Упрямство

Упрямство – это, наверное, плохо. Но мы были оба упрямы: я и дождь.
Мы упрямо шли – он с высоты небес, я же по лесной дороге, которая начиналась от асфальта, а кончалась в деревне.

Нет, нет – не в "деревне", а в "бывшей деревне", ибо там сейчас никто давно не живет. Заколоченные избы постепенно дряхлели, разрушались, некоторые сгорели, то ли от посещения туристов, то ли от примчавшихся на мотоциклах парней с подружками. Одну из самых крепких изб под железной крышей я купил давно за несколько бутылок водки.
И вот сейчас иду туда.
А дождь идет сюда.

Это был настоящий лес. И дождь был тоже настоящий - такой же надоедливый, мокрый, безнадежно-длинный, как последний урок перед летними каникулами. Он то уходил за деревья, то опять лопотал по капюшону дождевика.

Мы оба были упрямы. По-правде сказать, он мне надоел. Но ему-то я, кажется, понравился - не отстает… Такой надоедливый, мокрый дождик.

Иду и иду – отдыхаю от всего, что случилось за последние годы. Отдыхаю от выстрелов, взрывов, воплей, даже страха, запакованного в самую глубину кричащей души. Просто хочу отдохнуть от всех перипетий последнего времени. Хочу быть jeden, jak palec w nose (один, как палец в носу), как говорят поляки.

Хочу уйти от людей, от постоянного напряжения, встретиться с природой, расслабиться, и, набрав полную грудь воздуха, закричать:"Эй-й-й… ого-го-го-о-о!" А потом…наоравшись всласть, пальнуть дуплетом в воздух, не оглядываясь по сторонам…

Иду и иду, не страшась ничего, под этим милым осенним дождем, защищенный от него резиновыми сапогами и дождевиком с капюшоном.

И без бронежилета…

Здесь буду называться своим именем под собственной фамилией, говорить буду на любом, но материться (вы уж извините…) на родном…

Вот сейчас приду в свой дом… Я буду один. Баньку заделаю. Истоплю печь, сварю в ней картошечки, в рюкзаке селедочка, постное маслице, ржаной хлеб, бутылка, лук и сало.
Эх!...

Ускоряю шаг. На плече, привычно, оружие (ружьё). Нет, стрелять я не буду. Ну, его… настрелялся… Просто, без оружия несколько дней, как не в своей тарелке. Это вроде как голый среди толпы. Фу! И надо же об этом думать.

А дождик… Ах, дождик, дождик, такой знакомый с детства…
 
Нет, в городе это не то… Там вокруг камень, асфальт, огни рекламы, сигаретный дым, полумрак кабаков, горящие от помады губы, утренняя головная боль, вонючие окурки в блюдцах, стаканах.
 - Ах! Ты уже уходишь, милый? До вечера… ба-а-й-й-й…

Свой подъезд, как сон, детства. Третий этаж. Где ключ? А, вот он, гад. Где это минералка? Ага, вот она. С горла. Уф! Спасен. Теперь спать… спа-а-ть… сп… Завтра в деревню. Ба-а-а-й-й…

Дождик, а дождик, хватит, может быть?
Вечереет…
Стоп! Куст. Там, под ним что-то!
Ружьё, предохранитель… Фу-у-у… Ну, заяц, погоди! В воздух – ба-ба-х-х! Давай, давай, косой…

Ну, вот и, слава Богу. Добрался.
Э-э-э… Кто это там, на скамеечке у моей калитки?!
Промокшая, озябшая фигура женщины, рядом небольшой чемодан. (Ну, вот и отдохнул в одиночестве…)

Поднялась и как-то виновато:
 - Здравствуйте! Это Ваш дом?

Она верила во что-то хорошее. Верила, что оно есть. Но вот, обидели. Обидели. Обманули. Взяла свой немудреный багаж, закутала голову платком, старенькие резиновые полусапожки, пальтишко – ушла в дождь. Сначала был асфальт, потом увидела, уходящую в лес, дорогу. Подумала, что там есть деревня, где можно пожить зиму. Она не чуралась бы никакой работы. И вот только один дом, где написано, что это частная собственность, сносу не подлежит, хозяева отлучились на короткое время. Присела на скамейку.

Заходим во двор. Он приведен относительный порядок. Есть уговор с лесником, с Петром Михалычем. Открываю ставни, и говорю ей: "Прошу Вас, проходите!" Заходим, вроде ничего, всё на месте. Темнеет, тут пока неуютно, но ничего.
 - Вы раздевайтесь, а я принесу дров, - и выхожу, оставив в углу свою ношу.

Перво-наперво растопил баньку. Сухие дровишки дружно стали гореть - ну и чудненько…

Захожу в дом. Кладу дрова у печи, зажигаю две свечи. Она сидит одетая под иконой у большого стола, только сняв платок, мокрые светлые волосы разлеглись волнами по спине. Устало-безучасно смотрит на меня огромными глазами.
 - Как Вас зовут?
Слегка вздрогнув, как-бы от неожиданности:
 - Мария…
 - А мама Машей звала?
 - Её не помню… умерла при родах.
 - А Вы чем занимаетесь?
 - Я медсестра, акушерка…

Растопив печь, принес воды из колодца в дом и в баню. Она сидела, не раздеваясь, в той же позе.
 - Вот чугунок, а вот картошка. Можете сварить в мундире, и почистить селедку?
Тряхнув рассыпанными волосами, как бы очнувшись:
 - Да… Как Вас зовут?
 - Андрей. Вы хозяйничайте, а я пойду пошурую огонь в баньке.
Согласно кивнула головой.

Когда вернулся, дом повеял теплом, картошка стояла в печи, чищеная сельдь на столе в тарелке.
 - Мария, значит, распорядок таков: после бани и ужина Вы спите на печи, я – на кровати. Завтра можете продолжить свой путь.
 - Спасибо…

После ужина сидели молча за столом, и вдруг она спросила:
 - Андрей, а Вы чем занимаетесь?
 - А я военный… В отпуске…
Она стала собирать посуду, и вдруг сказала:
 - Мой старший брат погиб, там … в Афгане… Отец прошлой зимой умер, мачеха со своими детьми. Я приехала сюда со своим парнем. А он нашел себе другую…с квартирой.

Утром, проснувшись, услыхал, как Мария тихонько возилась у печи.
 - Доброе утро, Мария! Как спалось на новом месте?
 - Ой… Вы знаете, как хорошо поспала. Даже сон какой-то такой светлый видела…
 - Расскажете?
 - Не-е-е… не расскажу, нельзя…
 - Ну и ладно…Я пошел умываться.

Не успела Мария убрать посуду после завтрака, как на крыльце кто-то громко затопал. И в дом без стука ввалился Михалыч. Увидев нас, слегка смутился и сказал: " Здрасте! Не помешал?"
 - Помешать-то не помешал, а вот опоздал,- сказал я, указывая на убранный стол.
 Я подошел к нему, мы обнялись.
 - Ну, как ты, Петр свет Михалыч, не одичал еще тут-то? Что нового в этих дебрях?
 - Так я-то вижу дым валит, ставни открыты. Ну и заскочил. Я же еду Митьку своего встречать, закончил службу-то.
 - А я же знал. Вот невесту привез…
 
 - Андрюха! Не шути… За такую невесту я тебя век благодарил бы.
 - А он-то не везет кого-нибудь в чемодане?
 - Не-е-е… Я ему тут подыскал было из Демидовки… А она вышла замуж. Вот так-то.
 - Ну, вот… давай сватай Машеньку, а то прозеваешь… Маш, ты как? А? Парень что надо.
 - А я видела уже этих "что надо". Перебьюсь пока…- грустно ответила Мария.

После обеда, на обратном пути, они заехали за нами.
Маша осталась жить в моём доме.
Через полгода поженились, поставили недалеко от меня крепкий кирпичный дом. Потом чрез год родился Андрюха – мой крестник. Митяй оборудовал молочную ферму. Деревня стала оживать.

" Господи! Ты слышишь желания смиренных; укрепи сердце их; открой ухо Твое, чтобы дать суд сироте и угнетенному, да не устрашает более человек на земле" (Псалом Давида)