Вьюга

 «Ох и метет, трижды ее в бороду - кряхтел недовольно Данила Иваныч. - Последние денечки февраль доживает. Ан нет, все вьюжит, вьюжит. Конца и края не видать». Смеркалось. Сунув заработанный презент – бутылку «Пшеничной» - поближе к телу под ватник, похрустел в кармане деньгами. «Ничего, где наша не пропадала»,- пробубнил себе под нос и, надвинув ушанку на самые глаза, высоко подняв засаленный воротник, зашагал домой.
Поселок, растекшийся вдоль изгиба небольшой речушки Залужной, если взглянуть с вершины холма над правым берегом, за который по обыкновению прячется усталое солнце, напоминает неправильный треугольник. Один из его углов находится несколько поодаль, и низко-низко убегает под кручу аж до самого березняка. От крайних домов Бережного тракта, куда нынче еще засветло ходил шабашить Данила Иваныч до Нижней улицы, где находится одинокое постылое место его постоянного обитания, ведет объездная дорога вдоль реки. Зимой посельчане сокращают себе путь, устраивая на промерзшем насквозь ледяном полотне Залужной зимник. Морозы в этих краях крепки и держатся подолгу, так что боятся подвоха со стороны ледяной дороги не приходится. Еще в начале зимы узкая тропинка, укатанная по еще тонкому льду тысячами сапог да валенок, превращается в широкий проспект, измеряемый шириной расстояния от одного до другого колеса многочисленных бортовых грузовиков, работающих в леспромхозе.
Третий день метет, не видать не зги, хоть глаз выколи. Избы на окраине поселка занесло до самых крыш. Дым из печных труб, вырисовывая неимоверные выкрутасы, вместе с ошметками снежных вихрей, уносится стремглав в небытие, и лишь одинокие светлячки оконцев выдают в утонувших в сгустившихся сумерках сугробах людские жилища. В такую погоду по дороге через реку никто не осмеливается ходить. На открытом пространстве вырвавшийся из плена многоэтажек ветер злобствует на полную катушку. Да и от самой дороги практически ничего не остается. Заметает ее всю, и не разберешь, где идти надобно. Но таким пустяком разве испугаешь Данилу. Да и боятся он давно перестал. Рюмка-другая, «для сугреву», как он сам выражается, употребляемая им с такой частотой, что можно было бы роту солдат согреть в легкую, давно притупила все эмоции: и радость, и боль, и страх.
Поначалу шел относительно легко. Правда, время от времени, сбившись с дороги, увязал в снегу аж по самые полы ватника, выбирался из снежной трясины и вновь шел вперед с упорством хищника, преследующего добычу. Поначалу согревали теплые мерцающие огоньки оставшихся позади окон, потом и они пропали. Вокруг лишь вой ветра да снежная замять. На расстоянии вытянутой руки ничего не видать. «Ах, старый осел. Куда попер. Как теперь выбираться будешь, дурень?» - вопрошал он у себя с тоской в голосе. Не сразу сообразил, что вокруг нет уже не единого намека на дорогу. Кругом – снежное плоское полотно. Но верить в то, что заблудился в двух шагах от спасительного тепла, никак не хотелось. Шел вперед, остервенело ругая себя на чем свет стоит.
Противостояние человека и природы шло не шуточное. Наконец устав бороться с ветром, выбившись из сил, выбрал себе Данила логово под нанесенным над невесть откуда взявшимся бревном снежным каркасом. Достал из-под полы беленькую и так, как есть, без закуски, перемежая бранью, употребил ее в дело. Глядя на свистопляску, окружающую его берлогу, с тоской вспоминал Данила Иваныч прожитое. «Эх, жизнь прошла будто и не жил. Видать, пришла и моя пора со старухой с косой познакомиться. Только рановато что-то», - бормотал он себе под нос удрученно.
Данилу Ивановича рано стариком кликать начали. А ведь годков-то ему еще не так и много. Девять весен назад за сорок перевалило. Худой, одни жилы да кости, лицо, испещренное глубокими бороздами почерневших морщин, потускневшие, как нечищеный фонарь, некогда небесно голубые глаза недоверчиво глядят на мир из-под нависших вечно красных век. Тонкие губы плотно сжаты и периодически изрыгают трудно переводимые не литературный язык излияния. Картину дополняют недельная щетина на щеках и вечно всклокоченная редкая шевелюра. Одет Данила и зимой и летом в застиранную хламиду, некогда бывшую спецодеждой, оставшейся с былых времен.
Под вой февральской вьюги вместе с теплом, разливающимся по телу после каждого выпитого глотка, вспомнился Иванычу молодой красивый юноша. Вот стоит он на площади, залитой ярким июньским солнцем гордый тем, что наконец-то получил из рук декана честно заработанный диплом о высшем образовании. Казалось тогда кучерявому юнцу с небесно голубыми глазами, что вся жизнь впереди – такая же безмятежная, наполненная лишь приятными событиями, щедрыми подарками, которыми в полной мере одаряла его судьба с самого рождения. Устроился на хорошую работу в крупное предприятие, быстро пошел вверх по карьерной лестнице. Встретил принцессу, очаровательную белокурую Инессу с ямочками на щеках. Женился. Через год родилась дочка Леночка, как две капли похожая на красавицу-мать.
Вспоминал Данила Иваныч, копался в памяти, пытаясь заглянуть в самые потаенные ее уголки, и никак не мог понять, когда же, в какой день, месяц, год началось его медленное, но верное падение по склону жизни вниз, в омут одиночества, тоски и беспросветности. Выпивал как все по праздникам. Фуршеты, банкеты, выезды на природу с нужными людьми, партнерами внесли разнообразие в обычный ход жизни. Все чаще встречал его по утрам недобрый взгляд отекших от слез любимых глаз жены. Потом появились какие-то непонятные знакомые, называющие себя братанами и являющиеся невпопад с бутылочкой за пазухой. В общем, через несколько лет такой жизни обнаружил себя Данила одиноким помятым отшельником. Рядом ни жены, ни дочери, ни коллег по работе. Долго искал смысл жизни на дне бутылки, рассуждая за заставленными пустой тарой и стаканами, полными вонючих окурков пепельницами и недоеденными шайбами с кильками в томатном соусе. Все больше в одиночестве, так как собеседники уже давно громко храпели, блаженно улыбаясь своим пьяным снам.
Смутно помнит Данила и то, как оказался в этом богом забытом поселке на живописном берегу речки Залужной. Некогда составлявший личную гордость диплом давно заброшен, былые заслуги перед отечественной промышленностью тоже забыты. В поселке поменял ни одно место работы. С последнего полгода как за прогулы уволили. Пытался устроиться еще куда-нибудь, но дурная молва вперед человека далеко идет, так что приходится ныне Даниле Иванычу временными шабашками перебиваться, всякой-всячиной на хлеб зарабатывать.
«Эй, вставай. Жив ли, нет? Ну вставай», - тихий участливый голос вывел из забытья. Из под опушенных снегом ресниц углядел в солнечном полукруге женский облик в пуховом платке. Пошевелился, огляделся. С трудом начал вспоминать. Не заметил накануне, как заунывное завывание ветра убаюкало, усыпило. Во всем теле – немота. Пошевелится невозможно. Давно рассвело. Вьюга так закружила-завертела бедолагу, чисто бесовская сила, и вывела на незнакомую улицу, совсем в другой стороне от его жилища. Случайно углядела Екатерина (так звали его спасительницу) вдали, в метрах трехстах от своего дома на окраине поселка, непонятное темное пятно. Пошла посмотреть. А там, под нависшим высоко над бревном снежным карнизом - незнакомый мужчина с початой бутылкой в руке.
 Как добирались до ее избы, лучше не вспоминать. Продрогшее насквозь тело не хотело слушаться ни в какую. Хозяйка заварила каких-то трав, отпаивала, натирала каким-то мазями. Травяной терпкий дух проник в каждую клеточку Данилы Ивановича, разлился сладкой негой. Сколько проспал, не упомнил, но за окном рассвет занимался. Почти сутки как один час пролетели. Екатерина уже хлопотала возле плиты – ароматный дух оладушек витал по избе. И никаких лишних слов, никаких объяснений, как будто так и должно все быть.
«Не разберешь тебя, судьба. Где повороты- развороты, куда идешь, чего от человека требуешь?» - думалось Даниле Ивановичу, покуда собирал он свой нехитрый скарб в чемодан. В последний раз оглядел свою пустую квартиру. В избе Екатерины, покуда запивал оладушки ароматным чаем с чудо-травами, пришла в голову шальная мысль: «А что, если это судьба? Ведь мог же замерзнуть, сгинуть, а вот как все обернулось». Да и хозяйка видать об этом подумывала, покуда в хате обитал нежданный найденыш. Так без слов, одними глазами и договорились. «Будь как будет, и нечего пытаться вдаль заглянуть. Жизнь – штука сложная, нам ли ее понять, - размышлял приободрившийся Данила Иваныч, - пусть все идет как идет».
…Полгода пролетело как день один. Давно не прикладывается к бутылке Данила Иванович. То ли травы целительные Катины помогли, то ли теплом души его отогрела, кто знает. Стариком его уже не величают, соседи да знакомые все более Иванычем кличут. Прихорошился, в небесно голубых глазах прежний огонек засветился. Покосившееся хозяйство Катино подправил, на работу устроился. О былом и не вспоминает, новую жизнь налаживая. Лишь иногда глядя в счастливое лицо новой спутницы жизни нет-нет да и подумает о проказах судьбы-баловницы, через испытания ведущей к истинному пониманию земного счастья.
Гульнара ГАРИПОВА