствует это действительности.

2001 год