Мария

В придорожной пыли купались воробьи. Щебеча, ныряла коричневогрудая с небольшой проплешиной на маленькой головке птаха в серую пыль, делая при том тысячи торопливых взмахов крыльями. Пыль разлеталась вокруг, вихрилась, оседая на воробье, проникая в оперение, превращая кроху в серый комочек. Рядом возились сородичи. Пыль клубилась, а гомон вокруг стоял как на хорошем птичьем базаре.
Вынырнувшая из-за поворота телега, запряженная буланым жеребцом, с наскока взяла огромную, размытую колесами автомобилей вымоину, в которой принимали пыльные ванны воробьи. Разлетелись птахи, так и полетели в разные стороны, как комья грязи в дождливую пору. Защебетали от обиды, взгромоздившись на кособокий тополь. Когда-то молнией оскоблило одиноко торчащий на окраине деревеньки исполин, осекло огненной бритвой один из двух размашистых ответвлений, образовавшихся почти посередине могучего, не в обхват человечьих рук, ствола. Обгоревшие сучья торчали, служа немым укором небесам за столь некрасиво сотворенную прическу.
 Воробьям на тополиную боль было ровным счетом наплевать. В оставшемся некрасиво торчать наискосок стволе, обрамленном густой листвой с белыми космами семенников, изрыгающих в начале лета белоснежные вихри невесомого пуха, любили воробьи пощебетать меж собой о том, о сем, посплетничать, умудряясь одновременно начищать перышки.
И сейчас, потревоженные не ко времени выскочившей телегой, нанизав свои маленькие тельца на ветки любимого тополя, обрушивали на бедолагу буланого проклятия на своем птичьем языке. “Ишь чего удумал, стервец, чирик-чирик. Мог ведь, чирик-чирик и задавить, чирик”. Так и гомонили суетно и неустанно, не привлеки их внимание одинокая женская фигура, прислонившаяся к могучему стволу и тяжко вздохнувшая. Так тяжко, что даже воробьям стало стыдно стенать на давно пропавшую в конце улицы повозку.
Столько боли, безысходности было в том вздохе, что птицы замерли, не смея проронить не звука, страшась сбить человека с мысли. “Мария. Мария”, - прошелестела листва вдруг, напугав и без того перепуганное сегодня воробьиное племя. Срывая листву, разом вспорхнули птицы, стремясь поскорее покинуть это страшное место, где человек вздыхает безысходно, а дерево - разговаривает. Прочь, прочь отсюда.
Верхушки тополя окрасил алый всполох заходящего за холм закатного солнца. Медленно, жадно ощупывали лучи каждый стебелек, каждый лист, как бы желая зацепиться за них, остаться здесь, спрятаться в густой листве, не уходить во тьму, не пропасть до рассвета. “Спрячь нас, тополек, спрячь”,- шептали алые всполохи, а ветер гнал их от дерева, не желая делиться с лучами, пусть даже солнечными, своим укрытием в кроне дерева. “Моё-ё-ё, моё-ё-ё”,- шептал, шелестя и играя листвой, ветреный проказник. Недолго длилась борьба. Солнце медленно, неотвратимо ушло за холм, всполохи вспыхнули в последний раз и пропали. Довольный ветер на радостях взмыл вверх, резко опрокинулся оземь, и полетел вдоль по улице, поднимая клубы дорожной пыли, сухой листвы.
Одинокая фигура у одинокого тополя. Она, как и тот тополь, со временем не сумела поспорить. Отняло оно у нее и былую красоту, и здоровье. Ушло куда-то за холмы счастье, которого отмерено было не так уж и много на ее долю. Некогда красивая, статная девушка с расплескавшимся по плечам густым потоком каштановых волос, бойкая на поступки и острая на язык, сейчас превратилась в согбенную под тяжестью проблем и жизненных невзгод бабу, с лицом, напоминающим смятую пергаментную бумагу. Прикушенные губы с опущенными уголками, на лбу пролегли три глубокие борозды. Потрескавшиеся от непомерно трудной работы большие руки ищут и не могут найти себе убежище. Она то поднимет их к груди, то засунет за видавший виды передник. Суетятся руки, то ли работы, то ли отдыха ищут. Больные, уставшие ноги в растоптанных резиновых калошах так и просятся на лавочку. Трудно им уже стоять, невыносимо трудно и больно. И лишь глаза, правильной формы, карие, с мелкими светлыми крапинками, окутанные со всех сторон паутинками морщин, смотрят на мир все так же пристально, мудро и оценивающе.
Еще девчушкой несмышленой застала Марию война на Украине. Смутно встают в памяти обрывки воспоминаний. Вот мама, схватив ее за волосы, выволакивает из толпы обезумевших от страха людей, спешно покидающих товарный вагон, а над головой с гулом пролетают самолеты со страшными черными крестами. Земля гудит вокруг, кричит, стонет, плачет, взрывается. Что-то где-то лопается, ухает, горит. Вот дорога, побитая, вся в выбоинах и колдобинах, а на обочине ее – старая брошенная кем-то телега без колес. А вот и вокзал, на который привела их от разбомбленного эшелона та самая дорога.
Они тогда спаслись – мама и дочка. Поезд доставил их в незнакомый край, утопающий в зелени, благоухающий цветами, край лесной, речной, богатый полями, лугами, садами. Долго не могли мать и дочь надышаться ароматами сохнущей под благодатными лучами травы, ровными рядами легшей на сенокосе, наслушаться умиротворяющей тишины, привыкнуть к спокойному течению мирной жизни под невыносимо синими до боли в глазах небесами.
 Председатель колхоза, узнав о том, что женщина знакома с пчеловодством, предложил ей пустующий дом на пасеке. “Справитесь? Я на вас очень надеюсь. Петрович ушел на фронт, а мед, сами понимаете, сейчас нам нужен очень”. Спорить не стала, приняла предложение. Так и подрастала Мария на пасеке, в отдалении от людей, общаясь на “ты” с пчелами, без страха вместе с мамой лазая по ульям, помогая ей во всем. Любила бродить по лесу без дела, собирая букеты, лакомясь лесной малиной, ароматной земляничкой. Любимый ручеек журчал, напевал ей ласковые песни, а она, лежа рядом на ковре из лесных пахучих до одури трав, наблюдала за облаками и пыталась предугадать, во что сейчас превратится вот этот большой слоник и куда денет свою трубу могучий паровоз?
Училась в школе в соседнем селе, мама, впрягая вороного Соколка в телегу летом, в сани - зимой, отвозила и привозила, пока девочка маленькой была. Подросла, семь километров туда и обратно на своих стройных ножках запросто отмахивала. Позднее переехала в интернат. Уже в старших классах познакомилась там с Мишей, местным задирой и драчуном. Парень прохода расцветшей во всей красе Марии не давал. Как так получилось, что свадьбу сыграли, а через месяц проводила супруга своего в армию, до сих пор Мария понять не может. И чего ей не сиделось на пасеке, куда спешить-то было?
Два года пролетело. Нет, не пролетело, проползло. Мучительно долго, одиноко, в заботах о домашнем хозяйстве, под пристальным внимание свекрови. Думала: “Вернется Миша, заживем, отделимся, дом себе отстроим”. Эти мысли грели душу, по ночам снились радужные сны о счастливой семейной жизни. Представлялось, как муж – большой, широкоплечий, сильный, заслоняет ее от напастей, как он лелеет и холит свою любимую Машеньку. Так в мечтах и работе прошло время.
Миша уже несколько месяцев как дома. Сидит возле печки, хворый, бледный. Бутыль самогона, заботливо свекровью припасенная по случаю возвращения сына из армии, будто и не думает заканчиваться. Да нет, заканчивается, конечно, но тут же, как по колдовству, новая на ее место заступает. Все празднует Михаил, с друзьями об армии судачит. Не до молодой жены ему сейчас. “Ну, когда закончатся, наконец, разговоры все, заживем. Все будет, как я мечтала”, - думалось Марии долгими зимними ночами, когда она одиноко лежала на постели, прислушиваясь к каждому шороху - не вернулся ли муж? А он, как будто с цепи сорвавшийся бесшабашный, ничем не обремененный хлопец, до утра горланил песни под гармошку в компании таких же, как сам, крепко подвыпивших мужиков. Не смела ему перечить и выговаривать молодая жена, уж больно рука у него тяжелая да нрав крутой. Никому не сладить с ним, ни отцу, ни матери, ни тем более Марии.
Годы летели. Дети один за другим на свет нарождались. Ушли в мир иной свекор, потом свекровь. Привычка Михаила пить с друзьями беспробудно, а потом отходить неделями, вошла постепенно в норму. Когда это началось, почему? Ответа на этот вопрос Мария не находила. Все хозяйство на ней вместе со скотиной домашней, детьми малолетними. А еще коровы на ферме, где она дояркой работала. Миша тоже работал, конюхом. Зальет с утра за воротник, и айда к лошадям. Уволили бы его давно, да кому ж тогда работать? Такие работнички, как он, в каждом дворе, какой ни возьми. Все показатели бабы на себе везли. Каждая, как в той поговорке и швец, и жнец, и на дуде игрец.
Конечно же, были и счастливые минуты в их семейной жизни. Вспоминалось Марии, как гостили они у мамы ее, на пасеке. Это было года через три после демобилизации Миши. На берегу ее любимого ручья, так же как и в детстве, напевающего свою веселую журчащую песенку, лежали они рядом, локоть к локтю, в высокой траве, и как ребята малые, наперебой говорили о том, как красиво будет в их собственном доме. Дом этот Михаил собирался построить вот уже несколько лет да все откладывал. «Все, следующей весной начну строительство, решено»,- сказал он как-то. С тех пор Мария, уже отчаявшаяся когда-либо заиметь свое собственное хозяйство, начала вновь строить радужные планы, пока и они не рассыпались в прах. Дома Михаил так и не построил.
Он был так мил в тот момент, когда помогал теще выжимать мед из золотящихся, полных ароматной тягучей жидкости, сот. Взяв в руки инструменты, любимый строго выговаривал женщинам за их беспечность: ну как можно жить в доме, где крыльцо вот-вот съедет на бок и развалится, а в крыше такая дырища, что в нее человеку влезть – раз плюнуть? «Что же ты, мама, меня не попросишь? Чужие мы с тобой друг другу что ли? Эх вы, женщины. Что с вас возьмешь? - вопрошал он, сплевывая и глядя на тещу из-под насупленных бровей. Тогда-то и привезли они небольшое деревце – саженец тополя. Смеялись по дороге домой – как будто в родной деревне тополей не хватает? Что люди-то скажут? Но тополек тот Мария попросила его выкопать, чтобы он напоминал ей о детстве и доме на пасеке, в котором выросла. Там перед самым крылечком такой исполин рос, что дух захватывало и летом пухом как снегом, все заволакивало. Он будет мой талисман на счастье»,- сказала она и бережно ухаживала за деревцем, пока оно не прижилось. Соседи удивлялись ее непонятной прихоти. «Нельзя разве было посадить яблоньку, рябинку или на худой конец черемуху»,- говорили практичные крестьяне, далекие от понимания романтического порыва женщина с грубыми от работы руками и нежной, как у поэта, душой.
Вспоминалось, как в те дни, когда Михаил был трезв и сидел по вечерам на низком топчане перед печкой, с красным от полыхающего в очаге жара лицом, починял пришедшую в негодность упряжь и рассказывал малышам разные истории. Ребятишки смотрели во все глаза на отца, такого в тот момент доброго и мудрого, и слушали, открыв рты истории о дальних странах, о военных самолетах, с которых большие дяденьки выпрыгивали с огромными куполами в руках. Потом они, вооружившись маминым зонтом, пытались повторить героические подвиги парашютистов, прыгая с крыши сарая на стожок сена, за что получили пару хороших затрещин от отца.
 Рассказы о парашютистах были любим коньком Михаила, на которого он незамедлительно взбирался, пропустив пару стаканов беленькой. Миша служил в десантных войсках и вся деревня, включая самых маленьких его обитателей, знала ужасающую историю о том, как бравый солдат Михаил, угодил при приземлении на огромный сук громадного дуба, и как врачи впоследствии отхватили у него половину желудка. «Вот какой я был герой», - констатировал он, вновь и вновь повторяя историю свою и тем, кто слышал ее сто раз, и тем, кого брал в оборот впервые.
В дни, когда Михаил уходил в черную полосу запоя, покоя в доме не было никому из домочадцев. Пока Мария и дети занимались скотиной, огородом и садом (дел в большом хозяйстве всем и всегда хватало), Михаил с соседями-товарищами травил байки, запивая самогон рассолом. Когда мужиков соседские бабы разбирали по домам, мучающийся от скуки Михаил принимался терзать рассказами домочадцев. Когда все надоедало, принимался за поиски жены. «Мария, Мария»,- неслось над округой. «Мария»,- орал он в исступлении. А она не обращала на него внимания и занималась своей обычной работой. Никогда не забудет Мария изумленное выражение лица и перепуганные глаза младшей невестки, когда та впервые оказалась в тот момент в доме. Стараясь угодить свекру, она пошла искать Марию. «Я думала, может он чего-то хочет»,- оправдывалась потом молодая женщина. В тот день она обнаружила свекровь на веранде, под кроватью, накрытой покрывалом до самого пола. Там, в нише между стеной и небольшим проходом под старинной железной кроватью Мария лежала на фуфайке, накрывшись вязаной кофтой. «Не говори ему ничего и не обращай внимания. Он покричит-покричит да заснет. А я здесь немного подремлю. Устала очень»,- успокоила она тогда изумленную невестку. Искать жену под кроватью Михаил так и не догадался, и лишь в этом убежище Мария могла себе позволить хоть немного передохнуть.
Пронеслись годы. Дети давно подросли и разлетелись, как птицы, кто куда. Редко уже звучат здесь детские голоса. Дети с внуками перебрались в город, навещают бабушку лишь в выходные да по праздникам. Несколько лет назад сгорел Михаил от страшного неизлечимого недуга. На глазах сгорел, растаял, как свеча. Трех лет всего не дотянули они до золотой свадьбы. Целая жизнь ушла вместе с ним. В доме стало тихо. Не слышно больше и пронзительного «Мария», произнесенного до боли родным и любимым голосом. Жизнь Марии стала пустой. Пустой и тоскливой. Спокойствие, о котором так мечтала в минуты особого буйства мужа, теперь постоянно с ней. Но оказывается, не нужно ей этого. Только после его кончины поняла она, насколько тесно переплелись две дороги жизни двух совсем разных людей: ее - доброй, сердечной, простой русской женщины Марии и буйного, дерзкого, бесшабашного Михаила. Как-то само собой ушло из памяти все плохое, как будто и не было ничего. Вспоминаются ли счастливые минуты: она, такая молодая и красивая и он, большой и сильный. Муж ее, Михаил.
Догорел закат. Последние алые всполохи, пытавшиеся укрыться в густой листве их с Мишенькой тополя, вспыхнули на миг и пропали. И лишь ветер носится по округе, чувствуя себя абсолютно свободным. Он играет в ветвях израненного дерева, безмолвного свидетеля всех событий, происходивших в старом доме под шиферной крышей. И нет-нет, да подойдет к нему уставшая Мария, прислонится к могучему стволу, и, глядя на закат, всплакнет, вспомнив о чем-то своем, женском. «Мария»,- вздохнет ветер в листве, воскрешая в памяти судьбу человеческую, ее, Марии, и мужа ее, Михаила, судьбу. Такую долгую… и такую счастливую.
Гульнара ГАРИПОВА