В палате

Действующие лица:

Больные:
Андрей Бажин
Василий Григорьевич Глотов
Александр Пуговкин
Дед-ветеран
Семен Иосифович
Сергей Кропоткин

Врач, медсестра.


Сцена 1.



В палате травматологии на специальных койках лежат мужчины с переломами конечностей. Палата светлая, с побеленным потолком, чистыми стенными, выкрашенными в цвет волны. На полу линолеум. На койке, возле раковины, лежит седовласый человек с переломом ключицы, Семен Иосифович, очень серьезный, общий настрой его отдает «суровостью прежних лет». На койке рядом лежит Василий Григорьевич Глотов с переломом бедра. Глотову 52 года. От Глотова – у окна - Сергей Кропоткин с ерундовой проблемой: нужно вытащить из ноги титановую пластину и четыре шурупа, которые скрепляют сломанную ранее кость. Кость заросла, и титану в организме делать нечего.
У другой стены еще три койки.
Первый ( у того же окна) дедушка. он сильно пострадал, сбитый машиной, но держится уверенно, не жалуется. Дедушка 1917 года рождения.
Рядом с ним место Андрея Бажина, молодого, очень смешного человека, с зашитым лбом. О причинах травмы он не помнит. Не помнит и прелюдии, так как был невозможно пьян за сутки до травмы лба. И, наконец, на шестой койке лежит высокий человек шестидесяти лет, худой, с чуть вздернутым носом, шепелявый из-за отсутствия во рту множества зубов. Зовут его Саша Пуговкин, видом он философ. То есть вся одежда его: треники, допотопные туфли, грязная белая рубашка и пиджак. У него сломана ключица…
Все больные лежат, кроме Бажина. Тот ходит по узкому пространству от двери к окну и обратно.

Бажин.

Десяти вечера еще нет. Как же медленно идет время!

Глотов.

Будет тебе! Через два дня домой пойдешь, а мне еще операцию не делали!

Пуговкин.

Ты вон ходить можешь. Ходи.

Бажин.

Так и ты можешь.


Пуговкин.

А! Походишь тут, где здесь ходить? Разве по потолку.

Бажин.

Напали на меня, два братца.

Пуговкин.

Не трави душу.


Бажин.

Вот тараканы! – Бажин неопределенно машет на них - В нашей деревне, под Вяткой, знаю я двух братьев. Вам с ними бы подружится. Это вот веселье, скажу я. Маленькие они, коротышки, ходят всюду вместе, ищут, где бы выпить, а как найдут, как напьются, сразу в драку лезут, все равно с кем, ничего не боятся.

Глотов.

Сам ты коротышка.

Пуговкин.

Я коротышка? Я выше тебя!

Бажин.

Да это я образно! Сразу обижаться!

Семен Иосифович.

А какая же тут особенность? Как напьются - все дерутся.

Бажин.

Особенность в том, что они как бы и не дерутся вовсе, а вцепятся с двух сторон в рукава к кому-нибудь и давай на них висеть, пока те не оторвутся.

Пуговкин.

Зачем?

Бажин.

А так вот! Бей их, не бей, не имеет значения. Они ничего не чувствуют, как наша анестезия. Оторвут рукава и бросаются на другого человека. На следующий день, разумеется, ничего не помнят, зато, как увидишь кого в деревне с оторванными рукавами, понимаешь: была пьянка. Смотришь на свои рукава и соображаешь, если оторваны, значит тоже пил. Если не оторваны - тоже пил, но в другом месте.

Кроптокин( смеется).

У вас что же, каждый день пьют?

Бажин.

А мы и дышим каждый день!

Глотов.

И с чего ты сейчас начал это все рассказывать? Андрей! Имей совесть, и я ведь не антибиотики бы сейчас, а… - делает паузу.

Кропоткин, Бажин, Семен Иосифович, перебивая друг друга: а что? что?..

Глотов: А водки! – Ага! Бутылку – вот! И один! Без вас!

Кропоткин и Семен Иосифович в изнеможении откидываются на подушки. Бажин продолжает туда-сюда ходить по палате. Пуговкин лежит, повернувшись ко всем спиной.
Глотов берет со своей тумбочки стакан с водой, отпивает и говорит, обращаясь к Кропоткину.

Глотов.

Это вот так себе, что Андрюшка несет про пьянки, а я, Сережа, я тебе расскажу историю, скажу я тебе правду, Сережа…ох нога как болит…- Глотов морщится от боли. Сергей встает и поправляет ему одеяло, - закодировался я однажды… в молодости, сразу после армии.

Бажин.

Удивил!

Глотов.

Погоди. Рассказываю. Два года не пил я, дождался заветного часа - и к другу, знал, что у него есть. Прихожу - точно. Только что, говорит, отец самогону разлил по бутылкам. И достает из-под каких-то ящиков бутыль, темного цвета. Давай, давай, говорю, быстрей, уже сил нету! Наливает темную в стакан, и я не глядя хлоп - глоток – осознать еще не успел, а друг кричит мне: «Не пей! Не пей, ошибся я, это йод!»

Кропоткин, Бажин и Семен Иосифович: «Йод?» ( в разнобой)

Глотов (немного помедлив, как бы вспоминая).

Йод. Меня сразу и вырвало. На пол. Друг мне - молока, трехлитровую банку из холодильника, я пью, меня вырывает. Пью снова - обливаюсь этим молоком - меня снова вырывает, опять - молока, и снова – рвать…
Несколько дней после этого ни есть, ни пить не мог. Вообще ничего не мог. Говорить не мог.

Кропоткин.

Ну и ну…

Глотов.

Да, несколько дней… Приходит тут ко мне мой дядька. Ну что, спрашивает, выпить-то уже можешь, нет? Киваю ему головой, могу, мол - хочется! Наливает - выпиваю. И как полыхнет все во мне, будто глаза вылезли, будто гранату мне в желудок закинули. Страшно стало! Только через месяц и смог выпить я! А до этого - чайку и все.

Кропоткин.

И это все ради водки? Зачем же такие мучения?

Все молчат с минуту. Тишина. Каждый смотрит куда-то в свою сторону.

Кропоткин.

Согласно индуизму, если пить много, то после смерти станешь брюквой на грядке.
Раздается скрип. Дед-ветеран силится подняться на койке, смотрит удивленно на Кроптокина.

Глотов.

Дед, ты чего забеспокоился? Глупости это!

Бажин.

Про брюкву?

Глотов.

Нет, я о том говорю, что после смерти перерождаются во что-то там.

Кропоткин.

Василий Григорьевич, верить в то, что Бог родился в утробе девственницы, был распят и воскрес - это не глупость, а круги сансары – глупость?.

Глотов.

Да нет же! Ругать Бога не нужно, мало ли что там, но вот верить…для чего? Это же ничего не дает!

Пуговкин (не повернув голову): Бога нет.
Пуговкин( через несколько секунд тишины, чуть привстав на постели): а что он Бог сделал хорошего, если он есть? Ни-че-го! Я в него не верю! Вот так.

Дед устает бороться сам с собой и опрокидывается на постель.

Бажин.

Дед, не переживай так, брюква - еще ничего. А ты, Саша ( Пуговкину) богохульник. Вот у нас однажды на заводе мой знакомый вынес латунь. Он, наверное, в следующей жизни будет стамеской.

Глотов.

Дверной ручкой…а на что она ему сдалась, латунь-то?

Бажин.

Я не знаю. Думаю, так было: увидел он эти листы, и решил их умыкнуть. Лежат ведь - как же не взять! Наложил он их( а они скорее плитками такими, продольными), так вот на ноги себе он их нацепил, будто доспехи.

Кропоткин.

А как, извини, эти плитки держались? Латунь тяжелая.

Бажин.

Скотчем заклеил! Полностью ноги обложил латунью, все плотно замотал, только колени оставил свободными, чтобы передвигаться мог, и пошел с завода. Александр Македонский! И никто не заметил! Был он уже пьяный, разумеется. Идет к дому, стал подниматься по лестнице, и тут его повело. Как он грохнется, как загремит! Перелом бедренных костей обеих ног.

Семен Иосифович.

Представляю удивление санитаров, когда они с него штаны сняли!

Бажин.

Да уж! Это я представляю, я же эти латунные листы видел! Мог калекой на всю жизнь остаться, но только он очнулся, первое, что сказал: где моя латунь? Сестра ему: да забери ты свой металлолом, вон под кроватью валяется. И ведь с переломом, ноги в гипсе, а извернулся, стал вытаскивать из-под койки, пересчитал, и сказал сестре, что врач спер у него два листа.

Пуговкин (значительно): Врач мог.

Глотов.

Ну, не знаю, Саша… а хотя хирург точно спер бы.

Кропоткин.

Это почему так? есть еще лоры, терапевты.

Пуговкин.

Врач мог. Особенно нашей больницы.

Глотов.

Ты в Бога не веруешь, а во врачей-то…

Пуговкин.

Бог! Ты, что ли, в него веруешь? Верующие нашлись …Вот ты говоришь, а я раз от Вольска до Саратова дошел пешком.

Глотов.

Это километров 160 будет! Как ты мог дойти! Чего сказки рассказываешь?

Пуговкин.

А вот дошел! И зимой! Ехал я на попутном Камазе, а он сразу сошел с пути и в снег зарылся. Трасса- то государственная, ее чистят, но не успевают. А снегу метет видимо-невидимо. Я взял и пешком пошел. Машина едет - останавливаю. Она полчаса проедет - и все. Шофер давай ее откапывать! А я дурак, что ли, мне в Саратов надо. Я пешком. Иду-иду, до поселка дойду какого, там чаю попью, и снова в путь. И так вот за три дня дошел до Саратова. Пуговкин берет со своей тумбочки пачку сигарет «Прима», вытаскивает одну, и легонько разминает.

Глотов.

Саша, кури здесь, все равно проветривается.

Семен Иосифович.

Курите, чего уж тут! Вон в соседней все курят, а мы еще ничего.

Пуговкин закуривает, тянет дым, стряхивает пепел на газетку.

Пуговкин.

Так вот, чего я говорю, уже недалеко от Саратова, ночью, часа три было, иду я, смотрю: волки! Первый и единственный раз в жизни вот так повстречал, но я вам скажу, волка увидишь - не ошибешься. Сразу понимаешь: это волк, не собака, даже если ты его прежде только в кино видел, даже если не видел, а только читал – говорю, не ошибешься ни днем, ни ночью. Глаза светятся, темные, мохнатые, сильные, идут ко мне. Остановились. Думаю: все, пропал. Не страшно как бы, не так, чтобы от страха затрясся, но просто понял, что все. Тут отделяется от стаи один, не знаю кто, волк или волчица, вожак, может быть, подходит ко мне, так, не очень близко, смотрит, будто оценивает. И вдруг поворачиваются они и уходят! Как же я, а! А они ушли. Не понравился я им.

Кропоткин.

Костлявый был, поэтому.

Пуговкин.

Ага, костлявый, я после узнал, что они в эту ночь зарезали овец немеренно в одном хозяйстве, сытые были.

Глотов.

Ну и куда ж ты им после овец! Кончено, не съели бы, ты вон какой.

Пуговкин.

Так в общем я и дошел до Саратова. Купил водки. Сел на вокзале и заснул. Будит меня кто-то, смотрю - милиционер. Спрашивает, кто я, откуда?
Я ему бутылку водки и отдал.

Кропоткин.

Всю водку?

Пуговкин.

Не всю, я же отпил немного, но полбутылки было. А ты говоришь Бог!

Кропоткин.

Бог-то при чем здесь?

Пуговкин.

А чего он меня мучил, если он есть? А? Всю жизнь он меня мучает!

Кроптокин.

Так, может, Бог от тебя волков и отвел, а ты говоришь!

Пуговкин.

Отвел!

Бажин.

Ну, раз вы о высших материях заговорили, и я расскажу, был у меня друг один - талант! На баяне играл - заслушаешься, на любом инструменте мог играть, а в хозяйстве починить что или самому придумать - золотые руки. Все мог. А пил как! Мужик!
И вот уехал он куда-то, долго я его не видел. А тут раз в город, в Вятку я выбрался, стою на вокзале, вдруг что-то такое знакомое мимо проходят. Васька-гармонист! Васька, кричу я ему, и вижу : в рясе он, в рясе! Священником стал. Узнал меня. Смотрю я на него, обалдевший. Поздоровались. Спрашиваю, - да, отвечает, действительно стал священником. А как мне теперь к тебе обращаться-то? Обращайся, говорит, отец Василий! Вот думаю, отец!
Туда-сюда, простились. Потом я в Москву поехал на заработки. Через год –снова домой. Иду по улице, как раз мимо Васиного дома, смотрю: Василий сидит на скамейке в рясе, как полагается, но как сидит! В руках гармонь, на траве бутылка самогона полупустая. На скамье стакан. Глаза мутные, ничего не видит. И вдруг как развернет гармонь, да как заиграет, да как запоет!

Семен Иосифович.

Что пел?

Бажин.

Матерные частушки.

Кропоткин.

Возвращение в святость.

Бажин.

Голову не надо забивать лишним, и трагедий душевных не будет. Так считаю. Для меня Бог- это моя семья, моя работа, друзья, а вот рассуждать о том, что там что-то есть…не знаю, напридумывают всякого.

Глотов.

Про Бога я что могу сказать, случилось у меня однажды тяжелое, облучился я в армии, в вертолетном полку было дело, так вот, это я о бабах, врач после обследования говорит мне: « Плохи дела, но не очень. Для здоровья вреда большого нет, но пять лет нужно воздержания. Чтобы без женского пола.» - И запугал меня так, чтобы я - ни в какую, иначе, от сокращения, которое бывает, может у меня того…в общем, внутренний взрыв, что ли, умереть могу. И целых пять лет я : ни-ни, на девчонок вообще не смотрел, только работал как вол. Пить старался поменьше, чтобы не возбуждало ни на что.
И вот прошло пять лет, я и женился.

Пуговкин.

И как брачная ночь?

Глотов.

Да если бы! Такой страх на меня напал, что не смог я. Не было у нас первой брачной ночи. Потом еще несколько дней так прошли, я жене-то все рассказал, она поняла. Потом, так, непонятно как - природа свое взяла, но перестал бояться я только после того, как дочь родилась. Не раньше.




Кропоткин.

Страхи какие! Может, пошутил врач? Я когда в бассейн «Москва» ходил, который на месте храма Христа Спасителя стоял…

Глотов.

А, кстати, извини, что перебиваю, чего бассейн-то закрыли? Не могли Храм в другом месте поставить? Вот загадка для меня!

Кроптокин.

Это вопрос такой!

Бажин.

Ну, Храм-то ведь разрушили! А он для людей был!

Пуговкин.

Храм для людей, а бассейн для кого? Бассейн не для людей?

Семен Иосифович.

Я эту историю хорошо помню, очень хорошо. Большевики дело так объясняли, мол, Храм мешает обзору, проезду машин и прочая. Словом, мешает современной жизни! Да еще политические обстоятельства, время-то какое было!

Бажин.

Вот сволочи.

Семен Иосифович.

Ага! Сволочи. Верно. А вот какие объяснения я читал в печати, чтобы теперь уже бассейн «Москва» закрыть. Слушайте! Писали, что бассейн испаряет много хлорки, которая мешает, нет, угрожает если не всей России, то Москве – точно – и чего-то там еще. А? Каково? Это те же самые, скажу я вам, большевики! Лишь бы разрушить!

Пуговкин.

 А я тоже слышал историю одну про этот Храм Христа. Раньше-то на его месте стоял Алексеевский женский монастырь! А при Николае Первом его разобрали и перенесли в Красное Село, около Красного пруда. И будто одна монахиня из «Алексеевского» прокляла это место. Сказала, что здесь ни одна постройка не простоит более 50 лет.

Кропоткин.

И что?

Пуговкин.

Считай. В 31 году взорвали, стало быть, простоял первый Храм 48 лет. Раз. Дворец Советов хотели построить - война не дала – два. Бассейн «Москва» твой 30 проработал и привет. Три. А дальше я уж не узнаю, я старый. Ты вот да Бажин увидите, как сбудется проклятие монахини.

Глотов.

Значит, и до большевиков так было?

Семен Иосифович.

Все одно и тоже. Всегда.

Кроптокин.

Про одно и тоже, Семен Иосифович, я расскажу случай.
Однажды гостил у меня приятель из Финляндии, финн. Темнело, за оконным стеклом носился снег. В час оный финн подскакивает к окну с возгласом: Что это?!
- А что, спрашиваю?
- Это, это! – и указывает на Кутузовский проспект (дом наш стоит как раз напротив шоссе, на Славянском бульваре, а квартира на 12 этаже, высоко, обзор хороший). Смотрю в окно: ну, машины остановились как вкопанные, огни красивые протянулись километра на два до самой Триумфальной Арки. Ждут полубогов. Это в одном направлении, из города. А вторая линия шоссе, которая в город, чиста и невинна.
- Сейчас проедут, не волнуйся, - говорю, - это у нас так бывает два-три раза в сутки, бывает и больше.
- Сколько раз бывает? Кто проедет?
- Два-три раза в сутки, -говорю, - а кто проедет, я не знаю, премьер-министр или президент, а, может быть, какой гость. Большой такой гость маленькой такой страны. Кто их разберет. – Вроде бы понятно объяснил. А финн не унимается:
- Это невозможно, это мистика! Останавливать столько машин из-за одного человека! Смотри, мистика! И тишина такая кругом! Тишина. Только ветер и снег. Это здесь всегда так?
- С Владимира Мономаха. – Отвечаю.
А тут черные машины с мигалками как раз и поехали, помчались сквозь вьюгу на пологий подъем в сторону Триумфальной Арки, как журавлиная стая, туда, в затемненную даль, откуда не возвращаются.

Семен Иосифович.

Да уж. А ведь при Брежневе хотели решить этот вопрос.

Пуговкин.

У нас всегда так, только хотят!

Пуговкин снова закуривает.

Пуговкин.

Только раз я чуть не поверил в Него.
Племянник привел ко мне свою компанию. Веселились, пили. Потом стали расходиться, подробности опускаю. А была там одна девчонка. Она говорит своим, вы, мол, идите, а я еще немного останусь. Те пьяные, им все равно, ушли. Я ее спрашиваю, а чего ты осталась-то? Она, извини, молодая совсем. Лет двадцать, а мне – шестьдесят! А она говорит: «Вы мне нравитесь, а они…им только деньги, да выпивка, поговорить не о чем.» Вот как сказала. Ну и осталась со мной, я даже просто обомлел. Даже растерялся. И осталась она.

Бажин.

На ночь?

Пуговкин.

На ночь.

Кроптокин.

С вытекающими?

Пуговкин.

А то! Спали мы с ней…вот как! Она уже устала или не устала, но подумала, может, что я всё - и как бы хочет в сторону, а я ей: подожди! И снова без остановки! Она так удивилась, и потом мне сказала, что не ожидала от меня! А я – я просто молодым стал, я ей так благодарен был, что она меня, понимаешь, меня выбрала, а не их. А могла ведь любого, они молодые, а я то что!
Два дня она у меня была. А потом ушла, сказал, вернется, если позвоню.

Кроптокин.

Давно это было?

Да вот сейчас, недавно. Если бы в травматологию не попал…упал по-дурацки…
Я через ней чуть…

Бажин.

Получается, через секс.

Пуговкин.

А хоть бы и так! Женщину, читал я, разрешено любить, как Бога! Понял?

Семен Иосифович.

Разврат какой. Она же Вам во внучки?.. Может, ей квартира понадобилась?

Пуговкин.

За это дело я бы ей все отдал. Она мне жизнь вернула, а Вы – квартира! Меня выбрала, вот ведь – не их!

Глотов ( Кропоткину).

Ты, извини, Сергей, а что ты хотел про бассейн-то рассказать.

Крапоткин.

Теперь, даже и не знаю…после таких слов…глупости, ребята, когда мы вошли в бассейн, сказали мне, которые со мной были, что я могу утонуть, потому что у меня красные плавки. Вроде как у кого красные плавки, того затягивает в какой-то там водоворот. Я поверил. Страшно было. Купался только у бортика, чтобы не затянуло. А потом поплавал…в разные стороны, понемногу страх прошел, так как вижу, что не затягивает.

Пуговкин - удивленно, приподымаясь на койке.

- Тебе лет-то сколько было?

Кропоткин.

 А? Лет? Да, лет, в третьем классе я был.

Входит сестра.

Сестра.

Кто Пуговкин и Глотов?

Пуговкин.

Я Пуговкин.

Глотов.

Я Глотов.

Сестра.

С утра ничего ни есть, ни пить. Завтра на операцию.

Сцена 2.

Палата полупуста.
Привозят Пуговкина, который лежит без памяти.
Глотов еще на операции.
Кропоткин подходит к нему, всматривается в его лицо.

Кропоткин.

Спит как младенец. Наркоз.

Пуговкин открывает глаза и шепчет: Хочу в туалет.
Кропоткин подает ему «утку». Тот берет ее слабой рукой и еле заносит под одеяло. Сходить не получается.

Пуговкин.

Не могу! Что делать? У меня все внутри разрывается.

Кроптоткин.

Подожди, Саша, я к врачу схожу.

Уходит.
Пуговкин лежит и мучается. Через некоторое время в палату заходят Кропоткин и сестра.
Сестра делает Пуговкину укол в вену и уходит. Не помогает.

Кропоткин.

Ну, что?

Пуговкин.

Не получается…сейчас умру, до…эксперимен…тировались на народе!

Пуговкину очень больно. Кропоткин снова идет к врачу.
Возвращается с сестрой.

Сестра.

Ну, раз так, сейчас катетор поставлю.
Пуговкина это приводит в чувство, и он громко ругается.

Пуговкин.

Не надо мне ставить!

Сестра.

Врач сказал поставить, если укол не поможет.

Пуговкин.

Не надо! Вот! - Показывает ей неожиданно для всех полную пластмассовую утку.

Кропоткин.

Вот это да!

Бажин.

Ты чего же голову нам мурыжишь тут?

Семен Иосифович.

Полная утка!

Сестру это не смущает. Она забирает у Пуговкина утку.

Сестра.

Врач сказал, все равно поставить, а то вот у Вас капельница стоит, еще захочете.

Пуговкин не может сопротивляться, так как анестезия полностью не прошла, и после эмоционального всплеска теряет силы. Сестра, бесцеремонно откинув одеяло, ставит беспомощному пациенту катетор.
Уходит.

Пуговкин (недвижен, как прикованный Прометей).

Дура, русская дура, сказали ей, значит надо! А я не хочу!

Кроптокин.

Подожди, сейчас будет обход, скажешь врачу. У тебя же действительно капельница еще стоит, снова захочешь, потерпи уж!

Пуговкин.

А я терпеть не буду! Нет, меня это всегда изумляло! Все люди как люди, поэтому нас называют русскими дураками, дубинами! Сказали катетор - значит катетор! И все! И мы, как бараны… будем их слушаться!
Глотов.

Так это больше про немцев так говорят, а не про нас. Это у немцев все по команде, а у нас больше безалаберности, у нас все наоборот! Сказали, как надо! Так нет, идиот, возьмет и сделает по-другому! Я говорю своему напарнику-сварщику, давай напряжение…

Пуговкин .

Русская дура! Баба, идиотка!

Заходит врач вместе с сестрой.

Врач.

Жалобы есть?

Пуговкин (категорично).

Уберите капельницу и катетор, мне это не нужно. Совсем не нужно!..

Врач.

Уберем, не волнуйтесь.
( Сестре) капельницу сними, ну и… - не договаривает и уходит.

Пуговкин.

Убирай катетор, врач сказал.

Сестра.

Дедушка, подожди, он сказал «ну и», не ругайся, я не знаю, я пойду уточню. А капельницу снимаю, больше не надо.

Пуговкин.

Что ты уточнишь? !Что?!

Сестра.

А то, что …- потирает себе лоб, затем снимает капельницу и уходит.

Пуговкин.

Дура, дура! Где Бог? Где?

Кропоткин.

Ну вот, капельницу ведь убрали.

Пуговкин.

Слава Богу!

Кропоткин.

Это надо запомнить. Прославил.

Пуговкин.

Да. Прославил. Потому что хоть это Он сделал наконец для меня. Теперь пусть катетор уберет.

Кропоткин.

Все сделает, не торопи Его.
.
Пуговкин.

Я не могу это терпеть. Нравственно не могу.

Кропоткин.

Так вытащи его сам. Не казнят же. Можно ведь снять самому, не сложно? - спрашивает, обращаясь к Бажину.

Бажин.

Можно. А чего там! Я бы снял.

Пуговкин с большим трудом, с кряхтением усаживается на койке спиной к ко всем, свесив ноги вниз, и вытаскивает катетор. Вытащив, бросает его с ненавистью на пол.

Кропоткин.

А немец не снял бы.

Пуговкин в изнеможении опускается на подушку.

Пуговкин.

Всегда они мной помыкали, извели народ! Сколько мы это все терпели! Вот им!

Семен Иосифович.

Да Вы просто борец.

Кроптоткин.

Славен Он, который избавил Сашу от катетора.

Пуговкин.

Вот точно! Слава ему! Да только вот нету его! До чего он меня довел! А за катетор спасибо! И за капельницу! Им лишь бы издеваться над пациентом, а я вам не тело для экспериментов, ясно!

В палату заходит жена деда. Здоровается со всеми. Раскладывает деду продукты на его тумбочке. Спустя несколько времени Бажин говорит ей:

Бажин.
Вам, наверное, в туалет, надо, так мы выйдем.

Дед.

Надо, надо!

Бажин.

Тогда мы сначала поможем Вас поднять.
Подходят Кропоткин и Бажин, пытаются приподнять деда и посадить его на посуду. Груз, который подвешен к его ноге, мешает. За несколько попыток деда наконец водружают на посуду, поднимают спинку кровати. Бабка его причитает, говорит слова благодарности.
Кто может ходить - выходят. Те, кто не может выйти, вынуждены быть снисходительными.
Через несколько минут. Вышедшие пациенты заходят обратно.
В палате стоит удушливый запах. Бабка прощается, уходит. Привозят с операции Василия Григорьевича.

Кропоткин.

Вася, ну ты как? А?

Глотов ( смеясь).

Ой, ничего! Я все видел, как делали, хирурги хорошие, совсем не больно.

Кропоткин.

А кто делал, Олег Николаевич?

Глотов.

Он самый, Усков.

Семен Иосифович. А я вот что скажу, как это приятно, что вот он такой молодой, и такой талантливый. И бородка ему идет.

Кропоткин.

Он и человек очень хороший, он добрый.

Пуговкин.

Усков! А мне не он делал, не он! - Пуговкин значительно разводит руками.

Семен Иосифович.

Слышали бы Вы себя со стороны, Александр, как Вам не стыдно все время жаловаться!
Вон дед лежит и не жалуется, Андрей - не жалуется!

Заходит сестра.

Сестра.

Уколы!

Дед принимает укол без эмоций. Бажин морщится.

Сестра.

Ой, больно ему! Вон дед терпит!

Бажин.

Если бы я был с 17 года, я бы не такое вытерпел.

Все смеются. Дед тоже.

Пуговкин.

А я терпеть не буду! Мне не надо уколов ваших!

Сестра.

Дедушка, тебе потом больно будет, надо!

Пуговкин отворачивает от нее лицо и приспускает треники. Сестра делает укол ему и Глотову, и уходит.

Семен Иосифович (Пуговкину).

Слышали бы Вы себя со стороны.

Пуговкин.

Со стороны! Со стороны человек себя слышать не может.

Кропоткин.

Точно, мы свой голос не узнаем.

Пуговкин.

Вот! А голос-то наш!

Кропоткин.

Я думаю, наш голос, каким его слышат другие, это и есть сами мы со всеми наши недостатками. Настоящие, какие мы на самом деле. А то, что мы слышим про себя - это какими мы хотим быть на самом деле.

Глотов.

Наш идеал, значит…Ты понял, Сашок?.. и много у меня недостатков…со стороны?

Кропоткин.

Ты пьешь по утром йод вместо водки, а сейчас еще и не спишь.

Глотов устало улыбается. Закрывает глаза.

Дед (очень неожиданно, тем более, что все время молчал)

А вот у меня был случай, как однажды мы на фронте …закашлял, и продолжил, - так вот, значит, были мы в море, и все сгорели под солнцем, так сгорели, что одни глаза и остались целы. Потому что очки были на нас. Сколько нас лечили потом!
И потом еще…кхе-кхе…ходили у нас двое, фотографировали чего-то, оказалось - шпионы. Их арестовали сразу, вот так вот.

Бажин с изумлением смотрит на деда.
Дед закрывает глаза и засыпает. Кропоткин давится от смеха в подушку.

Бажин.

Дед Сталина вспомнил.

Заходят врач с сестрой. Говорят Кропоткину, что сегодня ни есть больше, ни пить, завтра с утра операция.
Утро. Кропоткина забирают сестры.
После операции.
Кропоткина привозят, и кладут на кровать.
Через некоторое время, он приходит в себя. Хочет в туалет.
Не может пошевелиться, такая боль. Пытается использовать утку. Бесполезно. Анестезия не прошла. Вкололи слишком много и с опозданием. Пробует шевелить ногами, бедрами. Ерзает по постели.
Через полчаса пробует встать, но ноги не держат. Садится на кровать, держась руками за подвесной крюк на койке.

Кропоткин ( тяжело дышит).

Андрей, в туалет хочу, помираю, а ноги как веревка. Анестезия еще не прошла, такую дозу бабахнули мне…. Там где-то в коридоре кресло-каталка была, посмотри, а? сяду, до туалета доеду, а там не знаю. Закурю. Может, расслабит. Только бы не катетор.

Пуговкин.

А! тоже не хочешь!

Кропоткин.

Саша, молчи, умираю…

Семен Иосифович.

Может, сестру позвать?..

Бажин.

Да там нет никого…сейчас, Сергей, подожди.

Андрей уходит из палаты. Все это время Кропоткин пытается хоть как-нибудь устроится на кровати, но от любого движения тело распирает дикая боль. Он стонет, пытается держать себя в руках. Стыдно. Через пять минут Бажин закатывает кресло-каталку в палату.

Бажин.

Одна-единственная, на счастье никому не нужна была! В конце коридора нашел.

Еле - еле, с трясущимися ногами, как у младенца, когда его ставят на ноги, Кропоткин, держась за спинки кроватей, садится в кресло. Андрей везет его в туалет, и там помогает сесть на унитаз. Оставляет одного вместе с креслом. Кропоткин курит, и от нестерпимой боли молится всем именам Бога.
Наконец, он СЛЫШИТ, что начинает течь. Тихо, буквально несколько капель, но сразу наступает облегчение. Затем, еще чуть-чуть - и еще легче. Становится хорошо. Невероятно хорошо. Через 30 минут сидения, он сам забирается в кресло и едет к палате. Ноги его по-прежнему не слушаются.
Вкатывается, блаженно улыбаясь.

Бажин.

Сам приехал!

Кропоткин.

Вот это да! вот это вот нечто…еле-еле, спасибо Андрей.

Кропоткин перебирается с кресла на кровать и засыпает.

Ночью просыпается. В палате больные временами ворочаются, кряхтят и сопят. Глотов, который лежит рядом, стонет во сне.

Глотов (тихо): Ах, гадина…ах ты…

Кропоткин приподнимает голову, смотрит на него. Глотов спит.

Семен Иосифович.

Черт…как больно…а…

Кропоткин смотрит на него, но то спит так же крепко, как и Глотов.

Бажин: тварь…ум…

Пуговкин,

Господи.

Кропоткин поднимается на кровати, встает, надевает тапочки и подходит к Пуговкину, думая, что тому стало плохо. Всматривается в лицо Пуговкина - оно безмятежно. Тут Кропоткин замечает, что сам он стоит спокойно на своих двоих. Он ощупывает прооперированное место под коленом.

Кропоткин ( шепотом сам себе).

Наркоз прошел, ходить могу! - и уже осторожно передвигаясь, не вполне веря, что может сам идти, направляется обратно к своей койке.

Пуговкин. (громко).

Господи.

Кропоткин замирает, и медленно поворачивает голову в сторону Пуговкина.
Тот спит, посапывая, как младенец. В окне светит луна и палату заливает мягкий золотистый свет. Кропоткин подходит к своей тумбочке, берет с нее пачку сигарет, спички. Подходит к Пуговкину, зажигает спичку и держит ее несколько секунд перед Пуговкиным, как свечу. Спичка гаснет. Он достает другую, зажигает ее, прикуривает и идет к окну. Открывает створки и курит, глядя в ночь.

Кроптокин.

Стоит ли разрушать Храм, чтобы на его месте строить бассейн, и стоит ли разрушать бассейн, чтобы на его месте строить Храм?

Конец.


.