Руки Зеленоглазой Богини пахнут бытовой химией. Это раздражает куда больше, чем все остальные перемены. Мысленно снимаю, как шелуху, год за годом происходившие с ней изменения и вижу, как стройнеет ее расплывшаяся, из нелепых джинсов выпирающая фигура, распрямляется спина и обретают прежний цвет ставшие теперь тусклыми и соломенными волосы, опадает располневшее лицо и превратившиеся в бесцветные щелочки глаза снова становятся глубокими и темно-зелеными, вот только прогнать из них печаль и безысходность моему воображению не удается. Но вот мой взгляд опять упирается в ее руки, исцарапанные, распухшие и пахнущие бытовой химией, и она снова становится такой, какой я ее сегодня увидела.
А ведь когда-то она была Богиней, и руки ее пахли лесными травами. Да - резкой и угловатой в движениях, нам всем там было не до изящества, да - совершающей иногда не объяснимые формальной логикой поступки, но - Богиней. А сейчас нам с ней вроде и не о чем говорить, да она и молчит большей частью, ходит по квартири и все время порывается делать что-нибудь по хозяйству, к тому же с таким серьезным видом, словно это хозяйство что-то значит в ее жизни. Она уже никто.
А рядом с богиней - он, уже несколько лет ее муж. Богине бы, по законам жанра, вспыхнуть звездой в его жизни и погаснуть, оставив по себе добрую и грустную память, но у нее хватило сил бороться за свою жизнь, она стала его женой и образцовой домохозяйкой.тогда только-только намечался в нем этот надлом, эти приступы тоски и недовольства жизнью и собой только изредка затмевали светлые стороны его личности, и как можно было подумать,что скоро былая слетлая личность лишь временами станет угадываться в этом мрачном, до предела погруженном в себя, злом на весь свет за свои неосуществленные возможности, по большей части лежащем на диване и, может быть, нередко делящем досуг с бутылкой субьекте? Зеленоглазая Богиня заплатила за свою любовь больше, чем та стоила.
А достанься он мне, шевельнулась мысль. Но нет. Он несчастлив в тепленьком раю, созданном Зеленоглазой Богиней против своей воли и сущности, - не лучше бы нму пришлось и со мной в вечном и нестабильном аду. Да и как мне, сирой и убогой, было спорить с Зеленоглазой Богиней?
Вот они, такие заурядные и обыденные в своей московской квартире. По выходным Богиня ходит на оптовый базар за дешевой колбасой. Готовит обед - на неделю, потому что поздно приходит с работы. Стирает белье, убирает квартиру. Он смотрит футбол, пьет с друзьями пиво и спорит о политике. Возможно, делает что-то несложное по хозяйству: пылесосит или выносит ведро,- наверное, делает. Вечерами они смотрят телевизор: "Угадай мелодию", или какой-нибудь сериал, или боевик. Остальное время работают: каждый в своей конторе занимается нелюбимым делом за очень несущественные деньги. Им еще повезло: есть работа.
Моя же жизнь, с их точки зрения...
Сейчас мы будем пить чай. Интересно, о чем еще нам можно поговорить?
Годы работы в Издательстве не оставили сколь-либо заметного следа в моей жизни.
Из замечательного моего автобиографического романа, так никогда и не написанного
- 1 -
Съеден последний кусок торта и выпита последняя бутылка вина на поминках понашему Издательству. Как ни жаль эту действительно большую потерю для нашей культуры, еще досаднее было бы за годы, потерянные мною в офисах этой конторы, если бы не другая сторона моей тогдашней жизни. Я не расскажу всего. Даже, наверное, я упущу что-то существенное. Пусть домысливают как хотят.
А начать правильнее всего с того, как весьма пасмурное летнее утро пришло в некую малогабаритную квартирку на краю Москвы, высветило по очереди берестяную карандашницу на столе, корзинку с коллекцией аммонитов и крабовых панцирей в серванте, глиняные блюда и чеканки на стене - маленький музей путешествий - и уперлось в спящую в человеческой постели разноцветную кошку. Та потянулась, но тут же скрутилась в еще более тугую спираль. Хотя хозяин - хозяйка квартиры, несомненно, присутствовала тут же, рядом с кошкой, комната оставляла впечатление необжитого, случайного пристанища. Было ли дело в подчеркнутом порядке при немытых окнах и толстом слое пыли (убираются редко, но и свинячить особенно некому), или в том, что здесь полно диковинок и очень мало вещей, служащих для развлечений и облегчения быта, или в брошенной на стул дорожной сумке, куда сложено все необходимое для экстренного отъезда,- словом, преследовало ощущение временности этого жилища. Холод какой-то чувствовался здесь, несмотря на то что только-только спала жара и убогие панельные дома не успели еще остыть.
Итак, в понедельник, первый день моего отпуска, меня разбудил телефон. Мягкий разноцветный комок высунул лапу из-под одеяла, пытаясь удержать меня в постели; ему это не удалось.
Звонили, конечно, с работы.
- На вашей улице танки еще не ездят? - спросила начальница Борискина. Звук ее голоса, сам по себе, впрочем, довольно приятный, вызвал у меня рвотный спазм и помог окончательно вспомнить, в чьей квартире, каком доме и котором часовом поясе я нахожусь. Вчерашние заокские просторы еще были живы во мне, но постепенно вытеснялись московским смогом и звуками вялотекущего капитального ремонта, доносящимися от соседей.
- Как же, - ответила я,- ездят, один уже ко мне на пятый этаж заехал. Пойду лучше сама открою, а то дверь в щепки разнесет - хуже будет.
- Это вы о чем? - услышала я после некоторой паузы.- Или вы не знаете: в стране революция?
- Угу, - не стала я спорить. - Перестройка, революция продолжается.
- Радио слушать надо! - возмутилась Борискина.
Радио я слушать не могу: в розетку моя пушистая красавица нагадила еще в январе, а антенной здесь ничего не ловится. Да и вообще, не должен нормальный человек, еще не проснувшись, интересоваться последними известиями.
После пятиминутного секса с Борискиной по телефону мне становится ясно одно: я в очередной раз осталась без отпуска. Что ж, смахиваю с балконной веревки халат, кухонные полотенца и еще какие-то символы домашнего уюта, выдаю зверице сухой корм на два дня, который все равно будет съеден за ближайшие пятнадцать минут, и собираю аварийную сумку: кто знает, где сегодня ночевать.О нет! Я не намерена рисковать своей дорогой фотокамерой на баррикадах, где, по словам Борискиной, уже собралась значительная чвсть нашего не в меру патриотически настроенного Издательства. Я обыватель, а не борец за свободу нации. Наоборот, почувствовав отчетливый запах жареного, я постараюсь как можно скорее смотаться из этого опасного города.
Следовательно, страну сотрясает очередная революция, подобно тому как асфальт под издательскими окнами сотрясают проезжающие танки. Глава наш президент Шурик, не дожидаясь исхода войны, постановляет выпустить книжку, которая отдает все симпатии президенту Елкину, хотя в принципе Шурику все равно, кто придет к власти. При социализме Издательство жило великолепно, пробавляясь марксистской литературой для стран третьего и четвертого мира. Но грянула перестройка, дела наши пошли не столь блестяще, и Шурик захотел расположить к себе сильного покровителя.
Нашему отделу заняться пока нечем, и мы с Питерским соревнуемся в точности плевков по танкам (не очень результативно: четвертый этаж все-таки). Военная тема подводит нас к дискуссии о том, ел ли Мересьев ежа. Питерскому пришлось спуститься в библиотеку за книжкой, я нашла в ней соответствубщий эпизод, обвела данный абзац красным карандашом и подписала рядом на полях: "Ежь!!"
Затем мы переходим к разговору о других употребляемых в пищу сельхозживотных, и Питерский рассказывает о том, как на птицефабрике его дяди охотятся на лис, используя кур в качестве приманки. Кур кормят дробью, а те потом, движимые любовью к свободе, вылетают в вентиляцию. Вокруг фермы циркулирует лиса, она хватает курицу и бежит с нею в лес. А быстро бежать не получается, потому что курица, наевшись дроби, стала тяжелой. Бросить добычу лиса тоже не может: у нее зубы загибаются внутрь наподобие крючков. Тут выходит дядя Питерского и хватает лису за хвост. А она как ящерица - хвост отбрасывает. Тогда он хватает ее за уши. Она и уши отбросит. Тогда дядя Питерского хватает лису за мужское достоинство - вот уж чего лиса не отбросит никогда! Самое удивительное, что курица после этих экспериментов остается жива и ее можно использовать по новой.
Рассказывая об этом оригинальгом способе охоты, Питерский надписывает фломастером яйца, украденные с означенной птицефабрики в подарок жениной родне: "Привет тестю!", "Привет теще!", "Осторожно, сальмонеллез!", "Гуманитарная помощь Запада" и т. д. В этот мамент происходят два неприятных события. Во-первых, часть танков останавливаются и разворачиваются дулами в нашу сторону: они типа того что защищают АПН, расположенное напротив нас. Во-вторых, по мою душу приходит Борискина, приносит мне документ, требующий от всех граждан и юридических лиц содействовать мне в проведении фотовидеоаудиосъемок, и пытается спровадить меня с этой бумажкой на баррикады.
- Мы тебя за счет Издательства похороним, - обещает Питерский.
К нему Борискина уже ни с какими бумажками не лезет: опасается, и справедливо, толченых лезвий в карманы и пургена в чай. Второй дядя Питерского работает в КГБ, и его любимому племяттику все сойдет с рук. К тому же Питерский гениальный верстальщик. Когда трезвый и когда имеет охоту работать; и то и другое случается с ним редко. А меня не жалко.
- С художественной точки зрения баррикады интересуют меня меньще всего, - объясняю я Борискиной, хотя это настолько же продуктивно, как втолковывать теорему Пифагора телеграфному столбу. - И я не хочу погибнуть за здоровье президента Елкина.
Борискина злится, но ничего сделать не может, потому что формально я не обязана готовить репортажи из горячих точек планеты.
- Кстати, - интересуюсь я, - почему ваши орлы написали Председателя Президиума Верховного Совета и Комитет Госбезопасности с маленькой буквы?
- А они себя скомпрометировали, - объясняет Борискина, напрягая свою непробиваемую логику.
Меня всегда удивляли новшества, вводимые Борискиной в российскую грамматику, но я не спорю с ней в вопросах, меня напрямую не касающихся.
А на следующий день революция кончилась полной победой Елкина. Вскоре вышла и восхваляющая его книжка нашей выделки, Елкин поблагодарил Шурика по телевизору, Издательству даже обломилась некоторая премия, правда, 99 ее процентов естественным образом осело в карманах начальства, но и нам, рядовым создателям этого бестселлера (бесцелера, как написала в аннотации редакторша Элка), перепадает по нескольку рублей.
В память об этом историческом событии у меня остался только документ с надписью "пресса" о содействии в фотовидеосъемках. Впоследствии очень пригодился в тяжелые дни - колбасой без очереди отовариваться.
Самое тяжелое в любом странствии - необхожимость возвращаться домой, когда некоторое время живешь в другом мире по другим законам; наконец, поздно вечером вернувшись в свою московскую квартиру, не сразу понимаешь, куда попал; наутро, проснувшись, хочешь осмыслить свои приключения, обсудить их со всеми, просто отдохнуть, в конце концов, но вместо этого - возвращение к обыденности: приходится ехать в твою ненавистную контору, где тебя ждет стол, заваленный работой, не разделяющие твоего образа жизни коллеги, а вечером - быт, с магазинами, квартплатой, стиркой, уборкой, общением с чужими людьми, и опять - работа, работа, работа...
Однажды я не вернусь.
Так думала я каждый раз возвращаясь из своих однодневных, и трехдневных, и недельных странствий, где мне всегда хотелось большего, и других целей, и других попутчиков. Однажды я окончательно осознала, что в жизни слишком много впечатлений и слишком мало перемен, и как-то раз прибилась к экспедиции биологов и почвоведов, осевшей в некоем заповеднике со своими колбами, реактивами и осциллографами. Официально я должна была мыть посуду и заниматься еще какими-то глупостями, однако открывался огромный простор и для занятий художественной фотографией. Попала я туда к тому же в замечательное время - в конце марта, когда в Москве было холодно и промозгло и лежал черный снег, а там уже потеплело, светило солнце и кое-где выцвели желтые цветочки.
На технических должностях там оказались весьма незаурядные люди. Вчера, последней, появилась Зеленоглазая Богиня - на опушке леса, материализовалась из молодых сосен, как мне сначала показалось, девочка лет восемнадцати, в ношеном джинсовом костюме, хрупкая, стройная и с прекрасными золотыми волосами. Но нет, девочки не носят с таким достоинством рабочую одежду, и их движения редко бывают настолько уверенны и точны.Тяжелую сумку держала неестественно тонкая рука - я потом удивилась, что Богиня пришла работать копателем. На секунду я поймала Богинин взгляд. О! В ее темно-зеленых глазах видны были девять кругов ада, семь смертных грехов и опыт долгой и насыщенной жизни.
Привел ее Сергеев, наш непосредственный большой начальник, человек не столько опасный, сколько вредный и злоехидный. Видно было, что он хочет устромить Зеленоглазой Богине проверку, заключающуюся в подходящей к случаю убийственной фразе, каковую он по некотором размышлении и выдал:
- Теперь можешь засунуть в дупло все свои красные дипломы и поработать, как люди, руками.
Зеленоглазая Богиня внимательно посмотрела на попутчика, и с полсекунды в ее взгляде можно было прочесть, нет, не презрение, а какое-то, что ли, сожаление, а потом она ответила совершенно спокойно:
- Есть вещи, которые ни в одно дупло не засунешь. К сожалению, - и остановилась на пороге нашего зеленого домика. Голос ее оказался неожиданно мягким; я стала ждать следующих ее слов, и слова эти были так же споеойна и дружедюбно произнесены у нашей двери: - Мир этому дому.
Светка и Ирка к моему приезду жили здесь и уже не дрались. Светке то ли было порядочно лет, но она хорошо сохранилась, то ли, наоборот, от излишне бурной молодости преждевременно состарилась. Волосы травлены пергидролью, фигура, довольно, надо сказать, расплывшаяся, затянута в костюмы дорогие, но на пару размеров меньше и вышедшие из моды лет пять назад; непонятно, противостоит ли их обладательница достойно своей нищете, свалившейся внезапно после обеспеченной жизни, или не замечает, что носимые ею вещи старомодны. Глаза, неожиданно большие и выразительные, спрятаны за сильными минусовыми очками-хамелеонами, но, когда Светка их снимает, в этих глазах можно видеть, нет, не внутренний огонь, а то, что некогда он, безусловно, горел. Что ее приезы сюда: последняя возможность заработать деньги, выходка кому-нибудь назло, стремление стареющего человека быть ближе к молодежи? Я тогда не знала.
В быту она простая баба, несколько вульгарная, но из тех, кто всекда подойдет на улице к упавшему человеку. Далеко не худший тип людей.
Светка умудрилась дотащить сюда уйму барахла и еще гитару (а голос у нее и впрямь оказался хороший), и в числе прочего - невероятно красивое, длинное, узкое, мерцаючее платье, но размером не больше сорок четвертого. По той грусти, с которой Светка частенько разглядывала эту вещь, я поняла, что с платьем у нее связоны какие-то теплые воспоминания и что когда-то оно было ей впору...
Ирке же, наверное, лет семнадцать, и больше всего ей подходит определение "заморыш": маленькая, худенькая, бледная, короткие, неопределенного цвета волосы торчат в разные стороны. Нанялась сюда, выдержав, вероятно, генеральное сражение с родителями, чтобы заработать на магнитофон или уж не знаю, о чем сейчас мечтает молодежь. Единственная данная ею информация о родителях весьма сообразна возрасту: "Они тупые!" У Ирки одни джинсы со свитером на все случаи жизни, уже превратившиеся незнамо во что: она еще и ухаживать-то за своими вещами толком не умеет. Привезла с собой маленький рюкзачок, набитый главным образом книгами, в том числе на английском и, к моему большому удивлению, на латыни. Ирка вечно голодна, и, хотя подкармливает ее вся почвоведческая диаспора, съеденное не идет ей впрок. Завидую.
По соседству с нашей комнатой - лаборатория, а в двух других, напротив, живут собственно ботаники и почвоведы, разделенные по половому признаку. Работают они, как и положено фанатам, по 18-20 часов в сутки, поэтому нам и познакомиться толком было некогда. Женскую половину составляют Девочка в желтой курточке и Девочка в очках (кажется, она здесь главный специалист); из мужской идентифицируются хозяин Сергеев и балагур Витек; есть также два юных студента-практиканта, которые почему-то нас робеют и о которых я знаю только, что их зовут Вовик и Ромочка.
...Итак, Зеленоглазая Богиня несколькими движениями разгрузила сумку и выставила, данью обычаю, за знакомство. Мы со Светкой взяли пластиковые стаканчики, а Ирка осталась сидеть на кровати:
- Я не пью вина. - Вид у нее был несколько испуганный: она приехала сюда первой, какое-то время жила в комнате одна и, видимо, уже успела натерпеться от специфического юмора Сергеева, а тут ей еще предлагают нечто предосудительное.
После длительных уговоров Ирка все-таки взяла свой стаканчик, но опять уселась на кровать с отсутствующим видом. Мы налегли на подсохшие уже пирожки, собранные в дорогу, кажется, Светкиной мамой, и тут вломился, натурально вломился, двинув дверь ногой, Сергеев.На лице его отразилась крепкая досада: не то чтобы он был так уж против пьянства и алкоголизма (он прощал подчиненным маленькие радости, только к курению в стенах заповедника, по какой-то странной прихоти, относился нетерпимо); скорее уж обиделся, что его к столу не позвали. Всех нас одновременно посетило предположение, что он уготовил какую-нибудь гадость, подтвердившееся тут же.
- Поскольку в лаборатории делать пока нечего, -объявил Сергеев, - завтра все идут копать разрезы. Спокойной ночи.
И тут Светка, которую я сперва оценила где-то на уровне мастера производственного обучения, отпустила в его адрес такую длинную и изящную непечатную фразу, что я заподозрила в ней университетского филолога. Сергеева как ветром сдуло - наверное, побежал записывать слова. Ирка, совсем ошалев от нравов общества, в которое попала, еще крепче вжалась в кровать; Зеленоглазая Богиня вопросительно посмотрела на Светку.
- А тебе что, охота рыть этому чудвину могилу под проливным дождем? - объяснила Светка всплеск эмоций.
- Дело привычное, - только и сказала Богиня и углубилась в свою книжку. Это была "Игра в бисер".
- 2 -
Издательство весьма процветает, правда, в основном как стоячее болото, но и на том спасибо. Сегодня, относя макет на подпись Борискиной, я стала свидетелем поучительной сцены. Сейчас многие большие люди публикуют у нас свои мемуары, как, например, этот в прошлом высокопоставленный чиновник от культуры, причем он явно пожлобствовал пригласить референта и накропал свой опус сам. Среди оборотов вроде"в мою бытность в качестве должности Литературного Редактора" ,"массовые средства информации", "Шеварназе" без единого "д" особенно поражает шедевральная фраза: "Это (об очередном съезде народных депутатов) напомнило мне казнь декабристов в декабре 1814 года, когда казненный декабрист Рылеев сказал: "Бедная Россия, и зодушить-то как следует не умеют!" Есть у этой книги редакторша - Элка, которой из всех искусств ближе всего искусство интриги и скандала. Напрягать свои драгоценные мозги бтением этой книги она, понятно, не захотела и тут же сбагрила ее корректорам. А что они могут сделать? Поставили вопросительный знак против фразы о казненном декабристе. Элка долго не могла понять, чего от нее хотят, потом усмотрела намек на тавтологию "декабря - декабристы" и исправила "декабристов" на "воставших". В результате только и можно бвло сделать, что добавить вторую "с" в это слово.
Так вот, я застала Борискину, дурным голосом верещащую в присутствии досточтимого автора на завкорректорской:
- Да как вы смеете! Золотое перо России править!
- Если золотые перья таковы, то каковы должны быть авторучки? - ответила Наталья Ивановна.
Никакого макета разъяренная Борискина подписывать, конечно, не стала, зато в коридоре меня поймал Питерский и задал интереснейшую арифметическую задачку. В n-м году Издательство, насчитывавшее тогда 1,5 тысячи сотрудников, заработало по валютным контрактам примерно 80 долларов на брата. В n+2-м году, когда стараниями Шурика в Издательстве работало уже не более 600 человек, было решено эти доллары на что-нибудь употребить. В результате в Чехословакии были куплены туфли фирмы "Партизанские" 35-36-го размеров, и купить (с доплатой!) их было разрешено сотрудникам, пришедшим в Издательство не позднее чем за три года до начала валютных контрактов... Допустим, долларов на 20 эти туфли из кожезаметителя все-таки тянули. Спрашивается: на что были потрачены оставшиеся примерно сто тысяч долларов?
Ответ очевиден, сказал Питерский, на Франкфуртскую ярмарку. На наши деньги туда была отправлена делегация из десяти человек (по моему разумению, для такого ответственного дела и одного было бы много), не все из которых имели отношение к книгоизданию, и в день, когда их ожидали обратно, в Москве они не появились.Вместо них пришла телеграмма: "Деньги потеряли, билеты потеряли, живем в долг в гостинице, возьмите деньги из фонда зарплаты и вышлите нам поскорее!" Как потом выяснилось, в аэропорту они заливали алкоголем необходимость возвращения на родину, и в разгар панихиды товарищ, у которого были на руках деньги, билеты, докуменсы и т. п., отправился в клозет, где и проспал несколько часов, удобно расположившись на унитазе...
Мы с Питерским углубились в расчеты, во сколько обошлась их франкфуртская поездка каждому рядовому сотруднику Издательства. Питерский даже припомнил песню из своего пионерлагерного детства, где Петр I пишет Меншикову, посылаю, мол сто рублей на постройку кораблей, а через какое-то время тот ему отвечает:
Сорок пять - пропили,
Пятьдесят - ... соответственно.
Остается пять рублей
На постройку кораблей.
У них хоть пять рублей осталось, подумали мы с Питерским.
И вот - счастливая, романтичная, совсем не московская жизнь. Отныне я не просыпаюсь по утрам от лязга мусоропровода и шума разогреваемых автомобильных двигателей. Я не озабочена приобретением разнообразного барахла, потому что все, в сущности, что чевовеку нодо, помещается в одну небольшую сумку. Я знаю, что высшее счастье - вымокнув до нитки, работая целый день под проливным дождем, вернуться в наш зеленый домик и отогреваться всем вместе у маленькой плитки. Я узнала, наконец, что рассвет и закат - это совершенно разные зрелища. И еще я могу наблюдать все стадии расцветания цветов.
Конечно, иногда я мечтаю о своей постели в отдельной комнате, о горячей ванне и теплом телевизоре, о том, чтобы надеть платье и пойти, ну, хотя бы в гости. Я знаю, что рано или поздно вернусь к прежней жизни, но - потом.
Нельзя, правда, сказать, что у нас тут уж очень теплая компания. Не к таким отношениям привыкла я за свою трудовую биографию. Мне везло: сплетен там, где я работала, не было (или же ко мне не липнет), зато - общие дни рождения, совместные культпоходы и культпоездки и долгие задушевные беседы по причине небольшой производственной загруженности. А здесь - так, никто никому не мешает и каждый занимается сваим делом. Ирка, например, каждую ночь забирается под одеяло с фонариком и своим латинским учебником и бормочет там крылатые выражения - привычка тех, кто прожил юность в одной комнате с родителями. Кроме того, она осваивает компьютер по книжке Фигурнова - все равно что учиться водить автомобиль по картинке с приборной доской. Я, кстати, расчертила ей фанерку для обучения машинописи, и Ирка ее с удовольствием долбит. В свободное от этих замечательных занятий и работы время она иногда позволяет себе подышать воздухом, стоя на крыльце - не дальше, потому что боится ежиков, зайчиков и других диких животных, и редко, поскольку сосны и небо как таковые ее не интересуют, поэтому ее лицо имеет цвет, средний между соснами и небом. Зато Ирке доставляет несказанное удовольствие приставать к окружающим с филологическими и философскими вопросами, на которые она хочет непременно получить однозначные ответы.Из всех только Светка удостаивает ее исчерпывающих ответов, всегда разных, но в сильно смягченном переводе неизменно означающих "Иди в задницу!". Богиня же в основном отшучивается, мол, Бодлер был первым панком, а Рахметов - первым российским йогом; иногда, правда, высказывает мысль глубокую и парадоксальную. Раз имела Ирка и приватную беседу с Сергеевым на философскую тему. Больше этого не повторялось; не знаю, разделила ли Ирка мнение, что диспут гуманитария, пусть и начинающего, с технарем - это пустая трата времени, или же он к ней сексуально приставал. Впрочем, если и приставал, это вряд ли получилось бы у него сексуально.
Светка, похоже, знавала лучшую жизнь. Я сперва думала - в смысле материально обеспеченную. И мешок хорошей косметики привезла она с собой, и одежду явно не с базара, и места упоминала, куда ездила отдыхать. А главное, что стремилась она к комфорту и смущали ее на первых порах наши бытовые условия с удобствами под ближайшим кустом. Я долго недоумевала, что привело ее в эту дыру и на эту должность. "Нового же хочется, - объяснила мне как-то Светка. - Нового!" Светка с Иркой не то чтобы не ладили - так, скучно было им друг с другом. Светка, может, и читала в юности классическую литературу (я думаю, что, наверное, читала), но беседовать о ней с Иркой не имела ни малейшего желания. Ее душа лежала к более простым развлечениям разной степени невинности: от дружеского чаепития с пирожками до разнузданной оргии в полузнакомой компании; в молодости скорее предпочиталось второе, а с годами все больше первое. Но не было здесь ни условий для выпекания пирожков, ни времени для размеренного их поглощения; компания же почвоведов хотя и оставалась для нас полузнакомой, однако к оргиям никто из них склонен не был, даже к самым тихим.
Несмотря на свои годы (сколько? сорок? не знаю), Светка не оставляет надежды создать семью. К чести ее, к нашим юнцам, Вовику с Ромочкой, не пристает, а подкатывается то, с незначительным успехом, к Витьку, то, еще менее успешно, к предводителю Сергееву. Не пренебрегает она также "Макдоналдсом" и "Седьмым небом", как мы прозвали два заведения общественного питания в ближайшем населенном пункте, но там либо появляются по воскресеньям люди семейные, либо собираются совсем уж отпетые алкаши, а Светка еще не дошла до той степени отчаяния, когда все равно за кого, лишь бы замуж.
Так или иначе, обе они, и Светка и Ирка, стремились, каждая на свой лад, изменить жизнь, только для Ирки это был путь из, наверное, пролетарской семьи посредством упорного труда и получения хорошего образования в интеллектуальную элиту общества, а Светка старалась путем более или менее удачного замужества получить место образцовой домохозяйки. Хотя... слишком неглупый Светкин взгляд, слишком грамотная речь в те редкие минуты, когда она не скрашивала наш досуг нецензурной бранью, иногда наводили меня на мысль, что Светка идет своим путем именно от тех вершин, к которым стремится Ирка.
Им хватает ума не мешать друг другу. За их стратегией и тактикой наблюдаю я, живущая тут же на соседней койке и стремящаяся, в свою очередь... Бог мой, если бы я знала, к чему стремлюсь, неужели бы я этого не достигла?
И в этой компании - Зеленоглазая Богиня, парящая над мелкими проблемами, несколько отчужденная и такая прекрасная в своей самодостаточности. Она не ставит перед собой никаких целей, просто живет, хотя никогда нельзя понять, жизнь для нее удовольствие или надоевшая рутинная обязанность. Работает Богиня много и без эмоций; часто берет какую-нибудь книжку из тех, что привезла с собой, но не читает, а раскрывает порой где-то на середине, скользит, как делают слепые, пальцем по странице, смотрит вдаль и улыбается про себя, и глаза ее при этом становятся еще необыкновеннее, и видно, сто не с нами она.
Да и бывает ли Богиня когда-нибудь с нами? Нет, она не избегает нашего общества, не уходит от разговоров, даже в "Седьмое небо", случается, со Светкой заглядывает, но ни на какую публику там не пялится, напитки из всего ассортимента выбирает наименее отвратительные и до сих пор не надиралась до потери дееспособности, как это было пару раз со Светкой. Видно, однако, что для Богини все это бессмысленная возня, вроде атрибутов того мира, откуда я ушла ради теперешней жизни.
А потом состоялось явление Зеленоглазой Богини, немало меня поразившее. Раз вернулась она под утра, в чужом белом брючном костюмн, когда-то изящном, а сейчас заляпанном грязью, и оранжевом жилете типа железнодорожного, к тому же надетом наизнанку, карманы которого оттягивали бутылки с чем-то дешевым и мерзопакостным. Глаз у нее был сильно подбит (интересно, подумала я, кто ее бил и с какой целью - вопроса за что уже не возникало в нашем сумасшедшем мире), к тому же она, кажется, здорово выпила. Богиня подошла к зеркалу.
- Господи, кто это в такую рань? - удивилась она и дотронулась до слоего отражения. - О, да это ведь я!
Она открыла бутылку и вытянула из кучи моей одежды спавшую там кошку.
(Четыре пушистых шарика лежали в коробке из-под обуви - два серых, рыжий и разноцветный; единственной идентифицируемой частью в этой массе меха были уставившиеся на меня глаза. Я по очереди брала шарики в руки, и все они плакали, а разноцветный зашипел и укусил меня за палец беззубым ртом. Я решила, что мы созданы друг для друга.Марией-Антуанеттой нарекла я это умное, хитрое, наглое, эгоистичное, обаятельнейшее существо, и все звали ее Тусей. Единственной персоной, которую Туся любила, была она сама. Иногда отсвет пламени ее любви падал и на меня, ее, как она считала, маму и источник вискаса. Среди наших знакомых было два-три человека, которых Туся терпела, всех же остальных она люто ненавидела и могла весьма материально излить свою ненависть, к примеру, врагу в сапоги. Для Туси не существовало понятия чужой территории; весь мир считался ее владением, и если на задворках мира с этим не соглашалась еще какая-нибудь кошка - что ж, тем хуже для этой кошки. Собак Туся вообще не удостаивала вниманием, считая почти такими же тупыми, как и их двуногие друзья. Придя к кому-нибудь в гости, Туся первым делом бежала на кухню, безошибочно выбирала из присутствующих самого мягкосердечного человека и разыгрывала перед ним спектакль "Злая мама меня не кормит". Если добавить, что красота этой разноцветной пушистой стервы была поистине совершенна, становится понятным, что не взять ее с собой было выше моих сил.)
Богиня открыла бутылку.
- Мария-Антуанетта! - Она извлекла Тусю из убежища в ворохе одежды (всеведущее и равнодушное божество приоткрыло и вновь закрыло свои янтарные глаза, не делая попытки вырваться). - Выпей за мое здоровье! - Богиня стала тыкать кошку носом в стакан; та злилась, но укусить родственную ей душу не решалась. - Не хочешь? Правильно. Пить очень вредно. Дай я поцелую тебя в носик!
Из кармана Богини выпала колода карт; она хотела было их собрать, но передумала и, как была в замызганной одежде, завалилась в постель. Тут-то и явился Сергеев, злой и ироничный.
- Инеересное дело, - сказал он, - рабочий день начался, а они спят.
В это время Туся заметила муху на Иркином одеяле и атаковала ее.
- Ой! Кошка! - истошно завизжала Ирка, выскакивая из-под одеяла и роняя на пол книги и зажженный фонарик.
- Виталик, это ты? - позвала спросонья Светка.
Что еще за Виталик, подумала я.Сергеев же ошарашенно уставился на Ирку, которая, ползая по полу в одной короткой футболке, собирала рассыпавшиеся книги и засовывала их обратно под одеяло. Я пыталась запихнуть орущую и вырывающуюся Тусю в "пояс целомудрия" - сложную конструкцию из шлейки и системы поводков, служащую для предохранения животного от нежелательной беременности.
- Prokul, profani! - злобно произнесла Ирка, в упор глядя на Сергеева.
Но он уже переключился на светку:
- А вы что скажете? - и попытался вытряхнуть ее из постели.
- Пошел ты! - был ему ответ.
- Куда? - оживился Сергеев.
- Тащить кобылу из пруда! - огрызнулась Светка (и уточнила, каким именно способом им с Сергеевым предстоит тащить означенную кобылу).
- Очень экспрессивно, - одобрил Сергеев. - Давайте, давайте, вон Алла уже оделась.
Зеленоглазая Богиня, которая одевалась если и сегодня, то неизвестно, в чьем гардеробе, повернула в его сторону побитую физиономию:
- А что, уже утро?
- Ну да, опять выпивка, - обреченно констатировал Сергеев. Где только берете? И ради бога, снимите этот оранжевый жилет, на вас смотреть страшео. Если бы в своем нормальном состоянии вы не были здесь единственной достойной собеседницей... Варька, не мучь, наконец, кошку!
- Моя кошка, хочу -веником луплю, хочу - вискасом кормлю, - возразила я.
- Итак, Алла, - продолжил Сергеев, - что я сказать-то хотел? А, что давно бы вас уволил. Ладно, копайте сегодня разрезы на 61-м и 62-м участках. И мусор уберите - бардак, честное слово.
- Заколебал, - проговорила Ирка, когда Сергеев наконец ушел.
- А что ему остается? - возразила Богиня. - Он, в сущности, неплохой человек.
- Ну, воздерживался хоть бы от этих своих пошлостей.
Короткая дпскуссия о различиях между пошлостью и непристойностью; консенсус на том, что Сергеев грешит и тем и другим.
- Да я не про это. Видишь ли, не прораб он, а историк, кажется, бывший.разве он виноват, что оказался здесь не в своей тарелке?
Порассуждали еще о том, всегда ли у человека есть выбор, взяли лопаты с налипшей на них зацементировавшейся грязью, которую вчера поленились отмыть, и пошли на разрезы.
По пути встретили наших ботаников, у которых был обеденный перерыв (или это у них, за отсутствием надсмотрщика, завтрак, минуя трудовые достижения, плавно перешел в обед. Вовик закопал Ромочку в стог, как Саида, одна голова наружу, и теперь кормил его из рук сомнительной свежести колбасными обрезками. Мы пожелади им успехов в их нелегком труде и врубидись лопатами в землю.
Я вообще-то не люблю смотреть на людей, занятых тяжелым физическим трудом. Зеленоглазая же Богиня, копающая разрез, была прекрасна. Казалось, совсем без усилий мелькала полная тяжелой глины лопата в ее неимоверно тонких руках.К середине дня, выкопав столько же, сколько и мы втроем, она улеглась отдохнуть под сосну, глядя на небо сквозь синие ветки, и солнце отражалось в ее глазах, но во взгляде читалась обеспокоенность.
- Не нравятся мне те, что вчера в "Седьмое небо" заходили, - сказала она.
- Кто?
- Да нефтяники.
- Что, - удивилась я, - неужто здесь нефть ловить можно?
- Если бы. Никакая нефть в наших краях, конечно, не ловится. Распашут тут все и санаторию построят... чтоб их.
- Как, в заповеднике?
- А что им заповедник? Даже хорошо: зайчики с белочками будут к крыльцу прибегать, если не вымрут до окончания строительства. А вообще-то, - Богиня серьезно посмотрела на меня, - вся их радось не в том, чтобы свое построить, а в том, чтобы наше изгадить.
- 3 -
С утра по Издательству курсирует потрясающая новость. Мы - банкроты. Очень смешно.
Оказывается, нкшему Шурику взбрело в задницу, что он не только великий издатель, но и деятель кино мирового масштаба, Он принялся за гениальный художественный фильм - уж не знаю, как сценарист, режиссер или исполнитель главной роли - но факт в том, что на счете Издательства денег в тот момент было в аккурат на режиссерскую хлопушку.Шурик не растерялся и одолжил в банке "Российский кретин" кучу денег под четыре процента - в день. Фильм на экраны так и не вышел, президент банка прилюдно целовался с Шуриком, пил водку на его (наши!) деньги, а через год потребовал на бочку долг с процентами, что составило на тот момент около 60 миллионов долларов.
Мы вовсю обсуждали причины этой Шуриковой выходки.Одни говорили, что Шурик в момент подписания договора был пьян, другие - что ему заплатили банкиры и он нарочно обанкротил Издательство, третьи - что он просто клинический идиот. На мой взгляд, все три версии не исключают друг друга.
Впрочем, нашлась добрая душа, заплатившая по нашим векселям (правда, чистый долг, без процентов, а это, в сущности, ничто), это была Мадам, владелица Хрен-TV, арендующего у нас несколько комнаь. Ее корыстный интерес в этом тоже имелся:"Российский кретин" вознамерился за долги забрать наше здание, а Мадам вряд ли бы удалось за такой же бесценок снять помещение в центре.
По жтажам носится некий Мессия, прозванный так за свои клятвенные заверения, что он знает, как вывести Издательство из кризиса.Именно он призывает объявить импичмент шурику, а президентом избрать Мадам из Хрен-ТV. Он и ко мне пришел с петицией, но я отказалась ее подписывать.
- Имейте в виду, - говорю, - что, придя к власти, Мадам первого же вас и уволит.
Мы заключили пари на бутылку коньяку; а вообще-то я не имею права подписывать никакие петиции как неакционер: в момент акционирования Издательства я рылом, то есть стажем не вышла. Да и акция тогда стоила как кило колбасы (серьезная сумма по нашим тогдашним зарплатам), а сейчас на десяток акций буханки хлеба не купишь.
Питерский, в свою очередь, вынашивает планы спасения Издательства. В частности, он предложил забросать крышу Издательства землей и выращивать там помидоры на продажу. А Мадам он пообещал изнасиловать в лифте во время пути с первого этажа на четвертый. Вот уж не думала, что он извращенец, у которого что-то может подняться на женщину, годящуюся ему в престарелые родители.
Вообще же, рассказывает Питерский, деньги можно отыскать в самых неожиданных местах. Вот когда он, например, мотал срок в армии, они с дружком узнали, что гирокомпас стоит семь тысяч советских рублей.Ну, решили они, там либо золото, либо платина, и две ночи пилили его, как Шура Балаганов. Поняв наконец, что это бесполезно, разделились: один расспрашивал знающих людей, другой штудировал литературу о гирокомпасах. Короче, выяснилось, что самое ценное в этой штуковине - итальянская оптика, которую они благополучно раскрошили в первую же ночь.
А тут еще Борискину одолел тяжелый припадок борьбы за трудовую дисциплину. Она принесла всем на подпись бумажки, в коих нас уведомляли, что, если мы пожелаем уйти с работы на десять минут раньше или прийти на пять минут позже, мы должны за несколько дней до этого сделать соответствующую запись в журнале Борискиной с указанием причины, чтобы последнюю рассмотрело вышестоящее начальство и вынесло свой вердикт. Рабочий день, напомнила она, у нас с девяти до шести.
От такой начальственной наглости, хотя у меня и были дела на работе, я демонстративно покинула родное Издательство в половине четвертого. Дома достала из шкафа коробку с надписью "Не выкидывать!". Там мои самые удачные снимки. Вот на молодой майской веточке блестят дождевые капли. Вот лучи солнца веером расходятся сквозь просвет в тучах. Вот заледенели сосульками ветки в старом московском дворе. Эти я делаю не на заказ для своей или других контор, а исключительно для себя. Хотя так ли уж мои они? Нет в них ничего, чтобы каждый, увидев, понял: ну, это Варвары Вельской. Выкинут, все-таки выкинут...
Мне не хватает таланта. Работать я умею, не ленюсь, композицию строю грамотно, вкус у меня есть, но в остальном... так, какие-то беспомощные идейки и еще более беспомощное их воплощение. На всевозможных конкурсах снимки мои не хвалят и не ругают, а просто не замечают. Конечно, это, может быть, лучше - сидя в конторе на очень низко оплачиваемой и совсем не творческой должности, тешить себя мыслью, что хотя бы стремишься к большему. Да и можно ли создать шедевр, когда дома текут краны, денег на хорошую пленку не хватает, а на работе еще и Борискина отравляет жизнь своей трудовой дисциплиной?
Кто-то, однако же, создает.
Пушистый шар развернулся на подушке, выгнулся верблюдом и с презрением оглядел двуногих, озабоченных своими пошлыми проблемами. То ли дело Тусино простое, счастливое и осмысленное существование: свежий вискас, мягкая мамина постель, предсказуемый пейзаж за окном теплого дома.И ради чего этим людям тратить время и нервы, ведь собаке понятно, что вискас, мама и теплый дом - вечны? Люди - нелепейшие существа, и, если бы от них не было бы вискаса, они были бы не нужны. И Туся снова свернулась в шар и задремала, не желая слушать пустую болтовню и смирившись в очередной раз, что мир вокруг нее, созданный ею для удовлетворения ее желаний, - несовершенен.
-Значит, вы в самом деле хотите отстаивать заповедник?
Действия пока были безобидными. Зеленоглазая Богиня, не веря в успех предприятия, сочиняла петицию на имя нефтяных начальников.Бороться со строительством санатория неожиданно решили все. Такое единодушие несколько озадачило меня: до сих пор в нашем зеленом домике редко могли договориться без скандала, кому мыть посуду.
- А ты? - спросила меня Богиня.
- А я слишком хорошо понимаю соотношение сил. И я удивлена, что никто из вас не разделяет моего мнения. Однажды горстка жалких червяков, в числе которых была и я, уже пыталась бороться за свое никчемное существование с сильной и богатой фирмой.
Богиня подытожила:
- Стало быть, за тобой остается статус...
- Наблюдателя, - весьма язвительно ответил за меня Витек, от нечего делать смешивая реактивы в колбе.
("Фаллос", - указала на нее Светка. Вот уж совсем не похоже!)
Неожиданно его старания увенчались успехом. Синий цвет на дне плавно перешел в зеленый, тот - в желтый, который, в свою очередь, запенился темно-коричневым, и увенчал эту композицию малиновый дым, тут же заклубившийся по всей маленькой комнатушке, - NO или, возможно, NO2. Витек перемахнул через подоконник и помчался в сторону лагеря пришельцев, на бегу прокричав, что сейчас подложит эту бомбу нефтяникам, раз уж она так хорошо получилась.
Мы выждали с полминуты, после чего Ирка несколько разочарованно констатировала:
- Не взорвалось.
- Ну, давайте им тогда хоть пурген в чай подсыплем, - предложила Светка.
- Не выйдет, - напомнила я, - Витек почти все реактивы на свои фокусы извел, а остаток вчера на спор сожрал... Слушайте, прекратите этот детский сад! Или вы не понимаете еще, кто такие большие нефтяники и что они могут с нами сделать? Может, этот придурок Витек забыл, что у него в Москве остались жена и маленькая дочка? А Ирку наверняка дома ждут родители и светлое будущее. Алла, скажи им хоть ты...
- Да мы серьезны как никогда, - ответила Богиня. - Не кретины, чай, понимаем, что делаем и во что вляпаться рискуем. Но деваться-то некуда. Сама видишь, нас так и так сожрут. А если сопротивляться, то, может, все-таки подавятся.
- Да что вам этот заповедник! - разозлилась я.
- По большому счету ничто. Беда в том, что большой счет в жизни редко используется. И... он живой, если ты, конечно, это понимаешь.
- Ну и пусть себе живой! Неужели нельзя послать их всех и тихо уйти?
- Куда? - спросила Светка, и несвойственная ей серьезность, и жизненный опыт, и глубокое понимание ситуации звучали в ее голосе. Но тут же продолжила в своей обычной манере: - Коту под м..а?
Богиня кивнула:
- Нам ведь и в самом деле некуда идти из этого нашего маленького мирка. Ты думаешь, есть где-то другой мир, большой и безопасный, где ты будешь тихо предаваться своим занятиям и никакие посторонние силы тебе не помешают? А его нет! Возвращение к прежней твоей профессии под большим вопросом. Ну и куда ты пойдешь? На базаре пирожками торговать? И ты думаешь, что в эти твои занятия влезть некому будет? - Как же необычно было видеть взвинченной Богиню, всегда такую спокойную.
Ну почему, думала я, что бы я ни делала, всегда оказываюсь в глубокой заднице, а другие процветают? Или я не умнее и способнее большинства из них? Или не работала большую часть жизни без выходных по двенадцать часов в сутки? Не осваивала ночами, когда было нужно, новые профессии? Я, правда, знаю, что не обладаю большим талантом, но ведь основная масса моих более удачдивых знакомых не обладает никаким. Может быть, действительно, они чем-то лучше меня?
В это время два мордоворота втащили за шкирку Витька, и выражение лица у него было такое, словно подействовал вчерашний пурген. К великому своему счастью, в сумерках он ошибся бараком и поставил свою адскую машинку под окно местного клуба, где как раз шла дискотека; поэтому и отделался разбитой мордой.
Впрочем, его идиотская выходка имела для нас самые радужные последствия: дело в том, что у деревенских ребят,тусующихся в данном ночном клубе, была, видимо, одна кассета с единственной песней "Я лежу на песке, загораю", и, прослушивая ее раз по двадцать пять за вечер, мы возненавидели "Модерн токинг" вообще, Минаева в частности и попсу в совокупности; а теперь музыкальное сопровождение прекратилось на время проветривания.
- Привет, выхухоль, - кивнул Туське Витек, будучи отправлен дружественным пинком клубного делегата на пол, в зону ее территориальных интересов. - Это ты мюсли сожрала? Ела бы лучше мышей.
- Она не может есть мышей, - заступилась я за скотину. - У нее харизма.
- Что? Где это у нее харизма?
- Известно где - в усах. Как у нашей кисы длинные вибриссы.
- Вот я ее по усам, по вибриссам, - пробурчал Витек. - Счас как дам ей по харизме - не доживет до коммунизма.
Туська тем временем изливала обиду Витьку в постель.
Молодцам налили грамм по тридцать С2Н5ОН из нашей лаборатории, а Витька отправили мыть посуду - чтобы своей разбитой мордой глаза не мозолил.
(И я вспомнила еще одного искателя приключений и борца за справедливость из числа врагов моей юности; как он позвонил мне в час ночи - а я этого страшно не люблю! - и спросил, как я отношусь к адмиралу Нельсону, пояснив, что, по-видимому, лишился глаза, и рассказав поучительную историю о том, как он ночью возвращался из Люберов, где варил решетку на чьей-то даче, и увидел, как двое парней бьют третьего; чувство справедливости и начальные арифметические познания моего приятеля воспротивились столь неравному соотношению сил, и в следующее мгновение, предусмотрительно отойдя за угол, они колотили моего друга уже ввосьмером; по его словам, он успел положить троих...)
А вскоре я увидела Зеленоглазую Богиню такой, какой не видела никогда. Спина ее была согбенной, и взгляд - потухшим, и руки - безвольно опущенными на колени, и я разглядела, что кожа у нее местами дряблая, под глазами круги, а тело, хотя стройное и хрупкое, не отличается идеальными пропорциями. Теперь ее внешнось соответствовала реальному возрасту, в который раньше не верилось, -тридцати годам или даже чуть больше. Но вот она заметила меня. Повернулась (свет лампы упал под другим углом, не выхватывая больше из облика Богини примет времени). Вновь стала хрупкой, юной и загадочной. И сказала мне, среди прочего:
- Я не прошу тебя действовать - не имею права просить. Но в скором времени тебе придется хотя бы выбирать.
- Да не боюсь я этих нефтяников. Точнее, боюсь - это не та коннотация. Ну, сотрут они нас в пыль. Ну, вышвырнут, как слепых котят, - так меня уже столько раз унижали, что я расценю это как малозначащий эпизод моей жизни. Ну, даже убьют - мне, по сути, все равно, сейчас умереть, завтра или через пятьдесят лет. Они даже отнять у меня ничего не могут, потому что у меня и так ничего нет - ни денег, ни семьи, ни работы, ни близких друзей.
- Э, как правило, кому терять нечего, сильнее всех за жизнь и цепляется, - возразила Богиня. - Но мы сегодня ненормально много говорим и совсем ничего не делаем, если не считать хулиганской выходки Витька. Итак?..
- Мне очень хочется уйти, - призналась я, - но, поскольку уходить мне некуда, может быть, в большей степени, чем любому из здесь присутствующих, то, наверное, я с вами...
Богиня с тоской посмотрела на меня:
- Бог мой... - Она хотела сказать: "Ну и что изменится от твоего выбора?"
- 4 -
На работу идти не хочется. Убираю убогую квартирку, маленький музей моих путешествий. Вот эту коллекцию бересты я привезла из Архангельской области, когда, сбившись с дороги, вышла из лесу на давно заброшенную деревню; дело было к вечеру, а над деревней витала какая-то жутковатая атмосфера - сложно объяснить, я как-то дом видела, предназначенный к сносу, одычный пятиэтажный, уже выселенный, разграбленный и с выбитыми стеклами - так вот, что-то вроде этого, - так что я побоялась ночевать в этой деревне в заброшенном доме и, на мое счастье, километра через три нашла другую маленькую деревеньку (Заполье называлась та деревня) и заночевала в крайней избе, у неких бабки с дедом, которые посоветовали мне не собирать в одиночку грибы в незнакомых местах, накормили солеными рыжиками и рассказали о последнем розенкрейцере Борисе Зубакине, который и возродил у них народные промыслы, а утром продали мне за бесценок несколько изделий этих самых промыслов (дарить то, чем зарабатываешь на жизнь, плохая примета), попросив взамен прислать какие-нибудь филологически-философские книжки, и вывели на ближайшую железнодорожную станцию (Синега называлась эта станция).
(Кстати, в этом же архангельском лесу я потеряла свои часы. Их я купила в другой жизни, в Вальдбрёле на мелочной ярмарке, в те времена, когда раз в жизни все-таки предоставлялась возможность увидеть Вальдбрёль, и Кёльн, и Оденшпиль. Ничего особенного - на цепочке, в виде яблока, в комплекте с авторучкой, 9 марок без 5 пфеннигов.
Часы меня не любят. Свои первые я получчила от отца в пятом классе - громоздкие, облезлые, и у них все время отваливалась заводная головка. Следующие, купленные уже на мою первую зарплату, когда после уроков я подрабатывала уборщицей в детском саду, через полгода безнадежно сломались, да и третьи мне надоело каждый месяц таскать в гарантийную мастерскую. А эти служили мне верой и правдой лет пять или, наверное, семь. Они не требовали к себе никакого внимания. Они никогда не обманывали меня больше чем на минуту. Эти часы путешебтвовали со мной в междугородных автобусах и дальних поездах (в основном третьим классом, но пару раз и в купе) и даже летали по воздуху и плыли по воде. Мне не было их жалко. Чем тихо скончаться в пыли в ящике трюмо, забытыми и вытесненными из моей жизни более молодым и новым собратом (они еще тикают там, на дне темного ящика, пока не кончится батарейка, они еще живы, но для меня как бы мертвы), не лучше ли завершить свой жизненный путь под корягой в одном из лесов Архангельской губернии? По-моему, достойный конец для путешественника.
Часов в моей жизни будет еще много. Бабок с дедами, у которых вот так запросто можно переночевать в крайнем доме, - значительно меньше.)
Вот горсть зернышек янтаря, которые я собственноручно откопала где-то в Юрмале, когда была там по служебной надобности в жуткое межсезонье (российские танки и баррикады - опять баррикады! - было поручено мне сфотографировать для одного нашего еженедельника, который вскорости загнулся, не дождавшись моих шедевров; впрочем, латыши отнеслись ко мне на редкость миролюбиво и благосклонно), тем не менее большую часть времени я потратила на собственные удовольствия, в частности слушая орган в домском соборе, засыпая при этом после бессонной ночи в поезде и от разницы поясного времени и перебирая в кармане эти самые янтарные зернышки.
А этот крабовый панцирь я подобрала в маленьком поселке под Совгаванью (жила я и под Совгаванью!), после цунами, когда огромная волна вынесла на бегег много этого добра...
Увлекательные эти занятия прервал Питерский, который позвонил с работы и сказал, что мое присутствие там категорически желательно.
Дело в том, что нашего Шурика час назад вынесли с очередного собрания акционеров вперед ногами, причем в буквальном смысле, поскольку в момент получения вотума недоверия с ним случился сердечный приступ. Медсестра хотела сделать ему укол, но Шурик постеснялся обнажить перед ней часть своей царственной задницы, с чем и был доставлен в ближайшую (бесплатную, потому что, увлеченный финансовыми махинациями, не успел приобрести полис Четвертого управления) больницу. С тех пор мы о нем ничего не слышали.
Итак, наш новый президент, господин Крючков, выразил желание познакомиться лично со всеми сотрудниками Издательства, от главного редактора до уборщицы. С главным редакторм (тем самым, что спал во Франкфурте на унитазе) они уже что-то выпили за плотно закрытыми дверьми, а вот уборщиц по причине всеоющего бардака на месте не оказалось. Они, будучи оплачиваемы почти так же мало, как наш отдел, вообще не очень ревностно онносились к своим обязанностям, и наш коридор уже второй день украшал внушительных размеров экскремент (по этому поводу мы с Питерским спорили до потери голоса - нет, не кому его убирать, а кем он оставлен: собакой, человеком или еще каким-нибудь глупым животным), в который (экскремент) Крюков с утра и соблаговолил вляпаться со всего маху из-за того, что лампочки в нашем коридоре уже давно выверчены для дома для семьи. Впрочем, обстоятельство, несколько омрачившее его вступление в новую должность, не вывело Крючкова из равновесия, и он улыбался всем обаятельной, хотя и несколько педерастической улыбкой.
Борискина же, чтобы продемонстрировать начальству свое рвение, взялась за разработку плана мероприятий по гражданской обороне Каждому из нас была выдана инструкция на пяти страницах о том, что делать в случае ядерного нападения (на мой отсталый взгляд, у Издательства враги хотя и могущественные, но не до такой степени, чтобы кидать во вполне полноценное, за вычетом выбитых стекол, выверченных лампочек и перманентно засоренных унитазов, здание в центре Москвы атомной бомбой). Требовалось подробно с ней ознакомиться и расписаться на каждой из пяти страниц. Отдавая Борискиной свой подписанный экземпляр, я попросила ее объяснить принцип действия фекального насоса, так как, не зная этого, я не смогу проверить его исправность, как того требует инструкция. Минуты две было слышно, как скрипят мозги Борискиной, и наконец она спросила:
- Это вы о чем?
- О той мине замедленного действия, на которой сегодня подорвался Крючков, - ответил за меня Питерский.
Борискина еще некоторое время поскрипела мозгами, но безрезультатно, и удалилась.
- Ее тупость порой меня озадачивает, - заметила я, когда в коридоре стихли борискинские шаги.
- Э, ты несправедлива к Борискиной. - Питерский изготовился рассказывать очередную свою байку. - Она просто Эйнштейн по сравнению с моим бывшим однокурсником. Как-то нам задали курсовую, и мы договорились с товарищами писать по разным аспектам монгольского ига (я как раз спер книжку из библиотеки). Пригласили и его в свою компанию. "Я хотел о Древнем Вавилоне", - сказал этот товарищ. "Ну вот и пиши о монгольском иге в Древнем Вавилоне". Преподавателя чуть кондратий не хватил, когда он эту тему на кафедре заявил!
А в Издательстве тем временем создается антикрючковская коалиция. Мессия вопит, что Крючков - организованная преступность. Ходят две дамы и призывают голосовать за Мадам. Одну из них я, кстати, знаю - это Медведкова, бывшая младшая редакторша, выдвинувшаяся, когда упразднили эту должность, просто в редакторы, что можно объяснить только ее невероятным нахальством, ибо ни умом, ни образованием, ни даже намеком на сексуальную привлекательность она не обладает. Петиция, составленная ею в пользу Мадам, впрочем, ничем не хуже других произведений этого жанра: обещание тех же золотых гор и коммунизма в одном, отдельно взятом Издательстве. Народ, естественно, не верит, но все равно подписывает - от скуки.
Купила для давешних бабки с дедом книжку по культурологии. Редактор Элка. Что ж, могла быть и Медведкова. На 324-й странице вместо "Евангелие от Марка" написано "от Маркса", а в аннотации вместо "в своем анализе" - "аналище".
В открытое окно пробирается ночь и тревожит Тусю. Туся крадется на подоконник, для чего ей приходится отодвинуть драную занавеску и пройти по цветам, растущим в консервных банках. С подоконника Туся видит, как светят звезды; так же светятся и глаза Туси. Тусю волнует луна, взошедшая где-то над окном. Туся взбирается на оконную раму и осторожно идет навстречу луне. Но вот рама кончилась, а до луны еще далеко. Туся усаживается копилкой. Совсем рядом с ней растет большое раскидистое дерево - то ли дуб, то ли липа, Туся не очень в этом понимает. Туся теребит лапкой ветку, но вскоре ей становится страшно упасть и она уходит в дом.
На стуле у окна небрежно брошено старенькое покрывало с маминой кровати. Туся, сколько у нее хватает сил, подбирает покрывало под себя.Еще какое-то время Туся нюхает ночь, потом сворачивается улиткой и засыпает, измученная ночью. Один глаз у Туси открыт.
А утром после того, как нефтяные начальники свалили в свою Москву, приехали - куда денешься - наши новые потенциальные враги. Точнее, пока только проектировщики - инженеры, архитекторы, чтоб их... - и члены согласительной, так сказать, комиссии, в обязанности которых входило убедить окружающих, что вышвыривание нас из заповедника и распашка его под ведомственную санаторию осуществляются из любви к природе и для нашего же блага.
(Когда-то я владела мелкогабаритной,правда, но все же двухкомнатной квартиркой, а потом наши пятиэтажки чем-то не глянулись мэру Москвы и он распорядился их снести и понастроить новые, высокие и совершенно топорно (то есть топорно до совершенства) сделанные дома, куда и переселилось процентов двадцать жителей нашего квартала, а я, в числе других счастливчиков, получила маленькую однокомнатную квартиру, тоже в старом доме, но окнами на оживленную магистраль; кухня там чуть побольше моей прежней пятиметровой, там даже стоит мой рабочий стол - потому что в крошечную комнату не влезает, зато полы скрипят, двери не закрываются и в мороз температура не поднимается выше десяти градусов. Оно конечно, человеку должно хватать одной комнаты, но дело в том, что вещей и мебели было на две, а поскольку многие оказались в таком же положении, то продать что бы то ни было не представлялось возможным и пришлось забрать только самое необходимое, а остальное бросить. Больше всего мне было жаль чайный сервиз, роскошный, сине-бело-золотой: лет двадцать пять назад его купила мать в подарок учительнице моего старшего брата, чтобы та поставила ему приличную оценку на экзамене по русскому языку. (Для моих учителей уже никакие сервизы не покупались; больше того, коробки конфет, подаренные врачам детской поликлиники - я часто болела - припоминались потом по нескольку месяцев, и болезни при этом ставились мне в вину.)
(Разрешите еще одно лирическое отступление. Я матери за это припоминание коробок конфет благодарна.
На одном из старших курсов института, на семинаре по детской литературе мы обсуждали известную сказочку про слоненка, с которым всякие зайчики и белочки те хотели играть. Он и цветы хоботом поливал, прикрывал лесную малышню от дождя своими ушами, но, стоило дождю кончиться или, по ситуации, наоборот, начаться, и он опять становился никому не нужен. Тогда слоненок сделался пожарником - профессия, уважаемая всеми и всегда, - и звери стали искать его дружбы, а он зла не помнил и иногда разрешал им пускать кораблики в своей пожарной каске.
"Что, по-вашему, волжен вынести из этой сказки ребенок?" - спросила преподавательница. Все наперебой заговорили, что ребенок будет стараться стать таким же добрым и отзывчивым, как слоник, и тут заговорил мальчик Миша. Если ты пушистый зайчик или белочка, сказал он (Миша сильно заикался, но был большой умница, поэтому, если он начинал говорить, гвалт прекращался и все смотрели на него), итак, будучи обаятельным и симпатичным зайчиком, ты можешь ровным счетом ничего собой не представлять и даже быть недалеким и жестоким субъектом, и все равно все будут тебя любить и звать в свои игры. А вот если у тебя длинный нос и большие уши, никто с тобой просто так играть не захочет, и в этом случае надо научиться обладать чем-то, что другим недоступно. И тогда ты сможешь иногда разрешать всеобщим любимцам пускать кораблики в своей пожарной каске.
И вот мама всегда следила, чтобы я была сыта, одета, здорова, вовремя делала уроки, но в эмоциональном плане ей было на меня наплевать. Поэтому приобретением своей пожарной каски я впервые озаботилась не в зрелые годы, а еще в октябрятском возрасте.)
Так вот, насчет сервиза бабушка сказала, что хватит с учительницы и хрустальной вазы, и сервиз остался у нас.Результат итак превзошел все ожидания.Встретив после предварительной проверки сочинений в коридоре мою мать, "Семнадцать ошибок, - прошептала ей учительница. - Четверки хватит?" Теперь никого из участников этой истории нет в живых, не знаю только насчет учительницы.
Сервиз был в хорошем состоянии, его берегли, но он был огромный, на двенадцать персон, и не влез бы в тот единственный небольшой шкаф, который я смогла взять на новую квартиру.)
(А по утрам на крыльцо нашего зеленого домика прибегают зайчики и белочки...)
Конечно, мы тут же пошли глазеть на пришельцев к "Седьмому небу". Я не ожидала, что это будут сколько-нибудь замечательные личности: по моим наблюдениям, крепко стоящие на ногах ведомства частенько вербуют для отстаивания своих жизненных интересов всякий сброд. Но это оказались, по крайней мере с виду, вполне нормальные люди: ни повышенное сребролюбие, ни необузданный карьеризм, ни крайняя степень отчаяния не оставили следа в их внешности. Обыкновеные это были, ничем не примечательные ребята, которые приехали сюда делать свою заурядную работу, в особенности один из них, с неприметной внешностью классического инженера, с обаянием тем не менее чего-то необычного, что не с первого взгляда угадывалось в нем, - из кухонных посиделок студенческой юности моего брата. Он не сидел в "Седьмом небе", как все, за пивом, а стоял на крыльце, и курил, и знал уже, наверное, что всколыхнет тихий омут, и ничего не мог с этим поделать.он поздоровался, сказаля. что он архитектор, зовут его Василий и приехал он сюда строить санаторий.
Я ничего не ответила, Ирка без эмоций отнеслась к нашим, оказавшимся такими неопасными, противникам, Светка смотрела на них, особенно же в сторону его - Василия - многообещающим (много обещающим, особенно в области чувственных наслаждений), взглядом. Зеленоглазой Богини не было тогда с нами.
Дома Девочка в очках и Девочка в желтой курточке складывали вещи.Вовик с Ромочкой уехали еще позавчера, это понятно, у них начался учебный год, но девочки-то, особенно в желтой курточе, больше всех кричали, что будут отстаивать наше жизненное пространство до последнего. Ничего, злорадно подумала я, теперь, с учетом того что лаборатория опустеет тоже, у меня, возможно, будет отдельная комната. (Увы! Этим же вечером Сергеев опечатал освободившиеся помещения.)
Витек с Сергеевым переругивались за стенкой.
- Ну и что вы будете делать? - Это Сергеев. - Цепью против бульдозеров встанете? Могучая получится цепь: несколько сумасшедших баб, ты, малохольный деканский сынок, и я, дурак, с вами. То-то они испугаются!
(Наш Витек - сын декана?..)
- Но существуют же кампании в прессе, - не соглашался Витек, -и общественное мнение жителей окрестных деревень.
- Чихать они на прессу хотели. А что до общественного мнения,то этот санаторий стольким людям работу даст.
Да, Витек понимает, мто переубедить местное население будет трудно. Нет, он сам категорически против насильственных действий. У него в Москве жена и маленькая дочка.
- И учти, Витек, мы здесь люди посторонние. Мы приехали, побегали по лесам, пока нам в жилу, покидали землю в удовольствие - и разъехались по домам до следующего удобного случая. Так чего ради нам воду мутить и вмешиваться в частный спор некоей деревни с некоим ведомством. Да и спора-то никакого, думается, нет, деревенские жители ничего против санатория не имеют. Так что катился бы ты в Москву, к своим жене и дочери...
- ...а меня там уже ждет это самое некое ведомство, ну, не это, так другое, и уже не на клочок земли претендует, а на мои работу, жилье, жену и дочь. И я должен буду им все это уступить, потому что один раз уже поддался. Не в этой конкретной ситуации дело, а в общем, так сказать, мироустройстве.
- Хорошо, - вхдохнул Сергеев. - У тебя есть какой-нибудь реальный план?
Витек пробормотал что-то невнятное.
- То-то и оно. А базлать мы все горазды.
А вечером все чистили грибы, принесенные Зеленоглазой Богиней, озимые, как она сказала, поскольку на государственные субсидии рассчитывать больше не приходилось. ("Фаллос", - указала Светка на мелкий и особенно крепкий гриб.)
- Вот вы, Алла, - посетовал Сергеев, -народ взбаламутили, а сами ушли на очень тихую охоту.
- Напраслину возводите, - отозвалась Богиня. - Я была в "Седьмом небе" сразу после всех и устанавливала контакты с новыми персонажами нашей истории.
Мне неудержимо вспомнилась история, как Богиня однажды уже устанавливала контакты, тот раз международные. Ситуация отчасти смахивала на нынешнюю, но была, конечно, более безопасна. Некий японец положил на наш заповедник глаз и хотел, в свою очередь, наложить на него лапу. И сам-то по себе, в силу своей странной для этой диковатой местности национальности ("Япошка", - тыкали в него пальцем местные жители. "Ебошка, ебошка", - соглашался он), еще и отличался он весьма неяпонской слабостью к азартным играм, в частности к несколько вышедшей у нас из повседневного употребления, но от этого не менее развеселой карточной игре "три палки", которую также весьма ценила (или делала вид, что ценила) Зеленоглазая Богиня. Всю ночь, там же, кстати, в "Седьмом небе", они били друг друга картами по морде (одно из вполне официальных наказаний проигравшего).Короче, когда я к утру заглянула в это богоспасаемое заведение, Богиня уже успела проиграть всю наличность и сколь-либо ценные вещи, вплоть до часов (я с облегчением вспомнила, что мои давно опочили под корягой в Архангельской области, иначе они тоже могли бы отъехать в солнечную Японию), и поставила на кон свои претензии на острова Курильской гряды. Я тоже хачу, шевельнулось во мне желание, е вспоминаемое с юности, когда среди экзотических растений Ботанического сада мы проводили дни напролет за этим занятием. Я ретировалась тогда, вспомнив про свой фотоаппарат, который со всеми причиндалами долларов на двести потянет - япошка может счесть, что лучше "Зенит" в руках, чем Итуруп в Японии.
(...А ведь был у меня еще один славный знакомый, игравший много и охотно не в примитивные "Три палки", а в преферанс или абаху и в пылу вдохновения залезавший во время игры в мой карман еще легче, чем в свой собственный. Не из непорядочности - просто имел размытые понятия о разнице между своим и чужим. Почему-то мне тогда было сложно шарахнуть вовремя кулаком по столу. Так и смылся потом с изрядной суммой моих денег.)
В общем , я не знаю, играли они эти острова оптом или в розницу, а также чем окончился этот исторический матч на звание дурака и какая судьба, если игра затянулась, ждала Сахалин и Хоккайдо, но факт тот, что через два дня навсегда убрался из нашего леса.
(Злые языки утверждают, что означенная игра здесь совершенно ни при чем. Выходец из Страны восходящего солнца собирался устанавливать на нашей реке очистные сооружения, бесплатно,но с тем условием, что все, там уловленное, он увезет к себе в Японию - о чем и вел переговоры.Но местные власти решили, что пусть лучше родная природа гибнет, но своими отходами с японскими милитаристами мы ни в жисть не поделимся. Так что единственное, что увез от нас горе-эколог в свою Японию, это образ холодно-недоспупно-прекрасной женщины с золотыми волосами, огромными изумрудными глазами итонкими изящными руками, без устали тасующими колоду карт.)
Итак, нам оставалось молиться, чтобы эти инженеры-архитекторы оказались, к примеру украинцами - тогда ташу бузу можно было разрешить игрой на Черноморский флот.
- Да нет, - возразила Богиня. - Сразу из "Седьмого неба" мы с ними за грибами пошли. Нормальные ребята. Один из них, совершенно без слуха и годоса, с удовольствием горланил на весь лес песни: "И Ельцин такой молодой, и юный Путин впереди", "Под крылом самолета о чем-то поет сорвавшийся вниз пассажир".
- "Привязанный за нос пилот"! - внесла Светка поправку в песенный текст. - Вот, значит, как. Они на нас с бульдозерами идти собираются, а ты им, стало быть, наши владения показывала: вот, дескать, посмотрите, как мы тут без вас хорошо живем, и не портите нам эту жизнь, вы же нормальные ребята.
- И вправду, - добавила я, - неужели ты не видишь, что те, перед которыми ты мечешь бисер, - свиньи?
- А это с какой стороны еще посмотреть, - задумчиво ответила Зеленоглазая Богиня, - кто на самом деле свиньи. Ребята приехали свои деньги заработать, заметь, не грязные, а обычную невеликую инженерную зарплату, а тут кучка каких-то уродов вопит, отстаивая свои мелкие интересы, которые, кстати, противоречат экономическим интересам поселка.
- Все в мире неоднозначно, - с философским видом добавила молчавшая до сих пор Ирка.
- Что? - удивился Сергеев. - А, да. Со своей стороны надо на это смотреть, поскольку с той, другой, и без нас уж как-нибудь посмотрят. А что, как вы их давеча назвали, согласительная комиссия?
- Не знаю, - ответила Богиня. - в "Седьмом небе" их не было.
- Еще бы, - поддакнула Светка. - Будет вам царь в п... ковыряться.
- Да даже и не в них дело, - сказал Сергеев, - а в тех, кто их сюда послал. Ох, вляпались мы... А ты, Виктор, - спросил Сергеев, что молчишь? Где ты был целый день?
- По поселку ходил, народ баламутил, - гордо ответил Витек.
- Тьфу, дурак! - только и сказал Сергеев.
(А по утрам на крыльцо нашего зеленого домика прибегают зайчики и белочки. Мой брат любил всю эту мелкую лесную живность, и последние пару лет, когда он уже знал, что умирает от неизлечимой болезни, ему довелось пожить в маленьком домике, наподобие этого, да, конечно, это был санаторий, и он был счастлив, потому что, хотя и считал себя урбанистом, в сущности, не любил пыльную, грязную и суетливую Москву, а по иронии судьбы, был брат мой тоже инженер-нефтяник, и звали его - тоже - Вася, и были мы очень дружны, несмотря на разницу в восемь лет и то, что мать любила его откровенно сильнее, чем меня:
На окошке два цветочка,
Розовый да красенький.
Никто любви нашей не знает,
Только я да Васенька.
Эх, Вася! Большинство людей не знают, что они умрут. О том, что мне придется умереть, я поняла не постепенно, а внезапно, в одно прекрасное утро; мне было тогда восемь лет. Я испугалась тогда и сказала о своих страхах Васе. Не беспокойся, ответил он, к тому времени, как ты состаришься, изобретут бессмертие; а сам уже знал, что жить ему осталось не больше пяти лет.
Умом я понимаю, что должна существовать загробная жизнь, а подсознание говорит, что нет. Но в еще большей глубине души я все-таки не верю, что могу вот так насовсем умереть. Этот слой тоже не последний. Сколько таких слоев? К тому же верить или не верить - это одно, а я с некоторых пор знаю, что после смерти ничего нет.
Последний раз я видела моего брата месяца за два, как он умер. Жизнь он прожил обидно короткую и вместе с тем абсолютно обыкновенную, и, если бы не необходимость скоро умереть, он был бы, наверное, на этом этапе доволен тем, как жил. На даче это было; он сидел на заднем дворе, на пне у пруда, и смотрел вдаль. Так не смотрят, когда собираются сменить привычное и умеренно приятное на новое и неизвестное. Так смотрят, отправляясь туда, где нет ничего.)
- 5 -
С утра у меня трещит голова от истошного визга Борискиной.
- Две тыщи ему плати! Гад какой! - вопит она.
Дело в том, что накануне Питерский отправил себя в творческую командировку за чернобыльской колбасой, которую, скупив по дешевке, он собирается тогговать в стенах родного Издательства по ценам чуть ниже рыночных.Борискина, понятно, творческую командировку ему не подписала, и тогда он уехал самовольно, сказав на прощанье, что будет нормально работать тогда, когда станет получать нормальную зарплату, например две тысячи (рублей, естественно). Да и то сказать, было с чего Борискиной взбеситься: какой-то вшивый без пяти минут кандидат наук требует зарплату чуть не в восемьдесят долларов.Ну и что, что ее собственные доходы выражаются минимум пчтизначным числом? Она давно вышибла бы Питерского под зад коленом, но он классный верстальщик, когда трезвый и когда имеет желание работать, впрочем посещающее его крайне редко. К тому же его второй дядя служит в КГБ...
От возмущения у Борискиной созревает очередная бредовая идея, которую она тут же и претворяет в жизнь: врезание замка в дверь нашего туалета. ("Чтобы разные экскреметны не воровали", - наверняка скажет по возвращении Питерский.) Вообще-то говоря, к нам в Издательство кто только не ходит, и я помню, как неизвестного происхождения и бомжеватого вида пьяный мужик, не заперев кабинку и не включив свет, мачился,повернувшись спиной к унитазу и фонтаном, соответственно, к посетителям, которые поминутно открывали дверь. Однако теперь ключ от заветной двери станет храниться у Борискиной, и она будет выдавать его под расписку, для чего собирается завести специальный журнал, где станет фиксировать, кто туда пошел, когда, по какой надобности и как долго там пробыл, а потом напишет отчет начальству, у кого из сотрудников время пребывания не соответствовало заявленной надобности.
Крючков тем временем действительно собрал издательский персонал, и не просто узнать имя каждого сотрудника, а принес с собой наполеоновский проект - договор на музейную энциклопедию в двух томах, которую музейный фонд писал десять лет, а теперь решил опубликовать, и, стараниями Крючкова, не иначе как у нас.
И вот состоялась встреча за круглым (прямоугольным) столом, где был подан чай с баранками и по одну сторону сидели музейные работники, а по другую - Крючков с главным редактором, тем самым, что спал во Франкфурте на унитазе. После двух часов взаимной ахинеи договор был подписан, а я - обеспечена сверхурочными работами на ближайшие несколько лет.
Редактором энциклопедии поставили Элку (мне стало жаль музейщиков, ведь они старались и вообще не сделали мне ничего плохого), вследствие чего Медведкова жутко обиделась и ушла, не допив чай с баранками, крепить антикрючковскую коалицию. Результатом несколькичасовых стараний ее и компании явился меморандум, содержащий 95 тезисов о том, что мы акционировались неправильно. Сия кляуза, не без участия Мадам, и полетела в различные судебные инстанции.
Если до сих пор все наши действия, включая Витькову колбу со взрывом, можно было свести к шутке, то теперь, после того как Витек пронесся по поселку со своей атнинефтегазосварщической кампанией (по всем правилам: с транспарантами, лозунгами, опросом общественного мнения и бесплатной раздачей водки), сомнений не оставалось: нас заметили.
Последствия вырисовались моментально. Наутро Сергеева вызвали в согласительную комиссию. Пробыл он там несколько часов, а о том, что произошло, рассказывал скупо: мол, предложили тридцать сребреников, а когда он отказался, велели упаковывать чемоданы и забирать трудовые книжки. Трудовая книжка была, однако, только у Сергеева, мы же все работали по договорам, что несколько облегчало задачу наших противников.
Вещи собирать тем не менее никто не стал.
- Интересно, - спросила Ирка, нет, не испуганно, решившись на такую глупую и бессмысленную акцию протеста, мы уже устали бояться последствий, - что они с нами делать-то будут?
- Что - "что"? - удивилась Светка. - Вы...ут, как собак.
- Ну, это понятно. А каким способом?
Светка и Витек переглянулись и дружно фыркнули, по-собачьи, мол, как же еще.
- Я имею в виду, - продолжала Ирка, - пристрелят они нас всех, дом сожгут или с милицией отсюда вышвырнут?
- Если они еще здесь милицию найдут... - обнадежила Зеленоглазая Богиня, не отрываясь от окна, в котором, похоже, что-то высмотрела.
- По моему опыту, - сказала я, - они сначала попробуют договориться полюбовно, потом долгое время будут делать вид, что проблемы не существует, а потом... Это уж насколько их фантазии хватит. Интересно, до какой степени им закон не писан?
- Да-а, - все так же задумчиво ответила Богиня, - будут действовать по всем правилам феодальной войны: с подкупами, наговорами, ночными диверсиями, обманными обещаниями местным жителям...
- А в поселке что? - спросил наконец Сергеев о существенном.
- Водку на халяву пили... - ответил Витек.
- ...и это обнадеживает, - вставила Светка.
- ...но насчет остального сказали: ты че, мол, мужик, воду мутишь, имели мы интимные отношения с тобой, твоими коллегами и со всем заповедником. Эх! Сматываться отсюда надо куда угодно, хоть в тайгу убегать! - подытожил Витек. У него в Москве жена и маленькая дочка.
(Короткая дискуссия о том, можно ли считать близлежащие леса тайгой. Останавливаемся на энциклопедическом определении: подзона умеренного пояса с преобладанием хвойных пород; стало быть, можно.)
Но вроде бежать было уже поздно. Ближе к вечеру явились очередные последствия, во образе инженера Василия и геодезистки Татьяны, и очень культурно пригласили наших представителей собраться для обсуждения сложившейся ситуации в парке (напротив, кстати, отделения милиции), рядом со скульптурной композицией "Алкаши у Ленина".
Сергеев поинтересовался:
- И что вы, Алла, об этом думаете?
- Значит, решили сами об нас не мараться, - ответила Богиня, - а стравить нас с другими рядовыми участниками событий. Чего-то в этом роде и следовало ожидать. Конечно, ребятки, которым мы работать мешаем, без чьего-либо участия нас в порошок сотрут.
- Или, как вариант, отойдут в сторону и опять-таки кликнут начальство, - предположила я.
- Да вот покамест не кликнули, - заметил Сергеев. - Итак, кого на переговоры пошлем?
Идти решили Сергеев, Зеленоглазая Богиня, ну, и я увязалась за ними. Поутру пришли мы в парк к скульптуре, изображающей Ленина, который ведет оживленную беседу с двумя мужиками, одним в рабочей спецовке, другим бородатым и в крестьянской рубахе; причем весь пьедестал был, как всегда, уставлен пустыми бутылками (судя по тому, что преобладала там все-таки "Балтика № 9", жители поселка уже успели с утра опохмелиться и выйти на работу). Туда же через некоторое время явились и наши оппоненты: Василий, но с ним...
Я слышала, конечно, сто в лагере противника есть еще одно действующее лицо; знала, что это архитектор, но чтобы... Мало ли архитекторов в Москве! Да и не занимался он уже, по последним моим сведениям, чистой и престижной профессией, а бомжевал где-то на помойке. Он, впрочем, удивился не меньше меня.
За свою жизнь я совершила, кажется, три непоправимые ошибки (не считая моего рождения на свет, но это, скарее, была большая ошибка моих родителей). Первой был выбор профессии, в которой, будь я хоть в двадцать раз профессиональнее и в триста раз талантливей самого лучшего московского фотохудожника, нужно суметь еще и промылиться в люди. Третья ошибка - это, разумеется, участие в сей авантюре, пусть в основном и в роли наблюдателя. Я не говорю о более мелких и исправимых, совершаемых мною почти каждый день. И вот сейчас передо мною стояла моя вторая, и самая большая, и самая, как оказалось, неисправимая ошибка, и Дубровиным звали эту ошибку, и однажды он уже разрушал мою жизнь в течение восьми месяев не помню точно сколько лет назад.
Дубровин, если узнал меня, тоже, должно быть, прикидывал, какой по счету и степени важности ошибкой в его жизни явилась я. Но нет, не анализ собственных ошибок отражался сейчас в его взгдяде: взгляд этот был ох как недобро-заинтересован!
- 6 -
Приезжаю я сегодня на работу, хочу открыть дверь Издательства и вдруг вижу, что двери-то нет. Приглядевшись, замечаю, счто и стена Издательства, выходящая на Садовое кольцо, большей частью отсутствует, а на месте ее стоят молодцы в камуфляжной форме и предлагают идти в обход.
- Что, - спрашиваю, - случилось?
- Взорвали ваше Издательство, - отвечают молодцы.
До меня не сразу дошел смысл сказанного.
- Что-что? - говорю.
- А ты, как в том анекдоте, целый день бы ходила и слушала? Сказано: бомбу ночью кинули, взрывом дверь снесло и часть стены. Иди, вход со двора через старые корпуса.
Сегодня, разумеется, никто не работает и все обсуждают случившееся, по крайней мере на нашем этаже. Как получилось, спрашиваю я, что вахтеры подрывников не видели? А они на посту не стояли, отвечают мне, а были где-то в глубине здания. Враки, думаю, дрыхли небось в чьем-нибудь теплом офисе, что и спасло им жизнь. Ну, поскольку они тоже подчиняются Борискиной, их трудовую биографию можно считать на этом законченной.
Вторая мысль: не дело ли это рук Медведковой и компании или людей самой Мадам? Косвенным образом это вскорости и подтвердилось: к обеду явился радостный Крючков с ящиком шампанского, зазвал к себе всех руководителей структурных подразделений и налил по бокалу в честь выиграннаго суда, постановившего, что акционировались мы правильно, а Крючков является нашим самым что ни на есть легитимнейшим президентом.
Борискина под воздействием паров шампанского снова взялась за трудовую дисциплину. Слава богу еще, что ключ от сортира я у нее сперла и теперь могу наведываться туда когда захочу, насколько захочу и по любой надобности. Так вот, Борискина родила приказ, по которому запрещается находиться в Издательстве до восьми утра и после семи вечера, а если у кого возникнет особая надобность, например он с полдороги домой вспомнит, что забыл зонтик, то на это должен существовать специальный журнал, в котором каждый решивший задержаться на работе позже установленного времени должен за несколько дней зарегистрировать прошение на имя президента, с указанием причины и отдельно для каждого раза, и, если президент сочтет причину уважительной, он впишет туда же свою положительную резолюцию. Говорят, когда Борискина обратилась с этим проектом к Крючкову, он улыбнулся своей обаянельной, но педерастической улыбкой, и высказал сомнение в ее умственных способностях. Тем не менее журнал в нашей жизни тут же появился.
На обед Борискина ест колбасу, ту самую чернобыльскую, что продал ей Питерский, вернувшись из своей творческой командировки. Я не стала мешать бизнесу своего соседа по офису, хотя Питерского в нашем Издательстве никто не любит: уж очень он изобретателен на всякие гадости: то в сапоги наплюет, то тухлое яйцо в бумаги подложит, то полный заказов общественный холодильник из сети выдернет. Но меня он, по крайней мере, о происхождении своей колбаски предупредил.
(Когда моя кошка болела лишаями, Питерский упрашивал сдать ее в аренду - ему надо было заразить некоторых своих родных и близких. Не то чтобы они ему очень досаждали, просто есть люди, склонные гадить ближнему из любви к искусству.)
К нам в офис заходил Мессия и агитировал голосовать опять-таки за Хрен-TV. Подтвердил, что пари относительно его увольнения и долженствующей последовать за этим бутылки коньяку остается в законной силе. На прощанье спер у меня ручку. Фиолетовую!
Итак, когда я дожила до двадцати одного года - совершеннолетие по советским меркам, то есть право покупать спиртные напитки - мне казалось, что все существенное, чему суждено произойти в моей жизни, уже произошло. Было получено образование, найдена работа; большинство подруг повыходили замуж - так и распалась наша молодежная компания; то, что вызывало у меня интерес пару лет назад, теперь казалось скучно. Обеспокоенное сознание металось в поисках новой точки опоры. И примерно в это время на сером небосклоне моей жизни и взошла бешеная звезда, и имя ей было - Дубровин. Как мы познакомились - отдельная история, начну с нашего свадебного путешествия, знаменовавшего первые полгода совместной жизни и после которого мы расстались окончательно. А уехали мы с друзьями, молодой семейной парой, в дом отдыха, как раз в то время, когда был объявлен трехдневный обмен старых денег на новые. Дензнаки образца 1961 года только и удалось вложить, что в эти самые путевки да еще в ящик спиртного. Собирались в номере наших друзей; я по молодости не могла квасить так, как вся остальная компания, поэтому после двух-трех рюмок уходила к себе - спать. Через несколько ночей не выдержала гражданка, жившая по соседству с комнатой, где дебоширил мой ненаглядный. Она так и сказала мне: "Собирайтесь в следующий раз в другом месте, а то прошлой ночью ваш муж носился без штанов с ножом по коридору, кричал: "Всех порежу!" и агитировал голосовать за Жириновского".
А чуть раньше Дубровин постирал носки. Еще в день приезда он заявил, что не позволит больше любимой женщине заниматься таким низменным делом, хотя я, по молодости, была не против; собственноручно намылил свои носки и положил их на бачок унитаза - отмокать. Там они и пролежали до нашего отъезда.
Ночь перед отъездом, кстати, он провел в собачьей конуре, выпихнув оттуда хозяина, габаритами Дубровина превосходящего, и сделал это с чересчур пьяных глаз, поскольку на трезвую голову собак вообще-то боялся. Так его утром и опознали - по торчащим из конуры ногам, одетым в старые тренировочные штаны с обвисшими коленками.
Но я бы ему и это простила, как прощала его внезапные исчезновения по нескольку недель, драки с достойными гражданами, пьяные выходки на дне рождения моей подруги... то, как он издевался над Туськой - носок ей на голову надевал или оттягивал уши на затылок: "Зайцем будешь!" (ее детские удивленные глаза не понимали, как это - мучить такую Тусю)... его безденежье, его папашу-алкоголика, мамашу, по которой психушка плачет, его патологическое, ни с чем не сравнимое нежелание работать - в конце концов, на мою тогдашнюю зарплату можно было прожить почти безбедно. О, насколько же осмотрительнее мы становимся с годами! Но нет, он первый меня бросил. Он сказал: "Я хочу тебя защищать, а на тебя никто не нападает. Нет, не так. Я хочу быть сильным и значительным, а ты мне не позволяешь занять ни главное, ни даже одно из главных мест в твоей жизни". Конечно, Дубровин сказал гораздо более красиво, он все-таки имел три высших образования, и в том числе учился на сценариста. Независимо от формы сказанного, по сути он был прав: он хотел быть за мной как за каменной стеной и в то же время считаться хозяином в доме. Приняв первое, я так и не смогла смириться со вторым. Я никогда его не любила.
И теперь, когда я и имя, собственно, его уже забыла, Дубровин стоял рядом с Василием и лихорадочно соображал, узнавать ему меня или нет. Первая моя мысль: ну и сукин же он сын, но за ней последовала вторая: этот сукин сын умен, энергичен, никого и ничего не боится, и, по последним моим сведениям, ему совершенно нечего терять, а следовательно, он вполне может встать на нашу сторону.
Есть люди, которые выпадают из нашей жизни, едва переменятся жизненные обстоятельства.Так, за двенадцать лет, прошедших после окончания школы, я ни разу не встретилась ни с кем из своих бывших одноклассников. Как-то раз даже специально навещала некую медведковскую улицу, на которой прошли мои школьные годы, - какая она стала маленькая! - но не встретила никого более или менее знакомого. Про одну бывшую одноклассницу я знаю, что она уехала на свою историческую родину, в Израиль, но вскоре вышла замуж в Россию и живет пока где-то в Рязанской области (не хочет Марина воевать за Голанские высоты; что ж, это, по крайней мере, разумно); об остальных я даже не знаю, живы ли они.
Есть, напротив, персонажи, с которыми, или известиями о которых, раз их узнав и не прилагая для этого никаких усилий, сталкиваешься потом всю жизнь. К последним принадлежал Дубровин. За годы, прошедшие после нашей совместной жизни, чего я только не слышала о нем от разных людей: и что бабушка, у которой он жил, перед смертью завещала квартиру другому, любимому, внуку и Дубровин теперь бомжует, и что он ходил добровольуем воевать в Чечню и заработал на этом кучу денег, и что спился до потери человеческаого облика, и что служит на зоне вертухаем...а вот поди ж ты: не разбогател, облика человеческого не потерял, вернулся к одной из своих прежних - еще задолго до меня - профессии.
Многое хотелось ему припомнить. И те ночи в пустой квартире, когда я сидела у телефона и не знала, жив ли Дубровин. И как он жмурил мою Туську, тогда еще маленького невинно-беззащитного котенка. И мои загубленные лучшие - нет, не годы, год - слишком большой срок для меня - месяцы. И то, что, уходя, он спер почти все мои деньги (а заодно не вернул книжку, которую в тот момент читал). Но это было так давно - почти как маленькая улица в Медведкове, которую я почти забыла и которая уже забыла меня. Между нами лежала эпоха и все мои странствия. Двадцатидвухлетняя девчонка, не знавшая жизни, обиженная, еще и обворованная, могла ненавидеть этого человека - теперешней же Варваре Вельской было глубоко на него наплевать. И он тоже решил - пока - не узнавать меня.
Василий, напротив, оглядывал нас светло и открыто.И вызывал у меня почему-то воспоминания о недавнем прошлом, о спорах и анекдотах на кухне, которые закусывали колбасой по два двадцать, о букетиках цветов, купленных на последние деньги... О папашах, гуляющих с детьми на ВДНХ и в парке Горького. О том чувстве абсолютной защищенности, которое бывает только в раннем детстве, когда еще не знаешь, что мама не всесильна (как же сладко снять с себя ответственность!). Словом, у меня появилось ощущение, что мои странствия по холодному, равнодушному и опасному миру окончены и я вернулась домой. И он улыбался. Не издевательски, как умница, но совершенно бездушный Сергеев, не нарочито беззаботно, как Витек, а грустно, всепонимающе и иронично. Он не мог, конечно, желать нам зла.
Через час примерно обмена вескими аргументами, эмоциями, размахивания руками стороны уяснили позиции друг друга. И взошли в душах зерна: в наших - сомнения в собственной правоте, в их - сочувствия к нам, ввязавшимся в эту историю, потому что действительно некуда было деться, таким беспомощным, смешным, бесполезным и не знающим, что делать.
- Допустим, - сказал Василий, - напишу я в отчете, что место для строительства санатория непригодно. И тогда есть две возможности: либо они не поверят и пришлют другого специалиста, либо станут осваивать новые земли, где, вполне вероятно, окажутся свои недовольные, а в вашем заповеднике все равно что-нибудь да устроят - не санаторий, так свиноферму или коттеджный поселок.
- Есть в этом тонкое удовольствие, - согласилась с ним Богиня. - Не чтобы себе взять, а чтобы у нас отнять. Или у кого-то еще, с вашей точки зрения это без разницы. Но с нашей как раз очень даже принципиально: ведь мы отстаиваем свое жизненное пространство и свой кусок хлеба.
- А на других потенциальных жертв нам наплевать, - поддержал ее Сергеев.
- Не совсем так, - возразила Богиня, - хотя наверное. Мы можем иметь идеалы, быть по натуре человеколюбивыми и даже склонными жертвовать собой ради чего-то или кого-то. Но с изменением жизненных условий нравственные запреты по очереди отпадают, как раздвигается многослойный занавес в театре, и остается только дикий, ничем не прикрытый инстинкт самосохранения...
- ...а на других нам наплевать, - повторил Сергеев свою фразу, но уже с несколько другой интонацией.
Василий кивнул:
- Хотя я не знаю, можно ли с вами согласиться , но я вас понял. Помочь ничем не могу, но целенаправленно вредить не буду.
Дубровин за весь разговор так и не сказал ни слова. Да и что тут может сказать архитектор?
(Архитектура, впрочем, была лишь одной из его многочисленных профессий. Служил он и в милиции, и инженером был, по слухам, неплохим даже, и учился во ВГИКе на сценарном факультете. Помню, рассказывал он про курсовую работу. Будто взял он (в советские времена) порнографический рассказ из контрабандного журнала и переписал слово в слово, снабдив ремарками вроде "крупный план" или "камера наезжает". Сделал он это, понятно, на спор, заключающийся в том, читают ли преподаватели курсовые. И якобы вернули ему эту работу с галочками на полях, с оценкой "хорошо" и с рецензией, в которой указывалось, что недостаточно раскрыта тема коммунистического воспитания молодежи.
Ехали мы тогда, поймав частника, из Медведкова в Зюзино, и была эта сказочка платой за проезд, потому что предложить водителю Дубровину было больше нечего. И ведь понимаешь, что брехня от первого до последнего слова, а слушать занятно.)
В поселке купила газету "Работа для меня". Бессмысленная трата денег: здесь даже телефона московского нигде нет, чтобы связаться с потенциальным работодателем. Я решила пока просто поизучать рынок вакансий (результаты не обнадежили). За этим занятием меня и застала Зеленоглазая Богиня.
- Ренегатствуешь? - сочувственно спросила она.
- Ренегатствую, - вздохнула я и перешла от вакансий для специалистов к предложениям для людей без образования.
А как-то раз к Светке приехали гости. Были это две хорошо одетые женщины, из ее прежней жизни, и привезли они с собой шоколадный торт, дорогую колбасу и красную икру. К столу пригласили всех; мы с Ирой, подумав, подсели к компании, а Зеленоглазая Богиня ушла, подозрительно сославшись на дела в "Седьмом небе".
Во внешности гостий было что-то такое, что позволяло определить в них бухгалтеров, причем не из тех, кто на никому не нужном складе стулья считает.
- Я стала всего бояться, - жаловалась одна. - За мной с работы на "вольво" приезжают - так вот приметит кто- нибудь и влезет в мою квартиру. Они, конечно, сильно разочаруются: кому нужен корейский видак и задрипанная лисья шуба трехлетней давности. Но жалко все равно будет, если утащат, - это моя единственная зимняя одежда, до машины я как-нибудь и в пальто демисезонном дойду, а в магазин не в чем пойти будет.
- А дочь твоя как? - спросила Светка другую.
- Она молодец! Поступила в МЭГУ на экономический.
- И дорого это нынче?
- Так предприятие же платит за обучение детей! Но три года ее теперь кормить и одевать надо - не гнать же ее работать, если у нее такие способности к учебе. А она молодая - двадцать лет, ей и одеться как следует хочется, и на юге летом отдохнуть.
Такой и шел у них ничего не значащий треп, а Ирка все больше мрачнела и скоро ушла из зеленого домика, не дождавшись шоколадного торта. Во дворе, в сильно подавленном настроении, ее и нашли через какое-то время мы с Зеленоглазой Богиней.
- Случилось что-нибудь?
- Да... Она говорит, у нее видак дешевый и шуба лисья - никому не нужны. А еще дочь молодая, хочет красиво одеваться, в платном институте учится и достойна того, чтобы не работать. А я тоже молодая! Я в институт не поступила и вряд ли уже учиться буду. Они икру жрут, а мне сегодня снился кусок мяса... Ой, я что-то не о том говорю. Это все мелочи, не стоит придавать им значения. Но им-то за что красивая жизнь? Они ж тупые! Три часа разговаривают, и все о шмотках, о югах и о том, как их квартиры грабят.
-Не всегда нам воздается за что-то. И не такие уж они богатые, - возразила Зеленоглазая Богиня. - И не такие уж тупые, кстати. Завидуешь? Это здоровое чувство.
Ирка задумалась:
- У меня ведь все это могло бы быть! Горы одежды, тонны косметики, видеотехника, но мне ничего этого не хотелось. Я ходила, как сейчас, в дешевых джинсах и единственной кофточке. Училась в одной из лучших спецшкол и была не последней ученицей. А потом мой богатый папочка бросил мать, а она раньше только и умела, что нравиться, а теперь возраст не тот, и вот мы с ней вдвоем - на отцовские алименты, который специально устроился где официальная зарплата пониже. И я насладилась в полной мере котлетками по семь копеек и платьями, которые донашивала за двоюродной сестрой...
- И ты боишься себе признаться, что в глубине души тебе хочется красиво одеться, есть дорогую колбасу и ездить если не на "вольво", то хоть на такси, - подытожила я.
Богиня ничего не сказала. В отличие от нас с Иркой, она дорогую колбасу не презирала и не ела на халяву, а просто этот предмет не занимал в ее жизни сколь-либо существенного места.
А я задумалась. В общем-то, "вольвов" сейчас достаточно по затхлым спальным районам ездит, и лисья шуба - это совсем не то, что норковая, а старый корейский видак и у меня уже давно имеется, но что-то было в Светиных гостьях такое неприятное... Замечали или вы, что богатство, внезапно свалившееся на бедного дотоле человека, нет, не портит его, а катализирует уже имеющиеся у него худшие наклонности? Так, одна моя знакомая, с тех пор как разбогатела, считает, что ее образ жизни правильный, а все остальные дураки. Большую часть жизни она, надо отдать ей справедливось, работает; в свободное же время наводит некрофильскую чистоту в доме, где, кстати, кроме нее никто не живет, а все отпуска и выходные проводит на даче, ноя, как тяжело копаться в земле и как ей все это надоело. Но оставим мою знакомую, ибо кто был ничем, тот ничем и останется.
А вот мой отнюдь не заурядный кузен Игорь с женой неделями взахлеб рассказывают, как они купили мягкую мебель (и жесткую), обивка которой изумительно гармонирует со свежепоклеенными обоями и мехом кошки модной сомалийской породы; как удобно, что у них трехкамерный холодильник, а то любимый супермаркет расположен не очень близко, а теперь можно закупать продукты сразу на неделю; а отдыхать в этом году они, вероятно, опять будут на пляже Красного моря, потому что на экскурсионный тур после года такого тяжелого труда у них уже не хватит сил.
Не знаю, вспоминал ли кто-нибудь на смертном одре, какие у него в молодости были австрийские сапожки и как его мебель гармонировала с модным кошачьим мехом. Только почему мне часто так нравится их образ жизни?
Из домика было слышно, как Светка поет под гитару. Голос у нее оказался замечательный. Нам она никогда так не пела. Ясно было, что вместе им хорошо.
- 7 -
Скинули Крючкова. А он был все-таки неплохой человек: вовремя платил зарплату и вернул в штат всех выставленных на контракт в разгар кадровых экспериментов Шурика. В Издательстве сегодня невозможно дышать из-за едкого дыма: это крючковская коалиция всю ночь жгла какие- то документы. А к власти, естественно, пришла Мадам из Хрен-ТV.
Низшее начальство продолжает бороться за трудовую дисциплину. Седьмое марта, работы нет и в ближайшее время не предвидится. Некая гражданка из производственного отдела пришла отпрашиваться у Борискиной к зубному: у нее щеку раздуло и температура. Борискина этой гражданке отказала, сославшись, что у той нет отгулов. А если учесть, что в нашем Издательстве система отгулов вообще не практикуется...
Кроме того, Борискина со своей заместительницей Власьевой целый день звонят по очереди домой еще одной заболевшей гражданке, грозясь ее уволить, если она немедленно не выйдет на работу. К сожалению, гражданка не может внять их угрозам, поскольку находится в больнице, поэтому послыает Власьеву с Борискиной по всем народным адресам ее муж.
В свободное от звонков время Борискина поминутно сует морду в нашу дверь: проверяет, не гоним ли мы левак. Но нет, мы добросовестно трудимся над музейной энциклопедией: Питерский подстраивает на компьютере лишний этаж Калязинской колокольне, а некоему музейному деятелю ставит на трибуну огромную бутылку сивухи и в таком виде сохраняет файлы, а я безуспешно пытаюсь отодвинуть в сторону тетку, закрывающую на фотографии своей самой выразительной частью тела проктически всю музейную экспозицию. Кроме того, я несколько озадачена, почему храм Спаса Нерукотворного в Абрамцеве назван Никольским морским собором; Питерский предлагает пририсовать где-нибуюь кусочек моря и на этом тему закрыть. Еще я удивлена, что возраст некоей вполне современной на вид флейты определен в два с половиной миллиона лет.
- А что? Птеродактили на ней играли в плиоцене, - просвещает меня Питерский и рисует здоровенный фингал очередному музейному деятелю.
Пыталась я выяснить у Борискиной и насчет предстоящего отпуска. Только после сдачи музейной энциклопедии, сказала она. То есть, поняла я, никогда.
Легким нажатием локтя на клавиатуру стираю все, что сегобня сделала, произношу фразу о моих близких отношениях с матерью компьютера и ухожу домой. Завтра не уважаемый мною праздник Восьмое марта. Просто пригласить кого-нибудь на праздничный обед - скучно, к тому же последнее время я терплю явное поражение в борьбе с лишним весом (а ведь когда-то эта война шла хотя бы с переменным успехом!). На культурное мероприятие сходить - все закрыто. За город выползать в межсезонье ни малейшего желания, да еще и погода хуже не придумаешь. Придется, видимо, вспомнить о своих основных половых признаках - швабре, кастрюлях и хозяйственном мыле - и заняться домашними делами. И то: давно я квартиру не убирала. Да и стоит ли она того? Постоянное ощущение, что я здесь не надолго, что пережидаю промежуток между двумя жизненными эпизодами. Чужое здесь все, временное и случайное.
А ведь есть что-то притягательное в жизни людей, привязанных к дому. Стильный интерьер; добротная мебель и бытовая техника; множество приятных хозяйственных мелочей. В таком доме и праздник просидеть не жалко, и гостей радостно принять, и в выходной, как люди, проспать до обеда, а потом заняться уборкой на всю катушку, чтобы к вечеру с чувством исполненного долга брякнуться на диван и расслабиться перед телевизором.
Зарабатывай я больше денег, я бы, может, обои поклеила, занавески новые повесила, а так... Словом, не люблю праздники.
- Что за юродский праздник такой - День независимости? - возмутилась Светка. - Только лишний повод напиться. Сидишь в этой дурацкой хибаре - ни пирогов испечь, ни телевизор посмотреть.
По моему разумению, в нашей ситуации, чтобы напиться, нужен не повод, а деньги, но в остальном, к удивлению своему, я была с ней согласна. Могла ли я подумать, что буду скучать здесь - по приготовлению супов, по мытью окон, по воскресным утрам с неспешным питьем кофе, по вечерам у телевизора - как все живут.
- Мне - в той жизни - было жалко тратить на это время. У нас до обидного короткий век. Хотелось успеть как можно больше, за день сделать то, на что у иных уходит год.
- А жить надо, - грустно заметила Светка, - как вишневое варенье ешь: смаковать по одной ягодке, а за следующей через продолжительное время тянуться.Иначе и варенье быстро кончится, и удовольствия толком не получишь, да и для здоровья вредно.
- Но жалко чего-то не успеть.
- Не жалко, если без суеты, а просто жить и наслаждаться.
- Это стагнация.
- А кто сказал, что человеку нужно непрерывно работать над собой?
- Cogito ergo sum, - вмешалась в разговор Ирка, прочитав из своей книжки (где в первом слове данной фразы заботливой рукой Светки была зачеркнута буква "g").
- Или тебя, - продолжила, игнорируя сие крылатое выражение, Светка, - или вон Ирку любят больше, чем тех, кто заставляет окружающих принять их такими, каковы они есть?
А Светка, подумала я, оказывается, способна мыслить не только фаллосами, но и сложными синтаксическими конструкциями.
- И не кажется ли тебе, что ты или она, - Светка опять кивнула на Ирку, - в своей беготне за образованием, или за осмыслением жизни, или в жалких попытках творчества, или в стремлении к новым ощущениям упускаете что-то более важное? У меня тридцать лет ушло на то, чтобы это понять, - глядите, как бы и вам поздно не было.
(Что ж, тридцать лет - не слишком высокая плата за истину, а если еще и не совсем впустую...)
- Света, а чем ты занималась до заповедника? - спросила вдруг Ирка.
Простой вопрос. До чего же мы все-таки безразличны друг другу. Столько времени живем в одной тесной комнатке, а я до сих пор не знаю, скажем, какова профессия Светки, или кто Иркины родители, или в каком районе живет зЗеленоглазая Богиня. Как-то нам сначала особо некогда было разговаривать. И не о чем . Да и незачем, наверное. А потом уж безразличие по привычке.
Светка, наверное, подумала то же самое, потому что ответила не сразу:
- Пьянствовала и ****ствовала! И не говори мне, что это недостойные занятия. Я, голуба, окончила историко-филологический факультет, швейцарское отделение. - (Мне вспомнилось недавно произнесенное Светкой очень пикантное немецкое ругательство). - Из аспирантуры ушла, со второго курса. И то: зачем обрекать себя на три года каторжных трудов, от которых все равно никакого проку не будет? Сначала в немецком культурном центре работала, потом в турагентстве оператором - вот где четыре языка-то пригодились, - потом... Случалось, и мороженым торговала, и это было совсем не плохо: бывает, за день прибыль от торговли рублей шестьдесят и на столько же покупателей обсчитаешь - и на еду хватало по тем ценам, и шмотку какую-нибудь к празднику прикупить. И нет, однако, счастья ни в аспирантуре, ни в мороженом киоске.
- А где тогда счасть? - спросила Ирка.
- На вопрос "где?", - авторитетно заметила Светка, - есть два ответа: один - " в ж...", другой - в рифму. - Она задумалась. - Хотя, не исключено, именно там счастье-то и есть.
- Тогда пошли нефтяников кадрить! - Ирка обрадовалась столь простому решению философской проблемы, к тому же время, проведенное среди нас, избавило ее от излишних моральных принципов. - Я беру себе Васю! Давайте прямо сейчас все вместе пойдем. Где Алла?
- Алла, - сочувственно заметила Светка, - с утра ушла как раз в сторону нефтяников, и, кажется, ломать она будет именно твои матримониальные планы.
Мы переварили эту информацию; подивились еще раз, насколько мало знаем друг о друге и насколько близкими, понятными, совсем не загадочными и родственными душами являемся на самом деле.
И это было дивное ощущение - полного взаимопонимания, вдруг возникшего между только что чужими друг другу людьми, - и нужно было его не спугнуть неуместным словом, и я отправилась в сторону леса, давнего моего друга, тем более что порция умных мыслей на сегодня была высказана, а делать все равно нечего.
Дни, между прочим, стоявли холодные, сырые и промозглые - расплата за сказочно теплую весну. После хорошо натопленного электрокамином, с развешанными на его решетке благоробными грибами, зеленого домика меня слегка знобило; это было чудесное ощущение - когда из шумного общества попадаешь в одиночество. Ничего плохого об означенном обществе сказать не хочу, но - черт возьми! - у меня всю жизнь была как минимум отдельная комната, и теперь для меня тяжелее всего было не то, что вымыть голову здесь проблема, до ближайшего телефона нужно идти лесом в течение часа, что по утрам, пользуясь классической дворовой уборной с выгребом, слышишь звук осторожный и глухой плода, сорвавшегося с древа, - нет, тяжелее всего здесь было то, что практически вся моя жизнь, за несколькисекундными исключениями, проходит на глазах других людей, причем их мало и они всегда одни и те же. А последнее время и необходимость работать была под большим вопросом, и дождь, не прекращавшийся уже несколько дней, свел на нет возможность лесных прогулок.Поэтому сейчас, когда наконец-таки появился просвет в небе, я предпочла развитию наметившегося взаимопонимания, которое, кстати, могло повернуть в любую сторону, несколько минут одиночества.
Но стоило мне отойти от вытоптанных нами же магистральных тропинок, как я поняла, что моим мечтам об одиночестве суждено сбыться нескоро.
- Киса! - Сзади меня хрустнула ветка.
Кисами мы стали звать друг друга на второй день нашего знакомства: то иронично, то ласково, то презрительно. Экзотическое имя Альфред не шло Дубровину, скорее похожему на Матвея или Савелия. А Варька киса, потому что все кисы варьки, поскольку урчат.
Пришел-таки, паршивец!
- Ты не постарела, - сказал он после значительной паузы.
- А не с чего было. Благодаря тебе я узнала, что такое настоящее счастье. Его я ощутила, когда ты перестал мотать мне нервы. Вечная молодость стала мне компенсацией за время, потраченное на тебя.
- У меня к тебе серьезное дело, киса, - сказал Дубровин, который, в свою очередь, хотя и не помолодел, но и пожилым человеком, к моему тайному огорчению, не выглядел.
- Ох, киса, только не изводи меня соображениями о том, что мы здесь затеяли не то. Может быть, я и сама это знаю, но не тобой будет сказано.
(Наша институтская группа не была особенно дружной. Не располагает к этому напряженная вечерняя учеба. Тем не менее после защиты диплома мы обменялись телефонами и договорились как-нибудь встретиться. Разумеется, никакой встречи не состоялось; с годами этого стало жаль, а повода, чтобы обзвонить всех и собраться вместе, уже не находилось. И вот однажды позвонила моя соседка по парте; мы с ней особо не дружили, так, находились в приятельских отношениях, но и раздражались на последних курсах друг на друга часто, устав от проведенных вместе лет. Я обрадовалась, что Таня решила собрать институтских товарищей, но оказалось, что она всего лишь вышла в издательские начальники средней руки и теперь обзванивает бывших однокурсников затем, и только затем, чтобы навербовать сотрудников себе в отдел. Хотя я и не надеялась, что, собравшись вместе, мы сможем вернуться в студенческие годы, потому что все мы, конечно, уже не такие, как сколько-то лет назад, однако было как-то неприятно подругу по прежней веселой и насыщенной жизни воспринять раз и навсегда в новом качестве. Так и с Дубровиным: какая неуклюжая ни была у нас попытка семейной жизни, а не хотелось его теперь видеть в роли нашего идеологического противника.)
Но Дубровин ничего близкого к заповеднику и не имел в виду.
- Вечно ты, киса, о каких-то несущественных вещах. Что вы там затеяли, я в данный момент не знаю и знать не хочу. Меня интересуешь только ты. Я готов начать все сначала и на твоих условиях.
Вспомнить бы еще, какие я ему, когда-то давно, выдвигала условия. Вполне возможно, что и никаких. А через несколько лет ему будет пятьдесят...
(Когда он предложил мне жить вместе - просто что он переедет ко мне и мы станем вести общее хозяйство - я была несколько обескуражена: был он и старый, и лысый, и некрасивый, и работы постоянной не имел, и официально со своей бывшей женой разводиться не собирался - не так я представляла свое будущее. А потом подошла к зеркалу и как-то, словно впервые в жизни, отметила и размер свой не меньше сорок восьмого, и что глаза, и без того невыразительные, за очками совсем не видны, и что волос у меня от былой дивной рыжей косы не больше четверти осталось, и одета я кое-как, - и согласилась. А с другими мыслями надо было к зеркалу подходить!)
Ладно, сделаем должные выводы.
- Условий, - сказала я, - будет два. Во-первых, верни то, что спер. Лучше по почте. Далее: чтобы извещение на эту посылку было последним контекстом, в котором я увижу упомянутым твое имя. Я не хочу таскать память о тебе за собой всю жизнь. Тем более что ее не так много осталось.
- Ты злая, жестокая, бесчеловечная киса! - С этим я спорить не могла, но Дубровин потянулся ко мне с намерением обнять.
Если он сделает это, я могу передумать. Что-то же, в самом деле, должно было держать нас вместе целых восемь месяцев, и, как бы ни хотелось возвышенного, но в нашей ситуации это была именно постель. Я ожесточенно вступила в схватку с Дубровиным и своим внутренним голосом, твердившим, что это, может быть, последний шанс. Набухший от дождя мох хлюпал под ногами, потом под коленями, уже где-то под головой; мелькал в калейдоскопе сумрачный лес; и это уже совсем не было похоже на любовные объятия. Озверелые глаза уже не контролирующего себя Дубровина, оторванные пуговицы, клочья вырванных волос, пучки мха, жидкая грязь, облепившая все вокруг - но я чувствовала, что побеждаю, - сказался физический труд на свежем воздухе. Сейчас я встану, велю ему убираться восвояси и...
Нож я узнала сразу: из музея моих путешествий был он, привезла я его из Павлова на семи холмах, такой с оленем, полезная вещь, и оказался он в числе прочих мелочей, унесенных Дубровиным при бегстве. В настоящий момент это изящное, но внушительное произмедение искусства павловских металлистов мелькало у моего горла и было очень хорошо заточено. Дубровин крепко прижимал меня к дереву и выкрикивал "Сука!" и еще что-то не столь нецензурное, сколь обидное, вроде "жирная свинья" или "курица облезлая", хотя и по проценту жирности, и по степени облезлости значительно меня превосходил.
(За недолгое время нашей совместной жизни Дубровин даже в шутку ни оазу не отозвался плохо о моей внешности.Говорил, что не любит худых, что у меня прекрасно-беззащитные глаза и необычное, запоминающееся лицо. Впрочем, и все, что я делала, тоже вызывало у него бешеный восторг с тех пор, как он сделал мне замечание по поводу неумения заваривать чай и эта обязанность была бесповоротно возложена на него.)
Из последних сил я увернулась и оттолкнула его от себя. Несколько мгновений выпали из памяти; затем я услышала удаляющийся от себя хруст веток и дикий вой Дубровина (примерно так пес моего когдатошнего дачного соседа - здоровенный овчар - выл в электричке, потому что до смерти боялся поездов; пассажиры же, не знающие, что бедному Чарлику всего лишь страшно, сами от испуга готовы были прятаться под лавки. Какое-то время я еще посидела под деревом, пытаясь отдышаться и думая только одно: "Обошлось!" Когда же попробовала встать, что-то крепко удержало меня, и я обнаружила, что моя рука, у плеча, намертво пригвождена к стволу сосны этим самым павловским произведением искусства. "Засранец!" - выругалась я про себя, но и отметила с уважением: надо ж было так хорошо наточить. Сил, чтобы освободить от себя ни в чем не повинное дерево, у меня не хватило; звать на помощб не хотелось: я стеснялась глупейшей ситуации, в которую вляпалась.Сидеть на сыром мху было довольно противно, мокро и холодно, к тому же опять заморосил дождь, и я подумала, что теперь, наверное, простужусь. Я замерзла уже до такой степени, что перестала чувствовать собственное тело.
Когда смерть осозналась как реальная возможность и нежелание умирать постепенно пришло в равновесие с ощущением неловкости положения, я услышала рядом с собой озадаченный голос:
- Вот оно что. - Или какие-то другие слова в этом роде, я уже воспринимала интонацию более, чем смысл.
Я подняла глаза и увидела Василия, и было мне и мерзко, что застал меня здесь едва знакомый человек, и радостно, что мне больше не надо соображать, что делать, и все, конечно, сейчас придумает он, такой сильный, спокойный и надежный.
Когда закончился разбор на составные части композиции, состоящий из меня, ножа и дерева, я обнаружила, что не могу встать самостоятельно. Смысл событий только что дошел до меня, и при всем моем нежелании жить долго идея умереть здесь и сейчас страшила настолько,что тело отказывалось повиноваться.
-Ладно, - сказал Василий, очень легко поднимая меня на руки. - До ближайшего медучреждения верст пять - нужно поискать какой-нибудь транспорт.
Я хотела выразить решительный протест против медицины вообще и моего возможного с ней взаимодействия в частности, но от страха и бессилия только разрыдалась в голос.
Транспорт был найден в соседнем с нами хозяйстве - мотороллер с тележкой, предназначенный для перевозки небольших сельхозгрузов, в частности органических удобрений, и именуемый в народе дерьмовоз, - и без колебаний, а также без ведома законных владельцев был взят во временное пользование. В тележку я укладывалась только в сложенном пополам виде; Василий накрыл меня своим дождевиком, в котором, поскольку я уже промокла до нитки, функциональной надобности не было, зато он тут же противно прилип ко мне, однако привередничать сил не хватило.
В поселковый медпункт мы успели уже под занавес празднования Дня независимости. Все присутствующие активно пили и закусывали, мне тоже поднесли прямо с порога.Сколько-то грамм привели меня в весьма благодушное настроение, я уселась в очередь, образованную жертвами праздника, и стала ждать развития событий.
Держась ввиду последствий празднования за стенку, вышла медсестра и раздала соискателям, не глядя, рентгеновские снимки. Сидящий со мной рядом и выделяющийся среди остальных противоестественной трезвостью юноша с удивлением посмотрел на выданный ему экземпляр, а затем, вопросительно, на меня.Я кивком поощрила его задать интересующий вопрос.
- По-моему, - указал он на снимок, - это ребра.
- Я неважно вижу без очков, - призналась я, - но по-моему, тоже.
- А у меня нога сломана, - растерянно признался молодой человек.
- Не лучше ли нам поехать в райцентр? - шепнул Василий.
При всех моих сложных отношениях с медициной здесь, в чистом теплом помещении, мне нравилось больше, чем под дождем в дерьмовозе; к тому же выпитые граммы вселили в меня бодрость духа, поэтому я ответила:
- Да чего ты? Боишься, нам тоже ребра дадут? Обменяем!
Наконец мне удалось с некоторыми усилиями идентифицировать себя с выкрикнутой из кабинета очередной фамилией. С порога теплая - уж не знаю, до какого градуса дошедшая - медицинская компания приветствовала меня дружным возгласом:
- Это п...ц, а п...ц мы не лечим!
У меня еще хватило здравого смысла осознать, что после энной рюмки так встречают каждого, но следующая фраза понравилась мне куда меньше:
- Вы, случайно, не пианистка?
- Балерина! - огрызнулась я, отметив Васину правоту насчет райцентра, но теперь отступать было некуда, разве что в окно второго этажа.
Впрочем, из того, что мне здесь предстояло, самым мучительным было уговорить эту честную компанию помыть руки между употреблением копченой селедки и меня. В остальном это оказались очень милые ребята в завершение экзекуции и после третьей рюмки мы ржали уже вместе, особенно когда на дорожку мне было предложено сухое подобие одежды - подозреваю, что отслужившая несколько лишних сроков смирительная рубашка, которая, по всеобщему восхищенному признанию, оказалась ну просто создана для меня.
- Поймаю - голову оторву, - пообещал Вася, и это были его единственные слова, сказанные по дороге домой.
А что меня ловить, удивилась я, я же никуда не убегаю из дерьмовоза. Потом сообразила, что головы, возможно, предстоит лишиться Дубровину.
У входа в зеленый домик нас встретило все его население, являя слбой нечто среднее между немой сценой в "Ревизоре" и картиной Репина "Не ждали". Василий торжественно пронес меня через народ, который вот-вот должен был перестать безмолствовать, и я с высоты своего триумфа окинула присутствующих умоляющим взглядом:
- Люди! Все вопросы - завтра!
- 8 -
Сегодня день зарплаты. ("Идите сдачу получать", как выражается Питерский.) У кассы стоит Медведкова, выбившаяся с приходом к власти Мадам в большие начальники, и пропускает за деньгами только того, кто предварительно наведается в отдел кадров и подпишет там уведомление о возможном увольнении. Бумажки такие выданы всем, включая самое Медведкову.
Я хотя и особенно не дрожу за свое рабочее место - в ближайшей перспективе я под защитой Великой Музейной Энциклопедии, - но все равно противно.
Я не сомневаюсь, что человек сложная и многозначная натура с набором положительных и отрицательных качеств; в Медведковой же все остальные личностные характеристики вытесняет одна определяющая черта - невероятная, неукротимая, зачастую немотивированная злость на весь свет вообще и на каждого его представителя в частности.Впрочем, нет, имеется у нее и еще одна ососенность: она величайший мастер интриги. Ведь просто в голове не укладывается, как такая жалкая козявка свалила такого большого Крючкова. К тому же таких гнусных рож, как у нее, две на десять миллионов (вторая принадлежит Мадам), а тут стой и созерцай ее в продолжение очереди во всей красе.
Власьевой с Борискиной с утра не видно. Помните Надю из производственного отдела, ту самую, которую наши доблестные начальницы пытались вытребовать на работу, когда она находилась в больнице? Так вот, Борискина и Власьева заперлись у себя и сочиняют на нее высокохудожественный некролог. Надин муж обещал с них обеих живьем шкуру содрать, справедливо полагая, что это именно они довели Надю до гипертонического криза. А теперь расписывают в некрологе, каким ценным работником была Надя, и обсуждают, в каких пропорциях разделят между собой ее освободившуюся зарплату.
Ах да! Я выиграла бутылку коньяку. Если бы Мессию уволили хотя бы вторым... На днях, придя на работу, он нашел дверь в свой кабинет опечатанной. Это было проделано собственноручно Медведковой и Мадам; они составили акт об отсутствии на рабочем месте Мессии, не решившегося сорвать их печать, и уволили его за прогул. А у него ведь были проекты, могущие принести Издательству ощутимую пользу (потому, наверное, и уволили). Мессия подал в суд на противоправные действия руководства. Бутылку мне не принес.
Не считая Мессииного, сейчас параллельно идут четыре суда: о законности сделки с банком "Российский кретин" и правомерности признания нас банкротами; о том, что мы когда-то, оказывается, неправильно акционировались, а стало быть, продолжаем являться госпредприятием и по долгам своим не отвечаем; о тех незаконных махинациях, которые успел навалять Крючков во время своего недолгого правления; и, наконец, о легитимности новой власти в лице Мадам.
Первый суд выиграл Крючков, поскольку сообразил судаков капитально подмазать (он тогда поставил руководителям структурных подразделений ящик шампанского, они перепились и обнимались), но свои же сотрудники, а именно Медведкова, подали апелляцию, и все началось сначала. Суд о правильности нашего акционирования мы, конечно, проиграли: на фига президенту Елкину какое-то там
Издательство. А насчет остальных - кто бы сомневался, что всесильная Мадам свалит жалкого Крючкова.
Я решила отметить свой день рождения, собрав гостей на старой - очень старой, еще трехкомнатной квартире.Пригласила всех, предупредив толко, что, давно уехав из этого дома, не могу знать подъездного кода, поэтому им придется войти через черный ход; после чего пошла договариваться с теперешним хозяином, пятнадцатилетним парнишкой (удивившись попутно, что за годы, прошедшие после нашего квартирного обмена, он не вырос), о том, что его квартира нужна мне на вечер. Олег, кажется, было имя мальчика; я оглядела довольно богатую обстановку, а ведь тогда, пятнадцать лет назад, его семья жила очень бедно, и повторила свою просьбу. Олег возразил, что не может впустить моих гостей. Я возмутилась, как это он не понимает, что квартира мне нужна, и предложила ему пятьдесят рублей, чтобы он, пока мы бцдем праздновать, сходил в кино. Олег снова отказался; я подумала, не предложить ли ему двести, потом решила, что ему не обязательно уходить, если он пообещает не мешать нам и очень тихо сидеть в соседней комнате.
Чтобы скоротать время до прихода гостей, я пошла в школу, где училась в детстве, и попала на урок математики. Изрядно постаревшая Людмила Александровна вела опрос; я с беспокойством подумала, что очень давно не была у доски и, следовательно, меня сейчас должны вызвать. Разумеется, это и произошло. Я сказала, что слаба здоровьем и поэтому отвечать на данный вопрос не в состоянии. Как ни странно, Людмила Александровна приняла это объяснение, а затем включила учебный фильм по диапроектору (очень старому, с дребезжащим звуком и исцарапанными пленками). На экране демонстрировался мультфильм - рок-опера, непонятно на каком языке, но на весьма знакомый сюжет, и меня тем более бесило, что ни сюжет, ни персонажей я идентифицировать не могу. Пели, кстати, ужасно, и все действо рождало иревогу.
Когда же я оказалась наконец в нужной квартире, в гости пришли совсем не те люди, которых я приглашала, - я вообще не поняла, кто это такие. Но мне было в общем-то све равно. Мы прдошли к узкой прямоугольной нише в бетонной, ничем не отделанной стене и стали решать, кто и в какой последовательности будет вэтой нише спать.
Хлопнула дверь. Я открыла глаза и поняла, что сплю-то я сплю, но не в бетонной нише моей старой квартиры, а на своем лежбище в нашем зеленом домике. Я выругалась про себя, так, впрочем, и не поняв, что же вызвало у меня приступ раздражения - сон или действительность, и попыталась сообразить, какое сейчас время суток. Это мне не удалось - то ли первые минуты рассвета, то ли ранние сумерки, то ли очень тусклый день, - но судя по завыванию ветра и потокам воды за окном, это и не было существенно и можно было спать дальше, чем, наверное, и занималось большинство народонаселения нашего домика. Я попыталась повернуться на правый бок - и снова выразила протест против жизни, на этот раз против реальной и вслух.
- О! - обрадовалась Светка произнесенной мною красивой фразе.
Мне вспомнились все вчерашние события.
- Где этот чудвин? - спросила я.
- Кто - Альфредик... Альбертик... Адольфик? - попыталась вспомнить Ирка имя Дубровина.
- Афиноген! - припечатала Светка. - Васечек еще вчера с вечера искать его пошел - и с концами. А сегодня Алла в ту же сторону направилась, и тоже нет ее.
"Втроем и бухают", - подумала я отрешенно.
- Что ты опять жрешь? - накинулась Светка на Ирку.
- Булку, - невозмутимо ответила Ирка.
- Вижу, что не ананасы, запеченные с ветчиной и сыром. Я имею в виду - чью?
- Свою.
- Слава тебе яйца.
Во время приступов булимии, которые случались у нее по нескольку раз в день,
Ирке ничего не стоило уничтожить чужую еду или полакомиться лабораторными реактивами. Придурок Витек как-то пил на спор соляную кислоту; Ирка, видимо, по наивности решила, что и все остальное барахло пригодно для внутреннего употребления. А с едой у нас и правда было туго. Зарплаты не предвиделось, а старые деньги давно кончились; и в данный момент Витек сидел на корточках у обогревателя и пытался сушить на его решетки совмнительные грибы. Из грибов ползли армии червей; Витек вылавливал их Светкиным пинцетом для бровей и бросал на раскаленную спираль, испытывая садистское наслаждение. Кроме того, хозяйственный наш Витек по ночам воровал картошку на бывшем колхозном поле.
- Естественно, свою, - продолжала Ирка. - Все ваши я съела еще вчера утром. Мне очень хотелось, - пояснила она под недобрым Светкиным взглядом таким тоном, словно ее поступок был единственно достойным выходом из сложившейся ситуации.
Светка погналась за Иркой, ругаясь еще более непотребно, чем всегда, и сшибая стулья.
- Офигительно! Они уже дерутся из-за куска хлеба, - одобрительно заметил ввалившийся, как всегда, без стука Сергеев.- Вот что я скажу: срочно собирайте манатки и валите отсюда.
- Куда? - грустно спросила Светка.
- Тащить кобылу из пруда! - процитировал Сергеев одно из ее любимых выражений. - Радуйтесь, ибо ваши труды не пропали втуне. Меня сегодня вызвали и подробно объяснили, что с вами сделают и каким способом. Или вы сами не понимаете - там, где деньги, никакие законы не писаны. Утопят нас в болоте, как котят, и ни одна живая душа об этом не узнает.
- А ведь заметьте, какая компания подобралась, - сообразила Светка. - У всех у нас либо нет близких родственников, либо мы им глубоко по барабану. Так что хватятся нас в лучшем случае через год, когда в налоговую инспекцию не поступят сведения о наших доходах.
Я прикинула возможные для себя пути отступления: маленькая квартирка на окраине Москвы, где все, что можно, отключено за неуплату, а из ценных вещей только простенький компьютер, верный и послушный мой помощник, который, как водится, будет служить мне семь лет, а потом... впрочем, он тоже отключен. Наша районная биржа, куда я уже имела недостаток самоуважения наведаться и где часами простаивающие в очереди здоровые мужики соглашаются на зарплату в тысячу рублей. Какая у меня сейчас официальная зарплата? Впрочем, помимо моей непопулярной творческой профессии я имею и две другие - нетворческие, но от этого не более популярные. Далее цепь моих рассуждений логически уперлась в помойку, где в виде дополнительного заработка можно поискать пустые бутылки; за свою жизнь я видела множество помоек, во всех значениях этого слова, но та, что в нашем дворе, превосходит все извращенные фантазии.
Должно быть, светлый образ родной помойки явственно отразился у меня на лице, потому что Ирка поинтересовалась моим самочувствием. Я дала исчерпывающий ответ:
- Ощущение отвратительное - напоминает поехавшие колготки или осмотр у гинеколога.
Ирка, которая, вероятно, ни разу в жизни у гинеколога не была, да и колготок, скорее всего, отродясь не носила, тем не менее гневно перебила меня:
- Замолчи! У меня весь аппетит пропадет!
- Дай-то бог, - усмехнулась Светка.
Я хотела подразнить Ирку, распространившись подробнее, что крупных проблем у меня две: мытье головы и невозможнось спать на правом боку, как я привыкла с детства; и если первое с трудом, но осуществимо, то сон про то, как мой организм заживо разлагается и по нему ползают черви, здорово испортил мне впечатление от сегодняшнего дня, и без того мразного, но пожалела Ирку:
- Можешь доесть мою булку.
Открылась дверь, впуская потоки воды, а такде Зеленоглазую Богиню и Василия, обоих насквозь мокрых, в дождевиках и резиновых сапогах. Мне вспомнились Васины руки, сильные и ласковые, я не отказалась бы снова прокатиться на них, и мысль о том, что, пока Василий мне тут нравится, Богиня проводит с ним ощутимое время, была неприятна, но и только.
- Твоего друга Дубровина, - начал Вася, - оказывается, жена из дома выгнала. Идти ему было некуда, и он...
- И он подкатился ко мне, решив, что в моем жилище хватит места двоим, - закончила я его мысль.
Зеленоглазая Богиня с подозрением посмотрела на меня:
- Не вздумай!
Я ее успокоила:
- Конечно, стану я мараться: хотя за такое чмо больше двух лет условно не дадут, но все равно зачем мне судимость раньше времени?
Богиня задумалась:
- Я-то имела в виду: не вздумай принять его обратно. Наверное, я недооценила твои нравственные качества... или переоценила - уж не знаю, какие нормы морали должны действовать в этой ситуации.
- Вы отвлекаетесь на несущественные вещи, - перебил Вася. - Если ему некуда идти, а в лагере ваших противников ему предоставлены еда и жилье, значит, он с ними и останется.
- Ну, - усомнилась я, - у него же есть какие-то принципы.
- Принципы, - сказал Вася, - есть у сытых и одетых людей.
- Да не в этом дело... Ты полагаешь, - спросила я, что эта тля... влиятельна?
- Нет. - Василий грустно посмотрел на меня. - Я полагаю, что эта тля непредсказуема.
- Что ж, - подытожила Зеленоглазая Богиня, - теперь по крайней мере вырисовалась актантная модель.
- Чего-чего? - не поняла Ирка.
- Ну, - пояснила Богиня, - становится понятно, кто в этой ситуации поимеет выгоду, а чьими руками поимеют нас.
Светка конечно же уточнила, что имеют чаще всего не руками. Немного поспорили, существенно ли это в данной ситуации, и перешли к дискуссии о наших дальнейших действиях, точнее о том, что действия и бездействие теперь одинаково бессмысленны.
А я заснула и, вероятно, умерла во сне, хотя и видела все, что происходит вокруг. Я могла перемещаться в пространстве и времени (время понятие субъективное) и наблюдать за жизнью людей. но лишь постольку, поскольку была с этими людьми когда-то связана. Например, если я знала, что отец моей одноклассницы алкоголик, то теперь могла видеть пьяные ссоры ее родителей; или зная, что мой брат во вступительном экзаменационном сочинении сделал семнадцать ошибок, могла присутствовать на том экзамене.Я оказалась в своей старой квартире ( не той, которая снилась мне накануне, а еще более старой, давешней, где мы жили ввосьмером и где мне было, наверное, пять лет), - и еще в те времена, и снова жила там наша большая семья, но только без меня. И некая женщина, игравшая важную роль в моей жизни: может, это была мать, может, школьная подруга - забыла имя! - а может, Зеленоглазая Богиня, - я попыталась привлечь ее внимание, и ценой больших усилий мне это удалось. Собеседница объяснила мне, что пока может меня видеть, но вскоре я постепенно начну исчезать и те, с кем я попытаюсь общаться, не будут даже чувствовать мое присутствие. Я, однако же, смогу, если пожелаю, наблюдать за жизнью этих людей, и так будет продолжаться вечность. Я подумала, что такое времяпрепровождение слишком убого для оставшейся у меня впереди вечности, но лучше, чем ничто, - и проснулась.
Было тихо, и, кажется, никого не было в комнате (мне лень было отвернуться от окна). Почти стемнело, ветер стих, и ливень перешел в мелкий моросящий дождь, а небо обещало даже, в недалеком будущем, возможность звезд.
Впереди у меня больше не было вечности.
- 9 -
Мадам созвала общее собрание трудового коллектива. Впервые я увидела ее так близко: прекрасный типаж голосистой немолодой бабешки размера ХХL, из тех, что носят ситцевые платья, вязаные кофты, тушинские колготки из социалистических запасов, делают шестимесячную завивку и подводят глаза голубыми перламутровыми тенями. Такие в недалеком прошлом служили продавщицами в винном отделе. В своей сокрушительной речи Мадам выражает отношение к состоянию наших дел. Ее компаньон и, по совместительству, сынок, с явными признаками дегенерации, стоит рядом и важно поддакивает. Из выступления Мадам явствует, что все мы чмо и болваны, не способные ничего сделать для спасения Издательства. А она так старалась! Да-да, она уплатила по нашим векселям часть процентов банку "Российский кретин".
Питерский спрашивает шепотом, в курсе ли я, что нашего "Кретина" сожрал другой, более мощный банк и, следовательно, ни суды по этому поводу, ни искупительная жертва Мадам не имеют никакого смысла. Ну, ушлый Питерский, если и имел вклад в "Кретине", аннулировал его за два часа до краха. На мой, однако, вопрос, что же Питерский, с его пробивной способностью и влиятельными родственниками, делает в агонизирующем Издательстве, он отвечает: здесь занятно.
Сейчас состоится вынос тела, спохватывается Питерский и оказывается прав. От рассуждений о нашем коллективном убожестве Мадам переходит к персоналиям. Госпожа Медведкова (Мадам называет свою верную соратницу по имени, но ошибается; зал ее хором поправляет), проявила себя профессиональной революционеркой при свержении двух или трех прежних начальств. Однако ее ничтожество как руководителя Издательства сравнимо только с ее некомпетентностью как редактора, и поэтому Мадам с сожалением вынуждена избавиться от столь малоценного работника.
Элка, преемница Медведковой на боевом посту, одобрительно кивает. Сама же Медведкова, обалдевшая от такого откровенного предательства, разве что не хлопается в обморок. Она начинает что-то орать в свою защиту, но ее выталкивают за дверь, не сказав ни слова благодарности за то, что она сделала для Мадам.
Последняя же переходит к заключительной части своего выступления: сообщает, что Издательство здесь ей на х...рен не нужно, а в нашем помещении в центре Москвы она собирается делать в большом количестве свои кина (они и сейчас уже делаются, для чего в столовую понатащили осветительную аппаратуру, а пианино в углу оклеили обоями под кирпич, получилось довольно аляписто), а издательские работники могут убираться к чертям собачьим.
Из своего угла поднимается шикарная дама редакторша Лариса Павловцева. Прошу прощения, говорит она, издательский бизнес может приносить неплохую прибыль, если взяться за дело с умом. В частности, у нее, Ларисы, имеется несколько перспективных проектов, которые и коммерчески выгодны, и репутацию Издательства не уронят, и дядя Форд с дядей Соросом уже спорят за честь вложить в них деньги. Мадам обещает поговорить с Ларисой позже, а вообще, по ее мнению, это несущественно. При этом на физиономии Мадам отражается явное неудовольствие: эта зараза Павловцева посмела перед всеми опровергать ее золотые слова о том, что никто, кроме Мадам, палец о палец не ударяет для спасения Издательства.
Другая редакторша, Надтка колышкова, вполголоса информирует своих соседей, что у нее, вообще говоря, тоже есть проекты, под которые дядя Форд с дядей Соросом хоть сейчас готовы дать деньги, и не беллетпистика, как у Павловцевой, а серьезная историческая литература.
А музейная энциклопедия, вопрошает со своего свежеприобретенного начальственного места Элка. Ваша энциклопедия, отвечает Мадам, десять лет лежала и еще столько же пролежит!
Я полуюаю от Ларисы записку: она хочет, не дожидаясь, пока расчухается наша администрация, начать один из проектов и просит меня зайти к ней после собрания, чтобы обсудить детали художественного оформления.
Дальше следуют обычные на таких мероприятиях крики, швыряния стульями и взаимные оскорбления: сотрудников, могущих хоть как-то претендовать на интеллигентность, уволило еще позапрошлое начальство. Я ускользаю из этого вертепа.
Питерский уже давно сидит за моим компьютером и гонит левак: списки депутатов, баллотирующихся по каким-то там округам. Депутатов и вообще богатых людей Питерский не любит, хотя сам весьма небеден. Недавно рассказывал мне, как ночью из окна уворованными с дядюшкиной птицефабрики яйцами бомбил иномарки. При этом он предлагает всем желающим за умеренную плату разнообразить депутатские списки своими фамилиями, сопровожденными блестящими трудовыми биографиями. Где-то в первых рядах уже болтается фамилия Борискиной, отрекомендованной как бывшая алкоголичка, судимая за изнасилование крупного рогатого скота, а ныне содержательница одного из лучших в стране публичных домов. Интересно, что он приготовил Мадам, но нет желания лезть в середину алфавита, к тому же меня ждет Лариса Павловцева.
Ларису, однако, застать не удалось. У ее комнаты толпился народ и обсуждал, как ее только что увезли на "скорой" с сотрясением мозга после того, как ей на голову упал стол.
Случаи полета столов по Издательству меня не обнадежили; нетрудно было догадаться, кто это так оперативно сработал.
Возвращаюсь к себе и на компьютере Питерского, поскольку мой занят им и депутатскими списками, рисую гениальную картину под названием "Похороны Мадам". Несмотря на то что за окном цветут деревья и поют птички, в столовой Издательства (той самой, с оклеенным кирпичными обоями пианино) наряжена новогодняя елка, под которой стоит гроб. Все танцуют; на столе полно прекрасной еды, но к ней почти не притрагиваются, а только пьют, и вот уже кто-то сильно пьяный лежит под столом и наливает себе очередной стакан. На крышку гроба набросаны окурки и обглоданные рыбьи хвосты. Картина сопровождается девизом: "Как хороши, как свежи будут розы, моей страной мне брошенные в гроб".
Сколько нас еще осталось в Издательстве? По списку восемьдесят человек. Завтра надо будет распечатать не менее пятидесяти экземпляров.
Я больше не умирала во сне. Теперь мне снилась другая дрянь.
Последний раз - школьная подруга (та самая, имя которой забыла). Я уехала с той старой квартиры меньше чем через месяц после окончания школы и с тех пор ни с кем (или почти) из бывших одноклассников не общалась.Нет - как и не было. Не жалко. Школа - тюрьма.
Да и зачем видеться? Я, с их точки зрения, ничего в жизни не достигла. И что еще хуже, они, с моей точки зрения, ничего не достигли тоже. Счастливейшие люди...
Она выходила из моего подъезда, почему-то теперешнего, где я живу и где она бывать, конечно, не могла. Постарела, растолстела, но вполне узнаваема. Прическа, по моде наших школьных лет, в мелкие завитки и совдеповского стиля драповое пальто, на пару размеров меньше, чем нужно бы.
Я окликнула ее по имени (Оля, вспомнила я). Она оглянулась; очевидно, узнала меня, посмотрела с сожалением и раздражением и пошла дальше, не сказав ни слова. Сон, сам по себе нейтральный, был мне крайне неприятен. Когда-то я еще досадовала, что не вижу снов. Какое благо не умела я ценить! Теперь я почувствовала себя виноватой перед школьной подругой, как будто предала ее или могла помочь, но не захотела. И мне моментально припомнились все случаи, когда я была невнимательна или несправедлива к своим друзьям. Если бы этим исчерпывался груз нашей вины!
Однако надо было просыпаться. К радости своей, я обнаружила, что дождь кончился и что я, кажется, не успела еще нагадить никому из моих теперешних знакомых. Настроение мое несколько улучшало то, что накануне Витек рылся в лабораторном имуществе, откопал тумбочку, опечатанную бумажкой с надписью "Не вскрывать", естественно, тут же вскрыл ее и обнаружил там залежи всевозможной еды: макарон, тушенки, пакетных супов и даже томатной пасты в железных банках. Мы это дело просто сварили в одном большом котле и теперь отъедались за долгие дни голодания. То, что многие продукты были ровесниками моего пионерского детства, нас нисколько не смущало.
Я была в комнате одна. Светка ушла развлекаться в деревню (мы все теперь больше развлекаемся), Зеленоглазая Богиня отправилась, видимо, по Васину душу. Ирка вообще пару дней назад исчезла в неизвестном направлении. Сказала, вернется. За стеной вполголоса переругивались Витек и Сергеев - молодой задор, осознавший наконец, что ему грозит реальная опасность, и жизненный опыт, понявший, что взывать к здравому смыслу бесполезно.
Пытка бездельем длилась второй месяц. Моя фототехника давно ржавела в дальнем углу. Все события последних дней вытеснил сладкий образ горячей ванны. Я с нежностью вспомнила свою московскую постель и теплый телевизор, перед которым мне теперь хотелось просто посидеть в домашнем халате. Если приведется вернуться домой, подумала я, непременно заведу себе просторный халат темно-синего цвета в мелкую серебристую крапинку - чтобы по утрам в нем, сидя в любимом кресле, неторопливо пить кофе. Здесь все с утра до ночи в драных джинсах и отстойных свитерах, иногда и спать в них приходится из-за промозглой погоды. А в Москве мои вечерние платья... Чушь! Не было никогда у меня вечкрних платьев! Даже в школу на выпускной я одалживала платье у знакомой; видела я потом, через несколько лет, это платье - полиэстр, к тому же коротко мне, и мысль о том, что оно было не только чужое, но и дешевое и не по фигуре, досаждала мне несколько дней. Но год назад я, в принципе, могла иметь вечерние платья и мне было куда в них пойти.
Я потянулась к тетрадке с эмблемой компьютерных курсов МГТУ на обложке: в ней я фиксировала отснятый материал, давно не фиксировала, точнее говоря, а вела что-то вроде дневника и, в частности, записывала сны. Тетрадку эту, в числе прочего, мне выдали на курсах машинописи. Помню, по окончании курсов преподавательница отметила мои успехи, превосходящие достижения всех слушателей нашей группы, а мне стало грустно: что проку быть первой ученицей на каких-то там курсах, если это ничего в твоей жизни не изменит, а к вершинам пробьются более нахальные и удачливые.
Картинка на обложке вызвала новый поток мыслей - о чистой работе в офисе, когда не едет крыша от безделья, а работаешь по семьдесят часов в неделю за своим компьютером, отвлекаясь только на сон и еду, зато на каждую зарплату покупаешь какую-нибудь дорогую и качественную вещь, и все тебя уважают, потому что это понятно, ведь большинство людей живет именно так. И ведь когда-то была возможность устроиться на такую работу.
Тьфу ты, сначала вечерние платья, потом компьютеры! Или уже истекли семь лет, по прошествии которых компьютер должен, как говорят, меня поработить? Что интересно, театры и музеи в голову не пришли. очень легко не работать над собой. Впору открывать архив неосуществленных возможностей. Все оттого, что я плохо спала эту ночь. Рука практически не болела, но еще с вечера начался ужасный зуд. Употребив все запасы супрастина из нашей аптечки, в количестве трех таблеток, я стала перебирать в памяти народные средства. На ум пришел крепкий алкоголь, которым примачивают укусы комаров, слепней и прочих вампиров. Я постучала в стенку и голосом очень уставшего от жизни человека спросила:
- Мальчики, у вас водка есть?
Добрый мальчик Витя, никак не выразив отношения к этому несколько странному для семи часов утра желанию, вынес лабораторную емкость. Я, признаться, боялась, что он предложит мне того пойла, которое изготавливал еще в начале нашего здесь проживания на базе клубничного сиропа и уворованного в первую же ночь из лаборатории С2Н5ОН, но, к счастью, жидкость оказалась по крайней мере прозрачной. Передал мне бутыль и молча ушел доругиваться с Сергеевым.
В первую минуту после попытки употребить выпивку наружно я орала благим матом, в последующие пять минут - просто матом, в то время как сбежавшиеся на мой крик Витек и Сергеев первый - с виноватым видом пытался объяснить, что это был не чистый алкоголь, а перцовая настойка, которую Витек предполагал использовать то ли от простуды, то ли от поноса; а второй - конспектировал мое выступление, чем приводил меня в еще большую ярость. Но вот наконец мой запас ненормативной лексики, полученный за шесть лет учебы в институте, иссяк, мне скормили все остатки аптечки, включая активированный уголь и кошачий контрасекс, а добрый мальчик Витя побежал в сельпо за шоколадкой для моего умиротворения, и я осмыслила только что произнесенную мною экспромтом речь, из которой выходило, что я собираюсь доставить коллегам большое и нестандартное сексуальное удовольствие.
Рука у меня распухла до размеров ноги, но зуд прекратился. Сергеев в утешение мне заметил, что опарыши там теперь уж точно не заведутся , за что чуть было не получил по морде немытым резиновым сапогом, но в последний момент увернулся.
Вскоре после того, как у меня перестало звенеть в ушах от собственного крика, появились Светка с внезапно нашедшейся Иркой, причем Светка увещевала:
- Имей в виду только, что в этом деле процесс гораздо интереснее результата. По окончании ты окажешься точно в той же ситуации, как и раньше, а то, что получишь, счастья тебе не прибавит.
- Значит, надо, чтобы процесс длился как можно дольше, - ответила Ирка.
- Счастливейший человек, - сказала Светка. - У тебя, возможно, впереди увлекательные годы учебы. И надежда...
Стало быть, это они не о сексе. Пока мы тут груши околачивали, Ирка ездила поступать в институт. Она, правда, провалилась, но не так сокрушительно, как в прошлом году, и на будущий год уже имелась реальная возможнось, особенно если наскрести денег на подготовительные курсы. Я промолчала о том, что на этих курсах она не научится ничему, кроме как пить пиво.
- А что, - обратилась ко мне Ирка, - тяжело быть образованным человеком?
- Спроси у образованного человека, - ответила я, после чего у нас возникла очередная весьма оживленная дискуссия.
Светка говорила, что нас можно считать людьми выше среднего уровня; я стояла на том, что вопрос в точке отсчета: если за нижнюю планку принять валяющегося в траве забулдыгу, а за верхнюю, к примеру, профессора**, преподававшего у нас в институте***, то Светка, конечно, права, а если взять, соответственно, рабочего с конвейера, который по вечерам смотрит сериал про "Дикую Рожу", а с другой стороны, академика, к примеру, Лихачева, - то разница между нами и этим работягой такова, что ею можно пренебречь.
Ирка сказала, что ее угнетает пошлость и бессмысленность жизни обывателя и тупость его интересов (она долго рассказывала о каких-то тетках - я не поняла, ее родственницах или коллегах с прежней работы, - говорила, чем они занимаются в свободное время и о чем беседуют, но это неинтересно), и поделилась своей мечтой - получить высокое и разностороннее образование, чтобы вращаться хотя бы в нашем кругу.
- И ты думаешь, у нас есть свой круг? - спросила Светка.
Я не могла не поддержать ее:
- Мы ведь дети этих самых пролетариев с их "Глупой Розой" и многочасовыми обсуждениями свежеприобретенных сапожек. И если мы отринули их жизненные ценности, это еще не значит, чть общество других людей, которые не пропускают ни одной театральной премьеры и даже дома едят ножом и вилкой, поспешило принять нас в свои ряды. И в то же время в кругу наших отцов и теток мы стали чужаками и они нас теперь терпят только из соображений родственного долга.
- К тому же это большое несчастье - утратить способность радоваться новым туфлям и колбасе, - заключила Светка.
Ирка поинтересовалась, что может думать Зеленоглазая Богиня о проблемах своего и чужого круга. Светка ответила, что, похоже, Богиню люди и вовсе не интересуют (как, впрочем, и колбаса), но если Ирка хочет, может найти ее и спросить сама.
На поиски Богини вызвалась пойти я. Точнее, искать ее не надо было: конечно, она там же, где цветочек Василечек. В его сторону я и направилась.
Я любила его в семнадцать лет (не Васю, понятно, а того человека, неполноценной заменой которому Вася мог бы быть, если бы Богиня не была ему интереснее, чем я), как только в семнадцать лет любить и можно, когда еще не ставится вопрос, что потом, когда ты еще не труслив и не консервативен и не задумываешься о путях отступления в случае неудачи. Моя полувыдуманная-полувычитанная любовь-в-юности.
Разумеется, тогда наши отношения уперлись в условности окружающего меня мира взрослых. А он был... Мне не в чем его обвинить, но он трактором проехал по моей неокрепшей душе, оставив глубокую колею, где теперь и не растет ничего, и никто другой уже проехать не может.
Помнится, до бесчувствия я напивалась всего дважды в жизни. Второй раз был в славном городе Оденшпиле... Я была в Оденшпиле. Было время, нелегкая заносила меня и в такие места... Так.вот, друг нашего переводчика владел винным рестораном и вызвался напоить всю советскую делегацию, и рейнвейн оказался хорош. Он не принял в расчет наших питейных возможностей, и российское посольство, должно быть, до сих пор расплачивается за эту историю, если только советский государственный долг еще не аннулирован. Да что об этом, это прекрасно, но в далеком и неповторимом прошлом. А мое первое в жизни сильное опьянение было вовсе не таким радостным, потому что рядом присутствовал он. Домой он вез меня на такси, и по дороге я предложила ему себя. Предложение он отклонил, и я до сих пор не знаю, обидеться следовало тогда или поблагодарить его за это.
Он уехал в свой Кислокапустинск, бросив меня в романтических чувствах и недоумении. А через годы, когда в одно из странствий мой путь лежал через этот город (ничего особенного: элементы старой застройки, краеведческий музей, две церкви - не стоило время тратить), мы не вполне случайно встретились, и то, что тогда было немыслимо, стало вполне осуществимо, и мне представилась возможность проверить, могут ли воспоминания и техника секса реанимировать полувыдуманную-полувычитанную любовь-в -юности. О, даже если бы он оказался в точности таким, как я его представляла, мои взгляды на жизнь изменились, и он стал мне попросту не нужен.
Конечно, они были в домике - стойбище нефтяников, но за каким занятием! В окне Васечек, пьяный, мрачный и растрепанный (завершающая стадия продолжительного застолья в одиночку), курил, стряхивая пепел в чашку, видимо, с кофе и тут же из нее прихлебывая. На тебе: такой надежный, спокойный, гармоничный, оказался непредсказуемым и для жизни весьма обременительным. Зеленоглазая Богиня стояла рядом, не богиня она была сейчас, о простая непритязательная баба, и золотые волосы ей мешали, падая на лицо и мотаясь в беспорядке по сторонам. Должно быть, он говорил ей обычные в таких случаях слова, что жизнь бессмысленна (как будто она этого не знает), что никто его не понимает и так далее, а она что-то отвечала ему или не отвечала, а просто сочувствовала. Тогда я и уяснила основную разницу между собой и Богиней: она понимала, что значит связаться с пьющим человеком, и принимала все возможные последствия, а я уже много лет пытаюсь отринуть от себя все, что мне неудобно. Не соперница я ей; а может, она надеется на свое благотворное влияние - хотя это, конечно, бессмысленно.
Вася порывисто встал (взгляд тоскливый - с таким, бывает, и вены режут), Богиня вплотную подошла к нему, они долго молча смотрели друг другу в глаза, будто не узнавая, и я подумала, что, может, у нее что и получится.
- 10 -
Утром, когда я шла мнимо двери корректорской, оттуда, чуть не сбив меня выкатилась драка. Сцепилась молодая специалистка Оксана с пожилой метрессой. Это Питерский принес грецкие орехи и молоток для их вскрывания и вручил данный набор Оксаниной подруге. Она испробовала его на рабочем столе в присутствии метрессы, при которой и дышать-то полагалось вполголоса. Подруга натешилась орехами и вышла, и тут на работу явилась Оксана, заметила молоток и начала колотить им по столу с двойной энергией. Этого метресса стерпеть не могла, минут двадцать они с Оксаной выясняли, кому куда идти, а потом бросились друг на друга с кулаками. Причем говорят, что это не первый случай такого выяснения отношений.
А недавно у Борискиной был юбилей. Сотрудники дарили ей кто брошку, кто духи, а Питерский преподнес живого зайца. Вообще-то он думал презентовать любимой начальнице американскую вонючку и даже прикидывал, что лучше ограбить - Московский зоопарк или живой уголок Мельбурнского дома пионеров, - но его остановила необходимость где-то хранить зверя до борискинского юбилея. Питерскому пришлось идти на птичий рынок, где он долго озадачивал торговцев просьбой продать самое наглое, тупое и прожорливое животное.
Впрочем, и заяц, преподнесенный в коробке из-под торта и с подвязанной на шее розовой ленточкой изрядно подгнившей морковкой, справился со своей задачей - нагадить Борискиной - отлично. Ночью он без труда выбрался из выделенного ему под временное пристанище ящика, изжевал новые борискинские туфли и обгадил весь производственный отдел, начиная с начальственного компьютера.
На следующее утро Борискина была настолько раздосадована невозможностью играть в любимую стрелялку-догонялку, что только к обеду насторожилась: рабочий день давно начался, а ее светлой персоне никто не звонит. Были вызваны специалисты - мы с Питерским - и обнаружили, что сообразительное животное перегрызло телефонный провод, о чем Питерский и поспешил доложить местным электрикам, не забыв упомянуть, что причина аварии - заяц.
- Ах, вам заяц провод перегрыз? Вот сами и чините, - ответили электрики. Они видели, сколько стеклопосуды было вчера вынесено из офиса после борискинского юбилея, и были несколько удивлены, что после такого теплого праздника в производственном отделе угнездился всего лишь заяц. Их-то, между прочим, к столу не позвали!
Тогда на починку провода была откомандирована я.
- Ты все умеешь! - приказала Борискина.
Из инструментария мне выделили ржавый обломок бритвенного лезвия и заскорузлую катушку скотча. Кроме того, весь производственный отдел стоял вокруг меня и давал ценные указания. Счастливый заяц продолжал прыгать у нас под ногами и гадить.
Первой неожиданностью для меня было то, что шнур не вынимается из розетки, как у людей, а растет прямо из стены. Значит, ковырять его придется под током. Во-вторых, оказалось, что проводков там не два, как я привыкла, а целых пять разноцветных. Питерский ехидно ухмылялся:
- Ты давай красный с красным, а желтый с желтым.
Еще один кадр нарезал полоски скотча и, чтобы они не разлетелись раньше времени, лепил их на бумажный листок (как потом оказалось, какой-то существенный договор), при отрывании от которого они начисто теряли свои клеящие свойства.
Я изрезала все пальцы и успела получить изрядную порцию амперов, прежде чем мне удалось соединить два проводка из пяти. К моему мдивлению, после этого пошел контакт. Борискина с радостным визгом схватила трубку и, не дожидаясь окончания ремонтных работ, стала набирать номер, вследствие чего вольтаж у меня в ладони подскочил, согласно законам физики, втрое. Силой тока меня отнесло в противоположный конец офиса, метров на пять, причем в полете я обещала заняться альтернативным сексом с Питерским, зайцем и Борискиной. Телефон тем не менее начал функуионировать.
Однако и заяц даром времени не терял. Пока все были заняты просмотром захватывающего фильма ужасов "Варька чинит телефон", он объел любимые борискинские фиалки на подоконнике, после чего излил свои чувства прямо в журнал, в котором Борискина регистрировала наши отпрашивания и посещения туалета.
Этого Борискина перенести не могла. На следующий же день зайца употребили по прямому назначению - под водочку тушенным с картошкой.
К Восьмому марта Питерский пообещал раздобыть для Борискиной гремучую змею.
А сегодня сотрудников поставили перед выбором: либо забрать трудовые книжки, поскольку два месяща назад народ был предупрежден о возможном увольнении, либо подписать заялвение о том, что они не возражают против перевода на контракт. Ушли несколько лучших редакторов, в том числе Лариса Павловцева которой начальство прямо сказало, что ее рентабельные проекты нежедательны.
Радует одна мелочь: идти в отдел кодров нужна мимо окошечка кассы, а нк него Питерский налепил купленный в магазине приколов кукиш на присоске.
Однако музейная энциклопедия близится к своему логическому заверуению, а вместе с ней придет кониц и моей ставке.
Из нескольких фирм, куда я послала свое резюме, мне просто не ответили. Из одной позвонили, но честно предурредили, что я неконкурентоспособна, поскольку предпочтение отдается замужним соискательницам, имеющим одного ребенка от шести лет. В другую я даже съездила на собеседование, и единственный вопрос по существу был: за какую минимальную зарплату я согласна работать.
Встречались, однако, и более серьезные конторы, менеджеры которых вели со мной обстоятельные беседы и предлагали тесты - психологические и профессиональные. Дальше этого дело не шло, и я не знала, плохой ли я специалист или рынок труда в нашей профессии перенасыщен.
У Питерского дела идут несколько более успешно: по предложению своегоддруга он думает в скором времени уйти в более рентабельный бизнес и сделаться овощеводом защищенного грунта. Кроме того, на днях он защитил-таки свою диссертацию: что-то о Средней Азии и зороастризме.
А еще на днях прошла кампания награждения медалью к 850-летию Москвы. Мы вносили в компьютер сначала списки действующих сотрудников Издательства, потом - недавно ушедших на пенсию и, наконец, ушедших в незапамятные времена. Питерский предположил, что в следующий файл войдут списки награжденных посмертно.
Из всего Издательства не удостоились наград только мы с Питерским: я - по недостатку стажа в Москве, Питерский - за вредную натуру.
На работу мне нужно являться по веревочной лестнице, на четвертый этаж, а обратно спускаться по чугунным перилам балкона. Папка с работой тяжелая, и перила не выдерживают, и я скольжу, обламывая решетки и фанерные загородки балкона, чуть ли не до первого этажа. Рассерженная Борискина показывает, что по перилам лезть не труднее, чем подниматься по широкой некрутой лестнице.
А по итогам паботы каждый должен вылепить из пластилина какое-то животное, и, если животное выбрано правильно и хорошо вылеплено, оно оживает. В этом случае работа считается выполненной качественно. Я не могу найти пластилина, беру уже слепленную кем-то неожившую фигурку и перелепливаю в кошку. "Что ты делаешь? - спрашивает Борискина. - кошка у нас уже есть, вот она бегает, играет и ко всем ласкается". - "Тогда пусть это будет белка или олень".
Конечно, это был сон. Еще снились мне мыши, кошки, люди, обглоданные дикими зверями, но еще живые; переезды со множеством вещей из одного хмурого затхлого деревенского дома в другой; мой покойный брат, суета погони, какие-то подвалы и подземные ходы. Из этого сна меня вытряхнул Сергеев и на вопрос, какого черта он здесь делает ночью, ответил:
- Ничего особенного, просто наш дом горит.
Я возблагодарила Бога за мою привычку держать под рукой аварийный рюкзак; схватив его в одну руку, а в другую фотоаппарат, выпрыгнула на улицу.Там мени уже ждали отошедшие на безопасное расстояние Витек и Светка. Зеленоглазая Богиня выталкивала в дверь обалдевшую от страха и потому упирающуюся Ирку; Сергеев продолжал выкидывать из окон попадающие под руку вещи.
- Бросьте, - крикнула ему Богиня, - это барахло не стоит вашей жизни! Вы бы еще лабораторное имущество и финансовые отчеты полезли спасать!
Осознав, очевидно, что стулья нам ни к чему, раз уж дом сгорел, Сергеев вышел на улицу.
- Простое решение досадной проблемы, - констатировал он. - Взяли, подожгли ночью. Твой друг Дубровин небось?
Я пожала плечами. Он, конечно, пироман, но...
- Так бы и концы в воду, - продолжал Сергеев, - поджарили бы нас всех, как цыплят табака, не начни кошка орать.
Кошка?! В подтверждение моей догадке с крыши раздался жалобный писк. По занявшейся уже крыше бегала Туся, примериваясь, откуда бы можно спрыгнуть, и отчаянно звала на помощь.
У нашего крыльца росло раскидистое дерево; я и в детстве-то не очень лазила по деревьям, но ради моего единственного розового цветочка я в несколько секунд забралась бы на Останкинскую башню. До края крыши от дерева оставалось, однако, больше метра, мокрый от дождя ствол скользил под ногами. не думая о том, что могу упвсть, изо всех сил изогнувшись, я поймала все-таки Тусю за лапу и потянула к себе. И я уже почти успела перехватить ее поудобнее, но тут тоненькая Тусина ручка выскользнула из моего кулака. Я не очень испугалась: кошки умеют безопасно падать. Однако когда я с помощью коллег спустилась с дерева, то увидела, что Туся распласталась неподвижно по земле, видимо ударившись о бетонную плиту фундамента.
- Туся! - сказала я, беря ее на руки.- Прости меня: ведь я совсем забыла о тебе.
И действительно, в последние дни, а то и месяцы я, занятая своими заботами и рогруженная в собственные впечатления, совершенно перествла обращать на Тусю внимание И я жестоко наказана: любимое мной прекрасное и совершенное существо спасло жизни пятерыз тупых нравственных уродов - дюдей - ценой своей, и без того так несправедливо коротко отпущенной кошкам, жизни.
Туся последний раз посмотрела на меня, все понимая и прощая, всхлипнула, то ли от обиды за свою недепую смерть, то ли жалея меня, что мне придется прожить остаток дней без такой замечательной Туси, и взгляд ее остановился.
(В свое время я частенько принималась вести с Тусей нравоучительные беседы. "Помни, - говорила я, - кошки, которые любят маму, соблюдают Кошачью Конституцию и писают в горшок, попадают в Кошачий Рай. Там всегда бывает ласковая мама, дают много вискаса и позволяют владеть всем миром. А те кошки, которые огорчают маму и писают на диван и на компьютер, попадают в Кошачий Ад. Там каждый день делают уколы от лишая, пристают глупые незнакомые люди, а вход туда охраняют Злые Пылесосы". На этом месте меня всегда разбирал смех, и Тусе так и не удавалось дослушать, что до нее все кошки попадали в Кошачий Ад, но Туся выиграла решающую битву с Главным Злым Пылесосом и открыла тем самым наиболее достойным кошкам дорогу в Кошачий Рай...)
Теперь надо учиться жить без Туси. Никогда больше мокрый розовый насик не ткнется мне в лицо, не саогу я зарыться руками в нежную, как тополиный пух, шерстку, не услышу крупного урчания, не буду наблюдать, как, играя, мелькают ножки в высоких белых чулочках и ручки в коротких белых перчаточках.
В грязи валяются вещи, выкинутые в спешке из окон, главным образом разнообразное тряпье. Ближе всего ко мне оказывается большая красная кошатница, теперь ненужная, мой подарок Тусе на день рождения.
- 11 -
Из окон Издательства валит дым. Не из всех, к сожалению, и не такой густой: пожарные уже успели потрудиться к моему приходу. Видно, начальство почусвтвовало, что некрепко сидит, и, подобно своим предшественникам, принялось жечь бумаги.Власиха переживает за новую кофточку, оставленную вчера на работе. Борискина выразительно смотрит на меня и требует, чтобы я лезла спасать музейную энциклопедию, а заодно прихватила кофнточку Власихи.
- Шиша вам, - отвечаю я Борискиной, хотя в душе мне и жаль эту стареющую, глуповатую и нелепую бабенку, у которой в офисе на третьем этаже сейчас сгоорает дело всей жизни.
Тут я вспоминаю, что на рабочем столе у меня остались еще две дискеты: одна с моими фотографиями, которые я собиралась предложить Народной галерее, другая - с левой работой, учебником москвоведения, делаемым мной для некоего издательства, название которого состоит из греческих букв, математических знаков и англоязычных бизнес-терминов. И мне приходится, вдохнув побольше воздуха, бежать в дыму на третий этаж. А Борискина по наивности думает, что это я для нее стараюсь.
Дым едкий, но светлый; можно предположить, что это горит проводка. Замок, естественно, заклинило. Когда я наконец справляюсь с ним, моему взору предстает покрывающий весь наш офис культурный слой черной копоти толщиной сантиметра в полтора. Да! Изумрудно-зеленая кофточка Власихи после множества стирок приобретет в лучшем случае изумительный болотный оттенок.
Мысленно поздравляю себя с великой рассеянностью, в другое время могущей стоить мне кучи неприятных минут: дискета с левой работой совершенно не пострадала, ибо забыта мной в дисководе. Чего нельзя сказать о музейной энциклопедии... С другой стороны, восстановление утраченных файлов, возможно, обеспечит мне лишние рабочие месяцы.
Кабинет Борискиной не отпираю принципиально: во- первых, чтобы не дышать едким дымом в коридоре, во-вторых, если ей нужны какие-то личные вещи, пусть сама за ними и лезет.
Внизу народ спорит, кто поджег Издательство и с какой целью. Это меня мало заинтересовало, и я ухожу домой, радуясь внезапно свалившемуся выходному дню.
Дома ждет очередной сюрприз в виде разнесенной в щепки входной двери, остатки которой заботливо опечатаны сотрудниками милиции, ожидающими тут же. Я приглашаю их выпить чаю и доесть вчерашний салат.
Ничего ценного грабители не унесли по той простой причине, что ценного ничего здесь и нет. Все мое прошлое делилось на периоды, во время которых я влачила нищенское существование, и те, когда я более-менее сводила концы с концами. Кое-какие пожиткибыли вытряхнуты из шкафов, но с брезгливостью брошены тут же после приблизительной оценки их рыночной стоимости.Единственная относительно ценная вещь в моем доме - телевизор, деньги на который я копила два года, но, чтобы безопасно выдернуть шнур из розетки, нужно сначала отключить пробки, иначе разряд в 220 вольт и выше вам обеспечен; а пробки опять же отключить нельзя, поскольку заклинило замок в распределительном щите.
Но ведь никакого обгорелого трупа под тумбочкой с телевизором не валяется. Следовательно, это был кто-то, знакомый с особенностями электроснабжения моей квартиры. Что ж, я догадываюсь, кто это, но ментам этого жалкого червяка закладывать не стану - сам вскорости сдохнет где-нибудь под забором.
Кое-что он все-таки унес. Сломанные часы, которые я вот уже несколько лет ленюсь отнести на помойку, и кожаный рюкзак с оторванными лямками - некая скуповатая родственница подарила мне его на день рождения. Хоть какая-то от этого чмыря польза - не делать лишних визитов к мусорному контейнеру.
Милиция доела последний салат, рассказала пару анекдотов и смылась, не открыв дела и оставив меня наедине с мыслями о том, где найти деньги на восстановление раскуроченной двери.
В болотах есть что-то пугающее и притягательное одновременно, наверное потому, что они не поддаются рациональному осмыслению.Черная вода - а чистейшая, и в ней всегда отражается небо.Мне было непонятно, как это они засасывают и почему тогда не трогают птиц и зверей - своих законных обитателей. Должно быть, они не хотят пускать в свои тайны человека - чужака, - а может, с ними можно как-то договориться?
От бывшего зеленого домика в глубь болот ведет еле приметная тропинка, и если идти по ней осторожно, то через пору часов можно добраться в скит. Там мы теперь и живем, в некоем сооружении, долэенствующем изображать хозяйственную постройку. Больше нам было некуда деваться, и монахи, хоть и без особого энтузиазма, приютили нас.
От прежнего нашего жилища не осталось и золы - жители близлежащей деревни растащили ее для огородных нужд.Только большое слегка обгорелое дерево, не то липа, не то дуб, сбрасывает последние листья над Тусиной могилой, где я поставила дощечку:
Смыслом полна была Тусина жизнь:
Она успевала вискас поесть, а потом
Поспать, поиграть, в шкаф залезть,
И в окно посмотреть, и на солнце погреться.
Не то что мы, глупые люди!
Это единственное, что я смогла для нее сделать.
Когда однажды в ясную ночь я смотрела на звезды, вдруг поняла, что Большая Медведица на самом деле Большой Кот, а Малая Медведица - Туся, и у них звездная любовь, и они бегают друг за другом по небу и никак не могут встретиться.
Отец Павел, кстати, неплохой дядечка, веселый и доброжелательный. Он прекрасно понял, что никому из нашей компании религия пока не понадобилась, и не настаивает.Средств у них нет почти совсем, крыша протекает и штукатурка сыплется; мы по мере сил и возможностей помогаем ему с косметическим ремонтом, а он угощает нас вином, которое привез из паломничества на Афон. Рассказал нам, что совсем уж было впал в грех уныния из-за текущей крыши и вконец облупившихся стен. Снял с себя крест, привезенный из афонского паломничества, и повесил на икону Параскевы Пятницы."Вот те крест, Параскева, - говорит, - но крышу как хочешь чини: или денег давай, или людей присылай". И что вы думаете? Тем же вечером богатая семейка из окрестного дачного поселка пожертвовала оставшуюся от строительства коттеджа известку и еще какое-то барахло, а наутро Параскева прислала и нас, чтобы было кому эту известку употребить в дело.
Между прочим, я уже была у него на исповеди. С Богом у меня всегда были сложные отношения: дедушка надо мной издевается, но и я частенько испытываю его терпение. Как-то я просидела с месяц за корректурой божественных текстов в некоем церковном издательстве - больше не выдержала. Мой грешный организм не вынес такого количества благодати, которая буквально поперла из ушей. бывает, читаешь, как ходит народ на исповедь к какому-нибудь старцу, и грехи-то у них все благостные: тот поста не соблюдал, этот яблоко украл на базаре, еще кто-то в сезон грибов к обедне ходить ленится... А идеал мирской жизни - труд, простая еда и тихое семейное счастье (какое может быть счастье, если оно тихое?). Ну нет. Быть праведником, во-первых, скучно, а во-вторых - недоступно тому, кто имеет какие-либо потребности помимо физиологических. Посты я конечно же тоже не соблюдаю. В храмы заглчдываю, но в основном иконы посмотреть. Яблоки, правда, на базаре не ворую, и не потому, что грех или боюсь попасться. Есто такое слово: противно.
- Грешна, - сказала я, - батюшка, во всем.
- Что, - уточнил он, - и мотоциклы по ночам воровала?
Я не знала, что это идиоматическое выражение означающее попросту: никто не может быть грешен во всем, - поэтому честно призналась:
- Не мотоциклы, а мотороллеры, и только один раз в жизни. - Я уже хотела рассказать, как мы с Васей угоняли мотороллер для круиза по окрестным медучреждениям, но передумала. - Разве это сколько-нибудь существенно?
- Что же существенно тогда?
Нет, я не стала распространяться о том, что, в общем-то, все воруют и, более того, человек буквально взлохнуть и шагу ступить не может, чтобы при этом кого-нибудь не убить, и ничего особенного в этом нет. Я не сказала, что, кажется, слишком близко подошла к чему-то, понимание чего и есть самый великий грех, и отойти от этого понимания уже нельзя, как мы, раскаиваясь, отходим от своих воровства, блуда и убийств. Такого бы даже добрейший отец Павел не вынес, да и ни к чему ему новый взгляд на жизнь. Я только попыталась кратко проанализировать свое прошлое, не надеясь на отпущение грехов.
А жизнь моя, нада признать, в глазах большинства людей не удалась. Я не имею семьи и даже давно растеряла сколько-нибудь прочные дружеские привязанности, не сделала научной карьеры, как и не поднималась никогда на хоть относительно значительную ступень служебной лестницы, а зарабатываемых мною денег почти всегда не хватало на достойное существование.
Для начала я крепко ошиблась в выборе профессии. Странница по натуре, большую часть жизни я просидела в офисе за компьютером, а ведь мне эта железка даже не интересна как философская категория. Шли годы; человек труслив и консервативен; но, когда я не по своей воле покинула ненавистное рабочее место, в новой сфере деятельности не обрела ничего, кроме раздражения от несбывшихся надежд и желания поскорей вернуться к комфортным бытовым условиям.
Я не умею любить.Отказаться от "я" ради "мы" - не то чтобы я дорожила своей индивидуальностью, но это скучно. Все люди эгоистичны в принципе, но я еще и неспособна с кем- нибудь разделить свой эгоизм.
Почему я не стала заниматься наукой - сама не знаю. А ведь после института мне предлагали остаться на кафедре. однако, просидев, с некоторыми перерывами около двадцати лет за партами различных учебных заведений, я решила на этом остановиться.
Я много путешествовала, далеко не всегда в комфортабельном "икарусе", и количество городов, удостоившихся чести моего посещения, подходит к сотне. Но все эти города уже давно нанесены кем-то на карту, и вообще условия моего там проживания были не сложнее, чем ночевка на полу какого-нибудь школьного спортзала, если вы понимаете, о чем я. А если не понимаете, то весь мой вклад в дело путешествий - пара статей о массовом туризме в некоем третьесортном журнале.
Богатство как таковое я всегда ставила очень невысоко, хотя, надо признать, некоторая состоятельность очень облегчает жизнь, к тому же, если бы при всех житейских минусах я жила мало-мальски обеспеченно, это здорово подняло бы меня в общественном мнении.
Словом, у меня все предпосылки творческой личности. И, обладая развитым художественным вкусом и неплохим гуманитарным образованием, я прекрасно вижу, что талантлива... в масштабах небольшого кружка единомышленников, которые могут собираться по вечерам и читать друг другу свои графоманские вирши. думаю даже, что в таком сообществе я была бы лучше всех. Что же старик так посмеялся надо мной? Ну, дал бы потребность творить, но без способности критически оценивать содеянное...
(Забавно, что за всю нашу беседу это было единственное упоминание о Боге.)
То, что я сказала, было несущественно. Существенным было то, о чем я умолчала, да и сказать, наверное, это невозможно. Но умница отец Павел, похоже, все понял. Посочувствовал. Отпущения грехов не предложил.
На третий день стало скучно Светке, и она тоже пошла исповедоваться. Этому, естесввенно, опять предшествовал философский диспут, на этот раз с религиозным уклоном; впрочем, он, поскольку делать было нечего, длился, с некоторыми перерывами, все три дня. Нравственные аспекты, а также необходимость поста и молитвы мало занимали нас (хотя Светка постилась и становилась, надо сказать, в эти времена невыносимой, как все голодные). Для начала мы чуть не сцепились на предмет того, была ли Туся святая и бывает ли у кошек душа.
- Душа бывает у каждого предмета, процесса, явления и так далее, - высказала я свою позицию.
- Привет Платону, - откомментировала Светка.
- Душа, - продолжала я, - это то, что позволяет отличать данный предмет или явление от массы других предметов и явлений, окружаюлщлих его в пространстве и времени.
- Нет, это уже привет Декарту, - сказала Зеленоглазая Богиня.
- Ты про фигню какую-то, а я про бессмертную человеческую душу, - не согласилаль Светка.
- Вы путаете душу, личность и сознание. Душа не может быть смертной или бессмертной, она вообще не живет и не существует во времени, она была и будет всегда. Но нам от этого не легче, сознание-то смертно.
- Не гневи Бога, - посоветовала Светка.
- А Бог не разгневается, у него своеобразное чувство юмора. Вот у меня светлая голова, работоспособность невероятная, развитый вкус, но, в насмешку над всем этим, Бог обделил меня талантом. И мне бы сидеть в конторе на средненькой должности, а в свободное время варить варенье и вышивать крестиком по канве, но почему, за что, начиная с младенческих дней мне всегда хотелось большего?
- На костре бы тебя сжечь, - встрял в разговор Сергеев, но в его взгляде я прочитала то же проклятие, которое он ухитряется нести с честью вот уже пятьдесят лет. Да и не довелось сгореть нам всем на костре нефтяников.
Короче, Светка пошла исповедоваться.
- Простая душа, - заметила Зеленоглазая Богиня, - при всей образованности и интеллектуальном потенциале. То есть, конечно, большинство людей организованы сложнее, чем это кажется на первый и второй взгляд. И тем не менее мы все ведем в основном автоматическую жизнь с разным набором алгоритмизованных действий, стараясь не задумываться о сути. А если задумываешься - это и есть грех. Светке и каяться-то не в чем. Так... два-три прелюбодеяния за год, сквернословие, несколько сверх меры гордость и сребролюбие. - И сверлила меня глазами. Перед ней-то я в чем провинилась?
- Ну да, наши грехи пострашней будут. Давай, еще твою любимую "Игру в бисер" мне процитируй. Но я-то чем ее виноватее? Что она, получив высшее образование, умеет в повседневной жизни им не пользоваться, а мне для нормального самочувствия нужно каждый день пить из источника интеллектуального греха? Что она, даже окажись профессором в какой-нибудь филологической аспирантуре, днем рассказывала бы студентам об экзистенциальном элементе в творчестве Камю, а придя домой, забиралась бы в драный ситцевый халат, грызла семечки и смотрела телешоу; а я, однажды в детстве поняв, что это за экзистенциальный элемент, отравлена им на всю жизнь? Я у Бога такого мировоззрения не просила. Не грех это, а наркомания и алкоголизм!
При слове "алкоголизм" Зеленоглазая Богиня помрачнела. Васечек снова второй день был в запое. рассказывали, что он таким образом тоскует по своей красавице бывшей жене, будто бы она, существо эфирное и возвышенное, не нашла понимания в простой и основательной Васиной семье, где принято было варить борщи и содержать дом в чистоте ("Унитаз - лицо хозяйки", - приводили мне даже якобы цитату из ее свекрови, Васиной мамы), а вот читать поэзию серебряного века и слушать Рахманинова вовсе не обязательно и даже вредно, поскольку идет в ущерб тихим семейным радостям. жена, дескать, должна быть образованной, поскольку это престижно для мужа, но после свадьбы эта образованность ни в чем не должна проявляться. И будто бы официальным поводом к разводу были скандалы со свекровью из-за плохо вымытой посуды и нестираных мужниных рубашек, а на самом деле она уела всю Васину семью своими художественными вкусами, умением одеваться и привычкой пользоваться вилкой и ножом на пятиметровой кухне. Я, однако, думаю, что Вася и в детстве-то маму не очень слушался; что же до бывшей супруги, то женили их родители по приколу, почти насильно, сразу по возвращении Васи из армии, чтобы на свободе в какую-нибудь дурную компанию не вляпался, так что недолго просуществовал этот союз двух совершенно чужих друг другу людей и Вася и имя-то ее теперь вряд ли помнил. А пил он просто потому, что мама или папа его частенько делали то же самое.
А возможно, если не брать в расчет наследственность, причина была все-таки в другом. Я обычно избегаю участвовать в чужих пьяных разговорах - могут и навалять, - но свидетелем одного из них, о смысле жизни, между Васей и Зеленоглазой Богиней, все-таки была.
- Знаете ли вы, что вы умрете? - вопрошал всех присутствующих Вася.
Богиня согласилась, что да, каждый человек может представить мир без себя, но осознать, где он будет, когда его не будет, не в силах.
- Так как же, - продолжал Вася, - мы умрем, а жизнь проходит?
Тут бы и выпить за своеобразие текущего момента и на этом тему закрыть, но я его поддержала:
- Я как с детства пошла работать, так и похала всю сознательную жизнь с небольшими перерывами на обеспечение физиологических потребностей. Прошли лучшие годы, и взамен я получила только то, что не умерла с голоду.
- Вот именно! Нам так много приходится вкладывать в борьбу за существование, что собственно на существование уже не остается ни сил, ни времени. Как схватить время за хвост? - в отчаянии вопрошал Вася.
- Никак, - ответила Богиня сочувственно. - Оно тебя схватит.
Мне стало жаль Васю, и я предложила ему часы на педальном приводе: чем сильнее крутишь педали, тем быстрее летит время. Хочешь, чтобы остановилось, - не крути. Или вообще крути в обратную сторону.
Но Вася только рукой махнул.
- 12 -
Музейная энциклопедия иссякла. Между прочим, мое имя не упоминается в выходных данных среди ее создателей, зато на титуле указаны фамилии двух десятков редакторов, и возглавляет этот список, конечно, Элка. Ну, да и пусть это ее ассоциируют с "орденом Андрея Первозданного", "М.И. Лермонтовым" и замечательными выражениями вроде "визуально приблизиться", пусть ей попеняют, когда прочтут, что первые коллекции человек создал 150 миллионов лет назад.
И конечно, в день, когда мы подписали наконец энциклопедию в печать, мне и большинству других сотрудников была выдана бумага, что контракт с нами истекает через три месяца и продлен не будет. Питерского оставляют, очевидно опасаясь его дяди из КГБ. Зато одновременно с этим мне, впервые за черыре года, дали отпуск. Я решила использовать его для активных поисков работы.
На этот раз мне повезло в первой же конторе. Было это непонятно на чем специализирующееся издательское предприятие, название которого изобиловало греческими буквами, английскими словами и математическими знаками. В этот самый "Сигма-факториал-консалтинг" или что-то вроде того я и подрядилась работать на несколько дней с перспективой зачисления в штат.
Первое, что меня слегка озадачило, была семидневная рабочая неделя, правда, имеющим компьютер дозволялось работать дома.Домашний компьютер был для меня в ту пору столь же реален, как и бессмертие. Позже я поняла, что это обычная практика: гораздо выгоднее держать одного сотрудника, работающего восемьдесят часов в неделлю, чем двоих по сорок.
Далее, меня уживило и несколько насторожило, что люди не всегда знают, как зовут их соседа по столу. Работы было, прямо скажем, немного, и, когданаступали перерывы, занимающиеся больше половины рабочего времени, народ либо листал журналы, либо тупо смотрел перед собой, не проявляя ни малейшего желания побеседовать или пройтись по зданию. И рабочим телефоном в личных целях на моей памяти никто не воспользовался.
Но что меня бесило больше всего - это публичные выволочки в грубой форме за всякую мелкую оплошность. Добро бы только по работе, но меня стали допекать за то, что я что-то не туда положила или в субботу в семь вечера звонило начальство, а меня не оказалось дома. Борискина-то хоть в чисто производственные вопросы не лезла - не с ее мозгами.
Платили, правда, изрядно (за месяц я заработала чуть ли не столько же, сколько за несколько лет в Издательстве), и книги пекли как блины. Четыре недели моего там пребывания тянулись долго; я купила холодильник и ткань на занавески, но так и не узнала, как зовут многих людей из нашего отдела.
А через месяц со мной, конечно, распрощались как с не прошедшей испытательного срока и пригласили следующего лоха.
Вскоре мне довелось пройти мимо книжного развала, где аккуратной стопкой были выложены книги, над которыми я работала в этом "Сигма-факториале". С целлофанированных переплетов скалились монстры и размахивали оружием злобные качки. Давно,еще во время обучения этой профессии, мной владела детская радость: моя подпись будет стоять в выходных сведениях, и, значит,меня не совсем забудут, что-то после меня останется. С годами приходит понимание: ну и кому охота смотреть в конец книги? Господи, и на что я потратила жизнь?
Я собралась в поход, поездку или еще в какое приключение и приехала на место сбора, к платформе Ржевская. Оказавшись же там, сообразила, что отъезд назначен на воскресенье, а сегодня суббота. Хорошо еще, что я притащилась сюда, как человек, часам к десяти, а не к семи, как было условлено. Я попыталась спуститься на платформу, но все - пути, лестницы, отчасти и платформа - оказалось по колено залитым талой водай, и я тогда решила погулять в Архангельском, поскольку это было рядом.
Архангельское снаружи напоминало Царицыно до реставрации, а внутри были какие-то катакомбы с музейными экспонатами. Во сремя осмотра экспозиции я обнаружила в руках у себя полиэтиленовый пакет с Туськой, которая внутри была упакована в еще один, маленький, пакет, надутый и завязанный, как зимой возят цветы в горшках. И Туська, до сих пор сидевшая тихо, начала проявлять недовольство, например шипеть на пыльное чучело в диораме. Я решила уйти домой; тут меня остановила служительница и попросила сдать кошку в гардероб. Я сказала, что уже ухожу, и тогда она попросила меня прийти завтра, но не позднее половины шестого.
Когда я вышла на улицу и стала прикидывать, как мне отсюда добираться домой, рядом со мнай затормозила машина моего бывшего одноклассника. Он стал "новым русским", но машина была очень раздолбанная, к тому же там было тесно, поскольку уже сидели все три его жены.Он предложил подвести меня до любого метро.
"Слабо, - говорю, - до "Каховской"?"
"Нам в другую сторону".
"Тогда до "Серпуховки".
"Мы не сможем там остановиться".
"Ну, хоть до "Цветного бульвара".
"Это пожалуйста".
Всю дорогу я размышляла, не пригласить ли его в ресторан вспомнить молодость, но меня смущало, что, если я его приглашу, то и платить придется мне.
С этим я и проснулась, и, как часто бывает, долго не могла сообразить, где нахожусь. Деревянная постройка - то ли сарай, то ли баня, - хозяйственный инвентарь, опилки, и посреди всего этого я развернула свой спальник. Наверное, иак и надо: где ночуешь сегодня, там и дом, а то, ведя оседлую жизнь, обрастаешь вещами, совершенно тебе не нужныаи. Я не только барахло имею в виду; впрочем, и в этом смысле, все, что человеку действительно необходимо, умещается в небольшам рюкзаке.
Далее, я не обнаружила никакой Туськи, ни рядом с собой, ни поблизости, и тогда вспомнила, где я нахожусь и что этому предшествовало.
В крошечное пыльное оконце заколотил Витек:
- Эй, вылезайте все, новости есть!
- Иди ежиков паси! - огрызнулась Светка. Рано вставать она не любила.
- Чего-чего? - не понял Витек.
- Иди семечки шлифуй! - повторила свою мысль Светка, но просыпаться все-таки пришлось, потому что в этот момент Витек приоткрыл дверь и в качестве побудки забросил к нам грязную и облезлую курицу, мерзко и громко кудахчущую.
Новости были неутешительные. Витек на хвосте принес, что нефтегазобензинщики солираются прикарманить не только заповедник, но и прилегающую к нему территорию, включая болото и монастырь, где мы сейчас находимся. Болото они, возможно, осушат и наловят много торфа, а потом засеют клубникой, а в монастыре запустят святой источник и будут возить к нему за деньги иностранцев. И ничего смешного, сказал Витек, они уже начали раскорчевывать и похать территорию заповедника, срубили дуб, росший около нашего домика, и, может быть, уже уничтожили Тусину могилу, а должность главного по клубничке они предлагают, между прочим, Сергееву!
- Борьба за место под солнцем. Действие второе, - бесцветно произнесла Светка.
Витек вспылил, сказав, что ему эти игры тоже ох как осточертели, а деваться все равно некуда. А у него, знаете ли, в Москве жена.
- И маленькая дочка, - подсказала Ирка.
- Я вот что думаю, - высказал мысль Витек. - Если они нас сожгли, значит мы их тоже имеем право?
Ирка уточнила:
- А бульдозеры горят?
- Болота хорошо горят, - возразила я, - и вообще это бесполезно.
- А что, что полезно? - взорвался Витек. - Что ж, катись домой, если твой дом еще не заняли граждане дружественного Чуркестана, поищи работу годик-другой, и, когда ты ее найдешь, если к тому времени не умрешь с голоду, придет очередной бог из машины и сожрет эту твою работу. А ты - сколько ты стоишь как специалист? Сколько в вашей профессии соискателей на одну вакансию? Тридцать? Пятьдесят? Ты, за то время, что здесь околачиваешься, не забыла хотя бы, где у компьютера та самая кнопка, которую давить не надо? Думаешь, меня прикалывает здесь с ними в войнушку играть? Или что я такой раздолбай, каким выгляжу? Да я просто очень боюсь. И очень хочу жить.
- Иди чаем торгуй, - вставила свое слово Светка, и непонятно было, является ли это одним из способов послать по известному адресу или дельным практическим советом.
- Ладно, - сказал Витек примирительно. - Пойду им хотя бы стекла побью, если уж ничего другого сделать нельзя. - И ушел.
Зеленоглазой Богини тогда опять не было среди нас; она вообще последнее время от нас отдалилась. Может быть, она знала, что делать, и даже приступила к действиям. Но скорее всего, дело было в Васе. Дружба их была странная. Возникало ощущение, что они много лет шли друг к другу, и путь этот был тяжел, опасен и безысходен, и вот, когда они наконец встретились, оказалось, что и она уже не та, какова была в начале пути, и в нем слишком мало осталось от человека, который был ей нужен; а деваться некуда, раз пришли, да и поздно наверное - во всех смыслах поздно. А иногда это были равнодушные друг к другу философы, затеявшие диспут.
- Знаешь ли ты, - вопрошал Вася, - правило натянутой веревки? Ну, если веревка натянута в тридцати сантиметрах над землей, кто об нее спотыкается? Либо излишне гордые люди, которые идут с высоко поднятой головой и не отвлекаются на то, что у них под ногами, либо сосредоточенные на себе до такой степени, что видят не дальше носков своих ботинок и не успевают вовремя затормозить.
А Богиня ему отвечала:
- И в какую же категорию попадаешь ты? Может быть, в обе сразу?
Или еще сказанная Васечком фраза, не знаю, к чему относящаяся, но оттого не менее замечательная: "Мы то ли время упустили, то ли не там ищем".
Не лезь, сказала я себе, не нужна ты тут. Как и тот, из Кислокапустинска, которого я ллюбила в семнадцать лет - теперь уж можно сказать, что давно, - вполне обошелся в этой жизни без меня, да и у меня не было времени часто его вспоминать. И не стоил он, оказывается, того! Заезжал он как-то в Москву, гуляли мы с ним по Арбату; когда я в третий раз сказала, что хочу есть, с недовольной миной пересчитал на ощупь деньги в кармане и пошел в бигмачницу покупать один гамбургер на двоих... Скотина Дубровин, бывало, когда мы с ним гуляли и на третье предложение перекусить я отвечала согласием, вел меня в ресторан, делал заказ долларов на семьсот, а когда приносили счет, обнаруживал у себя в бумажнике сумму, достаточную для покупки как раз одного гамбургера. Не знаешь, что и лучше! Впрочем, жена того, из Кислокапустинска, вполне счастлива в браке и даже родила ему чуть ли не троих детей.
А за несколько дней до момента, когда Витек сказал "ладно" и пошел бить стекла, произошла история, чуть не подавшая мне надежду на успехи в личной жизни.
Было скучно, и мы большую часть времени гуляли, вместе или, как в данном случае, поодиночке. Не могу сказать, куда я направилась и зачем. Когда эти вопросы пришли мне в голову, я обнаружила в четырех сторонах от себя болота. О, они были прекрасны, с водой то черной в бездонных карьерах, то пронзительно голубой от отраженного неба, но зеленой под слоем ряски, а то непонятно отчего, какой-то белесой. Венер шевелил высохшую и слегка зииндевелую траву, а на бестравных участках отражение редких кустов и деревьев было куда более реальным, чем сами эти деревья. Как отсюда выбираться, было, однако, непонятно.
Под ногами я заметила что-то, напоминающее мостки. Значит, здесь должна быть и тропинка. Моя нога заскользила по обледенелому бревну, и я по колено провалилась в воду, застряв к тому же в какой-то коряге, как в капкане. Я не боялась, что меня затянет в трясину, - не такое это было болото, - но стоять по колено в воде за несколько дней до зимы было не очень приятно. К тому же первый появившийся здесь прохожий найдет мой обглоданный скелет не раньше, чем сойдет снег.
До наступления смерти было еще далеко, но она представлялась почти неизбежной. Я вспомнила, как очень давно, десятилетней девочкой, я решила зайти в речку как можно глубже (а ведь, выросши у моря, я совсем не умела плавать!). Когда я сделала последний шаг от берега, дно вдруг исчезло из-под ног. Я барахталась, звала на помощь, но уходила под воду - с широко раскрытыми глазами, и могла видеть, что вода это мутно-желтая, плотная и какая-то неровная. Неужели, подумала я, так и кончается жизнь? Жизнь, такая, казалось мне, весная или, по крайней мере, устойчивая система, может оборваться так внезапно и так обыденно? Тогда я впервые увидела смерть. Этодбыло Ничто, на я поняла, как Оно выглядит: там скорее темно, чем светло, скорее холодно, чем тепло, и скорее страшно, чем спокойно. Там нет прнятия времени, существует одно мгновение, но оно длится вечновть...
С тех пор я не то чтобы стала ценить жизнь. И не то чтобы у меня появился страх смерти. Но это Ничто сделалось мне отвратительно физиологически, как грязный вшивый пьяный бомж из тех, что обитали в недостроенном подземном гараже недалеко от моего московского дома.
Или еще как-то раз, давно, у меня потерялась Туська - выскочила в открытую дверь. Хватилась я ее поздно вечером, обошла с фонарем все лестницы и подвалы, но ее нигде не было. Ужасно было не то, что у меня больше нет Туси (когда заводишь кошку, уже знаешь, что она умрет), а то, что вот сейчас она, наверное, еще жива, но, не приспособленная к свободе, погибнет через несколько дней, а может быть, уже умирает где-нибудь у входа в чужой подъезд. Туська наутро нашлась - видно, какой-нибуддь котовладелец взял ее в дом для услаждения своего питомца, которого она так усладила когтями по морде, что ее выпроводили обратно.
Так и я - пока жива, проживу еще, может, несколько дней или несколько часов, но уже сейчас медленно, почти незаметно, начинаю умирать. Это меня никак не устраивало. Бессмысленно звать на помощь в краях, где последний посетитель был, возможно, два года назад, но я все-таки рискнула.
Мне повезло на пераой минуте, и, конечно, это был он.Что он делал в болотах? Случайно оказался здесь - зачем? А если искал меня специально, то с какой стати? Он мне не сказал.
Совместными усилиями мы с Васей отжали корягу, и в эту секунду началась зима. Снег повалил такой стеной, что не стало ничего видно на расстоянии вытянутой руки. Только куст, рядом с которым мы стояли, выделялся из сплошной белой пустоты. А когда стало можно различить, где земля, а где небо, все тропинки и все приметы замело и идти стало непонятно куда. Но мы все-таки пошли - в ту сторону, которая представлялась нам нашей, - потому что в этом все-таки был шанс, и тогда Вася заговорил, сразу, без предисловий:
- Понимаешь, этот нефтяной концерн... И вас жалко, но ведь и тамошние сотрудники ни в чем не виноваты. Кажется, наступил момент, когда поезд с бешеной скоростью летит под откос и ни остановить его, ни спрыгнуть уже нельзя.
- Можно пытаться передавить поменьше людей.
- А это слишком тяжело и страшно. Не для меня эта миссия. Да и ты тоже туда не полезла. Так мы и лежим на полу вздесившегося состава и молимся: может, вынесет!
- Но делает же что-то, например Алла?
- Много ты видишь, что она делает. Да и что она может? Того, что она, как ты говориишь, богиня, ведь очень мало. Богатую и влиятельную структуру одним нравственным потенциалом не сломить. Или погибнет она на этом, или...
- Отступится, ты хочешь сказать?
Вася остановился. Уже заметно стемнело, а лес и не думал кончаться. Очевидно было, чть мы заблудились. Сели на бревно.
- Опошлится, - уточнил наконец Вася. - Семью заведет или просто хоозяйство. С авоськами будет ходить. Работать с девяти до шести, потом ужин, телевизор и спать.
Мы снова двинулись, уже в другом направлении.
Кстати, его бывшую жену звали Машей, - разумеется, он помнит ее имя. И дело было ен в ее неумении варить супы, а совсем наоборот. Она с наслаждением стала осваивать новую область интересов, и, когда эдак через год Вася сообразил, что рядом с ним не тот человек, с которым раньше было так интересно, делать что-либо было уже поздно. Она за этот год не прочла ни одной книги и не то что в театр - в кино не разу не выбралась. (Вася отметил, правда, что она работала, и умолчал, что, возможно, в несколько раз больше, чем он.) А по мнению Васи, в личностном развитии только два пути: или медленное и тяжелое непрерывное движение вперед, или стремительное падение вниз. Да, Вася тосковал по своей Маше, но не оттого, что их брак распался, а потому, что возлюбленного им эфирного создания с поэзией серебряного века и музыкой Рахманинова уже на свете не было, а была обычная заурядная баба с кастрюлями и потухшим взглядом. И самое страшное, он понимает, что это неизбежно.
Лес наконец оборвался, и мы оказались на краю заснеженного поля. Это был повод задуматься: в лесу-то по крайней мере есть дрова.
- Вон, смотри! - Вася указал на противоположный край поля. Там определенно были какие-то огни.
И мы взяли на них азимут, возблагодарив Бога, что тот успел набросать снего не по пояс, а всего лишь чуть выше колена. Через час движения мое желание уснуть прямо посреди поля, пусть даже и вечным сном, сделалось непреодолимым, а до огней оставалось идти примерно столько же. Зато теперь стало точно видно, что это деревня, а не какое-нибудь иллюминированное шоссе, на котором ночью бесполезно ловить удаюу в виде попутной машины.
Наконец мы привалились к чьему-то забору. Вася, ростом выше меня. смог заглянуть через него и обнадежил:
- Здесь живут. Белье во дворе висит и лампочка на крыльце. Мигает, как будто ей в глаз что-то попало.
После длительных переговоров нас впустили и даже выделили одну кровать на двоих. А у меня появилось ощущение, что я когда-то жила в этом доме или мне еще предстоит в нем жить. Вот этот дощатый, крашенный охрой пол, железная кровать с облезлой спинкой. ситцевые занавески и снежное, снежное поле в темноте за окном. Как я буду засыпать, или уже когда-то это делала, в полной тишине, без сигнализаций на машинах, собачьего лая и пьяных криков, запаха бензина, хлопанья железной двери подьезда, лязга мусоропровода.Летними вечерами я буду пить чай на крыльце и люьоваться закатом, а зимними - топить печь. На что же я буду жить? А! Днем я буду работать на компьютере. Кстати, здесь есть куда его воткнуть?
Вася мне нравился давно, но на многое после такого марш-броска я не рассчитывала. Однако он ухитрился все-таки поразить мое воображение. Одним взглядом он отверг мою мысль использовать остаток ночи для успехов в личной жизни и заснул на своей половине кровати раньше, чем его голова коснулась подушки. Я же, напротив, не спала почти всю ночь, радуясь, однако, что находусь в теплом доме на мягкой перине, а не посреди зимнего леса в промокшей одежде.
Потом сон все-таки приснился мне. Я смотрю по телевизору передачу, посвященную не иначе как моей памяти. В студии сидят Вася, другой Вася - мой брат, и то ли Зеленоглазая Богиня, то ли моя школьная подруга из давешнего сна и по очереди рассказывают про меня. Все как обычно бывает в передачах про гениев: доза общих фраз, какая я была гениальная, затем - разные истории из жизни, то , что может заинтересовать массового зрителя. В основном, что для нее вовсе не характерно, Зеленоглазая Богиня языком чешет, и все сплошь клевета; Вася-здешний поддакивает с трагическим видом, а брат держит на руках Туську, которая родилась через много лет после его смерти. В промежутках показывают улицы, на которых я жила, заведения, где я училась, другие инстанции, с которыми я общалась, беседуют там со знавшими меня людьми. Школьная учительница кается. что недооценивала меня и ставила плохие отметки, бывшая начальница отмечает, что уже давно видела у меня задатки гения эпохи. Показывают, значит, толпы убитого горем народа на моих похоронах; толпы школьников, которые разложили на асфальте мои портреты и встали вокруг со свечками в руках; только родственников я у своей могилы не вижу - им некогда, они заняты дележом наследства.
Вот смотрю я все это по телевизору и думаю: хорошо так сняли, черти, прямо не ожидала. Только в какой области до такой степени проявилась моя гениальность, я так и не поняла.
А в конце фильма ведущий поднес микрофон Туське и спросил: "А ты что можешь сказать о своей хозяйке?" - и она ответила именно то, что от нее ждали, а именно - "Мама!" И это было самым душевным во всей передаче.
И вспомнилась мне ночь, тоже зимняя, но несколько лет назад. Я уже открыла дверь, чтобы выпроводить засидевшегося гостя - Дубровина, - как он испросил разрешения на поцелуй. Я тогда не испытывала к нему никаких чувств, кроме любопытства, но оно и послужило причиной моего дальнейшего в несколько месяцев продолжительностью кошмара. Но пока - он мог за руку держать так, что я забывала о его неказистой внешности, о непроходимом раздолбайстве, об отвратительном характере, а уж целовать... Через несколько часов мы сообразили, что так и не закрыли входную дверь. И это повторялось, сначала с открытием все новых нюансов, потом постепенно вошло даже не в привычку - в обыденность, вытесняясь более сильными жизненными впечатлениями.
В шесть утра нас разбудило радио. Вася оглядел меня недоуменно, не сразу, видимо, сообразив, где и с кем вчера он так крепко пил. Минуте на треттьей он наконец признал меня, молча встал и пошел узнавать у хозяйки дорогу к нашему монастырю. Путь этот оказался не так уж далек, и проделали мы его полном молчании.
- 13 -
Я пришла забирать расчет и трудовую книжку. Для начала мне попытались не выдать отпускные за три года, мотивировав это тем, что в законе говорится о компенсации не за неиспользованные отпуска, а за один отпуск. Пришлось идти в юридический книжный магазин, расположенный на первом этаже нашего здания, и покупать брошюру с редкой разновидностью закона - защищающей мои интересы; после чего нужная сумма денег, не намного превышающая стоимость брошюры, была мне все-таки выплачена.
Во-вторых, еще вчера с окончательным постановлением явилось Госкомимущество и опечатало стратегически важные помещения Издательства. Сегодня утром бумажку с печатью и надписью "Без представителя ГКИ не вскрывать" Питерский уже переклеил с фотолаборатории на туалет. А в общем, это симптом того, что я еще успею поплясать на могиле Издательства.
Мне, кстати, стало известно, что моего увольнения добилась лично Борискина. Она несколько раз ходила к вышестоящему начальству с докладом, что я не слишком загружена работой. Без этой специнформации руководству до сего факта дела не было, тем более что большая часть Издательства не делает ничего совершенно. Не то чтобы Борискина меня как-то особенно не любила, просто надеялась получить часть моей зарплаты. (Позже выяснилось, что ставки уволенных сотрудников разделило между собой вышестоящее начальство, минуя Борискину.)
Потом объединенными силами уволенных сотрудников гуляли шикарную отвальную. Мне было жаль этих людей: у меня работа хоть и отнимала значительную часть жизни, но все же была лишь средством к существованию, а у них это еще и способ самоутверждения, и клуб интересных встреч, и место, где можно отвлечься от семейных проблем. Опасно не иметь личной жизни за пределами семьи и работы.
Питерский на прощание сделал всем по маленькой гадости, на что он великий даже не любитель, а профессионал. Кому тухлое яйцо в сумку подложил, кому чужую трудовую книжку подсунул, но и в борискинском отделе, где травили мышей бумажками с эпоксидкой, размазал по полу данную субстанцию.
А потом были еще Тверь, Кимры, Венев, Солотча... - за один день туда и обратно, и восхитительная поездка в Вельск на неделю за грибами, и несколько дней у знакомых в Рязанской области, и , конечно, Питер, - на это был всего лишь суррогат преемены обстановки, конвульсии умирающей жажды действий. Ведь в принципе все равно: диван ли с телевизором, или провести вечер за работой, или выходной в семейном кругу, или церковь восемнадцатого века и краеведческий музей в каком-нибудь райцентре - это все мелкая возня, до настоящей жизни не касаемая.
А есть ли где-нибудь настоящая жизнь?
Итак, Витек сказал "Ладно" и ушел бить стекла. Надолго. Уже и сумерки сгустились; впрочем, в этот позднедекабрьский день, кажется, вообще не светало. Вернулась Зеленоглазая Богиня - злая и усталая, должно быть, опять запил Васек, - как раз к нашему очередному философскому разговору. Ирка жаловалась:
- Мне мешает жить оболочка, в которую заключена моя душа. Она не позволяет воспринимать мир достаточно остро.
- И?..
- Как от нее избавиться?
- А тебе точно это надо?
Да, большое проклятие: чувствует человек, что что-то не так, а сделать ничего не может.
- Ну, - уточнила Ирка, - я не могу, например, полно воспринять произведения искусства.
- Это проблема недостатка образования.
- Или я не могу любить и понимать всех людей.
- Что?..
Конечно, я знаю, за что наказана. Была я тогда молодая, глупая и самоуверенная. Прослышала, в Питере, про часовню Блаженной Ксении, что надо сколько-то раз ее обойти и попросить у Ксении желание, каковые, тут же, написанные на бумажках, лежали на фундаменте часовни для всеобщего обозрения. И просили люди - кто прибавления к зарплате, кто мужа от пьянства избавить, кто дочь поскорее замуж пристроить. Не помню уж, выпендриться мне захотелось или я в самом деле об этом мечтала, но я попросила научить меня любить и понимать всех людей. Только позже я поняла, что не для человека это поприще; тогда я так высоко не метила, но страшно стало оттого, что я сморозила. Ирке я объяснять этого не стала - или сама когда-нибудь поймет, или и впрямь непорочная душа.
Она продолжала:
- Или, когда собаку бьют, мне ее жалко, но я вижу, что мне жалко ее недостаточно.
- Ты что, - вмешалась в разговор Зеленоглазая Богиня, - не понимаешь, что в мире каждую секунду бьют какую-нибудь собаку?
(Если бы у меня была большая, настоящая бюргерская семья, и достаточно обеспеченная, чтобы позволить мне работать когда хочется, и мы бы все жили в одной большой и тем не менее тесной квартире, и было бы там всегда шумно и тепло, и эта моя родня не понимала бы меня, как и я не могла бы принять их образа жизни, и все-таки по-своему меня любила - как любит, несмотря ни на что, мать непутевого сына-алкоголика, - и они все ждали бы меня из моих путешествий и радостно встречали мое возвращение, а я каждый раз привозила бы всем по маленькому сувениру... Наверное, тогда мне было бы жалко каждую собаку, которую бьют, и каждого пенсионера, которому не хватает на еду, и каждую мать, чей ребенок умирает от неизлечимой болезни, - потому что у меня была бы семья. Своя семья, в этом все дело. В ней не били бы животных, бабушка получала бы столько же благ, сколько и ее работающие внуки, и даже мой ребенок, может быть, оказался бы практически здоров.)
- Оболочка эта, - пояснила Богиня, - защитная, и человек страдает не оттого, что она есть, а оттого, что слишком тонкая.
Это точно, подумала я, пройдет совсем немного времени, и Ирка перестанет чувствовать свою оболочку... возможно даже, станет жалеть собаку, но никогда не вступится за нее перед жестоким хозяином. Из подростка с тонкой душевной организацией превратится в заурядного человека, каких миллиарды, и станет счастливее.
Тут прибежала Светка с сенсационной новостью:
- Витька нашего в КПЗ замели!
- Куда?
- Ну, есть там в деревне, среднее между вытрезвителем, отделением милиции и сельсоветом.
- И много стекол успел разбить? - ехидно поинтересовалась Ирка. Видать, на конкретного Витька свое глобальное сочувствие она тратить не желала.
Мы дружно рванули к пенитенциарному учреждению. Витька, конечно, выпустили. С условием, что он немедленно уберется из пределов этого административно-территориального образования. Желательно вместе с нами. Участковый уполномоченный прекрасно понимал ситуацию; он, вероятно, долго не мог решить, кого поддержать, но в итоге победила любовь к личной безопасности.
Как Зеленоглазая Богиня умеет убеждать людей! Она не говорит ничего особенного, и очень спокойно, и взгляд у нее обыкновенный, не гипнотизирующий, и маленькая она - а кажется, что занимает своим присутствием много места, и собеседник уверяется, что она действительно знает, как надо. А наверное, она и правда все знает - давно и наверняка, только не все можно нам сказать: не выдержим, неразумные.
Витек, побитый, - во всех смыслах, - собирал вещи и старался не смотреть нам в глаза. Осуждать его было не за что, все понимали, что есть куда ему идти - и слава богу, но почему-то осуждалось.
Кстати, стекла он по случайности побил не в стане врагов, а в хозяйстве какого-то мужичка-курятника, гусятника или свинятника.
Уехал, ни слова не сказав.
(Как бы я хотела тоже домой - проснуться часов в одиннадцать в своей постели, включить теплый телевизор, приготовить на нормальной плите тот завтрак, который хочется или по крайней мере дозволяют соображения диеты, а потом... А потом там делать нечего. Там теперь даже Туси нет.)
А через некоторое время архитекторы-геодезисты тоже уезжали - они свою работу сделали и теперь были не нужны. Вася прощался с Богиней. Вася! Если на то пошло, тебе осталось еще в третий раз спасти мою никчемную жизнь. С тех пор как я заработала свой первый рубль - а было это лет в четырнадцать - все вечно пытались что-то получить от меня, Все имели ко мне претензии, все пытались на мне ездить, хоть и не успешно, один ты что-то сделал для меня, Вася! Но жизнь не складывается по законам эпоса, так что третьего раза мне не будет. Эх!..
На окошке два цветочка -
Розовый да красенький.
Никто любви нашей не знает...
В мою сторону он даже не посмотрел. У него в Москве есть где и на что жить. Богине скоро, видимо, собирать вещи и за ним. Что-то новое появилось в ее взгляде.
Итак, Сергеев ренегат, Витька выслали, Ирка не сегодня завтра двинет в свои университеты на подготовительные курсы, Светка близка к тому, чтобы вернуться на ниву торговли мороженым. Понятно, что больше здесь делать нечего. Надо и мне уезжать. У меня тоже есть кватрирка на краю Москвы - маленький музей моих путешествий (как бы я хотела проснуться в одиннадцать утра в своей постели... завтрак на нормальной плите... тапочки и халат...), и я еще, может быть, не до конца забыла компьютер (вот все изучаемые когда-то языки забыла, к сожалению, давно и бесповоротно; с полгода назад проснулась от мысли, поразившей меня: я забыла разницу между трансцендентным и трансцендентальным)... рассылка резюме, кадровые агентства, собеседования... потом, если повезет, работа в офисе. Ведь коль скоро есть путь вниз, по которому я стремительно качусь, считай, с окончания института, должен же быть, пусть медленный и тяжелый, - обратный?
Я не буду больше фотографировать. Я даже не пошлю в журнал ни одной своей статьи. Я знаю, чего стоит мой талант - ничего он не стоит. Но это же не преступление. Так дайте мне жить! Если без этого нельзя, я согласна на мексиканский сериал, и книги ни одной больше не прочту (да я и так их давно уже не читаю), и на ежедневные кастрюли, и на воскресные чаепития со своими двоюродными тетушками, которые мне, в общем-то, до фонаря, как и я им, - раз уж ближе родственников у меня не осталось. Если нельзя по-своему, я согласна как все.
(А иногда , быает, мелькнет в журнале какая-то фамилия, а потом вдруг узнаешь, что это псевдоним твоего институтского соседа по парте - ни талантом, ни добросоветсностью в студенческие годы не отличавшегося. Что ж, пробивные способности и должны быть оценены выше, чем творческие.) Словом, существование в обмен на заурядность.
А Зеленоглазая Богиня посмотрела на Светку, на Ирку, на меня, на нас всех, на сарайчик, где мы обитали последние - уже месяцы, на храм, слишком облезлый и слишком обыденный, чтобы воспринимать его как святое место, и сказала:
- Уходите, пока есть возможность. А у вас эта возможность еще есть.
- А ты?
- Как получится.
Я поняла, что может и не получиться.
- Что ж, - произнесла Светка, - кто торговал на улице, тот уличным торговцем и останется. - Она уже забыла, что торговала мороженым не всегда.
У Ирки впереди было будущее, это делало ее счастливее нас, и в то же время в этом будущем было вовсе не так много радости, как она по молодости надеялась.
А я - что ж, рано или поздно я найду работу. Если очень повезет, то даже по специальности. Мне, по видимости, повезло больше, чем остальным, я не должна даже кормить семью. А этот последний год - беспомощную попытку новой жизни - осталось смять, как черновик, и выбросить в мусор. Пока я еще могла так поступить с целым годом жизни.
Всю дорогу до Москвы мы проехали молча. Расходясь на вокзале, даже не обменялись телефонами - зачем мы друг другу в новых условиях? И я вспоминала взгляд, которым прощалась с нами Зеленоглазая Богиня, - и всепонимающий, и обреченный, и просящий прощения.
Как я узнала позже, за ней пришли в ту же ночь.
- 14 -
И опять я искала работу и в конце концов даже нашла ее, и конечно, это снова оказалась семидесятичасовая рабочая неделя без выходных и за очень относительные деньги. Уволилась я к весне, когда в одно прекрасное утро, перелистав, уж не знаю почему, институтский конспект по некогда любимому предмету, обнаружила, что читаю словно бы незнакомый текст. А тот же вечер у меня, впервые за долгое время, выдался свободный, и я с ужасом поняла, что не знаю, чем заняться. На следующий день я написала заявление об уходе, и все началось сначала.
"Вы сами не знаете, чего хотите!" - сказали мне на бирже труда и предложили копеечное место рабочего в заповеднике верстах в ста пятидесяти от Москвы. К их глубокому изумлению, я тотчас согласилась.
Жила я к тому времени уже не так, как в годы работы в Издательстве. Мы больше не делили с Туськой пополам купленную на оптовом базаре подгнившую сосиску. Я купила кое-какую новую мебель (за неделю превращенную Туськой в старую), поклеила обои, не какие дешевле, а какие понравились, и даже приобрела сявенький компьютер. Но появилось ощущение утраты чего-то важного. Раньше, с отвалившимися обоями, драной мебелью, телевизором, который начинал нормально работать после крепкого удара кулаком, здесь было ощущение дома; а теперь обстановка недорогая, однако новая, добротная и, в меру скромных финансовых возможностей, стильная, но - холодно, холодно!
В тот день я закончила разбирать книги и даже составила католог личной библиотеки. Каждую фигурку, привезенную из моих путешествий, подержала в руках и поставила на место.Потом вытряхнула из шкафа всю одежду, разобрала, что-то подшила, что-то отнесла на помойку. Перемыла всю посуду в серванте.
В коридоре подклеила разорванные Тусей обои. Подумала о том,что надо как-нибудь заштопать ободранные ею диван и кресло, но решила этого уже не делать. Потом, хотя было еще очень холодно и вообще я неневижу это занятие, вымыла окна. Перестирала и перегладила постельное белье.
В сберкассе заплатила за квартиру на год вперед. Дошла-таки до поликлиники и получила новый страховой полис. Поставила набойки на туфли, хотя в ближайшие месяцы мне предстоит носить совсем другую обувь. На рынке купила несколько уж совершенно не нужных вещей: стиральный порошок, губки для мытья посуды, несколько лампочек и эту... жидкость для вытирания пыли. Что может быть обыденнее покупки лампочек и стирального порошка? Вот мне напоследок и хотелось этой обыденности.
После этого осталось позвонить друзьям (странно, что у меня еще есть кому звонить), а завтра надо будет кинуть в почтовый ящик несколько писем, преимущественно с иностранными адресами.
А вечером я устроила себе небольшой праздник: пенная ванна при свечах, иначе, при ярком свете, очертания довольно расплывшегося тела могут испортить праздничное настроение, потом длинный темно-синий в серебристую крапинку халат, мое недавнее приобретение, ужин с бутылкой вина из магазина "Вина и коньяки Ставрополья", мясом в горшочках и фильмом по телевизору - уж не помню каким, хотя вряд ли что-то интеллектуальное...
Наутро нужно будет собрать вещи, которые стоит захватить в новую жизнь. Все, что нужно человеку, оказывается, умещается в сумке чуть больше моей аварийной. Захватить, что ли, кухонное полотенце или что-нибудь в этом роде, чем часто пользуюсь здесь и что совершенно бесполезно там - пусть напоминает, нет, не о доме, его, строго говоря, у меня и не было никогда, а о прежней жизни, в которую, наверное, скоро и вериться-то перестанет.
Ночью мне опять ничего не приснилось. Я уже очень давно не вижу снов. За что-то лишена я и этой радости. Как я завидую Ляле, моей подруге юности, которая, отбывая ссылку на даче и не имея там никаких развлечений, кроме копания в грядках, получала хотя бы захватывающие сны, которые компенсировали убогость остального существования.
Итак, утро. Отключаю холодильник. Проверяю, хорошо ли закрыты окна. Вынимаю все шнуры из розеток и гашу везде свет. Беру сумку и рюкзак с Тусей. Запираю дверь на оба замка. Больше мне здесь делать нечего.
И вот теперь, через год, возвращаясь домой на электричке и радуясь, что хоть куда-то вернуться можно, думая о том, как досадно повторяется история, я еще не представляла, что станет той же ночью с Зеленоглазой Богиней. Мне расскажет об этом еще нескоро Вася, в тот первый и единственный раз, когда мы увидимся в Москве.
За ней пришли, и это было очень в их стиле, когда сражение, так толком и не начавшись, было нами безоговорочно проиграно и мы бежали, не получив даже компенсации за неиспользованный отпуск.
Богиня пошла с ними спокойно. А ее даже и не били тогда, а весьма интеллигентно окунули в слегка подтаявшее болото и подержали несколько минут, потом затолкали в машину и выгрузили на каком-то малозначительном шассе у лесочка. Испытали при этом, наверное, тихое наслаждение. Как приятно расправиться с поверженным врагом.
Вы когда-нибудь ловили попутную машину ночью в полутораста километрах от Москвы? Ну так знайте на будущее, что дело это гиблое. Мне вот приходилось, правда, ночь была летняя, и человек нас было несколько, и шоссе все-таки Ярославское. Это был поход на Гремячий водопад, и придя к финишу, мы с негодованием констатировали, что последний автобус ушел три часа назад; пешком на последнюю электричку мы уже не успевали, да и, честно говоря, не хотелось производить какие-то движения ногами после сорокапятикилометрового маршрута. Однако Николай Чудотворец покровительствует отчаянным туристам, и некий водитель все же подвез нас до половины пути, высадив у поста ГИБДД. И надо поблагодарить наших доблестных гаишников, которые после примерно часа уговоров откликнулись на наши слезные просьбы и рассадили по попутным машинам. В общем, мы тогда даже к последнему поезду метро успели.
И, замерзая в этом лесочке, Богиня вдруг поняла, что имеет столько же прав на жизнь, сколько и все остальные люди. Как бы там ни было, она добралась до Москвы на следующий день, но и там до нее всем было не больше дела, чем на шоссе посреди леса. В свою квартиру, если у нее таковая вообще где-нибудь была, она все равно без ключей бы не попала. Не знала она и Васиного адреса, но помнила его рассказ: старый кирпичный девятиэтажный дом на углу двух больших магистралей.
Лестница огибала старый же лифт с проволочной сеткой, который конечно же не работал. Вася жил на девятом. Богиню плохо держали ноги. Скадывался в причудливый узор кафель на полу - бежевый и красный. Консервная банка, приспособленная под пепельницу, где-то между четвертым и пятым этажами... Все громче звон колоколов... Какие-то выброшенные на лестницу картонные коробки... Сломанные перила... Все стало черно-белым... (А за закрытыми дверьми и вообще в Москве все времябыло полно людей!)Вот наконец лестницо обрывается узким лазом на чердак. Богиня из последних сил тянется к кнопке звонка, в которой может быть спасение. Постепенно все звуки сливаются в один негромкий звон, все цвета - в один селый цвет, который медленно гаснет, и наступает полная темнота и тишина, и все, что дальше, - одно мгновение, которое будет длиться вечность.
Примерно так рассказал мне Вася, такой чужой и на себя тогдашнего не похожий, но все же узнаваемый. Он оказался тогда дома, сразу же оценил ситуацию, и после долгих больниц к нему вернулась, уже женой и хозяйкой, его старая знакомая Алла, но Зеленоглазая Богиня погибла безвозвратно. Мне было жаль - не Богиню, ее уже не было, - а Васю, от которого прежнего тоже, в общем-то немного осталось, но в ком эта засасывающая все обыденность не поглотила пока, на его беду, основного стержня.
А потом они рассказали мне, как недорого куплли мягкую мебель, которая (где-то я это уже слышала) удивительно гармонирует с носыми обоями и мехом кошки модной сомалийской породы; как удобен их большой холодильник, позволяющий (я точно это слышала, и теми же словами) закупать продукты на неделю вперед; как много денег уходит на содержание дачи, но ведь надо, надо... Казалось, это все было им так же неинтересно, как и мне. Состояние домошнего хозяйства значит для них очень мало. Так что они работают, а в остальное время едят-пьют, занимаются бытом, смотрят телевизор и при этом ждут.
Когда кончится жизнь.
- 15 -
Покинув Издательство, я еще долго получала сведения о его жизни. Например, о том, как красиво выперли Элку. Она о чем-то поспорила с очередным главным редактором и в припадке ярости борсила ему в лицо заявление об уходе. Элка думала, что тот будет валяться у нее в ногах и просить прощения, но он страшно обрадовался и заявление моментально подписал. Элка стала уверять, что это была шутка, и просить свою бумагу назад, но редактор уже накрепко упрятал заявление в сейф, а Элке, по слухам, показал могучий шиш.
Через некоторое время после моего ухода уволился Питерский - защитил кандидатскую диссертацию и усторился, нет, не на кафедре, а в теплице, где, говорят, выращивает классные помидоры.
Тихо ушел Питерский, даже гадость никому на прощанье не сделал. Покинули Издательство и многие другие достойные люди.
Примерно через неделю Борискина поняла, что для процветания Издательства мало иметь компьютеры с современным программным обеспечением - нужны еще и люди, мало-мальски умеющие на них работать. Да хрен бы с процветанием Издательства, но, поразмыслив еще недельку, Борискина пришла к выводу, что это самое процветание залог ее личного благополучия. А поскольку знание компьютера у нее ограничивалось умением запустить любимую игру, она запаниковала. Был брошен клич на биржу труда, но то ли о Борискиной были уже и там наслышаны, то ли не оказалось дурных работать по такой престижной специальности за тридцать долларов в месяц, но лучшее, что ей смогли предложить, была какая-то тетка из Ставрополья. В середину романа фэнтези она умудрилась заверстать файл из структурной лингвистики, а при попытке исправить оплошность грохнула весь Windows. Гражданку пришлось спешно вернуть на родину ее и Горбачева.
Тогда Борискина обратилась ко мне, но не непосредственно, а через третье лицо - видно, опасалась, что я еще помню, как она добивалась моего увольнения (а я это, конечно, помнила). Третье лицо передало мне, что Борискина ждет меня в Издательстве на любых условиях и высылает белого коня. Я ответила, что недостатка в свежем мясе пока не испытываю, и попросила передать Борискиной неприличный жест.
А нефтегазовая компания, отобравшая наш заповедник, вскоре обанкротилась, так и оставив после себя вырубленный реликтовый лес и вырытый котлован на том месте, где была Тусина могила. До монастыря они, правда, добраться не успели. Так и стоит он себе посреди болот. Не процветает, конечно, - кто ж пожертвует деньги на малозначительную обитель в глуши, - но хозяйство ведет потихоньку, и каждый день для нескольких монахов и изредка - паломников из окрестных деревень служит отец Павел, до сих пор, должно быть, размышляющий над моей странной исповедью.
Но это, как и встреча с Васей и Зеленоглазой Богиней, произойдет через много месяцев, а пока промерзшая электричка с заиндевевшими окнами везет меня к тому месту, которое по документом является моим домом, и мы стараемся не смотреть друг на друга - хоть и неизбежно было наше бегство, но уж очень постыдно.
Разошлись с вокзала - каждая в свою сторону.
В воздухе уже чувствовалась отвратительная московская весна. Из подтаявшего серного снега выступали окурки и пивные крышки - цивилизация, - на асфальне растекались покрытые бензиновой пленкой лужи, солнце слепило невыносимо. А люди прыгали через эти лужи и окурки и чему-то радовались. Ждали, наверное, глупые, что в их жизни скоро появятся желтые цветочки.
И этим людям не было дела, что я отсутствовала год и теперь вернулась, и я знаю, что такое настоящая, а не ущербная московская весна, и как расцветают желтые цветочки - да что говорить об этом! - и что город мне невыносим, а в то же время я не могу обходиться без него; и теперь я была как они и тоже спешила к своим кастрюлям.
Вот мой подьезд. Такой же, как год назад, только еще более грязный и облезлый. Я поднялась по лестнице - может, кто-то встретится, кто-то мне обрадуется? Хотя кому какое дело.
Сгустились сумерки. Сумерки - смерть дня, как весна - смерть года.
Я не сразу поняла, куда попала. Хотя это, безусловно, моя квартира. Все то же, что я оставила ровно год назад. Можно было поставить сумку. Залезть в тапочки и любимый халат - синий с серебристым узором. Включить телевизор.
Сумерки сгустились, но почему-то не возникало желания включать свет. А все вещи вокруг - у меня как будто не было права обладать каким-то имуществом, а вот теперь я снова его получила.
Как я всегда жила - мало. Как будто я виновата тем, что живу, занимаю чье-то место, дышу чьим-то воздухом, съедаю чью-то пищу.
А почему, собственно, я должна оправдываться за свое существование? Вот я здесь (а завтра разошлю резюме по кадровым агентствам...), и я добьюсь, чтобы со мной считались. Составлю план перемены образа жизни из двадцати пяти абсолютно невыполнимых пунктов и, может быть, даже многие из них осуществлю.
Стемнело окончательно, и стерлись все краски. Только поблескивал на полу посреди комнаты маленький пластмассовый сиренево-оранжевый мячик с железным шариком внутри.
Тусина любимая игрушка.
Кошек надо баловать
И целовать в их розовый нос:
У них такой короткий век!
Год пушистой кисы
© Copyright: Варвара Вельская, 2007
Свидетельство о публикации №207111500391
Свидетельство о публикации №207111500391
Рецензии