По ту сторону протокола гл. 25, 26

Глава 24. Ода начальнику.

  Валентин Игнатьевич Козодоев был уникальным явлением в системе органов МВД. Имея высшее сельскохозяйственное образование – диплом ветеринара – он сумел-таки дослужиться до майора и славу имел огромную. Про него знающие сотрудники говорили: «После Козодоева уже ничего не страшно!», имея в виду, что кошмарнее начальника и придумать невозможно.
 Каждый рабочий день начинался с длительной, часа на полтора планерки, на которой он нудно и утомительно требовал у всех своих подчиненных подробного отчета по всем имеющимся у них делам. Свои расспросы Валентин Игнатьевич сопровождал проклятиями и ругательствами в адрес нерадивых сотрудников. Говорили, что раньше он не гнушался и нецензурной брани в своем кабинете, но после жалобы следователей в Управление, стал немного придерживать язык.

 Своим прямым долгом Козодоев считал по нескольку раз на дню контролировать рабочий процесс, неустанно посещая кабинеты следователей и продолжая изрыгать ругательства и проклятия.

  За глаза начальника называли, естественно, Козлодоевым или, короче «Мяша». Угодить ему обычно было невозможно. Когда Яна сдала в конце месяца 11 уголовных дел (при норме 4 дела), Козодоев хмуро буркнул в ее сторону, не глядя в глаза:

- Я что, тебе памятник поставить должен? Подумаешь, 11 дел! Я и побольше заканчивал!
- Памятник не надо, – спокойно сказала Яна.
– Просто не мешайте работать.
И, повернувшись на каблуках, вышла из кабинета.

  Незамысловатые выражения начальника становились крылатыми, и следователи частенько с ехидством припоминали их на своих неформальных сборищах. Поскольку матом ругаться Козодоев после памятного вызова в УВД уже не мог, всех неугодных он теперь посылал «к едрене фене».

Когда в милиции возникли затяжные проблемы с бензином для рабочих машин, Козодоев нервно призвал всех следователей стоять на улице с протянутой рукой и тормозить проезжающие машины.

 На резонные замечания сотрудников по поводу того, что какой придурок будет разводить следователей по всем нужным адресам, Козодоев мстительным голосом рявкал:
- Форму надевайте – и наябывайте!

  Что означал сей фонетический изыск, можно было только догадываться.
Знакомясь с сотрудниками, Козодоев сердито заявил Яне:
- Будешь шланговать – будешь п…лей получать!
- Простите, что? – переспросила изумленная Яна.
 
  Козодоеву пришлось повторить несколько раз, прежде чем до девушки дошел смысл его угрозы. С дикцией у майора было неважно, если не сказать совсем никак. Слово «шланговать» Яна по ошибке сначала расшифровала как «шварковать» и долго силилась понять, что бы это значило.

  Водитель следственных «Жигулей» Олег Никитин со смехом рассказывал, что Козодоев однажды достал его предшественника, занимавшегося ремонтом машины. Бедный парень битый час копался в моторе развалюхи, а над душой у него стоял Козодоев, который костерил юношу почем зря. Водитель какое-то время терпел, потом, видимо, сообразил, что в руках у него находится предмет, который можно использовать в качестве оружия.

С монтировкой наперевес и яростным криком «Убью, сука!» водила бросился на Козодоева. Тот вовремя сообразил, что силы неравны и поспешил ретироваться.

  Со смехом и мстительным наслаждением следователи передавали из уст в уста подробности погони вооруженного монтировкой водителя за надоедливым начальником. О том, что случилось позднее с водителем за нарушение субординации, история умалчивает. Хотя, скорее всего, Козодоев скрыл случившееся от вышестоящего руководства, возможно, опасаясь насмешек.

  При всем при этом, роста Козодоев был маленького, ножки имел кривенькие, внешность - невзрачную. Из-за этого, видимо, по молодости страдал от невнимания женского пола к своей особе. Потом, женившись, успокоился, но женщин продолжал ненавидеть, и как умел, мстил за причиненные когда-то женским полом страдания.
 

Глава 25. Лирическое отступление.


  Яна Беренева уже как-то притерпелась к Козодоеву. Что делать, начальство не выбирают. Работа в следственном отделении кипела, следователи выдавали на-гора оконченные дела, с шумом и треском заканчивали сначала месяц, затем квартал, затем полугодие, и, наконец, как завершающий этап работы – окончание года.

Кем придуман отсчет оконченных дел за названные промежутки времени – покрыто мраком. Но следователям от этого легче не становилось. И каждый раз, когда названный период времени подходил к концу, в отделении начиналась жуткая суматоха.

- Воинков, ты сколько дел заканчивать будешь? – кричал на планерке Козодоев. И не дай Вам бог назвать цифру меньше четырех!
  - Зауэр, а ты сколько? – надрывался Мяша. – Почему всего пять? В прошлом месяце девять окончила!
  Ну, может человек время от времени побыть стахановцем, но не постоянно же!
- Беренева, а ты меня чем порадуешь? – зловеще скалился начальник.

  «Венком на надгробный памятник!» - хотела в сердцах ответить Яна, но хорошее воспитание в очередной раз придержало готовые сорваться с языка непечатные выражения. Вслух она скромно озвучила цифру пять. Козодоев морщился, недовольно бурчал себе что-то под нос, а Яна с грустью вспоминала блаженные деньки, когда за четыре оконченных дела полагалась премия в размере оклада. Теперь же четыре дела считались нормой, а слово « премия», похоже, навсегда исчезло из лексикона следователей.

  С некоторых пор Яна обитала в отдельной однокомнатной квартире, правда не в центре города, как раньше, а в одном из криминогенных поселков. Но этот факт волновал ее мало.

 Намучившись в одной квартире с отцом-алкоголиком, она была рада любому отдельному пристанищу. Тем более, что дома она находилась крайне редко, прибегала только отоспаться, отмыться, перекусить и вновь убежать на работу.

 Дениска практически постоянно находился у бывшей свекрови, и Яна была искреннее благодарна ей за поддержку. Из этих соображений Яна отказалась от алиментов. Эти жалкие копейки, которые ей «щедрой» рукой отделял бывший муж, ничего не меняли в ее скромном бюджете. Хотя зарплата у нее сейчас была довольно-таки приличной.

  Прошло уже несколько лет с момента поступления ее на работу в милицию. Она приобрела бесценный опыт, работа ей по-прежнему нравилась, но понемногу начинала накатывать усталость. Еще девушке было тяжело оттого, что она была практически лишена возможности общаться с сыном.

Рабочий день был практически безразмерным: начинался в 9 часов утра, а закончиться мог на следующее утро, в лучшем случае – в 10 часов вечера. Понятно, что ребенок в это время уже спал. Яна старалась забирать сына хотя бы на выходные, но это тоже удавалось не всегда – на выходной могло выпасть дежурство, или пресловутая «сотка». Помимо этого, под началом Козодоева, рабочие субботы стали практически обычным явлением.
 
  В общем, жизнь катилась своим чередом. Дни катились за днями, времена года сменяли друг друга, в отделение следствия кто-то приходил, кто-то уходил, не было ничего постоянного. Яне Береневой нравилась такая почти цыганская жизнь, но все-таки она уже начинала уставать от некой бесприютности.
 
Как любой женщине, возраст которой уже катит к тридцати, ей хотелось семейного очага, уюта и покоя. Она все чаще вспоминала слова оперов о том, что в милиции работают в основном одинокие женщины, и с грустью понимала, что это правда на сто процентов. Она не могла представить себе, как бы она совмещала свой почти круглосуточный график работы со стиркой и готовкой…