Во сне и наяву. Часть 3. Продолжение 5

VIII

Пока стояли жаркие дни, в качестве школьной одежды можно было носить пионерскую форму. Белая рубашка, правда, быстро пачкалась, но если я сразу после обеда её стирала, до вечера она успевала высохнуть. Однако было ясно, что выкручиваться так целый учебный год мне не удастся. Старая потёртая коричневая юбка, перешитая из школьного платья, навеивала тоску, выцветшие Эдькины байковые клетчатые рубашки, которые предстояло донашивать, тоже настроение не поднимали. Мои мысли терзали меня сомнениями. Убогий вид вызывал ощущение ущербности, полученной не понятно где, не понятно когда и не понятно за что. Хотелось от всего этого избавиться, но обратиться к Мане с требованиями или хотя бы с просьбой об обновке, означало нарваться на скандал. И всё-таки колебания качнули меня в сторону борьбы.
Я подошла к Мане, когда она готовила обед. В такие моменты ей почему-то всегда нравилось моё присутствие, хотя от конкретной помощи она всегда отказывалась. В мои обязанности входило только внимательно выслушивать речи о том, как на базаре всё подорожало, в магазинах ничего не достанешь, или о том, каким уважением она пользуется у учеников, а начальство ценит её мнение.
 - Мам, почему ты мне не хочешь новую форму купить? - решила я начать разговор, воспользовавшись паузой в её болтовне. - У нас у всех девочек есть школьная форма, только у меня нет.
Мать промолчала, не отрывая взгляд от своего занятия, как будто меня и не слышала.
 - Мам, - напомнила я о себе.
 - Ты сейчас очень быстро растёшь, - недовольно проворчала она, приравнивая своим тоном мой быстрый рост к непредвиденным пятнам на одежде.
 - Ну и что? – в моей голове не укладывалась связь.
 - А то, что, если сейчас тебе купить форму, то уже через пару месяцев она станет маленькой. Нашей семье не по карману каждые полгода выбрасывать по десять-двенадцать рублей.
 - Но через полгода уже снова будет весна, и тогда можно будет опять носить пионерскую форму. Так что получается, не каждые полгода, а только раз в году. Ты, вон, Эдику уже через неделю новый плащ купила...
 - При чём здесь Эдик? – мать возмущённо взвизгнула. – Эдику новый плащ купили, не потому что он из старого вырос, а потому что он его просто потерял.
 - Так что, получается, если он плащ потерял, то не виноват, а если я выросла, значит, виновата?
 - Что ты выдумываешь? Тебя разве кто-нибудь обвиняет в том, что ты растёшь? Я тебе разве сейчас сказала, что ты виновата? – она посмотрела на меня с каким-то возмущённым вызовом.
 - Нет, не сказала, но форму покупать не хочешь. А я, между прочим, расту не быстрее других, потому что, как была самая маленькая в классе, так и осталась.
 - С чего ты взяла, что я не хочу тебе её покупать? Просто, сейчас у нас нет денег. Эдик школу заканчивает, его к выпускному вечеру подготовить надо. И потом, он хочет в институт поступать. Не отправлять же его туда голым и босым. Можешь ты в конце-концов годик потерпеть и не требовать к себе повышенного внимания? Мы потом тобой займёмся, я тебе обещаю.
Мать дружески мне улыбнулась. И хотя Эдик, с моей точки зрения, был далеко не голым и не босым, я согласилась подождать. Правда, не понятно было, что мешало Мане одевать меня все предыдущие годы и почему в других семьях, где родители зарабатывали вдвоём столько же, сколько каждый из моих в отдельности, деньги на одежду для всех детей находились.
Поутру, убедившись, что белая рубашка так и не высохла, я напялила одежду с вечера приготовленную мне Маней.

Тёмно-серые тучи с утра затянули небо. Крупные капли, падая, пускали в лужах пузыри, предупреждая о длительности наступившего ненастья. Скучная обстановка в классе, усугубляясь монотонным шумом дождя за окном, вызывала сонливость настолько, что даже по дороге домой, разговаривать, было лень. Бросив на веранде зонт и небрежно скинув туфли, я побежала в детскую переодеваться. В доме было прохладно. Несмотря на то, что он обогревался, приобретённой Борисом по льготной цене, соляркой, форсунку отец зажигал лишь после официального объявления в городе отопительного сезона, даже, если температура воздуха в комнатах падала до пятнадцати градусов.
 - Мам, мне уже холодно дома в ситцевом платье ходить, - обратилась я к Мане, в надежде, что она разрешит не вылезать из, так называемой, школьной одежды.
 - Возьми синее платье, - отозвалась мать из соседней комнаты.
 - Мам, ты что? Оно же мне ещё весной было маленькое.
 - Это, если в город одевать, то маленькое, а дома его вполне носить можно.
Я послушно полезла в шифоньер, натянула на себя платье и, ещё не подходя к зеркалу, поняла, что вид у меня получился довольно-таки карикатурный.
 - Не буду я его носить, - обиженно фыркнула я на мать, сосредоточенно проверяющую школьные тетради, - посмотри, из-под него даже трусы видно.
 - Это ещё что за капризы? – вскочила она из-за стола и примостила руки на бёдрах, - То, ты мне кричишь, что в школу не пойдёшь, теперь тебя одежда не устраивает! Подумаешь, трусы видно. Яка барышня! Кто тебя тут дома видит?
 - Ну, Эдик, папа...
 - А то, им твои трусы нужны! Надо же, десять лет девчонке, а она уже условия ставит: то одену, это не одену... Соплячка такая!
Опять это обидное пренебрежительное слово. Такое впечатление, что взрослые договаривались между собой, как посильнее меня обидеть, подчёркивая мою незначительность и ничтожность на фоне столь ярких личностей, какими они себя считали. Но если, при Татьяне Даниловне удалось сдержаться, то здесь, слёзы ручьём потекли из моих глаз, и ничего кроме плача, выдать я уже не смогла.
 - Стыдно стало? То-то же, - удовлетворённо произнесла мать и снова водрузила своё тело за стол с тетрадями.

Дождавшись на следующий день обеда, я как бы невзначай, слегка перевернула на себя тарелку с супом, радуясь, что мать приготовила жидкое блюдо, а не какое-нибудь мясо с гарниром, которое легко отряхнуть можно.
 - Какая же ты неуклюжая! – воскликнула Маня, - Вчера только свежее платье одела, и вот, на-тебе – уже испачкала. Ещё не известно, отстирается ли.
 - А не отстирается, так ничего страшного, меня же всё равно, дома никто не видит, - негромко пробурчала я.
 - Грамотная становишься, как я посмотрю! Заставить бы тебя в этом платье ходить всю неделю, да самой смотреть противно. Иди, переоденься!
 - Ну, и во что я должна переодеться?
 - В шкафу все полки забиты, найди себе что-нибудь.
Я с удивлением уставилась на мать, потому что, знала, приличной домашней одежды у меня нет.
 - Ну, чего смотришь? Слышишь, что говорю? Иди быстро переоденься! – повторила своё требование Маня.

Я прошла в спальню, открыла дверцу шифоньера. На моей полочке сверху лежали два байковых халатика. Это раньше они являлись халатиками, теперь же их вполне можно было назвать кофточками. Может надеть что-нибудь из Маниного? Но в её сорок восьмой размер можно было две Светки засунуть, ещё и место останется. Мои руки машинально потянулись к халатику. Он едва достигал на мне линии бёдер. Застегнув все пуговицы, я достала чулки, которые уже в прошлом году были короткими, и натянула их на себя. Они закончились чуть выше колен. Резинки от застиранных и кое-где зашитых рейтуз, чтобы прикрыть голые ляжки, пришлось опустить пониже. В таком виде я подошла к зеркалу, усмехнулась: даже не клоун.
Маня возилась на веранде. Мне казалось, что она сейчас начнёт кричать, топать ногами, размахивать руками или наоборот, весело расхохочется. Но мать, увидев меня, попросила сходить на огород и нарвать ей петрушки, словно, в моём виде ничего странного не было. Положив зелень на стол, я вышла во двор. Окинув меня взглядом, тётя Глаша усмехнулась, но ничего не сказала, а мне так хотелось, чтобы она позвала Маню и сделала ей замечание. Далее я пошла к Гале.
 - Заходи ко мне, я сейчас дома одна, - предложила подруга, и внимательно осмотрев моё одеяние, поинтересовалась. - А ты чего это, так странно вырядилась?
Я, по возможности коротко, изложила ей свою проблему.
 - Может ты и права, - задумчиво и очень серьёзно произнесла Галя, - Я бы, наверное, тоже так сделала, но уверенна, что меня мама в таком виде за калитку бы не пустила. Ты тоже смотри, никому, кроме меня так не показывайся. А то, знаешь, если тебя дразнить начнут, потом уже ничего не поделаешь, даже если нормально одеваться будешь. Я, вот сейчас уже похудела, а меня, как дразнили жирной, так и продолжают. Только зря голодная целую неделю ходила.
Поболтав немного с Галей, я вернулась домой, а когда Борис скрипнул калиткой, побежала ему навстречу, чего уже давно не делала. Отец на мою внешность внимания вообще не обратил.

Прошло недели две. Следуя Галиному совету, я старалась, мозоля Мане глаза, пределы двора не покидать, пока не поняла, что тогда это уже не борьба, а примирение. Следующим шагом было решение, съездить в магазин. Казалось, что, если кто-то из посторонних меня увидит, то из-за столь неприличного вида, обязательно вызовет милицию. Но это не произошло, и я беспрепятственно вернулась домой. После этого мне пришло в голову, катаясь на велосипеде, как можно чаще, показываться у дворов Маниных коллег, но моя фигурка, в странном обличии, почему-то оставалась ими незамеченной, а может быть, просто, неузнаваемой. Наконец-то, проезжая по своей улице мимо мальчишек, я услышала:
 - Светка, репитузы подтяни!
Я влетела во двор, с целью выдать Мане всю накопившуюся обиду и сказать, что по её милости, теперь меня на улице будут дразнить. Но именно в этот момент она находилась в глубоком раздумье, скрываемая деревянным домиком. Дожидаться её, с моей точки зрения было лучше всего в доме. Ещё не успела я с ногами поудобнее примоститься на диван, как со двора раздался громкий бас Эдика:
 - Слушай, чего это твоя Светка семью нашу позорит? - закричал он на мать. – Кто позволил ей в таком виде на улице показываться? Пацаны там ржут, как кони, и на нас пальцем показывают.
Поначалу я внутренне обрадовалась, что Эдька отвязался на Маню вместо меня, но сердце сильно заколотилось, а в руках появилась мелкая дрожь, когда на весь двор раздалось Манино объяснение:
 - Сыночек, я понятия не имею, в чём там та Света ходит на улицу. У меня дома куча дел, и мне просто некогда за ней следить. Вполне возможно, что она на себя что-то нелепое и натянула. Конечно, в её возрасте другие девочки уже перед зеркалом крутятся, а твоя сестра такая, что ей абсолютно всё равно, в чём она ходит.
Я выскочила на веранду, чтобы опровергнуть всё Маней сказанное, но она, не дав мне даже рот раскрыть, властно произнесла:
 - Света, переоденься. А то, над Эдиком из-за тебя его друзья смеются.
 - Что я должна одеть? – вырвался вопль отчаяния из моей груди. – То синее платье? Так оно не намного лучше!
 - У тебя есть коричневое, - скептически улыбнулась Маня и достала из кушетки, играющей теперь роль сундука, вельветовое платье, которое однажды купила в магазине уценённых товаров.
 - Но оно мне большое, - возразила я.
 - А ты померяй, - приказала мать.
Наряд балохонисто повис на мне мешком.
 - Вот видишь, - победоносно произнесла я, - оно мне ниже колен, и рукава длинные.
 - Ничего страшного, - прикрикнула Маня, - рукава закатить можно, а то, что оно длинное, даже хорошо. Ты же не любишь, когда трусы видно.
В последних её словах я уловила нотки злой насмешки, но ничего сказать не успела, потому что мать, резко развернувшись, оставила нас с Эдькой вдвоём. Брат, пробежав глазами по моему облику, насмешливо прокомментировал:
 - Сама виновата. Была бы, как все девчонки в твоем возрасте, так и отношение к себе имела бы другое. А раз ты такая дура, значит, позорься теперь в этом платье.
Он, надев светлую рубашку и пиджак, тоже меня покинул. Я уселась в детской на пол, прислонившись спиной к стенке. По телу бегали неприятные «мурашки», словно не платье на меня нацепили, а полную выгребную яму вывалили. В ушах стояла Манина фраза: «Над Эдиком из-за тебя его друзья смеются». А я? Получалось, меня, как человека вообще при этом не было. Просто так – неодушевлённое существо, имеющее какой-то внешний вид, не устраивающий Эдика. Я мысленно прокрутила в голове всё, что произошло за этот небольшой промежуток времени. Мой позорный вид должен был броситься в глаза чуть ли не половине города. Но почему люди молчали? Всё сводилось к одному ответу: так одеваться могла только сумасшедшая. У нас была в городе одна ненормальная, которая носила одновременно несколько юбок и меховой тулупчик даже летом. Конечно, ей никто не делал замечаний, так как, все знали о психическом её состоянии. Теперь, скорее всего, по городу ходят слухи, что в Крымске появилась ещё одна дурочка, то есть я. Мне даже плакать не хотелось. Почувствовав себя юродивой, я поняла, что не хочу уже абсолютно ничего. Даже, если бы в окно влетела добрая фея и подарила мне плащ, как у Саши Завяловой, вряд ли бы у меня нашлись внутренние силы ему радоваться.

В детскую заглянула Маня.
 - Чего ты тут сидишь?– раздражёно спросила она. – Пошла бы на улицу, свежим воздухом подышала. Погода, вон, какая чудесная. Потом задождится, насидишься ещё в доме.
Я молча подняла своё тело и вынесла его за пределы двора, однако, так и осталась стоять у калитки. Подростки и те, кого уже можно было назвать молодёжью, играли в волейбол, лишь Нюрка, закинув ногу на ногу, сидела вместе с тётей Глашей на лавочке. Взрослых вокруг тоже было не мало, большинство из них, собирали в кучки, начинающую опадать, осеннюю листву. Мне казалось, что никто не заметил моего появления, но это только казалось.
 - Света, - усмехнулся Галин папа, оторвавшись от своего занятия, - где ты выискала это платье? Бабушка, уезжая, оставила? Мама твоя тебя в этом наряде видела?
 - Видела, - отозвалась тихо я, - просто мне больше нечего одеть. Все остальное уже настолько маленькое, что даже трусы видно.
Я понимала, что, говорить о таких вещах, должно быть стыдно, но с другой стороны, позорнее, чем мой недавний вид, не могло быть уже ничего. Дядя Женя, пожав плечами и смерив меня взглядом, снова сосредоточился на своей работе.
 - Красивая девчонка, - непонятно к кому обращаясь, произнесла Нюрка, - но что они с ней делают... Даже одеть нормально ребёнка не могут.
Она сказала это не очень громко, однако вслед за сидящей рядом с ней тётей Глашей, все понимающе закивали головами. Я развернулась и неспеша направилась к дому.
 - Ну, чего ж ты не гуляешь? – недовольно спросила мать.
 - Над этим моим платьем вся улица смеётся. Уже не только дети, но и взрослые...
 - Какое их дело! – закричала Маня, не дав мне до конца высказаться. – Пусть за своими детьми смотрят!


IX

В школе, о своей юродивости я почти забывала. Наверное, потому что, дети, не зная, о моих внутренних страданиях, относились ко мне по-прежнему. Кто-то уважал, как хорошую ученицу, некоторые, помня историю с Филипповым, продолжали восторгаться, считая сильной личностью. Вот только, на уроках порой, я настолько погружалась в мысли, что Таданище приходилось, вызывая меня, дважды повторять фамилию.
Однажды дома, вместо Мани, меня ждала на столе записка с просьбой разогреть себе обед, оставленный на плите. Возможность побыть в одиночестве, значительно подняла настроение и, покушав, я полезла в медицинскую энциклопедию в поисках информации о процессе, способствующем зарождению новой жизни. Но, ни на букву «Е», ни на букву «И» слова созвучного с тем, что ещё летом сказала Люська, там не оказалось. Зато моё внимание поглотили другие интересные статейки о различных болячках и способах их лечения.
Во дворе застучали Манины каблучки, пару раз тявкнул маленький Полкан, и я, лихорадочно захлопнув книжку, побежала в детскую, делать вид, что собираюсь сесть за уроки. Мать, переодевшись, подошла ко мне.
 - Я сейчас Татьяну Даниловну встретила.
В этом её замечании не было ничего необычного, потому что Таданища жила поблизости, и даже ещё до того, как стала моей учительницей, встречаясь с Маней, часто обсуждала с ней достоинства и недостатки педагогической работы.
 - Ну, и что? – спросила я, чисто риторически.
 - А то, что она очень тобой недовольна и удивлена, как это ты умудрялась быть отличницей у Зинаиды Фёдоровны. Она сказала, что ты серая мышь, которая вечно спит на уроках, что ты никогда не поднимаешь руку, а порой даже не слышишь своей фамилии...
Мать продолжала пересказывать все негативные, с точки зрения Таданищи, фрагменты моего поведения, а я молча её слушала, мысленно отметив, что серая мышь, всё-таки звучит не так оскорбительно, как соплячка.
 - А ещё, - глубоко вздохнув, продолжила Маня, - кто-то из вашего класса вечно бегает к Зинаиде Фёдоровне и жалуется на Татьяну Даниловну. А та не придумала ничего более умного, как заглядывать в тетради и проверять правильно ли Татьяна Даниловна подчёркивает слова, и правильно ли она ставит оценки... А потом взяла, и вывалила всё на педсовете при директоре. Между прочим, Татьяна Даниловна думает, что ты тоже в этом замешана.
 - Почему она так думает? – уточнила я, боясь признаться в своём непосредственном участии.
 - Потому что ты и вся ваша компания по дороге домой проходите мимо филиала.
 - Ты же сама первого сентября говорила, что первую учительницу не надо забывать.
 - Одно дело поздравить с началом учебного года, совсем другое – бегать к ней и ябедничать. А директор, между прочим, на Татьяну Даниловну так орал, что, когда она мне всё это рассказывала, не могла удержаться от слёз, и у неё даже руки тряслись.
Я вспомнила, чего стоило мне, при разговоре с Таданищей, удержаться от слёз, а также, как плакала у доски новенькая девочка, Люда Млинина, пришедшая к нам из железнодорожной школы, потому что её родители попали под сокращение и не были больше железнодорожниками. Люда однажды не смогла у доски правильно решить задачу, и учительница заявила, что от неё избавились в той школе, потому что такая плохая ученица не нужна никому.
 - Татьяна Даниловна тоже часто кричит, - высказала я свою точку зрения, - Наташе Петровой от её крика даже в туалет вечно хочется. А Зинаида Фёдоровна просто за нас за всех переживает. Татьяна Даниловна одна, а нас в классе сорок человек.
 - Так ты всё-таки заходишь после уроков в филиал? – мать просверлила меня своим взглядом.
 - Нет, - испугано ответила я.
 - Ну, и правильно. Нечего тебе там делать! А Зинаида Фёдоровна, если бы так уж сильно переживала, то не отказалась бы от вас, а довела бы до пятого класса.
 - Но, мам, это же не она отказалась. Ей директор приказал.
 - Будешь ты мне ещё говорить о приказах директора, - усмехнулась Маня, - Если я какой-нибудь свой любимый класс отдать не захочу, то никакой директор у меня его не заберёт.
 
Как назло, уже на следующий день, небольшая группа моих подруг изъявила желание проведать Зинаиду Фёдоровну. Испугавшись, что мать после нашего с ней разговора будет внимательно следить за моим своевременным возвращением домой, я составить им компанию, отказалась. А ещё днём позже, Рената меня спросила:
 - Правда, что тебя к Зинаиде Фёдоровне мама не пускает?
 - С чего ты взяла?
 - ЗинФёдрна сказала, - пояснила Оля. - Она проходила мимо, когда Таданища твоей маме на неё жаловалась. Ты знаешь, что твоя мама с Таданищей разговаривала?
 - Ещё бы! Таданища на меня целый мешок жалоб вывалила.
 - Про то, как ты с Филипповым не захотела сидеть?
 - Да, нет. Про это она, как раз, ничего ей не сказала.
 - А что она про ЗинФёдрну говорила? - с любопытством поинтересовалась Рената.
 - Ну, помните, как мы тогда после комиссии к ЗинФёдрне приходили? Она ещё Бертину тетрадь смотрела, а там, непонятно почему, слова были подчёркнуты.
 - Ну, - хором ответили девчонки.
 - Так вот, ЗинФёдрна на педсовете директору всё и рассказала.
 - Ой, какая она молодец! – воскликнула Рената.
 - А ещё моя мама сказала, - продолжала я выдавать информацию, - что ЗинФёдрна сама от нас отказалась. И никакой это не приказ директора.
 - Откуда ей это известно? – недоверчиво поинтересовалась Оля.
 - Она же учительница, поэтому знает, какие приказы директор может давать, а какие нет.

Некоторое время к Зинаиде Фёдоровне никто не заходил, но потом я стала замечать, что Рената и Оля, оторвавшись от меня, всё равно забегают в филиал. Я же стала возвращаться домой снова с Наташей и Валей. Однажды, почувствовав позади себя шаги, мы оглянулась.
 - Ну, вот, хорошо, что догнали, - заявила Рената и обратилась ко мне, - ЗинФёдрна от нас не отказывалась. Мы вчера у неё это спросили.
 - ЗинФёдрна от нас не отказывалась, я это точно знаю, - подтвердила Валя. – Мой папа был в родительском комитете в третьем классе. ЗинФёдрна просила его и ещё нескольких родителей, сказать директору, чтобы её от нас не забирали. Только директор никого слушать не захотел. Он их даже в кабинет не пригласил, а прокричал на весь коридор, что его приказы не обсуждаются. Мне папа потом рассказывал.
 - Вот видишь! – торжествующе произнесла Оля, - твоя мама, хоть и учительница, но всё-таки не всё знает.
 - А давайте сейчас к ЗинФёдрне зайдём, - предложила Рената и испытывающе посмотрела на меня.
 - Давайте, - согласилась Валя. - Нам сегодня с Наташкой на тренировки не идти.
 - Давайте, - поддержала и я.

Учительница встретила нас с улыбкой, которая немного потухла, когда взгляд остановился на мне.
 - Света, тебя мама не будет ругать за то, что ты сюда пришла? – строго спросила она.
 - Не будет, - уверенно ответила я, заведомо зная, что Мане об этом визите ничего не скажу.
 - Смотри, - Зинаида Фёдоровна недоверчиво покачала головой, - мама-то на всю жизнь, а учительница всего лишь на три года.
 - Учительница, как и мама, тоже на всю жизнь, - возразила я.
 - Хорошо ты это сказала, - отметила она тоном, каким хвалила меня, когда я одна в классе знала ответ на какой-нибудь не стандартный вопрос.
Мы привычно расселись за парты в пустом классе, Зинаида Фёдоровна раскрыла чью-то тетрадь.
 - Знаете, что девочки, - обратилась она к нам, - я, конечно, вам очень рада, но у меня сегодня много работы. Мои первоклашки первый диктант написали, надо проверить. Ну, а вас, - её глаза на секунду сосредоточились на мне, - наверное, мамы уже заждались.
 - Моя мама на работе, - заявила Рената.
 - Моя тоже, - поддержала Валя.
 - Тем более, - кивнула головой Зинаида Фёдоровна, - если мама целый день на работе, то вы должны кое-какие домашние дела сделать. Посуду помыть, например. Или полы подмести. Мама с работы придёт, ей приятно будет. Так что, идите, мои милые, по домам.
Мы вышли на улицу.
 - Странная какая-то сегодня ЗинФёдрна, - пожала плечами Оля, – она никогда нас так быстро не отправляла домой.
 - Ты же слышала, ей диктант проверить надо, - неуверенно возразила Наташа.
 - Ну и что, что диктант, - продолжала сомневаться Оля. - Она вчера контрольную по математике проверяла, так даже одну тетрадь нам с Ренаткой дала.
 - Вы что же, оценки ставили?
 - Да, нет. Просто ошибки нашли и показали.
Я шла молча, глядя себе под ноги. Мне тоже хотелось проверить тетрадь какого-нибудь первоклашки, хотелось, просто так, заходить в привычную классную комнату, но я чувствовала, что ЗинФёдрна выпроводила всех из-за меня, и понимала, что зайти к ней ещё раз, уже не смогу.

Дома, сделав уроки, я забилась в любимый угол, помимо своей воли погружаясь в какое-то обвалакивающее безразличие ко всему. Чтобы создать иллюзию занятости, стала перелистывать старые журналы «Пионер», выписываемые Эдику, когда он таковым являлся. Все статьи были либо скучны, либо мной уже прочитаны. Чисто машинально пальцы шуршали страницами. В соседней комнате мать гладила бельё. Скрип двери и грохот отлетевшего ботинка, оповестили, что из школы пришёл Эдик. Увидев меня, он усмехнулся:
 - Ты чё, сдурела, по такой погоде дома сидеть. Вон почти вся улица в волейбол играет.
 - Ну, и что.
 - Так иди и ты с ними.
 - Не хочу. Сам-то чего туда не идёшь? – проворчала недовольно я, хотя и понимала, что Эдьке надо ещё, по крайней мере, покушать.
 - Вот балда! Да, если б у меня сейчас время было, видела б ты меня здесь, как же...
Я подняла глаза на брата. Может попытаться ему всё объяснить? И то, что в этом платье, никуда выйти не могу, и что вообще боюсь показаться на улице, так как меня наверняка уже весь город считает сумасшедшей... Где-то в глубине души просыпалась и нерешительно ползла наружу, потребность многое ему рассказать, ведь он тоже последнее время доверял мне свои секреты... Но мать продолжала в кухне гладить бельё, а посвящать её в свои проблемы, даже косвенно, почему-то не было никакого желания. Опустив глаза, я ответила:
 - Раз тебе некогда, то и меня не трогай.
 - Ясное дело. Не тронь говно, оно вонять не будет.
Я оглянулась на дверь. Когда-то за это слово мать грозила сдать меня как «резиновую Зину» в магазин. Теперь же, когда оно прозвучало из уст Эдика, она даже замечание ему не сделала.
 - Мам, - обратился к ней Эдька, проходя мимо. – Чё эт Светка такая странная там сидит?
 - Ой, сынок, - Маня глубоко вздохнула, - не трогай её, иди, лучше руки к обеду мой. А Света... Ну, я ж тебе уже говорила, она немного не такая, как другие дети. Она у нас с детства одиночество любит.

Пообедав, брат снова появился в детской.
 - Всё сидишь? А я, вот дурак, думал, что ты нормальная девчонка. Ты оказывается с детства у нас придурошная.
 - Ты, кажется, говорил, что тебе некогда, - огрызнулась я, - вот и иди, своими делами занимайся.
 - Да, нужна ты мне... Можешь и дальше сидеть тут, как куча говна. Только Светой я тебя звать больше не буду. Какая ты Света? Ты – Куча!
Схватив пару тетрадей, он куда-то убежал. Мерзкий комок стоял у меня в горле, грозясь вырваться наружу в виде рыданий, но я изо всех сил его удерживала. С тех пор, как Эдька вернулся из спортивного лагеря, он ни разу не употребил по отношению ко мне ни одной клички. Он отвечал на все мои вопросы и относился ко мне вполне дружелюбно. И вот сейчас всё рухнуло. Кто дал Мане право утверждать, что я люблю одиночество? Зачем она говорит всё время Эдьке, что я хуже других детей? Мне хотелось выскочить и спросить её об этом, но опасение разреветься, не успев ничего произнести, заставляло по-прежнему сидеть в углу неподвижно. Чтоб хоть немножко отвлечься, я открыла последнюю страницу журнала и сосредоточила своё внимание на смешинках. Противный комок постепенно рассосался. Медленно поднявшись, я направилась к Мане. Она уже не гладила, а мыла на веранде посуду. Лицо её было слегка подвижно, что свидетельствовало о каком-то внутреннем диалоге.
 - Чем ты там занимаешься? - пренебрежительно спросила она.
Комок снова, предательски, подкатил к горлу. Чтобы как-то себя успокоить, я нерешительно произнесла:
 - Я сейчас в «Пионере» интересную смешинку прочитала...
 - Смешинку, - перекривил меня Маня, - Эдик в твоём возрасте уже научной фантастикой увлекался, а ты, как маленькая, на смешинках зациклилась. Сидишь там в детской неподвижно, действительно, как куча говна.
Маня искусственно засмеялась, а я уже, не в силах себя сдерживать, сквозь слёзы выкрикнула:
 - Себя-то ты, за такое слово в магазин не сдашь!
 - Ты что? Какой магазин? – раздалось мне в вдогонку, потому что я поспешила убежать.
У тыльной стенки дома, где меня никто не видел, исчезла необходимость сдерживать себя в чувствах или слезах. Злость на мать постепенно переходила и на Эдьку, который верит всему, сказанному обо мне Маней, но потом в голову пришла мысль, что я ничуть не лучше: ведь поверила же, будто ЗинФёдрна от нас отказалась, хоть и знала, что Мане далеко не всегда следует верить. Надежда на перемирие с братом немного успокоила, и я неспеша вернулась в дом. Мать внимательно на меня посмотрела. Конечно же, она заметила мои зарёванные глаза, это видно было по её взгляду. Сейчас начнёт расспрашивать, что случилось. Ну, и пусть. Вот возьму и всё ей выскажу. Правда, это ничего толком не изменит, только волну визгливого крика вызовет...
 - Где ты ходишь? – вопреки моим ожиданиям, удивлённо спросила Маня, - хотела, чтобы ты мне борщ помогла доварить, а ты куда-то исчезла.
 - Что ж ты меня не позвала? – спросила я с сомнением.
 - Откуда я знала, где ты? Может быть, с кем-нибудь на улице играешь.
Её слова показались настолько нелепыми, что даже отвечать на них, смысла я не видела, и снова удалилась в детскую, радуясь предстоящему уходу матери на работу.

Когда Эдька вернулся, он застал меня всё на том же месте, с прежним тупым безразличием, листающую журналы. Наверное, подумал, что за несколько часов я так с места и не сдвинулась, но рассказывать о своих слезах, которые уже высохли, привычки у меня не было.
 - Эдь, - просяще обратилась я к нему, желая былых дружеских отношений.
 - Чего тебе, Куча? – насмешливо ответил он.
 - Эдь, я не Куча, - нотки обиды вырвались в моём голосе на передний план.
 - Куча! Ещё какая Куча! Даже мама сказала, что ты у нас придурошная. Так что ты, не что иное, как придурошная куча говна.
Нескрываемое пренебрежение и отвращение брата, а также ссылка на мнение матери, задули тлеющую в моей душе свечу надежды, иметь в лице Эдика друга и избавить себя, таким образом, в этом доме от одиночества. Но, очевидно слёзы обиды вытекли из моих глаз ещё днём, поэтому я продолжала сидеть молча, утешая себя тем, что как-то же обходилась без Эдькиной дружбы, до его поездки в спортивный лагерь, а кроме того, он всё равно скоро от нас уедет. И мне очень захотелось, чтобы случилось это как можно быстрее.

(продолжение следует)