Интервью

 Было это в… Нет, не буду писать, где это было, потому что такое могло случиться хоть где угодно, куда мы бежим от войны! Такое не легко забыть!
 Мы - чеченцы, оказавшиеся в Европе в начале нового тысячелетия, не были беженцами - колбасниками, посягавшими на уют и достаток Европейцев. Мы были самыми настоящими пострадавшими - перенёсшими жесточайший геноцид двадцатого века. Мы были как раз теми, для которых и были написаны в большинстве своём все эти... Международные гуманитарные законы! И мы, как никто другой; из огромной армии пробирающихся сюда в вечно благополучные страны, по всем человеческим законам имели право и на сострадание и на сочувствие. Только применялись они к нам почему-то сообразно политическим интересам стран, которые нас принимали. И где бы это ни было, всякий беженец, прошедший сквозь ЭТО, подтвердит! Действительно, так и было, - это могло быть в Германии, Италии, Испании – словом – везде, где только не "сдавался" наш брат беженец. Убегая всё дальше и дальше, мы-узнавшие друг друга только здесь на перепутьях,страдая одинаково от вмиг ставшего нам враждебным мира, становились всё ближе и родней друг другу, как некогда наши родители перенесшие высылку в Казахстан и Восточную сибирь.. Но в отличии от них насильно депортированных со своей Родины... Нас заставили сделать это самостоятельно под бомбами и ракетами...покидали горящую свою землю только ради маленьких детей, только, чтоб они хоть не увидели всех ужасов войны... Нам всё время казалось, что это безумие вот вот должно кончиться, и мы сможем опять вернуться домой.. Тогда, мы еще не знали, что теряем свою Родину навсегда…! Нас встречали на заставах своих границ, равнодушные, уставшие от подобных нам, пограничники, полицейские-немцы, французы, итальянцы... Они не понимали нас.. А нам очень хотелось уверить этих равнодушных людей, что мы временно, на чуть-чуть, только переждать войну. Хотелось кричать им, что у нас тоже есть Родина, куда мы обязательно должны вернуться, и которую мы ни на какую другую не променяем! Хотелось рассказать о нашей Родине, - чтобы они поверили: что там текут серебряные реки, встаёт золотое солнце, самые высокие горы и самые красивые девушки, что в нашем краю никогда не бывает голода, и что мы были бы самыми счастливыми людьми на свете,если бы не соседи.
 Про соседей они знали и без переводчиков, а вот чтобы объяснить всё остальное, нам не хватало языка.
Повели меня "сдаваться" ранним утром, "сдаваться" означает, заявить о себе властям - узаконить свое пребывание в стране.
 Одуревшего от советов земляков, уже устроившихся здесь и тоже когда-топрошедших эти процедуры, меня высадили метров за сто от комиссариата. Показываться там с вновь прибывшими, для моих земляков было опасно, поэтому, они, издали показав куда идти, пожелали мне удачи.
 Оглядевшись, я прошёл эти метры и примкнул к небольшой толпе людей, стоящей в проулке у комиссариата. В голове стояла мешанина из того, как и что нужно говорить, и что ни в коем случае не говорить. Сориентировавшись в толпе братьев по несчастью, я нашёл крайнего и занял очередь. Только стало светать, и день был не из лучших: то моросило, то начинало накрапывать большими каплями, и осенний ветерок, нет-нет да и вскидывал края одежды, словно сам стремился спрятаться от этой слякоти. Несмотря на столь раннее время, беженцев было много - в большинстве молодые люди: сербы, афганцы, чеченцы, африканцы, армяне, грузины, русские, - короче, легче было бы сказать, откуда там не было людей, чем перечислить, откуда были.
 Среди этой пестрой толпы со всех концов мира, где каждый был одет на свой лад, наших, конечно, можно было определить, что называется, с лёту, женщин - по своеобразной униформе - знаменитым косынкам - банданам, венчавших серые обескровленные лица, да кучкам детишек, жавшихся к ним… Мужчин - по затравленному виду.
 Земляки держались особняком, образовав два небольших кружочка рядом друг с другом. Ребята были намного моложе меня, поэтому я сначала подошёл к женщинам, невольно прервав их оживлённую дискуссию. Насколько я понял из обрывков фраз, женщины говорили об головном уборе-косынке - одевать её, входя на интервью или нет: "Да велла йиса х1ара бехчалг! (Да пропади пропадом эта тряпка!)- ворчала, уже немолодая, очень худая чеченка, - "со йича дуьйна кхуьнан балехь ца ели-кх со, кхуза кхаьчча а, х1ара хьехьор бен, кхин деш х1умма дац, адаман чух тера белира х1ара корта а, йовлакх тилла, лелон хила а ма дацара!"(С рождения терплю от неё, и здесь только о ней разговоры! Платок-то носить не трудно, хоть голова была бы на человеческую похожа!)- Отвернувшись, она снова и снова повязывала угловатую голову под негромкий смех беженок.
 Познакомились, женщины оказались все сельские: из Котар-юрта, Ачхоя, Валерика - какая-то из них пришла с мужем у какой-то муж уже был здесь, но в большинстве, конечно, были потерявшие мужей на войне.. Парни тоже оказались из разных сёл Чечни и мне незнакомыми, после напрасных попыток установить общих знакомых.
 Я, соблюдая чеченский этикет, предложил свою помошь, если кому буду полезен, и под дружное спасибо, пошёл к своей очереди.
 Вскоре появились люди в униформе, то ли полицейские, то ли из миграционной службы, настроение у них было под стать погоде, они быстро и особо не церемонясь, привели в порядок всю эту разношёрстную толпу- построив в длинную очередь, раздали номерки и открыв ворота, завели в просторный двор, убрав нас с городской улицы. Ровно в семь утра начали
запускать во внутрь здания.
 Конвейр, через который нам предстоялопройти, начинался прямо у входа, в паре метров от двери стояла высокая серо-белая скоба-металлодетектор, похожая на аэропортовскую. Отдав выданный на улице номерок, имеющиеся документы стоящему у входа охранику, бросив личные вещи на ленту транспортёра, человек проходил
 сквозь скобу и попадал прямо в руки к двум девицам в униформе, которые быстро осматривали нас, касаясь легкими движениями рук в резиновых перчатках, затем выдавали номер и осмотренные вещи, и пропускали в зал ожидания. Память цепко удержала то, что они были все в тонких резиновых гигенических перчатках.
 Залом ожидания было просторное помещение с длинными полированными лавками для ожидающих. По периметру зала располагались кабинеты с номерами. На лавках, устремив взоры на два световых табло, которые были видны отовсюду, люди ожидали вызова. На табло появлялись цифры очереди с указанием номера кабинета. Беженцы шли в кабинеты, где мерили их рост, снимали отпечатки пальцев, фотографировали и брали интервью. После прохождения этого, выдавался временный документ и определяли место, где надлежало находиться пока шла основная процедура признания беженца, лицом заслуживающим статуса. Всё было чётко продуманно, и видно, что для сотрудников, ожидавщих беженцев у входа в кабинеты, работа была привычной.
 Чеченки сидели на скамейках в центре зала, делясь впечатлениями и помогая друг дружке смотреть за детьми. Когда вошёл в зал, меня окликнула та худая чеченка. Женщины усадили меня и тут же угостили чашкой горячего кофе из термоса. Я поблагодарил, кофе был как нельзя кстати после полутора часа стояния на улице в сырую погоду. Все порядком продрогли.
 Вскоре табло стало показывать и наши номера. Самым важным было само интервью, потому что от интервью зависело все: или кончатся злоключения, выпавшие на нашу долю за последние пять-шесть лет, или вышлют, депортируют, как говорят, обратно, вопрос чаще всего стоит о жизни или смерти!
 В отличии от других беженцев, большинство из которых приехали из-за тяжелых экономических условий в своих странах, чеченцы чувствовали себя здесь, как казалось, на краю земли, на интервью, как перед пропастью: назад дороги не было!
 
 Как только из этого "страшного" кабинета, выходила очередная чеченка, её моментально окружали и осыпали градом вопросов. Бедняжка -ещё не отошедшая от напряжения, механически пересказывала всё, что происходило за закрытой дверью. Женщин интересовало всё: кто расспрашивал, сколько человек там сидит, кто первый вопрос задал, как она ответила, а как среагировали, сочувствовали, не сочувствовали, можно ли бумажку с собой, записывали или нет, ни одна мелочь не ускользала от их расспросов! Особенно волновалась молодая чеченка из Верхнего Наура с удивительно похожими на неё четырьмя детьми, два мальчика постарше и ещё двое малышей, мальчик и девочка, по всей видимости, двойняшки. Она с нескрываемой завистью смотрела на очередную, выдержавшую нелегкий экзамен и с восхищением восклицала:
 - Вай ирс я1 хьан!(Счастливица!)- А затем садилась возле своей подруги - молодки с грудничком, примерно одного возраста с ней, которая её безуспешно успокаивала, и обнимая своих малюток, начинала причитать, роняя слёзы величиной с горошину:
 - Вайи нана ма яла вайн, суна хаа а хаьа, соьга дийцалур ма дац нахе санна, 1овдал ма ю шу нана... вай-м деллехьара бакъахьа дарий!(Бедные мои, да разве я смогу так рассказать, глупая я у вас, было бы лучше, если бы мы умерли!)
 Вскоре женщины обратили внимание на трусиху, возле причитающей Аси, так её звали, образовалась "группа поддержки".
 Сами недалёкие от неё по своему состоянию, они взяли её в оборот:

 - Х1ай зуда, ахь хьу до!?(Эй, женщина, ты что это!). - Возмущались они по бабьи! – Ахьа-м хьо йохна а ца 1аш, тхо а дохий, мегар ма дац ишт, бераш мукьна цец ма даха! ( Да ты, не только сама паникуешь, ещё и нас в панику вогнала, нельзя же так, не пугай хоть детей!)
 Мальчики стояли рядом с матерью, стесняясь окружающих её слёз, они были уже чеченцами, а двойняшки, прильнув к матери, с испугом взирали на происходящее, не зная, то ли плакать им вместе с матерью, то ли урезонивать её вместе со всеми. Наконец вспыхнуло табло и с её номером!
 Совершенно, без единной кровинки на лице, широко открыв огромные голубые глаза, она, словно завороженная, взяв детей за руки и неестественно выпрямившись, как будто на казнь, прошествовала в любезно распахнутую дверь.. Как только за ней захлопнулась дверь, беженки - уже не только чеченки, но и женщины другой национальности, сидевшие рядом - сочувственно улыбались ей вслед и наперебой стали жалеть её вместе с чеченками, которые восклицали, утирая слёзы: - Вай елла ма яла хьо, пекъар я1. Майра, ког баькхина, Гуьржеха ву ца бах? Ваша кхунна хаьлха вийна боху… Дан ца деза во деана аряьлла миска! Цхьа жимма метта ялон цуннна дала доцу молха!(Бедненькая. Говорят, муж ее лишился ноги и находится в Грузии. Брата, говорят, прямо перед ней застрелили. И лекарства нет, дать ей, чтоб успокоить хоть немного!)

 Так женщины сочувствовали Асе, и рассказывали свои злоключения, ничем ни отличающиеся от Асиных. Конвейр работал чётко, зал, переполненный до отказа ещё несколько часов назад, заметно поредел, люди пообвыкли друг к другу. Дети играли и весело носились по залу, им никто не мешал. Время, которое уходило обычно на интервью у других, давно закончилось, Ася не появлялась, женщины начали проявлять беспокойство. Уж не случилось ли с ней что нибудь - переживали они, затем успокаивались, видя что всё там спокойно, нет никакой суеты и причины для волнения, хотя всё таки её затягивающееся отсутствие вновь и вновь заставляло волноваться женщин. Самые отчаянные из них несколько раз подходили к двери, прислушивались, но открывать не решались, боясь помешать ей, да что уж греха таить, и себе в том числе.
 Ну вот,дверь стала открываться, выталкивая вперёд себя детей, появилась Ася. Две молоденькие женщины бросились к ней, Ася была, какая-то не своя, если уходила она с широко открытыми глазами, в которых читались надежда, мольба, беззащитность и какое-то отчаяние, то сейчас к нам подходила состарившаяся женщина с потухшим, потерянным взором и горьким выражением лица.
 - Что с тобой, что случилось? Ты рассказала?.. Что они тебе ответили, что сказали!? Дайте ей воды! Ася, не молчи, говори, говори! Да что с ней!?.
 Ася провела по лицу рукой, словно убирая невидимые волосы, благодарно взглянула на протянувшую ей стакан воды, сделав маленький глоток, присела на краешек лавки:
 - Д1а-м дийци ас, со кхета-м ца кхета кхарах.(Я им рассказала, но я не понимаю их.) - произнесла она слабым голосом с трудом.
 - Что ты им рассказала, что ты рассказала? Кто там был? - посыпались вопросы. Ася всё с тем же заторможенным видом начала рассказывать.
 - Ну значит зашла я, села, там эта рыжая переводчица и молодой мужчина и две женщины пожилые... спросили фамилию, возраст, как добиралась. Потом спросили, почему я решила убежать из Чечни. Я говорю, у нас там невозможно жить. И начала рассказывать про последнею зачистку. Было утро, Рустам, мой младший братик, колол дрова, мама суетилась возле летней печки, а я хотела прибраться и детей выпроваживала из дома к матери во двор. Вдруг раздался страшный удар, разламывая ворота на две части, въехал бэтээр, за ним следом забежали солдаты, раздалась автоматная очередь, Рустам упал на дрова, мама бросилась от печки к нему, но подскочивший солдат штыком пригвоздил её к стене, и все русские кричат «стоять»! «Стоять, не двигаться!»
Когда я вспомнила всё это, я ослабела, не могла рассказывать далее, а одна из женщин, пожилая, спрашивает: " А вам что лично угрожало?" Я не поняла, как это «лично угрожало». Я пересилила себя, и рассказываю снова, как ворота разорвали бронетранспортером, как Рустама убили... как он падал... как маму штыком пронзили, а она снова улыбается и спрашивает, а вам лично кто-нибудь угрожал? Я смотрю на неё, и не могу понять, о чём она меня спрашивает, потом думаю, ва-а, сан Дела.. (О! Мой Боже!)может быть, у них не считается, может, у них нет таких понятий, как мама, брат… Неужели, когда убивают брата и мать, это не должно касаться меня!? Я так разволновалась, они дали воды, и снова повторяют, что лично вам… Я думаю, нет! Всё-таки, не может быть, они всё-таки люди, это я их неправильно понимаю! Или... переводчица недосказала им что-то. О Аллах, взмолилась я, дай мне сил пройти сквозь всё это, ва Докку, Овда, Дени Бауди, устазш, орцахдовлийша суна!(Перечисление имён святых. Помогите мне!) Я взяла себя в руки, и стала вспоминать все, что произошло в тот день... Сжала зубы, чтобы не потерять сознание, и рассказываю, утро.., уборка.., бэтээр… Выстрелы, Рустам, и вспомнила, как один солдат ударил сапогом Муську -нашу кошку, да так, что она, бедная, на крышу сарая улетела, и так жалобно закричала, как ребенок. А эта молодая женщина, которая равнодушно слушала, как убивали моего брата, пронзили штыком мою маму, вдруг вцепилась в переводчицу, и вскрикнула, "О мой бог! Кошку, сапогом в живот!!!» И зарыдала! - Женщины жадно слушавшие Асю, испуганно отшатнулись от неё, их лица приобрели суровые выражения, руки теребившие влажные платочки сжались в кулаки, как будто они вновь увидели русских солдат, пришедших убивать их.
 - Я больше не смогла им ничего сказать, - прошептала Ася, - сколько они меня ни старались расспрашивать, я не могу с ними говорить больше, я никогда больше не буду им что либо рассказывать.. У меня нет больше ничего, что я могла бы рассказать таким… людям. - Ася поправила волосы на голове, как-то съёжилась, оглядываясь вокруг невидящими глазами и вытащив косынку, снятую когда заходила на интервью, крепко повязала её, на манер того, как завязывают кавказские женщины.