Я и другие Великие люди. Автобиография

 Я и другие Великие люди

 Пролог.

 Давненько задумал я это своё очередное художественное произведение. Живу, по теперешним временам, уже порядочно. Средне-Российский уровень продолжительности жизни уже переплюнул! Операцию недавно перенес, а помирать, однако, не собираюсь. Не хочу, и всё тут!
 В жизни этой мне крупно повезло: повстречал я на своём пути несколько замечательных людей.
 Люди на нашей планете разнятся не столько по цвету кожи, по национальности и по физическим своим параметрам, сколь по их одарённости. Человек от животного и отличается, в основном, интеллектом своим. С сожалением признаю: не все из нас, двуногих, от скотины отличаются …
 Действительно, почему это один человек, запросто, может 160 иностранных языков освоить, а его же собрат по двуногости и на своём -то родном едва-едва изъясняется?
 Один, ну просто Бетховен по музыкальным способностям, а другой, -не сфальшивив, «В лесу родилась елочка» изобразить не может?
 Кто-то, запросто, в уме шестизначными числами манипулирует, а кто-то полчаса у ларька стоит, сдачу с полсотни за батон хлеба проверяет, пересчитывает уже пятый раз.
 -Отойди, дорогой, от прилавка, всё равно тебя «обуют»!
 Короче, диапазон талантов: «От и до» - огромен, прямо-таки, космический. Не побоюсь этого модного слова!
 А в моральном плане? Тут, вообще, полное ассорти: героизм, трусость, подлость, благородство, преданность, коварство, прямолинейность, изворотливость, дружелюбие, равнодушие, заботливость, (Не путать с «озабоченностью»!), любовь, ненависть…
 Я и сотой доли подобных понятий не перечислил, а если учесть, что все они проявляются в разных сочетаниях? Этих оттенков и разновидностей человеческих образов и характеров набираются многие тысячи!
 А вот теперь весь этот калейдоскоп свойств душевных, перемножь на тысячи разновидностей по физическим параметрам.
 От небесной красоты до полного уродства, от богатырского здоровья до полной немощи, да не забудь при этом про болезни, извращения, «сдвиги по фазе»…
 И пусть меня не убеждают «корифеи» человеческой мудрости Маркс и Ленин, что, мол, все люди равны: разные мы все, разные!
 Подавляющее большинство смертных свой срок на земле отбывают тихо и незаметно, не принося окружающим существенных неприятностей.
 Зато, порой на свет появляются индивиды, которым удаётся наделать столько «шороха», что все остальные жители планеты про нормальную, тихую жизнь, забывают надолго!
 Конечно, гораздо заметнее из всех смертных те, которым удалось, так сказать, вскарабкаться на Олимп. Стать Премьером, Президентом, Народным артистом, чемпионом мира, маститым писателем, известным головорезом, первопроходцем и прочее, и прочее, и прочее…
 Причем, вовсе не факт, что вскарабкавшиеся на самую вершину вышеупомянутого Олимпа в действительности являются САМЫМИ, САМЫМИ.
 Колумб, например, четыре века считался первооткрывателем Америки, ан, нет: как выяснилось впоследствии, задолго до него, где-то в раннем средневековье, господа Викинги на своих утлых ладьях там-таки побывать успели!
 Да только ли Колумб? А вечный спор об изобретателях радио между Поповым и Маркони?
 Лично мне, тут всё ясно: пока наш гениальный разгильдяй Попов статьи писал, да своим «грозоотметчиком» перед друзьями хвастался, деловой макаронник Маркони сообразил, что к чему: запаковал оный грозоотметчик в красивую полированную шкатулочку, да и запатентовал, на всякий случай!
 Да разве так, сходу, упомнишь и перечислишь все примеры неправедно вознесенных на Олимп?
 Тут специальное исследование проводить надо.
 В жизни действует некая магическая сила: тех, кто на Олимпе, как правило, народ не судит, народ перед ними преклоняется. И перед живыми, и перед покойниками.
 - «А мы в Москве были. Ленина видели!»
И всего-то-навсего, в гробу они его видели, а уж, до соплей рады! Ещё бы, к ВЕЛИКОМУ приобщились!
 Вот и я, грешный, не смог избежать этой языческой заразы, идолопоклонничества.
 В этой своей работе я расскажу своему читателю о тех Олимпожителях, к которым мне посчастливилось приблизиться, их взгляд на себе поймать, иль жест милостивый, иль рукой к ним на миг прикоснуться, иль (О счастье!), -парой слов с ними обмолвиться.
 И, чтоб хоть частично себя реабилитировать, чтоб читатель не отнес меня заодно в кучу к тому быдлу, которое готово лизать любой газетный лист, где портрет ЛИЦА напечатан, я на этом не остановлюсь.
 Я расскажу также о встретившихся мне интереснейших людях, одаренных многими и многими достоинствами, но не отягощенных ни широкой популярностью, ни славой вселенской, ни властью безграничной.





Глава первая:
Ленин и Сталин.

 В то страшное время, когда кремлевскими уголовниками «строился социализм», из всех существующих в природе человеческих встреч, свиданий и общений, самыми значительными, самыми волнующими, самыми страшными, самыми непредсказуемыми по своим последствиям это, конечно, были встречи со Сталиным.
 Сталин был везде. Он денно и нощно работал в Кремле и одновременно находился на своих дачах, в Рице под Сочи или под Москвой, на «Ближней» или «Дальней».
 Видеть Сталина простые смертные могли, если им очень повезёт, только на трибуне Мавзолея, во время Первомайского или Октябрьского парадов.
 Демонстрацию своей мощи, своей готовности умереть за дело Ленина-Сталина трудящиеся Москвы тогда осуществляли на Красной площади одновременно четырнадцатью или шестнадцатью колоннами.
 В каждой колонне ряды из пяти человек. Между рядами колонн по стойке «смирно» шпалеры из сотрудников милиции и из «товарищей в штатском».
 Первая колонна шла непосредственно у Мавзолея. Последние колонны шли почти что у ГУМа, откуда лиц на трибуне не разглядеть. Так что лицезреть любимого вождя, чтоб уверенно не спутать его, скажем, с Лаврентием Палычем, можно было, ну, не дальше четвертой-пятой колонны.
 «Историческое событие», о котором я собираюсь поведать, произошло в 1947 году на Первомайской демонстрации.
 Я заканчивал второй курс своего Горного института. Институт расположен на Большой Калужской, дом 6, а это, брат, Ленинский район! А Ленинский район всегда ходил на демонстрации только ПЕРВОЙ колонной!
 Кто, как и почему завел такой порядок, я не знаю.
 Собирались мы возле здания Президиума Академии Наук. Там районное начальство проверяло комплектность своих подведомственных учреждений, осматривало оформление колони, заодно определяя состояние морального духа трудящихся, пришедших продемонстрировать свою мощь.
 Тут уместно заметить, что в те славные времена отношение властей к такому отвратительному явлению, как пьянство, было несколько другое, чем, скажем, при Горбачеве или при Ельцыне.
 На водочку, естественно, государственная монополия. Тогда на всё была государственная монополия!
 -Выпить хочешь? Пей, дорогой, но только ЗАКУСЫВАЙ!
 В Москве на каждом мало-мальски заметном перекрестке стояли так называемые «деревяшки», одноэтажные балаганчики, оформленные снаружи деревянными проолифленными реечками, что и закрепило за этими заведениями такое лирическое название.
 В «деревяшках» вам предлагалось СТО ГРАММ (или СТО ПЯТИДЕСЯТ), можно даже с «прицепом».
То есть, вы могли взять ещё и кружечку пивка.
 Пивной ассортимент был невелик: Жигулевское, Московское, Останкинское. Редко -Рижское. Не то, что теперь: сотни сортов, совсем заелись, понимаешь!
 Да, это вы МОГЛИ. Но вы также были ОБЯЗАНЫ купить себе ещё и бутерброд. Как правило, с красной икрой. С той самой, кетовой, баночка которой сейчас сотни рубликов стоит! Цена была -копейки.
 А без бутерброда вам спиртного не отпустят. Уговорить «без бутерброда» даже не пытайся: при Сталине торговая сеть инструкции соблюдала железно. Воровать они, конечно, воровали. Но чтоб нарушить УСТАНОВКУ? Да вы что?
 Итак: выпил -закуси!
 А повторить? -С нашим удовольствием! Сто грамм- бутерброд, сто грамм -бутерброд. Ну, и пивка, естесссс…тннно…
 Так вот, наиболее сознательная часть трудящихся, из тех, что вышли продемонстрировать свою преданность ПАРТИИ, Правительству и, главное, товарищу СТАЛИНУ, в течение демонстрации, продолжавшейся иногда пять-шесть часов, неоднократно заходила в эти самые деревяшки, чтобы поддержать свой моральный дух и Советскую торговлю.
 Человеку, особенно тому, который много пьет, необходимо еще и другое заведение, где всё, как раз, наоборот.
 Но вот тут-то власти дали промашку: с сортирами на демонстрациях была напряжёнка.
 -А мы что? Мы не гордые, мы и в подворотне можем!
 Дивная картина: на всём пути следования колонн стоят в подворотнях толпы страдающих мужиков, а оттуда по асфальту обильно текут к празднично разодетым, поющим и танцующим демонстрантам вонючие ручьи.
 Не верите? Спросите у товарища Зюганова.
 Опять отвлекся.
 Автор, что ты мелешь? Какие пять-шесть часов?
От Академии до Красной площади хорошим шагом за 35 минут дойти можно. Верно, если всё время идти.
Но тогда на демонстрациях не столько шли, сколько стояли.
 Стоим, стоим, полчаса, час. Идём минуты три, опять стоим. Стоим не скучаем: в «жучка» поддаём, песни орём, пляшем, у девок воздушные шарики горящими папиросками «взрываем». Интересно время проводим. «Деревяшки», обратно же!
 И снова команда:
 -Пошли!
И опять бегом метров сто-двести. И вновь стоим.
 Однако, мы уже у Манежа. А там, гляди, и оворот, с Охотного на Красную!
 Тут шутки кончаются. Руководители колонн проявляют
 особую озабоченность.
 -Разобраться по пятеркам, разобраться по пятеркам,
посторонних, главное, не впускайте…
 А какие, спрашивается, «посторонние»? Папаша, пролетарий от станка, с сыночком шестилетним на плечах, не со своим заводом пошел, который в одиннадцатой колонне, где не видно ни черта, а с нами хочет пройти, любимого вождя сыну показать. Всё равно: ни-ззззя!
 Тут, у Манежа, главные дирижеры демонстрации пропускают подошедшие со всех возможных направлений колонны с таким расчетом, чтоб по Красной площади люди не шли, а БЕЖАЛИ.
 Настал и наш черед, побежали и мы. МЫ,- это я и мой лучший, преданнейший друг Сашка Тюряков.
 Итак, бежим мы по Красной площади в первой
 колонне от Мавзолея, почти касаясь «линейных»,
 стоящих на вытяжку с обнаженными штыками.
 За линейными - ряд милиции, потом ряд людей
 «в штатском», а потом уже бетонные гостевые трибуны, полные замерзших от продолжительного ожидания попавших туда «счастливчиков».( Кстати, а где эти гости «в подворотню» ходят?)
 Бежим, бежим, и вот уж Мавзолей, а на нём, на Мавзолее этом ОН, САМ, РОДНОЙ, ЛЮБИМЫЙ!
 Да мы за тебя, да мы всегда, да мы…
 И, развернувшись фронтом к Мавзолею, расставив ноги пошире, чтоб бегущая толпа не свалила, инстинктивно взяв друг друга под руки, опять-таки, для устойчивости, мы стали вопить, что было силы в наших пьяных глотках: и «Слава Сталину», и «Родному Сталину ура», и «Да здравствует Сталин», а вокруг нас людской водоворот. Бегущие спотыкались и едва не падали, пробегая мимо нас.
 Длилось это какие-то секунды. Мы, пьяные, пьяные, а соображаем: уже виден конец нашего патриотического экстаза -сквозь цепь милиции к нам рванулись трое «в штатском».
 Ещё мгновенье, и не писать бы мне сейчас этих литературных изысков!
 Но свершилось чудо:
 ОН, ОН! Заметил нас, а такой людской водоворот перед самым Мавзолеем не заметил бы только слепой!
 И, чуть нагнувшись над парапетом Мавзолея, Великий Сталин махнул нам своей ручкой!
 Мы, переполненные счастьем, в мгновенье ока дали такую скорость вдогонку своей колонны, что «архангелы в штатском» не стали нас преследовать.
 Замедлить бег мы осмелились только на Васильевском спуске, где уже никаких колонн, а только рассеянные толпы уставших людей разбредались по трем направлениям…
 Никто из начальства нашей с Сашкой проделки тогда не заметил, а «стукачей», рядом, тоже, почему-то, не оказалось.
 Мой первый ЛИЧНЫЙ КОНТАКТ с товарищем Сталиным пагубных последствий для моей биографии не имел…
 Летом, того же богатого на события 1947 года, я оказался в Адлере, это в тридцати километрах от Сочи в направлении Сухуми. Там, в ЧАЙ-Совхозе, который возглавлял известный в то время деятель, некто Бажажян, я устроился на непыльную работёнку: занимался нивелировкой чайных плантаций под прокладку на них дренажных канав.
 Замечу, Адлер в то время совсем не был похожим на теперешний курорт. Никакого аэропорта, никаких санаториев, никаких кафе, ресторанов, гостиниц и тому подобных атрибутов цивилизации. Огромная заболоченная низина, по которой десятком рукавов протекает река Мзымта.
 Горы на горизонте, отступившие в этом месте от моря на 4-6 километров, охватившие эту долину огромной подковой, одноколейный железнодорожный путь, проложенный почти что на пляже, без намека на какую-либо электрификацию и с десяток одноэтажных домишек местных аборигенов сразу за этой транспортной артерией. При каждом домике -малюсенький участок, а ещё дальше от моря, за участками,вьется шоссе Сочи -Сухуми, узкая, разбитая в драбодан асфальтовая дорога, на которой едва разъезжались встречные автомобили.
 Чуть не забыл упомянуть ещё одну маленькую, но существенную деталь: параллельно действующей железнодорожной линии вдоль всех домиков была проложена ещё одна железнодорожная ветка. Но она представляласьсовершенно мертвой: ржавые рельсы, полусгнившие шпалы, никакой, естественно, сигнализации. Вообще, никаких признаков её жизнедеятельности.
 Чайсовхоз, в котором я подвизался на блатной работёнке, находился в двух километрах от моря, на западном крыле «подковы», образованной окружающими долину горами.
 Работа в совхозе меня не утомляла. Часами я прохлаждался на море. На пляже, кроме меня, -никого! Сколько хватало глаз, хоть в сторону Сочи, хоть в сторону Сухуми -ни души!
 Я зарывал в гальку свою одежду, старательно оставляя для себя «особые приметы», чтобы, вылезши из воды, все-таки обнаружить её в многокилометровом однообразии пляжа. Прятал всю одежду, кроме плавок: в плавках, тщательно упакованные в три презерватива, были зашиты мои деньги на обратную дорогу. Мало ли что! (Напомню современному читателю: полиэтиленовых пакетов тогда ещё не придумали!)
 Я плавал в море и час, и два, и больше. Кувыркался, как дельфин. Вода теплая, не мерз совершенно, вылезал из воды лишь тогда, когда становилось скучно. Всё же, человеку требуется общество! Парень я был рисковый, заплывал в море очень далеко, береговые ориентиры, скажем, те же домики на пляже, совершенно скрывались за горизонтом. Горы, правда, были ещё видны. Без всякой страховки! Откуда ей взяться-то, страховке этой? Здорово! Но я один, один, один…
 И вот, как-то, возвращаюсь я к берегу из своего «марафонского» заплыва и вижу в море у берега головы, головы, головы. Десятки купающихся людей. Только мужчины. Все молодые, здоровые, в мяч играют, наперегонки друг с другом плавают.
 А на берегу, на заброшенной железнодорожной ветке, стоит без паровоза состав. Сплошь из вагонов СВПС. Расшифрую: «Спальный вагон прямого сообщения», Это вроде ЛЮКСа…
 Я был «умён» не по годам. Следите за ходом моих рассуждений:
 «…В Москве только что закончился физкультурный парад», «Всем участникам парада обещали путевки в санатории», «Значит, это купаются студенты с физ-парада», «Вывод: надо срочно найти ребят из нашего, Горного!»…
 Сказано-сделано! Я вылез из воды, раскопал в укромном месте свою одежду и отправился на поиски «своих ребят». Сначала я стал спрашивать всех на берегу. Никто из играющих в волейбол или просто загорающих атлетов «ребят из Горного» не знал. Я упорный. Я решил продолжить поиски «своих ребят» в поезде.
 Едва вошел я в первый же вагон, как сжалось моё сердце: я сразу понял, куда я попал. В комфортабельных купе, расположившись по домашнему, здоровенные молодцы в голубых майках и брюках «галифе» брились, чистили своё оружие, резались друг с другом в карты. Милая, семейная обстановочка! На крючках гимнастёрки, портупеи и кобуры развешаны, попахивает дорогим табачком и хорошим гуталином…
 Отступать было некуда.
 Я всё понял, но как под гипнозом, как кролик перед удавом, с похолодевшим от страха нутром, продолжал свой путь по этому необыкновенному вагону, спрашивая почти каждого:
 -Вы видели ребят из Горного института?
 Меня взяли только в середине вагона. Привели к главному. Я что-то лепетал и про парад, и про совхоз, и про свою последнюю сессию. На мне были изношенные вдрызг перекрашенные в черный цвет отцовские белые брюки и выгоревшая рубаха-ковбойка, на ногах стоптанные сандалии. Правда, под невзрачными брюками на мне красовались плавки с «секретом».
 Но мои, «запрезервативленные» в плавки, 800 рублей были достаточной суммой, чтоб доехать до Москвы, и, суммой явно недостаточной, для организации серии террористических актов, или, скажем, покушения на товарища Сталина..
 Кстати, меня даже и не обыскивали. Что-то человеческое было тогда и у сталинской охраны! Меня просто «проводили» до совхоза и там, в конторе, проверили мои данные.
 Моя дальнейшая жизнь и трудовая деятельность не изменились, просто, купаться я стал километров за пять в стороне от этого необыкновенного поезда.
 Несколько дней спустя, когда я уже пришел в себя после пережитого потрясения, пришлось мне по делам съездить в Сочи.
 Управившись с поручениями, в ожидании своего автобуса на Адлер, я решил просто прогуляться по Всесоюзной здравнице.
 Пошел в Дендрарий. Взял билет. Без проблем! Иду себе по парку, на пальмы смотрю, гортензии нюхаю.
 Уже с полчаса по дендрарию гуляю. Кроме меня, вроде, там и народу нет никого. Я вверх по аллейке поднимаюсь, вижу, навстречу компания спускается, человек пять-шесть. Немолодой мужчина, одетый во всё белое, дама, ему под-стать, и трое крепких молодцов в штатском. Мне б, дураку, свернуть, догадаться, ан поздно: поравнялись уже! Ба, да это ж МОЛОТОВ! Второе лицо в государстве.
 Я оторопел, возьми да и брякни:
 -Здравствуйте Вячеслав Михайлович!
 И никто меня за эту дерзость не убил и не зарезал. Молотов, не сбавляя шага и, практически не глядя на меня, спокойно ответил:
 -Здравствуйте.
 Охрана не прореагировала. Мы разошлись, как в море корабли! Самое время поёрничать!
 Осенью, уже по возвращении в Москву, мне попалась на глаза заметка в газете, где сообщалось о том, что товарищи Сталин и Молотов на крейсере «МОЛОТОВ» проследовали из Сочи в Ялту.
 Так удачно закончились мои контакты с Великим Вождём и его охраной. Ну и с Молотовым, конечно.
 Сейчас некоторые шибко смелые политологи товарища Молотова за его чрезмерную усидчивость и некоторую косность «жопой» называть изволят. Попробовали бы они в ТО время так его назвать!
 Глава-то, кажется, «Ленин и Сталин» называется? Пишу же только про Сталина, да ещё с Молотовым в придачу.
 А что, я видел и Ленина. В гробу, конечно…
 И, даже, их обоих видел в гробу. Недолго они пролежали там, рядышком, в Мавзолее. После ХХ съезда КПСС Никита Сергеевич, по блату, устроил Сталину отдельную квартирку…
 Негоже, конечно, мне, человеку в общем-то, маленькому, о вождях критически рассуждать. Но мнение своё могу я высказать? Плюрализм у нас, в конце концов, или как?
 Не, читал, мне скажут, Ленина, так и нефига!
 А вот и читал! Целых 40 страниц прочел. Помню даже что, где и когда.
 Было это ещё на первом курсе. Работа эта ленинская называлась «Материализм и эмпириокритицизм».
 Там всё больше про Маха да про Авенариуса.
 А я в Звенигород тогда к тете Ане ехал. Прочесть этот бред мне по «Марксизму» для зачета надо было. До Голицына я ещё как-то терпел.
 А потом вспомнил, что Юрка Стариков мне какие-то конспекты показывал. Все, мол, ленинские работы, как на ладони, на трёх страницах расписаны. «Ну, думаю, -раз Ленин пошел своим путём, то и я не хуже!»
 С тех пор, первоисточники я и близко в руки не брал! Знаменитый энгельсовский «Конспект коммунистического манифеста», будучи проконспетированным ещё двумя, тремя студентами, -вот та норма знаний, которая меня вполне устраивала. Да не только меня, но, как выяснилось, и моих преподавателей! Пятерки по марксизму у меня бывали. Трояки, конечно, чаще.
 А про Ленина скажу: гений, конечно. Но злодей! Злодей и предатель России. Пушкин сказал в своём «Моцарт и Сальери», что гений и злодейство несовместно. Не согласен с Великим Поэтом, категорически!
 Как это можно, способствовать поражению своей Родины в войне?
Да какая она не была бы! Царская ли, пролетарская ли. Она твоя РОДИНА! Предательство это? Конечно, предательство!
 Возглавить Партию, то есть, переболтать и облапошить десятки таких же трепачей и прохвостов, гениально ли это? -Конечно, гениально. Ещё как гениально!!
 Обещать народу мир, землю, свободу и тут же всё это отобрать? Гениально? Это не всякий Новый Русский сможет!
 Утопить в крови кронштадских моряков, задушить газами тамбовских крестьян, которые всего-то и хотели, чтоб большевики свои обещания выполняли, -это ли не злодейство?
 За одну тысячу невинно убитых 9 января 1905 года Николай Второй назван Кровавым. Как прикажете Вас величать, Владимир Ильич, за миллионы убитых и замученных? За разорённую, изнасилованную страну, за уничтоженную интеллигенцию?
 - Ах, простите, забыл: Вы же Аппассионату Бетховена так любили! Пардон, пардон, совсем забыл!
 Короче, братцы, Вы, как хотите, -а я,
 - видал Ленина в гробу!


 Глава вторая:
 Черчилль, Неру, Тито.

 Рисую страшнейшую пирамиду человеческой трагедии: Вторую Мировую войну.
 В основании пирамиды лежат десятки миллионов безвестных, безымянных жертв. Выше покоятся сотни героев, имена которых на слуху и на памяти людской.
 Ещё этажом выше на этой страшной пирамиде полтора десятка Великих Полководцев, типа жуковых, рокоссовских, монтгомери, эйзенхауэров, де голлей, роммелей, паулюсов… И, наконец, Вершина Пирамиды: поверженный фюрер и тройка Победителей: Сталин, Рузвельт, Черчилль.
 Это я так, для понимания масштабов: кто мы и кто
 ОНИ.
 Нас, между прочим, миллиарды! Их -троица!
 Так вот, из этой троицы, двоих мне довелось увидеть довольно близко.
 Это Черчилль и Сталин.
О Сталине Вы прочли уже в первой главе. Повторяться не буду.
 Война Советского Союза с гитлеровской Германией началась 22 июня 1941 года. Согласно нашей пропаганде, Гитлер вероломно и внезапно напал на нашу страну. Вероломно -это точно, а вот внезапно ли?
 Уже более шести десятков лет прошло, как закончилась эта кровавая бойня, а наши господа, власть придержащие, всё ещё не набрались мужества сказать правду своему народу.
 А дело всё в том, что малость просчитался верховный наш пахан: «обул» его главный фашистский урка, как рядового фраера! Предупреждали любимого вождя неоднократно, так он и слушать не хотел, только и твердил:
 -Не поддаваться на провокации!..
А кто посмел бы тогда возразить самому товарищу Сталину?
 Вот цена упрямства нашего «гения»: захвачена и разорена половина страны, уничтожена втрое превосходящая по технике армия, миллионы погибших советских солдат…
 И всё же мы выдержали, оправились от громадных потерь, победили...
 Победили, отнюдь, не в силу гениальности наших полководцев, а только лишь благодаря мужеству и ДОЛГОТЕРПЕНИЮ нашего народа.
 Победил Светский Союз, победила Великая антигитлеровская коалиция: СССР, Великобритания и Соединённые штаты Америки.
 Что-то я совсем не о том пишу…Я, вроде, о Черчилле рассказать собрался?



Черчилль.


 Да, Черчилль -это один из Великой Тройки в этой антигитлеровской коалиции.
А, вот, был ли он другом Советского Союза?
 Сомневаюсь! Да разве в политике есть такое понятие, как дружба?
В пропаганде, это слово упоминается часто. Но в реальной политике…
 Да и о какой дружбе может быть речь, когда сначала был, так называемый «Мюнхенский сговор» Чемберлена, когда Англия, Франция и ещё кое-кто, не спросясь Советского Союза, позволили Гитлеру прибрать к рукам Австрию и Чехословакию?
 А потом уже Советский Союз, в пику Англии и Франции, заключил с фашистами, так называемый, пакт Молотова-Риббентропа, поделив между собой Польшу и Прибалтику?
 Но вот когда Германия, воевавшая уже почти два года с Англией, затеяла войну ещё и с Советским Союзом, превратить Советский Союз, несмотря на его ненавистный коммунистический режим, из противника в союзника, для Англии было большим соблазном.
 А нас англо-германская перестрелка через Ла-Манш также не устраивала: нам был нужен конкретный второй фронт в Европе.
 Черчилль Уинстон Леонард Спенсер постарше нашего Сталина лет на пять.
 Он был гениальным политиком. Потомственный лорд, получив высшее военное образование, он прошел огни и воды, прежде чем стать премьер -министром Великобритании. Он и воевал, защищая колониальные интересы своей державы, и был журналистом. С 1900 года Черчилль в большой политике. Он был министром колоний, министром внутренних дел, министром торговли, военным министром и министром авиации.
 В 1939 году, сразу после начала войны с Германией, Черчилль назначается морским министром и, вскоре, Премьер-министром.
 И он, не понаслышке, был истинным патриотом своей Старой Англии! Его знаменитое выражение «Воевать до последней капли крови чужих солдат» есть лучшее тому подтверждение.
 Много крови попортил Черчилль нашим коммунистическим боссам уже после победоносной Войны. Его знаменитая речь в Фултоне в марте 1946 года явилась прологом «холодной войны», которая лишь чудом не переросла в «Горячую»…
 Черчилль обжал армянский коньяк и гаванские сигары. Он, вопреки заверениям Минздрава, который предупреждает, не вынимал их изо рта даже… я извиняюсь, в местах, куда обычно цари пешком ходят. Черчилль дожил до глубокой старости.
 И вот этого, необыкновенного, не побоюсь этого слова, ВЕЛИКОГО человека, мне довелось увидеть. Не в кино, в разделе документальной хроники, не с экрана телевизора, а ЖИВОГО.
 Да, да, я видел живого Черчилля, в Москве 14 августа 1942 года, когда он, в обстановке повышенной секретности, прилетал к Сталину торговаться об открытии второго фронта.
 29 июля 1942 года я в рабочие пошел, учеником слесаря.
 Мой родной завод, это Машино-прокатная база МЕТРОСТРОЯ. Там чинили насосы, компрессоры, электродвигатели, делали элементы запоров для герметизации различных подземных перемычек. (Метро, это не только удобный подземный транспорт, это и ещё кое-что!)
 В основном, моя работа была на поверхности, но иногда мне вдруг говорили:
 -Юрк, собирайся, в шахту едем!
Моё дело быстренько спецовку на себя натянуть, а что там мы будем вытягивать или опускать, решат за меня.
 Всякой техники для этих «подниманий - опусканий» было предостаточно. Однако, нормально закрепить, застроповать груз частенько было некогда, а ежели, сказать по правде, то лень, да «авось».
 С тех пор возненавидел я это русское:
 -«Оп-па-на! Бррратва! Ннн-авалисссь!!!»
Сколько кишок надорвали, сколько отдавленных рук-ног из-за этого самого «навались»! Лично мне повезло: не весь палец, а так, ноготь один защемило при очередной разгрузке десятитонного компрессора. Был на больничном дней десять. Красота! А то ведь, ни отпусков, ни выходных: сплошная каторга.
 Хожу по опустевшей Москве с перевязанным пальчиком. В животе пусто. Хожу, всё больше, по центру. Надеюсь, хоть в центральных магазинах что-либо без карточек купить. Куда там: пустые хлопоты! В Центре, если что и есть, то не про нашу честь: там для номенклатуры в подвалах «без вывески» полно закрытых распределителей, а в открытой продаже пусто, как и везде.
 И вот помню, 14 августа, иду себе по Охотному ряду, вдоль ныне снесённой гостиницы «Москва» в направлении площади Свердлова (ныне, -Театральная). Улицы пусты. Прохожих -ни одного! Автомобилей -ни одного! Мужики на фронте, дети -в эвакуации, женщины и подростки на заводах вкалывают, старухи-домохозяйки в очередях дежурят: авось что-нибудь из продуктов «выбросят».
 Было часов 12 дня.
 Вдруг вижу: с Пушкинской улицы, мимо Дома Союзов, на Охотный ряд поворачивают направо два джипа. Открытые американские «Виллисы», они тогда всё чаще и чаще стали появляться в Москве.
 В первой машине сидели военные в нашей форме, а во второй -не то англичане, не то американцы. На заднем сиденье второй машины сидит… ну точно, знакомая рожа! Конечно, это же он, Черчилль! Во френче, военной фуражке и с неизменной сигарой во рту! Во, деятель, даже в открытой машине курит!
 Машины вывернули с Пушкинской улицы большой дугой и, не снижая скорости, проехав по левой стороне Охотного ряда, почти впритирку к гостинице «Москва», буквально, метрах в десяти от меня, удалились в направлении Манежа. Доехав до конца гостиницы, повернули налево, в сторону Кремля и скрылись из моего поля зрения…
 Уже в девяностых годах получил подтверждение: из исторических хроник по телевизору узнал, что как раз в эти дни, а именно с 12 по 16 августа 1942 года Черчилль посещал Москву с неофициальным визитом…





Неру.

 Когда я был маленький и учился в школе, политическая карта мира почти вся была окрашена в зелёный цвет. Прежде всего, в этот цвет был окрашен архипелаг Великобритания, где и располагалась метрополия величайшей в мире Английской империи.
 В зеленый цвет был окрашен и полуостров Индостан, и материк Австралия. Чуть ли не весь материк Африки также был зеленого цвета. Боюсь завраться, но, мне помнится и архипелаг Меланезия и острова Суматра, Борнео, Ява также были зеленого цвета. Много зеленой краски было также и на политической карте Южноамериканского континента.
 Конечно, было бы проще не мучиться, а взять географический атлас тридцатых годов прошлого столетия, да и шпарить прямо по нему! Да где ж его возьмешь? Мы же это «старьё» привыкли выбрасывать.
 В музей идти, или в историческую библиотеку?
 В послевоенный период политическая карта мира стала менять свой цвет. Колонии стали отделяться от своих метрополий. Распространилось по всему миру, так называемое, «освободительное движение». Местные царьки научились говорить «Мяу!», мы, де, сами с усами! Стало ли свободнее дышаться в «освобожденных» странах простым людям, не уверен. Не был там, не знаю, а газетам и тогда не верил, и сейчас не верю!
 Одной из первых стран, освободившихся от колониального ига, стала Индия. Борьба за освобождение там, как, впрочем, и везде, была не скорой и не легкой.
 Главным героем этой победоносной борьбы был Джавахарлал Неру, мудрец, национальный герой и первый Президент свободной Индии.
 В это самое время наш, отечественный мудрец, Никита Сергеевич Хрущев, уже оплевав мертвого Сталина на ХХ съезде, идёт дальше и дальше в вопросах свободы и демократии. Он не ездит, подобно Сталину, прячась от собственного народа в десяти бронированных автомобилях, с двойниками и с охраной.
 Он открыт, он встречается с интеллигенцией на диспутах, посещает митинги трудящихся на предприятиях, свободно выезжает за рубеж, наконец!
 Не только САМ выезжает, но, по русскому обычаю, и к себе приглашает.
 Да так, чтоб весь народ встречал дорогого гостя!
 Вот эта советская мода, встречать именитых иностранцев толпами «стихийно» вышедших на улицы москвичей, и началась, как раз, с приезда в Москву Джавахарлала Неру.
 Партийный аппарат сработал чётко: из ЦК в Райкомы, далее по парткомам. -«Выделить столько-то и столько-то. Направить туда-то и туда-то». Указано и время, с запасом часика на два!
 Я работал тогда в одном отраслевом Комитете. Базировались мы на углу Садового кольца и Орликова переулка. А «ликовать» нам было велено на Садовом кольце, у площади Восстания, почти у Планетария.
 Наша группа товарищей из Комитета в составе пятнадцати человек, выделенных для стихийного изъявления восторга, прибыла на указанное место без опоздания.
 Ждём час. Ждём два. Никто не едет. Милиция прохаживается перед толпами, стоящими на тротуаре. Садовое кольцо пустое: транспорт перекрыли задолго до этого!
Мы, однако, не сетуем: лето! Веселее стоять на улице, анекдотами обмениваться, чем сидеть, ничего не делать в душном помещении, изображая крайнюю занятость.
 И вот, наконец, началось какое-то движение.
 Со стороны площади Маяковского проехала машина с мигалкой и сиреной. Милиция засуетилась:
 -Порядочек, порядочек! Не выходить с тротуара!
 Вскоре показался кортеж. Впереди милицейская машина, за ней несколько закрытых ЗИЛов и, затем, открытый ЗИЛ-110 с Великим Гостем на заднем сиденье.
 Дальше произошло то, что уже потом никогда не повторялось при встречах очередного Великого гостя.
 Машина с Джавахарлалом Неру останавливалась каждые двести, триста метров, стоящие у тротуаров люди стремглав бросались к ней и протягивали для приветствия руки Великому Мудрецу. Неру успевал пожать две три руки наиболее шустрых граждан, и машина трогалась дальше. Милиция с трудом успевала сдерживать толпу, чтоб люди не бросались на проезжую часть ДО ТОГО, как подъедет машина с Гостем.
 Вам, читатель, надеюсь, уже всё ясно?
 -Правильно, когда поравнявшаяся с нами гостевая машина остановилась, я, как гепард, рванулся к ней. И был первый! Мне пожал руку сам НЕРУ! Да, да. Тот самый Джавахарлал!
 После меня, кажется, уже никто и не смог удостоиться такой чести: то ли, команда какая вышла, то ли сам Гость устал, но когда машина тронулась, я, насколько хватило глаз, не видел, чтоб она ещё где-нибудь остановилась…
 При последующих «ВСТРЕЧАХ» и «ПРОВОДАХ» уже не происходило никаких рукопожатий: толпы ликующих трудящихся на тротуарах были отделены от проезжей части толстыми веревками, заходить за которые строго-настрого запрещалось.
 Признаюсь, тогда не чинопочитание руководило моей прытью. Просто, в нашей группе встречающих находилась одна симпатичная особа, перед которой мне очень хотелось выглядеть героем!
 Ну, и напоследок. Неру был одет в национальный костюм: на голове чалма серо-белого цвета, сиреневый свободного покроя пиджак, скорее напоминающий наш русский халат, и белые, в обтяжку, полотняные штаны. Ну, прямо-таки, кальсоны! Хороший повод для анекдота. Их тогда десятками ходило.
 Вот, к примеру:
Идёт ночью милицейский наряд. Вдруг, из неосвещенного подъезда выбегает мужчина с полотенцем на голове, в пиджаке и кальсонах. Милиция отдаёт честь:
 -Простите, Вы не Джавахарлал Неру?
 -Во-первых, не Неру, а Нюру. А потом, я и не знал, что ЭТО называется джавахарлал!














Тито.

 Иозип Броз Тито, национальный герой Югославии. Была когда-то и такая страна! А сейчас, как, впрочем, и раньше, на этом самом месте Хорватия, Черногория, Македония, Далмация, Сербия со своим многострадальным Косово, Босния и Герцеговина с небезызвестным Сараево, где любят чужих принцев мочить и ещё, кажется, какие-то «свободные территории», типа Триест.
 Словом, мудрено!
 Тито родился в Хорватии, в крестьянской семье в 1892 году. Стало быть, не настолько уж он моложе Сталина, чтоб того «отцом родным» называть!
 Отучившись в школе, Иозип Тито стал работать слесарем на местных металлургических заводах. Там-то он впервые и узнал, как осчастливить всё человечество: он вступил в местную социал-демократическую партию. Стал, даже, выдвигаться по партийной линии.
 Но тогда, во время Первой Мировой Войны, его прыть вовремя остановили: он загремел на русский фронт, где вскоре попал в плен. Здесь он связался уже с русскими коммунистами, даже имел неприятности от Временного Правительства. После победы Великого Октября Тито бьётся с Колчаком в рядах Красной Гвардии. С 1920 года Тито снова в Югославии. Теперь он уже профессиональный коммунистический функционер. Конечно, были взлёты и падения. Неоднократно Тито приезжал в СССР, партийного ума набираться.
 Югославия была, по-тихому, по сговору с её тогдашними властями, оккупирована фашистами ещё до начала Второй мировой Войны.
 Когда же началась война Советского Союза с Германией, в Югославии, не сразу правда, возникло движение сопротивления немецкой оккупации.
 Тито, среди многих сильных личностей, возглавивших тогда разрозненные очаги партизанской войны с фашистами, был наиболее заметной фигурой. Ближе к концу войны он стал Главным освободителем, национальным героем и вождём Югославского народа.
 Товарищ Сталин очень хорошо отзывался о товарище Тито, и страна Югославия была лучшим другом Советского Союза.
 Товарищ Тито после войны установил в своей стране коммунистическую диктатуру, по типу сталинской.
 Но быть целиком сталинской марионеткой, вроде кадаров, чаушесок, дубчеков, ярузельских и хонекеров, товарищ Тито, почему-то, не захотел.
 Порядки в Югославии, хоть и сталинские, но устанавливал Тито их не под диктовку СССР, а шел своим путём. Как наш Владимир Ильич в своё время.
 Естественно, Тито, тут же, из героя Войны и лучшего нашего друга, превратился в отщепенца, ренегата, палача Югославского народа и прочая, и прочая, и прочая…
 И быть бы этому Тито отщепенцем до конца дней своих, да вместо кровопивца Сталина на вершину кремлевского Олимпа вскарабкался небезызвестный уже демократ и вольнолюбец Хрущев Никита Сергеевич.
 И Тито снова стал лучшим другом Советского Союза, героем Войны и строителем коммунизма в отдельно взятой Югославии. Такой могучий поток извинений за прошлое был тогда в прессе, что, аж, читать противно! И, конечно, начались визиты на государственном уровне: Хрущев в Белград, Тито, -в Москву..
 Нет, на встречу Тито я не ходил. «Пообщался» я с ним совсем другим способом…
 Во время своих шибко важных государственных визитов «сильные мира сего» не забывают и про радости простых смертных: музеи посещают, театры.
 Вот на этом-то я Тито и «подловил»!
 Не помню год и день, дневника не вёл: мои «записные книжки компромата» по типу, «Чемоданов Руцкого», появлялись только в отпусках и служебных поездках.
 А это случилось, естественно, в Москве.
 Иду я, значит, по Петровке в сторону центра. По правой стороне. Вечер, часов около семи. Уже поравнялся с ЦУМом. Иду под прикрытием чугунной балюстрады Большого театра. Иду не спеша, о своём думаю.
 Неожиданно и очень тихо прямо около меня останавливается огромная машина, и из неё мгновенно выпрыгивают четыре человека. Расставив руки, они перегораживают дальнейший проход по тротуару: по два человека со стороны площади и со стороны Петровки. Тут же бесшумно открывается небольшая дверь в здании театра.
 Я тысячу раз там проходил, никакой двери вообще не замечал! Одновременно распахивается задняя дверца этого лимузина, и из него выплывают, иначе и не скажешь, товарищ Тито со своей двухметровой Ивоной.
 Они проплыли мимо меня в полутораметровом коридоре, образованном растопыренными руками охранников. Если бы я протянул руку, я смог бы дотронуться до ИСТОРИИ.
Но делать этого я, понятно, не стал!
 Тито, низенький, абсолютно квадратный, в мундире, весь в орденах, серое помятое лицо. Она, высоченная, размалёванная светская львица в бальном, очень открытом платье.
 Всё продолжалось пять-семь секунд. Операция отработана, как смена колёс в «Формуле Один»!
 Закончу анекдотом, появившимся сразу же после подхалимского визита Хрущева в Югославию.
 Никита Сергеевич, вскоре после Югославии, прибывает в Англию. У трапа самолёта его встречает тогдашний премьер, Антони Иден. Хрущев, по коммунистическому обычаю, лезет к Идену целоваться. Иден брезгливо отстраняется:
 -Ах, простите, у меня экзема!
 -Да, что Вы, пустяки какие, у Тито геморрой, и то ничего!










 Глава третья:
 Солнцеликий МАО.

 Китай -древняя, Великая страна. Китайцы -Великий
 народ.
Разные, там, Ассирия с Вавилонией, тоже древние страны, но куда им до Китая!
 Чем знаменит, к примеру, тот же древний Египет?
 Ну, ПИРАМИДЫ, папирус, иероглифы. Ну, Рамзес второй. Тутанхамон, обратно же. А вот удрали евреи из Египта, и кончилась слава его. Чем сейчас-то он знаменит? Лишь наглыми гидами своими, которые за деньги русских богатых туристок, трахают? Клеопатру, ихнюю, правда, помнят и уважают!
 Китай дал человечеству порох, компас, фарфор, бумагу. Тушь, чтоб писать на этой бумаге. Придумал иероглифы, чтоб было, что писать придуманной тушью на придуманной бумаге. Иероглифы, позаковыристей египетских! Да они, китайцы, и посейчас отлично пользуются этими иероглифами, тогда, как египтяне, про свои, давно забыли. Китай построил Китайскую стену, которая, правда, им ни разу не помогла, но величию которой, до сих пор дивится человечество.
 Наконец, Китай породил двух Великих Мудрецов:
 Конфуция и Мао Цзэ-дуна.
 С одним из них мне посчастливилось познакомиться…
 Китайцев очень много. Их более полутора миллиардов только в Китае, а они, ведь, живут во всех, без исключения, государствах мира. Ученые считают, что чуть ли не каждый третий человек на планете, китаец. Это впечатляет!
 Чтобы наглядно представить себе невероятную ОГРОМНОСТЬ этой цифры, приведу здесь рассуждения моего яхтенного капитана, Завражина Аркадия Григорьевича, мастера спорта, большого гуманиста, между прочим!
 -Представьте себе, ребята, учил нас Завражин, идет ядерная война, и каждый день убивают по миллиону китайцев. Так для того, чтобы всех их перебить, потребуется более четырех лет!!!
 Но не будем о грустном.
 Коммунистическая зараза Х1Х века в начале ХХ века поразила и Китай.
 Уже где-то в тридцатых годах там целые провинции были под эгидой коммунистов. По существу, там шла гражданская война.
 К началу Второй Мировой войны было, фактически, два Китая: Гоминдановский, во главе с последним Китайским императором Чан Кай-ши, и коммунистический Китай, во главе с Мао Цзэ-дуном, который, как и Тито в Югославии, оказался сильнее и проворнее своих собратьев по оружию и идеологии.
 Во время Войны оба эти Китая как бы заключили негласное перемирие: и та и другая сторона воевали (не шибко!) против японских агрессоров.
 После августа 1945 года, когда с Японией было покончено, ситуация резко изменилась в пользу коммунистического Китая. В 1949 году гражданская война завершилась полной и окончательной победой Мао.
 Чан Кай-ши ретировался на остров Формоза, по китайски -ТАЙВАНЬ.
 Братский Коммунистический Китай стал лучшим другом Советского Союза.
 Мы пели, взахлёб:
 - «Сталин и Мао слушают нас!
 Москва- Пекин,
 Москва -Пекин…»
Ну, а раз друг, то почему бы к «Старшему брату» в гости не съездить? Тем более, что у старшего-то атомная бомба уже есть! Может, договоримся, вместе-то мы с этими империалистами, мать их так, запросто разделаемся!..
 Короче, Мао Цзэ-дун едет в Москву.
 Ну, а мне, лично, какое дело? Я институт заканчиваю, диплом пишу. Про искусство не забываю, со своей молодой женой по театрам хожу.
 Билеты в театр тогда не были дефицитом и были доступны даже для студента. В Большой театр, например, в ложу второго яруса билет стоил 2р. 40 коп. Что, дорого?
 Я, как отличник, тогда получал повышенную стипендию: 600 рублей. А это, считай, зарплата врача! Билеты мной всегда покупались в одном и том же месте, в театральной кассе на Добрынинской площади. (Ныне, и раньше Серпуховская).
 Не потому, что у меня там был «блат», просто удобно, по пути в институт. Для кассирши я был всего-навсего «завсегдатай». Или, по-теперешнему, постоянный клиент. А дефицит театральный начался, пожалуй, с открытием «Театра на Таганке».
 И вот в четверг, накануне того самого воскресенья, стою я в этой театральной кассе, афишу на месяц разглядываю, выбираю, куда б сходить? Определённой цели нет. Кассирша из окошечка меня узнала и подзывает:
 -Хотите на воскресенье в Большой, на «Лебединое озеро»?
 Я возражаю:
 -Так в воскресенье же там нет спектакля. Вон афиша, читайте сами: - «Спектакля нет».
 Она настаивает:
 - А я вам говорю, там, в воскресенье -«Лебединое озеро»! Вы что, не верите?
 Конечно, я поверил.
 И вот мы в «Большом». Ложа второго яруса, в пятнадцати метрах от «Правительственной», как раз в том месте, где «подкова» правой стороны ярусов, идущая от сцены по прямой, начинает изгибаться, с тем, чтобы, пройдя Правительственную ложу, снова изогнуться к сцене, но уже с левой стороны.
 Время вышло, но спектакль почему-то не начинается. Партер и ложи заполнены. Музыканты в оркестровой яме уже «пропиликали» настройку инструментов, а занавес не шелохнется. Полутёмная Правительственная ложа пуста.
 И вдруг гаснет свет. Весь свет, включая аварийные красные лампочки у выходов, которые горят даже во время спектакля.
 Минуты две зрительный зал Большого театра остаётся в полной темноте. Абсолютная тишина. И вот снова свет.
 В Правительственной ложе Сталин, Молотов, несколько женщин и кто-то незнакомый, слева от Сталина.
 Ба, да это же Мао Цзэ-дун! Зал неистовствует.
 Все встали, аплодируют, повернувшись к сцене спиной. Выкриков не было, была просто неистовая овация, минут десять. Потом, явно по какой-то невидимой команде, аплодисменты смолкли. Яркий свет погас, начался спектакль.
 В антрактах подобная картина: когда действие на сцене прекращается, гаснет свет. Несколько минут зрители сидят в полной темноте. Никто не встаёт, не выходит. Свет зажигается: пожалуйста, можете пройтись, прогуляться. Однако, всё фойе второго яруса- перекрыто.
 Перед началом следующего действия, как обычно, звонки. Публика рассаживается по местам. Правительственная ложа пуста. Туда на пару секунд вбегают охранники, всё осматривают, обшаривают, выбегают, и опять гаснет свет. Снова, в полной темноте заполняется Правительственная ложа и начинается следующее действие…
 На другой день я поехал во ДВОРЕЦ КУЛЬТУРЫ завода имени Сталина. Там есть плавательный бассейн, и мне кто-то сказал, что там набирают людей в секцию пловцов.
 Почему именно в бассейн ЗИСа? Да потому, что других бассейнов просто ещё не было!
 Хрущевское корыто на месте разобранного Дворца Советов архитектора ИОФАНА, было построено лет 10 спустя после описываемых событий.
 Я плавал хорошо, но по своему, не «стилем». Какой может быть стиль, или, вообще, о каком серьёзном спорте можно было говорить при моей искалеченной руке?
Однако, я везде совался. Очень хотелось! А о том, что бывает, когда «очень хочется», гораздо лучше меня сказал Высоцкий.
 Поехал с утра, часов в 10. Вылез из метро «Автозаводская», нашел этот дворец. Когда подходил уже к парадному входу, какой-то человек предупредил меня:
 -Не ходи, тебя не пропустят!
 Я сказал, что мне и не надо во дворец, что я про бассейн пришел узнать.
 -А тогда зайди вон в ту дверь, найди Петровича, он в шестой комнате, это по его части.
Пошел, куда меня послали, но никакого Петровича не нашел. Здание выглядело совершенно пустым, только кое-где уборщицы орудовали своими швабрами.
 Сунулся ещё в несколько комнат. Везде или закрыто, или никого нет. Пошел по длинному, темному коридору, в конце которого было видно расширение и застекленная перегородка. Я хорошо ориентировался даже в незнакомых помещениях. Чувствую, что иду в сторону главного входа, куда меня собирались не пропустить.
 Действительно, когда я дошел до перегородки, увидел, что за ней вестибюль, раздевалка и выход из этого Дворца.
 Дернул дверь -заперто! Но там, в вестибюле, были люди. По крайней мере, человека три. Да и старик-гардеробщик был на месте. «Какого черта, -думаю, -закрылись!» Уже хотел начать барабанить по этой стеклянной перегородке, чтоб выпустили. И тут…
 По широкой лестнице, расположенной в направлении, перпендикулярном к коридору, в котором я стоял, в полуметре от моей стеклянной перегородки, в этот вестибюль со второго этажа чинно спускается САМ Солнцеликий МАО!
 Я мгновенно отпрянул на метр от этой перегородки обратно в полутёмный коридор и замер. Сработал инстинкт самосохранения. Люди в вестибюле моё, не предусмотренное протоколом, появление не заметили, считаю, лишь только потому, что их БОГ в этот момент уже спускался по лестнице, и они пожирали его глазами.
 И я видел ВСЁ, что произошло тогда в вестибюле Дворца Культуры завода имени Сталина.
 Старик гардеробщик с тяжеленной меховой шубой Великого Кормчего в руках, семеня полусогнутыми от страха ногами, вышел навстречу спускающемуся МАО. Широкоплечий китаец, охранник, мгновенно подлетел к старику, сбил его с ног, и, выхватив из его рук шубу, сам одел приблизившегося босса. Затем дорогие китайские гости вышли через главный вход на улицу...
 Я счёл за благо больше в этот вестибюль не соваться и, по-тихому, вышел из Дворца проверенной, старой дорогой.
 Не знаю точно, на кого обиделся Солнцеликий, то ли на меня, что я не поприветствовал его, хоть и находился на расстоянии протянутой руки, то ли на товарища Сталина, который так и не дал ему атомную бомбу, но только он отбыл восвояси на другой же день после нашей с ним встречи.
 Жил Мао Цзэ-дун долго и счастливо и насовершал в своём Китае таких подвигов, что легендарный Геракл выглядит в сравнении с ним жалким щенком.
 Назову лишь некоторые из них. За хронологическую последовательность, однако, не ручаюсь.
 Премудрости Конфуция при нём были изъяты из обращения и заменены цитатами из его, Мао, высказываний. Эти цитатники люди были обязаны иметь при себе постоянно.
 Для борьбы с голодом при нём истребили воробьёв, отдав тем самым урожаи на съедение насекомым.
 Для развития китайской тяжелой промышленности при нём по всей стране настроили тысячи мини доменных печей, которые выплавляли много металла, но отвратительного качества. Это был, так называемый, «Большой скачок».
 Для внедрения коммунистической идеологии в массы была развернута «Культурная революция».
 Её «опричники», хунвейбины, в своём рвении истребили до 40 миллионов представителей китайской интеллигенции.
 Считаю, что товарища Сталина в вопросе истребления собственного народа, Мао всё же не переплюнул, так как 40 миллионов от полутора миллиардов это всего лишь 2,5 %, тогда как сталинские 10 миллионов-это почти 6 % !!!
 Довоенный Китай гордился своими уникальными товарами. Китайские шелка, китайский чай, тончайшие ювелирные изделия…
 Китайские рабочие везде славились своим трудолюбием.
Помню, в бытность мою в командировке, в Нерчинском шахтострое, начальник его, старик Борисов Михаил Константинович, штейгер ещё с дореволюционных времён, сетуя на нераспорядительность местного продснаба, где ничего, кроме консервов и водки, не было, жаловался мне:
 -Юра, пришли мне двух китайсев, и у нас тут в степи будут и огурсы, и капуста. Дай мне только двух китайсев!
 Старый сибиряк, он букву «Ц» не выговаривал.
 Сейчас многое китайское является синонимом плохого качества.
 Но тогда, поскольку ширпотребом в советское время народ не баловали, китайские тазы и термосы шли нарасхват.
 А вот в кинопродукции наш зритель, избалованный итальянским неореализмом пятидесятых годов, научился разбираться. Все фильмы тогдашние остряки делили на: отличные, хорошие, плохие и китайские.
 Великий Мао научил свой народ халтурить: китайские ножи гнутся, китайские презервативы рвутся, китайская пиротехника взрывается. Даже бандиты избегают приобретать «Калашниковы», изготовленные в Китае.
 Наконец, Мао Цзэ-дун вынудил Советский Союз всерьёз заняться укреплением советско-китайской границы, протяженность которой более пяти тысяч километров.
 Это заставило моих соотечественников потуже подтянуть пояса. Впрочем, только ли Китай в этом виноват?
 Ругал нас Мао и отщепенцами и ревизионистами, попробовал даже нос через границу просунуть. Но тут у него номер не прошел: наши, на Даманском, оказались на высоте!
 А сам-то, Солнцеликий, он здоровье берег: двухкилометровые заплывы по Ян-Цзы устраивал, молоденькими девочками не брезговал, словом, прожил долгую, достойную жизнь.
 После смерти Мао в Китае произошла небольшая заварушка, но здоровое ядро, сколоченное Солнцеликим, легко преодолело «Заговор четырех».
 В настоящее время Великий Китай под руководством своей Коммунистической партии уверенно строит КАПИТАЛИЗМ. Китайцы избежали многих глупостей, которые совершила демократическая Россия. Они ещё подтянут качество своей продукции, Они китайцы, они Великий Народ. Они ещё всем покажут!


 

 

 Глава четвертая:
 Косыгин
 Алексей Николаевич

 Обратите внимание, приступая к этой главе, я совсем не пытаюсь ёрничать: вежливо так обращаюсь, по имени отчеству величаю, никаких кличек, прозвищ.
 И поделом!
 Косыгина уважали даже самые что ни на есть ненавистники того милого режима. Он, как белая ворона, резко выделялся из всей замечательной плеяды сталинских «орлов», бездарных жополизов, типа Ворошилова, или омаразмевших марксистов, вроде Суслова, держащего в страхе и повиновении даже членов ЦК.
 Косыгин Алексей Николаевич 1904 года рождения, из Питерских рабочих, с 23х лет в Коммунистической партии. Служил в Красной армии, по заданию этой самой Партии занимался в Сибири вопросами планирования снабжения и кооперации.
 В 1935 году окончил Ленинградский Текстильный институт.
 В печально известном 1937 году, когда благодаря усердию Великого Вождя в стране открылось множество вакансий, Косыгин был назначен директором прядильно-ткацкой фабрики в Ленинграде.
И пошло-поехало! Раз директор, значит, автоматически член Горкома. В 1939 году он уже член Обкома и в этом же году Нарком текстильной промышленности СССР.
 Видно, приглянулся деловой мужик товарищу Сталину! В 1940 году Косыгин становится членом ЦК ВКП(б). Это то же, что и КПСС.
 Велика была роль Косыгина во время Отечественной Войны.
 В отличие от многих наших «героических» полководцев, включая самого Верховного Главнокомандующего, действия которых едва не привели страну к полному разгрому, Косыгин реально оценил обстановку уже в самом начале Войны.
 В условиях полной неразберихи и хаоса он сумел организованно провести эвакуацию значительной части нашей оборонной промышленности в восточные районы страны.
 В кратчайшие сроки, порой на голом месте, организовать выпуск военной техники, так нужной тогда нашей агонизирующей армии.
 С 1946 года Косыгин стал заместителем, а вскоре и Председателем Совета Министров СССР, практически, вторым лицом в государстве.
 Но ничто не вечно! Почил в бозе Великий Вождь, правлению которого, казалось иногда, конца не будет.
 Поиграли во власть несолидные временщики вроде Маленкова с Булганиным, и сел у кормила власти всерьёз и надолго Хрущев. И, чтоб кресло его стояло надежно, стал Никита Сергеевич порядки в стране наводить.
 Перво-наперво убрал он подальше от Кремля кое-кого из старой сталинской плеяды.
 Ушли ворошиловы, кагановичи, молотовы и их прихвостни соответственно. Почти всех разогнал новый правитель. Косыгина, однако, не тронул!
 Затем, после разгона кремлевской верхушки, для надёжности, взялся Никитушка и за второй эшелон власти, за Министерства. Там тоже, как выяснилось, сталинские кадры сидели!
 Промышленные Министерства, управлявшие всей страной по отраслевому принципу, он заменил на Совнархозы, управляющие хозяйством только на своей территории. Было их, Совнархозов этих, десятка полтора.
 Но, чтоб вместе с водой не выплеснуть и ребенка, то есть, чтоб знать, а что, всё-таки, во всей стране-то делается, сообразил некие общегосударственные институты ввести и по отраслям. Так появились на свет отраслевые Комитеты. В одном из них тогда работал я.
 Созданные Хрущёвым Комитеты не имели никакой реальной власти. Они не распоряжались ни финансами, ни фондами на материалы и оборудование, они не утверждали планы предприятиям и, соответственно, не спрашивали отчетности. Так, печки-лавочки, консультационные вопросики. Всерьёз командовали эти Комитеты только проектными и исследовательскими институтами. Вот, где дров-то наломали!
 Хрущевская идея с Совнархозами очень быстро сама себя изжила. Надо было поворачивать оглобли назад. Правительство именно к этому и готовилось, матерьяльчики собирало!
 А комитетское-то начальство за два года успело прикипеть к ласковой кормушке! Расставаться-то жаль!
 И вот очередное поручение «Сверху»: к такому-то часу подать справку о том-то и том-то. Неважно.
 ОТТУДА звонят, а справка не готова. А не готова она потому, что и сказать-то нечего: два года онанизмом занимались, в игрушки играли, только щеки надували для солидности…
 Справку подготовил мой непосредственный начальник, некий Иванов. Он был в ранге начальника отдела. Над ним, по восходящей, начальник Управления, потом, заместитель Председателя Комитета и далее САМ, Председатель Комитета. Бойко. Догадались, почему у Председателя фамилия оканчивается на «КО»?
 Я -человек маленький. Хоть и числюсь в этом учреждении под мудрёным званием ЭКСПЕРТ с высоким окладом в 200 ре. Ниже меня по рангу только машинистки, курьеры, вахтёры и дворники.
 О чём это я? Ах, да, о справке!
Очередной Ивановский бред отпечатали, Председатель подписал и тут же заявил:
 -Я с такой справкой к Косыгину не поеду!
Выяснилось, что и заместитель ехать, срамиться, не желает.
Начальника Управления -не было на месте.
У автора справки, Иванова,- паспорта с собой, почему-то, «не оказалось». Рыжим получился я.
 Моментально заказали пропуск, дали комитетскую «Волгу», Бойковская секретарша, стерва толстомясая, запричитала, заахала, глядя на мои нечищеные ботинки.
 -Я же с дачи, -оправдывался я.
Немедленно появились и вакса, и бархотка из председательского загашника. Дефект был устранён.
В остальном я был безупречен: гладко выбрит и при галстуке.
 Машина, высадив меня у Лобного Места, уехала вниз, на Васильевский Спуск, а я храбро зашагал к Спасской башне.
 Там справа, внизу будочка небольшая пристроена и дверь в стене. Я в пиджаке, на дворе лето. В руке маленькая папочка с единственным листочком бумаги. Дежурный милиционер в погонах сержанта (Мистификация: все они не ниже капитана!), остановил меня в дверях, долго разглядывал мой паспорт и мерил меня глазами снизу доверху и обратно сверху до самых пят. Затем короткое:
 -Проходите!
 И снова пост, и снова разглядывание сверху донизу…
 Всего, прежде чем я оказался в приёмной Косыгина, мне пришлось преодолеть четыре поста.
 В просторной приёмной меня спросили, из какого я комитета. Я ответил.
 -Так что же Вы стоите? Алесей Николаевич
 давно ждёт!
 В огромном просторном кабинете, не побоюсь соврать, длиной метров 20, прямо против двери, в которую я вошел, у противоположной стены стоял большущий письменный стол. За столом сидел усталый пожилой человек. Я бодро прошагал по ковровой дорожке от двери прямо до этого стола. Усталый человек всё это время смотрел на меня.
 Я отчеканил, не как на плацу, но достаточно громко:
 -Здравствуйте, Алексей Николаевич. Я из Комитета…
 Он прервал меня:
 -Давайте, что у Вас?
 
Я раскрыл папочку и протянул ему свой жалкий листочек. Я знал, что несу ЛЬВУ морковную котлетку!
 Косыгин молча взял справку и, не глядя на неё, сказал мне:
 -Спасибо. Можете идти.
 Какую-то секундочку, даже не секундочку, а мгновенье, у меня ёкнуло: «А может ВСЁ сказать человеку?»
 То ли вид его усталый расположил меня к его личности, то ли то обстоятельство, что он не кричал, не материл, не стучал кулаками по столу: ведь мы опоздали с этой справкой и сильно подвели его. Да и справка-то, я же знал, сплошная липа…
 Но я вовремя вспомнил басню Салтыкова-Щедрина; «Медведь на воеводстве», о том, как медведи, иногда случается, чижиков лопают…
 Вышел я из Кремля без приключений с чувством необыкновенной легкости. До конца рабочего дня оставалось ещё часа два, но я себе позволил в Комитет уже в этот день не возвращаться.




Глава пятая:
Кунаев, Ельцын.

 Сразу же и спросите: -А что это за Кунаев такой? Откуда он взялся? Тоже мне, «Великий человек»!
А вот, если бы я вместо фамилии Кунаев, взял да и написал бы фамилию Назарбаев, у вас, дорогой читатель, подобный вопрос не возник бы!
 Итак:
Кунаев.

 Кунаев -это Назарбаев в сталинские времена. Полновластный правитель Казахстана.
 Хочу -награжу, хочу -посажу, хочу -до небес вознесу, хочу -со света сживу, Словом, по -ленински: самая ярчайшая демократия…Vous comprene?
 Антураж в те времена, однако, был совсем другой.
 Кунаев царём и богом был лишь для казахстанцев, мы, москвичи, воспринимали этого царька слегка иронически. Хамить в открытую, конечно, не хамили, но, чуть отвернувшись, позволяли и речь его косноязычную передразнить, и анекдотик рассказать.
 Не то, что сейчас, у НАЗАРБАЕВА: АСТАНА, понимаешь, презентация, вагон понаехавших президентов, охрана и черных лимузинов не перечесть!..
 Дело было в мае 1952 года. Я, молодой инженер, впервые в серьёзной командировке: на шахте авария. Нет, нет! Слава Богу, без жертв, и мне лишь было доверено присмотреть, ЧТО и КАК и кабы чего не вышло.
 Руководство шахты своевременно приняло необходимые меры. Работы по ликвидации аварии шли полным ходом и без моего вмешательства.
 Но как же так: авария и никого из Министерства?
 Я, понятно, с обстановкой ознакомился, но свой нос куда не надо не совал, не мешал людям работать.
 Замечательного человека увидел я на той аварии: Игнатовский. Монтажник с большой буквы. Ему по плечу были любые, самые опасные работы и под землей и на высоте.
 Вот о каких людях книги-то писать следует!
 Работа приближалась к концу, я расслабился, стал интересоваться окрестными пейзажами и уже почти завёл легкий роман с одной скучающей командированной кандидаткой из Ленинграда, так, надо же, Министру доложили, что на аварию направили всего-навсего рядового инженера!
Спокойная жизнь кончилась: на шахту прилетели мой непосредственный начальник, и сам начальник главка.
 -Ну, давай, докладывай!
А чего докладывать? Работы по восстановлению, практически, закончены. Не сегодня-завтра включат подъем и работа пойдет!
 Но нет, начальство просто так не умеет! И пошло-поехало: начались «ценные указания».
 Игнатовский матерился и проклинал приезжих «знатоков», делал вид, что подчиняется указаниям, а сам, по-тихому, продолжал доделывать начатое. Директор шахты с пониманием отнесся к ситуации: он сумел «заговорить зубы» и во время увести высокое начальство на другой объект. Авария была ликвидирована, шахта снова заработала.
 И вот тут-то и прибыл на эту шахту «ХОЗЯИН СТРАНА». Сопровождало его всего человека три из местных холуёв, да парочка «людей в штатском».
 Никаких спец-мероприятий по охране, никакой помпы вообще!
 Так, солнечным майским днем 1952 года, по зелёной травке на территории рудника, в компании десяти-двенадцати человек разгуливал самый главный человек в самой обширной после России республике Советского Союза, «хозяин страна» древнего Казахстана, сам КУНАЕВ.
 Он разгуливал и, нехотя, лишь по обязанности, задавал вопросы директору рудника.
Начальник Главка иногда заискивающе пытался давать комментарии, но Кунаев не очень-то поощрял усердие моего генерала. И каждый раз, прежде чем что-то подсказать Кунаеву, начальник Главка шепотом спрашивал это у моего непосредственного начальника, а тот тут же переспрашивал это у меня.
Я честно говорил своему начальнику, всё, что знал и, таким образом, по цепочке вел задушевную беседу с самим КУНАЕВЫМ.






 Ельцын.

 С первого октября 1985 года я на заслуженном отдыхе. Трижды устраивал я банкеты по этому поводу. Приглашал и родственников, и друзей и, конечно, коллег по работе. Но время шло, круг интересов менялся.
 Всё реже и реже возвращался я в стены обители, где прошли мои лучшие годы. Заходил в Институт я или по вызову бухгалтерии: вспомнили про какой-нибудь «депозит» на семь рублей, или, когда что-либо «отмечали» с товарищами по комнате.
 А в стране-то что творится! Самый прочный, самый справедливый, самый гуманный строй шатается!
 Самый нерушимый в мире союз вот-вот развалится на части. Хорошо ещё, если без крови.
 А может быть и такое…
 А кто виноват? Да конечно, этот прохиндей, Ельцын! И зачем только Лигачев в Москву его привез? Сидел бы у себя в Свердловске. Хорошо там людям при нем жилось…
 Я был там целых два месяца в сентябре и октябре 1980 года. Жрать нечего. В кафе торгуют пельменями из капусты.
 Вы представляете себе: сибирские пельмени из капусты!
 Справедливости ради, сознаюсь: было одно кафе, где пельмени были, как и положено, с мясом. Но, чтобы их откушать, надо было простоять в очереди часика эдак три!
 Я был тогда на курсах по повышению квалификации, так что мне было не жалко времени этими пельмешками иногда полакомиться.
 А, вообще, я там по театрам ходил. Даже не поленился в «Музкомедию» сбегал, на «Прекрасную Елену». Признаться, не то! Братцы, в нашем, Станиславского, не в пример лучше!
 Хотел посетить знаменитый дом Ипатьева, где семью Романовых прикончили. Так уже нет, оказалось, этого дома: демократ и правдолюбец Ельцын распорядился его снести, чтоб коммунистам стыд глаза не выел.
 Лещенко, помню, тогда приезжал. По всему Свердловску афиши были расклеены.
 А по городу ходила занятная песенка:

 Пьём портвейн за рубль семь,
 Мяса, масла нет совсем.
 Яйца видим только в бане.
 -С Новым Годом, свердловчане!
 Ну, где-то я власти понимаю. Не оправдываю, просто понимаю: продовольственные трудности во всей стране. Город развитой промышленности.
 Ну а мыло!? Мыло-то здесь при чём? Ведь в Свердловске тогда не было даже мыла!
 Ни хозяйственного, ни туалетного.
Я, понятно, захватил из Москвы кусок. Так у меня его в бане сперли!
 И вот этого «хозяйственника», как некий незаменимый кадр, приглашают из Свердловска и сажают на московский престол!
 Довольно долго Ельцын в демократию играл.
В троллейбусе без охраны ездил. Резкие слова нашим кристальным коммунистам в глаза говорил.
 Боец! Ни дать, ни взять…
У нас в Институте, на своём, неизвестно каком по счету за день предвыборном митинге, он совершенно уже сорванным голосом призывал голосовать за свободу, независимость, демократию, то есть за него, за Ельцына.
 Вот тут-то я его и подловил!
 Ельцын возвращался с митинга по узкому коридору второго этажа лабораторного корпуса, а я, как раз пробирался в вестибюль этого же корпуса к Зиночке, которая обещала мне показать кое-что интересное.
 Я столкнулся с Ельцыным нос к носу. Но утверждать, что я встречался с первым Президентом России, я не буду: ведь Ельцын тогда ещё только пробирался в КАНДИДАТЫ.
















Глава шестая:
Моя жизнь в искусстве
(И не только!)

 А. Артисты

 Приступить к этой главе мне было особенно
трудно. Любимые артисты, да их сотни! И все они мои хорошие знакомые, друзья, практически.
 Я сижу у себя в Дубках вечером, чай пью, приник к телику, а они рядом, в комнате, почти за столом. Только что не чокаются со мной…
 Однако, эта виртуальная эйфория крайне непрочна: зазвонил телефон, или Танечка моя любимая сообщает мне, что кот посикал на своём месте, и видение тут же рассеялось, и нет уже милых друзей у тебя за столом, просто какие-то цветные картинки со словами на экране мельтешат…
 А вот живой контакт, совсем другое дело!
Не то, чтоб поговорил или как, хотя бы, просто близко увидел любимую знаменитость! Это и нервы щекочет, и есть что близким рассказать, внутри так и распирает, срочно поделиться надо!

 Самый главный артист моей жизни это
 Игорь Ильинский.
 Чуть ли не с трёх лет я его запомнил.
 Первое знакомство состоялось, естественно, на каком-то детском утреннике, где я сидел на коленях у своего папы. Помню: огромный зал, ряды амфитеатром круто поднимаются над сценой. Мы сидели в шестом или седьмом ряду, и сцена мне виделась где-то далеко внизу.
 Вдобавок, сцена была так сильно освещена, что остальной зал казался совершенно темным.
 Я так подробно всё это излагаю потому, что это был мой первый выход в заманчивый и коварный мир БОГЕМЫ, моё театральное крещение.
 По маленькой квадратной сцене, на которой я отлично различал деревянные доски, ходил толстопузый смешной человек в клетчатой рубашке и таких же клетчатых широких штанах с клоунскими проймами, и, по-смешному мяукая, изображал усатого, мудрого кота.
 Это Игорь Ильинский читал стихотворение Маршака: «Лодыри и кот».
 Прочитав своё стихотворение, Игорь Ильинский не исчез из моей жизни: буквально на следующий год он посетил наш дом в Масловском тупике.
Мы жили в этом старом деревянном доме на втором этаже, а в первом этаже был трактир, или кабак, как хотите. Я был мал, в деталях не разбирался.
 Так вот, в этом самом кабаке или трактире снималась сцена драки из тогдашнего немого кинобоевика «Мисс Менд». В главной роли артист Игорь Ильинский. Я его на этих съёмках не видел, но какое это имеет значение?
 Съёмки в нашем доме были? -В нашем! Игорь Ильинский в них участвовал? -Участвовал!
 Всё, вопрос исчерпан. Я фиксирую «личный контакт».
 А дальше? Любимые комедии «Волга-Волга», «Карнавальная ночь», «Ревизор» Гоголя, где Ильинский был сначала Хлестаковым, а потом и городничим.
 «Гусарская баллада», наконец, где Ильинский так задушевно Кутузова сыграл.
 На многие спектакли я ходил просто потому, что там играл Ильинский.
 И вот, наконец, наступил «момент истины».
Многократно я сообщал своему читателю, что отработал львиную долю своей трудовой биографии в своём любимом институте.
 Сообщал также, что месткомовским нашим деятелям удавалось «заполучать» на институтские концерты любых знаменитостей. Все, от Пугачевой до Высоцкого, перебывали у нас.
 И, поскольку конференц-зал вмещал всего 450 человек, а трудящихся института только в наших корпусах более двух тысяч, попасть на некоторые концерты было не просто.
 И вот, как-то по весне, в конце рабочего дня, иду я по двору института от своего кабинета до проходной. Вижу на доске объявлений:
 «Игорь Ильинский. Литературные чтения».
Ба, Ильинский! Да это ж сегодня! А я и о билете не позаботился, проспал!
 И в полной уверенности, что в набитый битком зал мне уж не судьба прорваться, печально продолжаю свой путь к проходной института.
 Тут меня останавливает месткомовская культ-регерша;
 -Юрий Александрович, выручайте, Ильинский уже пришел, а зал пустой. Сволочи! Никого нет!
 Естественно, я тут же поспешил в конференц- зал.
Печальная картина: в огромном зале сидело россыпью у окон и на задних рядах человек 10 -12.
 На сцене Народный артист, любимец миллионов зрителей, кумир нескольких поколений и… пустой зал!
 У меня сердце забилось от жгучего стыда за свою фирму. Какой позор!
 Ильинский постоял пару минут молча, пошамкал губами по-стариковски. Ну, думаю, сейчас уйдет!
Нет, не ушел Ильинский! Он обратился к залу:
 -Товарищи, вас ведь не много. Зал свободен. Пересядьте, пожалуйста, поближе, я буду читать долго, поэтому, кому неинтересно или кто торопится, уйдите лучше сразу.
 С минуту все замерли, потом захлопали откидные стулья, все быстренько переместились на первый, второй ряды. Я вновь подумал плохое: «Отбарабанит, для проформы что-нибудь и уйдёт! Впрочем, поделом!»
 Но нет, не стал Ильинский «барабанить для проформы»!
 Он более часа, честно, со всем своим «Ильинским» мастерством Великого Артиста читал и «Старосветские помещики» Гоголя и ещё, уже не помню, какую-то новеллу из наших современников. Читал, практически, для пустого зала!
 Настоящий мастер не умеет халтурить. Впервые, я понял это, ещё на заводе, в 1942 году, где среди филонов, разных «ловчил» и бракоделов видел настоящих рабочих, уважающих свой труд.
 Никогда прежде я не набивался в знакомые к знаменитостям, но после этого «концерта» не выдержал и написал Ильинскому письмо, в котором принес извинения за скотское поведение моего родного коллектива.
 Письмо это читатель может увидеть в музее Великого артиста. Оно там справа, во второй витрине, рядом с квитанциями за квартплату.








Валентина Серова.

 Конечно, обожание на расстоянии и переписка -это здорово, но куда весомее непосредственный контакт с обожаемым кумиром. А если этот кумир к тому же женщина, тут вообще нет слов!
 В 1944 году, уже навоевавшись досыта, я решил все-таки завершить своё образование. Устроился в экстернат. Одет был во всё казенное: застиранная, заплатанная гимнастёрка, такого же качества армейские брюки, солдатские ботинки, обмотки и милицейская шапка-ушанка. То есть, всё то, в чем меня, демобилизованного инвалида, выписали из госпиталя.
 Я парень был не пижонистый да и народ, в массе своей, тогда одевался не намного лучше, словом, меня мой наряд не волновал.
 В экстернате образовалась неплохая компания. Мальчики, в основном, помоложе меня на пару лет.
 Зубрёжкой мы себя не очень утомляли, больше о развлечениях думали. А тогда, кроме как в кино, и податься было некуда. Во всей Москве шли одни и те же трофейные «Тарзан», да «Индийская гробница», а из наших -довоенные «Дело Артамоновых», «Свинарка и пастух», да «Сердца четырех».
Вот к этим-то «сердцам» я и подбираюсь. Кровь молодая в нас уже бродила, а реальных подружек у нас ещё не было.
 Брижит Бардо и Мерилин Монро тогда мы ещё не видели. Зато были наши родные Целиковская Людочка и загадочная красавица Валентина Серова.
 Разгадать последнюю, правда, здорово помог Константин Симонов, опубликовав цикл своих откровенных, посвященных ей, стихов. Но, считаю, это, нисколько не замарав её чести, придало ей дополнительную пикантность и шарм.
 Друг мой изнывал от неразделенной любви к Целиковской, мне же, напротив, больше импонировала Серова. Дело, однако, и у меня, и у него дальше пустой болтовни за кружкой пива не шло.
 И вот меня приглашают на день рожденья к одной из наших чистеньких девочек. Тут-то я и призадумался: а в чем я пойду? Не в обмотках же!
 По русскому обычаю, помели по сусекам, нашлись и папины брюки, которые мама слегка сузила под мою фигуру, нашлась и рубашка и, даже, ботинки.
 А вот галстуки у папы были, ну, ни в какие ворота! Надо покупать. Легко сказать, «покупать»! Всё по карточкам! Промтоваров вообще никаких.
Мне подсказали: на площади Дзержинского, у метро, в галантерее, можно купить и без карточек.
Пошел я в эту галантерею. Двухэтажный домик, как раз в начале улицы «25 Октября». Сейчас она, как и до исторического материализма, -Никольская, а сам домик давно снесён. В первом этаже магазин.
 Та самая Галантерея. Давка несусветная.
 Я, работая локтем, раненый я, рука на подвязке, продираюсь сквозь толпу к тому прилавку, где галстуки. Почти пробрался уже.
 У прилавка одна «фря» модная стояла, продавец только с ней и занимался. Он перед ней угодничает, а она, кочевряжится: то не так, это не так…
 Лица её я не видел, с тылу зашел. Толпой меня к ней так прижало, что даже мякоть её бедра ощутил.
 А лиса, что у неё на шее болталась, мне прямо в лицо залезала. Пушистая такая, вдоволь волосьев наглотался. И уж духами-то, духами от неё несет!
 Ну, словом, полный контакт, ещё чуть-чуть и…
 Тут она оборачивается на меня и пищит:
 -Гражданин, Вы совсем меня задавили!
 Я обалдел: -СЕРОВА!
А вы говорите, счастья в жизни не бывает!
 Впрочем, когда я рассказывал про этот случай ребятам, мне не поверили, решили, что вру.
 Ну, не обида ли!..
Галстук я тогда так и не купил, надел старый, отцовский.



















Леонов.

 Леонов, безусловно, великий артист.
И комический, и трагический. Впрочем, не буду утомлять читателя, Леонов в моей рекламе не нуждается.
 Прямо к делу. Шел в своё время такой спектакль во МХАТе: «Дни Турбинных».
 Роль второго плана, некоего Лариосика, в этом спектакле играл Леонов. Никто и не знал тогда никакого Леонова: это была его первая роль, вообще. Но этот второстепенный Лариосик затмил в спектакле всех главных героев.
 Публика, дефилируя по фойе в антрактах, только и говорила:
 -Шу, шу, шу, Лариосик. Какая прелесть! Шу, шу, шу…
 И вот, на следующий день после этого спектакля, еду я в своём метро не как обычно, с петухами, в «час пик», а попозже. Видимо, в какое-то НИИ с вечера записался. Вагон полупустой. Сижу на скамеечке в переднем отсеке вагона. Как раз против меня, тоже на скамеечке, сидит Лариосик!
 Я уставился на него в упор. Он на меня. Небольшая пауза. И тут он с неповторимой леоновской улыбкой обращается ко мне:
 -Чего смотришь?
Я к нему:
 -Вы Лариосик?
Он, почти смеясь:
 -Ну, Лариосик!
 Поезд уже замедлял ход. Станция Новокузнецкая, мне выходить. Я вытянул в направлении Леонова руку с поднятым большим пальцем и с возгласом:
 -ВО!!! - вышел из вагона.












 Олег Попов.

 Олег Попов, Солнечный клоун. Я не шибко осведомлен в истории циркового искусства, но, мне помнится, именно Олег Попов стал первым канатоходцем на ПОЛУСПУЩЕННОМ КАНАТЕ.
 Однако, знаменит Олег Попов не только этим: он и хлебными буханками жонглировал, идя из булочной до дома, он и за солнечным зайчиком по арене гонялся.
 Короче, Олег Попов победитель многих фестивалей и мировая знаменитость. Популярность у этого клоуна была необычайная, и, конечно, счастливцы, которым довелось встретить «просто так» Олега Попова на улице, не упускали возможности похвастаться перед близкими:
 -А я сегодня самого Олега Попова видел! (или видела).
 А я не только видел, я «СДЕЛАЛ» Олега Попова!
Много ли человеку надо, чтоб он был счастлив?
 В 1959 году у меня был «Москвича» 407 модели. И вот еду я как-то ночью, часа в два, по Сущевскому Валу от Савеловского вокзала в сторону Марьиной Рощи. Зачем и откуда ехал, сейчас уже не помню. Да это и не важно.
 Вижу, параллельно со мной едет на 403м «Москвиче» и силится меня обогнать, кто бы Вы подумали? Сам Олег Попов! «Солнечный клоун».
 Это было в самой широкой части улицы Сущевский вал. Там рядом два Садовых кольца свободно улягутся.
 Я нажимаю, он не отстаёт, я быстрее и он быстрее.
Я припустился на всю катушку, у меня же 407й, а у него всего лишь 403й!!
 «Сделал» я Олега Попова.
 Пустячок, а приятно!











Валентин Гафт.

 Этот актёр в комментариях не нуждается.
Талантливый мужик. Серьёзное, пожалуй, даже, строгое лицо. А уж улыбается, так ехидства в его улыбке! Пуды! А чего стоят его злые эпиграммы!
 Словом, серьезный человек. Я заметил и запомнил этого актера, посмотрев телевизионный фильм про санитарный поезд, где он играл раненого в позвоночник, парализованного человека. Прекрасно сыграл!
 С тех пор Гафт для меня «мой» актер. Уточню: мой «кино-актёр», в театре Гафта я ни разу не видел. Если Гафт задействован в фильме, я этот фильм иду смотреть.
 Но к теме.
 Итак, будучи уже на пенсии, как-то летним днём иду я по Тверскому бульвару. Народу -никого! Ну, никого, до такой степени, что просто так в Москве и не бывает. Заметил я Гафта издалека. Сидит один на скамеечке, как раз против МХАТа госпожи Дорониной.
 И начались мои раздумья, муки настоящие: «Поздороваться или не поздороваться?»
 Я-то прекрасно его знаю, а ведь он-то меня, нет! Небось, надоели ему такие «поклонники», вроде меня, хуже горькой редьки!
 А секунды бегут. Расстояние сокращается. Вот он, любимый артист, рядом. А я иду и даже не смотрю на него.
 Выдержал я марку, не поздоровался.
 Гафт всё это время также провожал меня взглядом. Видимо, передались и ему мои треволнения.
 Ну, читатель! Прав ли я или нет?














Анатолий Папанов.

 С этим замечательным артистом я не просто близко виделся, я даже однажды выручил его!
 Папанов, артист театра «Сатиры», рядовому россиянину, конечно, больше известен, как киноартист. Причём, знают его преимущественно не по серьёзным его ролям, где он героических наших генералов или шибко талантливых, разочарованных в жизни, скульпторов играет. Папанов для российского массового зрителя -это Лелик из «Бриллиантовой руки» и голос Волка из мульт -сериала «Ну, погоди!».
 Конечно, я слегка упрощаю: трагическая роль Папанова в нашем кино-шедевре «Холодное лето пятьдесят третьего», тоже -супер!, но, всё же, надо признать: бандита Лелика народ цитирует чаще!..
 Дело было около двенадцати часов дня в «День Победы» в светлое время правления товарища Андропова.
 Мы с моим яхтным капитаном Костей Пантелеевым ещё с утра созвонились с намерением прошвырнуться к могиле Неизвестного солдата в Александровском саду.
 Встретились на Арбатской площади, «заправились» стаканчиком портвешка и по улице Фрунзе, беседуя задушевно, незаметно спустились к Александровскому саду. А там народу, как людей!
И все ломятся к восточному выходу, туда, где эта самая могила. До кирпичного мостика, соединяющего башню Кутафью с Троицкой, толпа шла медленно, но верно. А тут остановка: цепочка солдат стоит насмерть: к могиле пропускают только Ветеранов войны!
 У нас с Костей медалей на пиджаках, чуть меньше, чем у Брежнева, нам опасаться нечего, пропустят, а вот у одного гражданина, оказавшегося тут же в толпе, рядом с нами, напряжёнка: не пропускаю его за кордон, и всё тут!
 Он пытается что-то объяснить этим солдатам, что, мол, концерт у него через несколько минут во Дворце Съездов начинается! Они -ни в какую: Низззя! Пропускаем только ветеранов!
 Мы с Костей смотрим, что это за гражданин такой настырный, наших славных солдат не слушается. Пригляделись, а это ж сам Папанов!
 Он в цивильном пиджаке был, без регалий, вот служивые и не пускали его!
 Пришлось нам с Костей разъяснить им популярно:
 -Служивые, вы кого это не пропускаете? Это же сам Папанов!
 - Не знаем никакого Папанова, нам приказ: только ветеранов пропускать. Вот вас мы пропустим.
 - Как это вы Папанова не знаете?! А «Ну погоди!» смотрели?
 - При чём тут «Ну погоди»?
 -Как, «причем»? Это же сам товарищ Волк!
Всё кончилось общим смехом: Папанова на концерт пропустили…
 










 Б. Писатели

 Корней Чуковский.

Замечательный детский писатель. Его шедевры можно не перечислять! Всё просто гениально, от «Мухи -Цокотухи» до «Бармалея» с «Айболитом», не считая разных «Мойдодыров» с «Федориным горем»!
 И вот такого писателя, тупая мымра Крупская, вдова нашего Великого Учителя, будучи во главе Наркомпроса, велела запретить, дабы не засорять мозги вредными выдумками подрастающим пролетариям.
 И, если б не отстоял его в своё время Горький, то и запретили бы, а раз «вреден», то и посадили бы!
 Чуковский -человек с «раньшего времени».
 Ещё молодым журналистом ему доводилось бывать в Ясной Поляне, вести дружеские беседы с самим Львом Толстым!
 Чуковский автор многих серьёзных исследований в области литературы, но знаменит он, всё же, своими «Бармалеями» и «Мойдодырами»!
 Однако, к теме.
 Мне было годика четыре. Все сказки Чуковского к этому времени я уже знал наизусть.
 И вот меня мама ведет в детский театр на «Мойдодыра». Театр находился недалеко от Пушкинской площади, в Мамоновском переулке, напротив глазной больницы. Естественно, представление дневное. У нас с мамой места в партере, но не близко: что-то, ряд 15й, или 17й. Я как малолетка отдельного места не имею: сижу у мамы на руках.
 Перед началом спектакля на сцену выходит автор, то есть сам Чуковский, и объясняет нам, что, мол, сказка не только может быть напечатана в книжке, но и разыграна на сцене. Затем он обращается к залу с вопросом:
 -А кто-нибудь из вас, дети, уже читал «Мойдодыра» и может его рассказать наизусть?
 Не успел Чуковский закончить свой вопрос, как я, соскочив с маминых коленей, уже мчался по центральному проходу зрительного зала.
Я выскочил на самую середину сцены и, не поздоровавшись с Чуковским, громко начал:
 -Одеяло убежало…
Чуковский меня перебивает:
 -Подожди, подожди, мальчик! Скажи сначала, как тебя зовут?
 -Юра, -небрежно ответил я, как бы давая понять, «Не мешай, мол», и продолжал своё:
 -Одеяло убежало,
 Улетела простыня
 И подушка, как лягушка,
 Ускакала от меня…
Тем временем на сцену вбежали ещё 5-6 мальчиков, Чуковский стал меня останавливать: -Подожди, подожди, Юра,
 -Нет, я знаю дальше!
 -Хорошо, хорошо, ты молодец, но дальше расскажет другой мальчик.
И Чуковский уже обращается к следующему претенденту на выступление:
 -А тебя как зовут?
 -Вова.
 -Дальше расскажет Вова…
Возмущенный до глубины души такой несправедливостью, я в слезах покинул эту сцену.
 Но мама сумела быстро меня утешить. Спектакль мне понравился, и зла на Чуковского я не держу…






















Юлиан Семенов.

 С Юлианом Семеновым, автором знаменитого Штирлица, я встретился в Гаграх в октябре 1979 года, когда мы с Танечкой там отдыхали дикарями.
 В это же время там отдыхал в санатории «Х1Х парт съезда» мой друг, светлой памяти, Иоффе Александр Александрович.
 Мы частенько бродили все втроём по тамошним окрестностям, удивляясь наглости аборигенов, открыто демонстрирующих во дворах приусадебных участков свои, почти промышленные, самогонные аппараты.
 И это в то время, когда в центральной России за подобные дела давали немалые сроки!
 Нет, умом Россию не понять!
Но я не о том.
 Сан Саныч сказал мне как-то:
 -Хочешь, я тебя с Юлианом Семеновым познакомлю?
 -С каким, тем самым?
 -Ну? Он всегда здесь пасётся.
И мы, зайдя в одну из местных кофеен, увидели, как там Великий Мастер Детектива за чашечкой кофе «заливал пули» местным владельцам огромных кепок. Те сидели с открытыми ртами, и только слышно было:
 -Вах, вах, вах, вах!
 Мы тоже заказали себе по чашечке. Посидели, послушали малость бахвальство Гения и ушли, не нарушая идиллии…



















Георгий Семенов.

 Это, совсем другое дело. Георгий Семенов писатель, особенно нам близкий. Его жена, Семенова Лена, подруга моей Тани со школьных, военных лет. Отсюда и частое общение. Они к нам в дом заходили на Татьянин день, мы к ним -на Ленкин день рожденья, да и не только...
 Юрина повесть «Уличные фонари» не что иное, как портретная зарисовка быта Таниных родителей. Всё, что Юра написал: книги, рассказы, отдельные публикации в журналах, имеется в нашей с Таней домашней библиотеке и хранится на самом почетном месте.
 Когда я впервые пришел к ним в дом, на Грузинской, то с удивлением отметил, что в этом же самом доме живет и моя бывшая тёща. Надо же! Мистика какая-то!
 Я разволновался и наделал глупостей.
 В частности, сделал Юре весьма неуклюжий комплимент:
 - Ты, знаешь, Юр, а я прочел несколько твоих рассказов. Здорово. Ты, прям, настоящий писатель!
 Георгий Семенов к тому времени уже несколько лет был членом Союза Советских писателей. Он улыбнулся мне и ответил:
 -А я попробовал твоё вино. Знаешь, ты, прям, настоящий винодел!
 Юра любил и понимал Москву,чувствовал, любил и ценил подмосковную природу. Все его произведения написаны хорошим, настоящим, не загаженным русским языком.
 Впрочем, о достоинствах Георгия Семенова не мне судить. Гораздо вернее и мудрее сказал о нём другой мой знакомый, Большой Писатель, наш современник, Фазиль Искандер.
 











Фазиль Искандер.

 С этим Великим Человеком я имел честь познакомиться и пообщаться в печальный день похорон Георгия Семенова.
 Случилось так, что за поминальным столом я оказался рядом с этим писателем.
 А вообще, на поминках присутствовали только родные Юры да мы с Таней. Из Союза писателей были Ваншенкин да упомянутый уже Искандер. Даже знаменитый Евтушенко, который часто с Семеновым на охоту ездил, на поминках почему-то отсутствовал.
За этим столом Фазиль дал свою полную, непредвзятую оценку творчества Георгия Семенова.
 Он сказал, между прочим, что покойный прожил недолгую, но счастливую жизнь, сумев в непростое время не замарать своей души, ни ложью, ни подлостью.
 Разные, хорошие слова, говорил и Ваншенкин. Родственники также добром поминали усопшего.
 Как и на всех поминках, по мере прохождения ритуальных блюд и поминальных тостов, минорное настроение постепенно вытеснялось мажорным. Стали вспоминать разные случаи из Юриной жизни. Случаи, отнюдь не печальные!
 Только, вот, я сидел бок о бок с Великим Писателем, чокался с ним и молчал!
 Но я бы был не я, если б так и ушел, не прикоснувшись, к ВЕЛИКОМУ .
 Признаюсь, ничего из творчества Искандера на момент тех поминок я не читал. Даже знаменитую «Юнону» не видел и не слышал.
 Безнадёга полная!
И вдруг вылезло из памяти: дней за пять до того печального события, в журнале Огонёк, который я тогда выписывал, меня заинтересовал рассказ про одного бездельника кавказской национальности, возившего из своего кишлака в город за речку орехи на продажу.
 Как этот молодец все вырученные за орехи деньги на девку потратил, да как эта деваха сама ему 20 копеек в карман подложила, чтоб он смог за переправу заплатить…
 Ба! Да ведь этот рассказ Фазиль Искандер написал!
 Тема для общения с Гением была найдена.
 Если б вы видели, как обрадовался Великий Писатель, услышав из уст рядового обывателя хвалебный отзыв о его рассказе! При всей своей внешней суровости Искандер не мог скрыть тогда распиравшего его восторга.
 А мне что, я ещё одну галочку поставил…





















Маяковский
Владимир Владимирович

 Нет, я не беседовал с Маяковским на сцене театра, как с Корнеем Чуковским. Нет, я не выпивал с ним на поминках, как с Фазилем Искандером.
 Я просто видел Маяковского.
 Но даже просто видеть этого замечательного поэта, агитатора, горлана, главаря, эту заметную веху в истории нашей молодой, революционной России, ещё не испоганенной сталинским Гулагом, огромная удача.
 Мы жили тогда на Озерковской набережной в трёхкомнатной кооперативной квартире. Папа работал в МОГЭСе начальником машинного отделения и по выходным дням частенько ходил в Политехнический музей, повышать свой профессионализм. Как правило, он забирал с собой в музей и меня. Там, в музее, было много всего интересного: паровозики, автомобильчики и, даже, настоящий маленький трамвай. Отправлялись в музей мы обычно после обеда.
 Если я капризничал во время обеда и не хотел есть того, что мне предлагалось, папа меня предупреждал:
 -Смотри, Юра, тебя не пустят в музей. Дядя у входа попробует твой животик, а он у тебя пустой, и тебя не пропустят.
 Делать нечего, приходилось кушать. Контролёр, естественно, мой животик не щупал, но я всё-таки проходил мимо него с некоторой опаской и слегка поднадувался.
 Папа в музее всё что-то списывал, а я разгуливал по ближайшим залам и разглядывал всякие модели.
 И вот, в одно из таких посещёний, все посетители вдруг куда-то побежали. Папа схватил меня за руку, и мы тоже побежали туда, куда и все.
 Пробежали несколько залов, переходов, лестниц, просунулись в какую-то узкую дверь и очутились на самой верхотуре огромного помещения, похожего на театр, так как где-то впереди и внизу была видна сцена. А перед нами с папой -только спины и головы.
 Папа посадил меня к себе на шейку, чтоб я мог лучше видеть сцену, но он зря старался, там, на сцене, нечего было и смотреть: какой-то огромный дядька ходил, размахивал руками и говорил, говорил, говорил.
 Мне было скучно, я ныл и приставал к папе:
 -Пап, ну мы скоро пойдём домой?
А папа всё не уходил, и не уходил.
 Вот так в свои четыре с половиной года я увидел Маяковского.
 Это был март 1930 года, а 14 апреля Маяковского не стало…
 «Любовная лодка разбилась о быт…»
 А может, вовсе и не любовная? Может, просто раскрылись глаза у этого Романтика Революции?
 Может, понял он, что воспетый им Великий Ленин, всего лишь талантливая кукла в руках иностранных хищников, гениальный авантюрист, предавший взрастившую его Родину?
 Может, увидел он всевидящим оком поэта, что:
 «МИР НАРОДАМ» -это братоубийственная кровавая бойня,
 «ЗЕМЛЯ КРЕСТЬЯНАМ» - это десятки миллионов бесправных, беспаспортных, безземельных, полуголодных людей,
 «ЗАВОДЫ РАБОЧИМ» -это нищенская зарплата за рабский труд?
 Может, понял он, что Сталин, который, по его мнению, должен был на ПОЛИТБЮРО делать доклады «О работе стихов», своей дьявольской хитростью переиграл всех ленинских подручных уркаганов, и сам, как Главный Пахан, безраздельно воцарился в России на десятилетия?
 Понял, что сам-то он, Маяковский, маху дал: так обалдел, накушавшись марксистской отравы, что вместе с миллионами околпаченных любителей русской халявы побежал рысцой к большевицким молочным рекам и кисельным берегам…
 А, дальше, в точности по Лермонтову:
 «-Не вынесла душа поэта…»,
 и пустил он в себя пулю...
 Возможно. Но теперь этого уже не узнать…













Борис Акунин.

 Борис Акунин, в миру Григорий Чхартшвили, модный писатель современности. Кто-то от него в восторге. Кто-то, не очень. Мне лично, Акунин симпатичен. У него хороший русский язык.
 Описывая дореволюционные события, он, не скатываясь на собственные скороспелые фантазии, глубоко изучает материал. Где конка ходила, у кого и когда были первые телефоны установлены, какие носили пуговицы на мундирах. В церковных праздниках не путается. Ну, и прочее. Прочтением только лишь журнала «НИВА» за 1902 год здесь не обойдешься. Видно, что человек потрудился. А это приятно!
 А ещё мне приятно, что одноклассник моей дорогой Мариночки выбился в настоящие люди! Сумел таки шагнуть за эту, почти непроходимую невидимую грань, отделяющую избранных от остальной части человечества. Я избегаю слова «толпа». Толпа -это совсем другое!
 В этой «остальной части» могут быть и академики, и непризнанные гении, и талантливые изобретатели, но их ореал -узкий круг коллег и близких знакомых.
 А у избранных -мировая известность!
 Я встретился с Гришей всего один раз, у нас в Кузьминках, когда зашел зачем-то в комнату дочери.
 Там в это время у неё было небольшое сборище, несколько девочек и Чоха. Так, запросто, школьные друзья называли Гришу Чхартшвили.
 Я в их беседу не встревал, поэтому не думаю, что Великий Борис Акунин меня запомнил.
 Да мне и не нужно этого: ведь книга, над которой я сейчас тружусь, называется «Я и другие Великие люди», а не «Великие Люди и я». То есть, я просто высказываю свои взгляды на Великих Людей, даю им оценку, и мне совершенно безразлично, что эти Великие Люди думают обо мне.
 Потом Маринка мне читала Гришины стихи.
 Не помню уже о чём, но написано было остроумно и с технической стороны -безупречно.
 А всего лишь год назад, когда моя заграничная дочь была у меня в гостях, у неё состоялся телефонный контакт с бывшим одноклассником.
 Маринка приезжала в Москву и раньше, почти каждый год, общалась с друзьями, но Грише ни разу не звонила, боялась.
 Я убеждал её:
 -Позвони, не съест!
 Но она возражала:
 -Ты что? Да он такой стал знаменитый, да к нему сейчас и не пробьешься! Небось, охрана и не соединит.
 И вот, позвонила. Душевно говорили. Почти час. Убедилась дочка, что слава не испортила хорошего человека!
 Спасибо Вам за дочь, гражданин Акунин! Как писатель-писателю, выражаю особую благодарность, желаю здоровья, успехов в творчестве и счастья в личной жизни!









В. Великий хирург.

 Читатель, конечно, думает, что я буду писать про Пирогова, ведь если я с Корнеем Чуковским на дружеской ноге, то тут уже и до Пирогова недалеко!
 Нет, эта моя исповедь, самое правдивое литературное произведение на свете, поэтому -никаких вольностей, никаких отклонений от истинных событий…
 На северо-востоке нашей Столицы расположен прекрасный, зелёный район, Лефортово.
 Целый квартал в этом районе занимает Главный Госпиталь Советской Армии. Госпиталь этот носит имя Великого Хирурга нашего времени Бурденко.
 Я не собираюсь здесь приводить полную биографию Бурденко, замечу лишь, к началу Великой Отечественной войны он занимал высокую должность Главного Хирурга Красной Армии.
 Дело было в сентябре 1943 года.
 Я уже отвоевался: показал фашистским гадам Кузькину мать!
 Они, подстрелив меня в болоте под Старой Руссой, небось, сами обмочились-обделались со страха!
 К черту подробности! После десятка санбатов и передвижных госпиталей меня, наконец, из Осташковского госпиталя вывели своим ходом до пристани на озере Селигер, где посадили на малюсенький пароходик и доставили на остров Городомля. Там в то время был расположен огромный госпиталь для легкораненых солдат и офицеров Северо-Западного фронта.
 Озеро Селигер! Да это же курорт! Огромные сосны, покрытые каким-то особым мхом. Воздух, закачаешься!
 Вдоль всего острова проложена центральная просека, по обеим сторонам которой двухэтажные бараки, палаты для раненых. Посередине острова- клуб, тоже барак, но поприличней. В отдалении, среди деревьев домик двухэтажный, каменный. Это для персонала. Естественно, службы разные: склады, кухня, извиняюсь, морг…
 Кругом лес, гуляй-не хочу! Всё равно, с острова не убежишь. Я и гулял. В том году было много поздней земляники. Конец сентября и земляника!
 С благодарностью вспоминаю я этот остров на Селигере. Его лес с запоздалыми ягодами, медсестру Шурочку, которая всерьёз за мужчину меня не принимала, но щёлкнуть своим пальчиком по моей пипиське не забывала никогда. Красавицу-врачиху, капитана медицинской службы, местную повелительницу всех мужиков в медицинских погонах. Она совершенно бесплатно позволяла мне любоваться собой и даже пропускала меня на офицерские вечерние танцульки в клубе, куда солдатам вход был строго заказан!
 Наконец, именно благодаря этому острову, я могу вписать ещё один яркий раздел с эту книгу.
 На острове событие: с инспекторским надзором в госпиталь приезжает Главный хирург Красной Армии, сам Бурденко! Что тут началось: беготня, суета, красят, белят, меняют простыни, персонал накрахмаленные чепчики примеряет…
 Какой разнос давал Великий Хирург госпитальному начальству, не знаю. Не в курсе.
 А что касается меня, всё помню, как будто это происходило вчера.
 Я, в числе пятнадцати других раненых солдат, был выделен ему на осмотр. Почему я попал в число «подопытных», не знаю, уверен, что на Острове находились раненые и потяжелее меня!
 Бурденко, конечно, Великий Хирург, но не гуманист! Он своими мощными лапами так крепко схватил меня за раненую руку и так зверски стал её сгибать-разгибать в моём разбитом локтевом суставе, что я не выдержал страшной боли и издал звук сквозь сжатые зубы, нечто среднее между «Ой!» и «Мяу».
 Бурденко грозно рыкнул на меня:
 -Ну, что ещё за фокусы! Ты солдат или нет?
 Я уже не знал точно, кто я такой, поэтому промолчал, и смог молча вытерпеть все его дальнейшие «исследования». Всё продолжалось минуту, полторы.
 Обращаясь к врачам, он спросил:
 -Ну и зачем вы мне этого показали? Тут всё ясно, как по Атласу! Назначаю: эластичный стягивающий пластырь, через неделю ЛФКа. Следующего!
 Вот, так-то они даются эти встречи с ВЕЛИКИМИ! Бывает что и жизни лишиться можно!
 Тем не менее, даже этого экспресс-осмотра Великому Хирургу оказалось достаточно, чтобы направить моё лечение в нужное русло.
 Моя рука существовала, как бы, условно: рана в локте была размером 10х15 сантиметров, и рука ещё держалась потому, что была накрепко прибинтована к металлической решетке, лангету. Сустав был повреждён, нерв и сосуды порваны, пальцы не шевелились.
 В полевом санбате мне, вообще, руку хотели ампутировать. Всё последующее лечение заключалось лишь в замене промокших бинтов на свежие. Рана и не думала заживать.
 Рекомендации Бурденко оказались верными: на очередной перевязке, уже в Валдайском госпитале, я не узнал своей страшной раны: почти весь сустав был затянут свежим мясом с тонкой, прозрачной кожицей. Оставалась незажившая дырочка размером с грецкий орех. Но радоваться было ещё рано: чувствительности никакой не было, пальцы
 по- прежнему, не работали.
 В очередном госпитале меня на полтора месяца закатали в гипсовый панцырь, в «самолёт», чем обеспечили мне на долгие годы устойчивую контрактуру в плече, локте и кисти.
 Вторично попасть на осмотр к Великому Бурденко не судьба…









 Г. Художники

 Я, как уже успел заметить мой придирчивый читатель, свой человек не только в актёрской или писательской среде. Я также близко знаком с несколькими Великими Живописцами.
 Это Ирина Арсеньевна Толоконникова,
Это Анеля Александровна Тихомирова и её очаровательная дочь Сашенька Тихомирова.
 И, если эти художники сегодня пока что ещё не пользуются мировой известностью, то считаю это чистым недоразумением.
 Нимало не сомневаюсь, что пройдет какое-то время и произведения названных мной художников станут общепризнанными шедеврами, а с годами они станут антиквариатом и будут продаваться на аукционах Сотби за многие миллионы.
 Я в это твердо верю, как и в то, что мои нынешние литературные потуги со временем войдут в учебники средних школ, как классика, а ученые литературоведы, эти очкастые доценты с кандидатами, будут на базе моего творчества защищать свои вонючие докторские диссертации…





















 Глава седьмая.
 Великие Маленькие люди.
 
 «Я человек маленький», знакомое выражение!
 Так и слышится в этой фразе что-то уж очень жалкое, недостойное ЧЕЛОВЕКА. Как будто бы существует какой-то официальный прейскурант, выданный Господом Богом, на котором написано: этот -гений, этот -талант, этот -супер! Ну, а этот
 -ва-аще!
 Тот вон, -так себе, а вон эти все просто дерьмо…
 К счастью, такого прейскуранта не существует, жизнь сама сортирует людей по рангам, чинам и званиям. Сама раздаёт кому пироги и пышки, а кому синяки и шишки. Причем, частенько, человек способный и благопристойный в нищете и безвестности всю жизнь прозябает, а бездарь и сволочь, на котором пробы ставить негде, оказывается вознесённым на недосягаемую высоту.
 Я, конечно, не являюсь академиком по вопросам социологии, или как там, правильней? Но своё, скромное, умозаключение сделал.
 Первое: родись здоровым, умным и сильным.
 Второе: не споткнись на ровном месте, не изуродуй сам себя!
 И, наконец: хорошо, если повезёт!

 Впервые обнаружил я несоответствие личных качеств человека и положения, занимаемого этим человеком в обществе, когда мне не было ещё 12 лет.
 Случилось это в почтовом поезде Ижевск- Москва, в страшные дни героических событий на озере Хасан.
 Итак:














 Проводник вагона №5.

 Летом 1937 года мы всей семьёй, папа, мама и я, гостили в Ижевске у папиного брата, моего дяди Павли.
 Мы провели там около месяца. Я со свойственной моему возрасту беспечностью предавался играм и развлечениям с двоюродными братьями Жеником и Вячиком, а у взрослых были трудные разговоры и нешуточные проблемы.
 Дело в том, что дядя Павля с семьёй оказался в Ижевске, спасаясь от ареста, сбежав буквально из-под носа славных деятелей НКВД из ИТРовского поселка при Каширской ГЭС, где он занимал солидный руководящий пост.
 «Приютил» его директор Ижевского военного завода, того самого, где автоматы Калашникова потом делали, некто Быховский, естественно, тоже сотрудник НКВД. Предупредил же дядьку о предстоящем аресте и позаботился о его трудоустройстве директор Каширской ГЭС, Вахрушев, впоследствии Нарком Угольной промышленности, тоже сотрудник НКВД.
 Как видим, могучее НКВД в своих рядах уже тогда, в 1937 году, имело «пятую колонну»!
 А тут ещё события на озере Хасан. Это казалось где-то совсем рядом. Словом, срочно в Москву!
 Легко сказать! Чтобы уехать, папе пришлось несколько ночей дежурить у железнодорожных касс Ижевского вокзала. Поезд по расписанию отходил ночью, так что на тот случай, а вдруг билет достанется, в день перед отъездом, помню, мы уже все трое ночевали на травке перед вокзалом.
 Это была моя первая в жизни ночь, проведенная НЕ в постели.
 Итак, едем в Москву. Вагон общий. Пассажиров -перекомплект. Заняты даже багажные полки, что под самым потолком. Однако, в составе имеется вагон-ресторан! Ехать около четырёх суток. Вот тут-то он и появился, проводник этот.
 Это был артист! Его манера подавать чай, залихватские приёмчики раздачи постельного белья и бесконечные прибаутки, которыми он сыпал, как из рога изобилия.
 -Станция Архыз. Кипяток и уборная, телеграф для отставших, милиция для дебоширов. Стоянка 20 минут на каждого человека!
 -Вагон ресторан приглашает пассажиров на обед!
 На перроне вам продадут курицу Богом битую,
 забором давленную. В ресторане же вас обслужат квалифицированные официанты подадут кушанья, приготовленные из высококачественных продуктов, под
 руководством опытных кулинаров!
 Всю свою болтовню он произносил с невероятной жестикуляцией. Сравнить его могу лишь с игрой Сергея Филиппова в роли иностранного посла из фильма «Иван Васильевич меняет профессию». Анекдотов я тогда еще не записывал и, поэтому сейчас, на память, воспроизвести все его «приколы» не могу.
 Мне было совершенно ясно, что перед нами настоящий артист. Так почему же он всего-навсего проводник почтового поезда Ижевск-Москва?









 Марголин Михаил Владимирович.

 В 1949 году у меня были серьёзные приключения со здоровьем. 23 года парню и, вдруг, ревмокардит! Очевидно купанья в болотах под Старой Руссой в 1943 году безнаказанно не прошли.
 Пришлось взять академический отпуск. Благо, декан Васильев Николай Васильевич, зная по себе, что такое больное сердце, не препятствовал мне, даже поспособствовал потом в другую группу перейти, чтоб не сорвать мне учёбу окончательно.
 И у моей тогдашней жены -полный набор болезней. Словом, в феврале мы, на мамины деньги, купили путёвки и отчалили вдвоём на лечение в санаторий «Энергия», это километров 5 на запад от платформы «Фирсановка» Ленинградской железной дороги.
 Хоть мы, так сказать, «семейные», разместили нас в разных палатах, она -в женской половине, а я, стало быть, в мужской. Палата на троих. Все с одним диагнозом: последствия ревмокардита. Но возраст у нас у всех разный. Мне -23 года, моим соседям соответственно 43 и 63 годика. Вот о том, которому 43 и пойдёт речь.
 Я представился: студент, мол, четвертого курса.
 И он представился: -инженер-конструктор стрелкового оружия, Марголин Михаил Владимирович.
 Я сначала ничего необычного даже и не заметил. Но мне сразу что-то показалось странным, когда нас пригласили на осмотр. Нас просто позвали, а за ним ПРИШЛИ и повели его под руки. «Ничего себе, шишка!» -подумал я тогда. Но в тот же день я узнал, что наш сосед, мой новый знакомый, совершенно слепой человек.
 У него были карие, очень красивые глаза, без каких-либо внешних дефектов, но эти глаза ничего не видели.
 Позднее он рассказал мне свою историю.
 Убеждённый чекист, Марголин с юношеских лет в передовых рядах борьбы с контрреволюцией.
В одной из перестрелок с бело бандитами он был смертельно ранен: пуля прошла из виска в висок, навылет. Перебиты глазные нервы. Сами глаза не повреждены. По всем правилам медицины он должен был умереть, но он выжил.
 Мало того, будучи уже слепым, он получил высшее техническое образование. Работал конструктором в оборонной промышленности над новыми образцами стрелкового оружия. И не просто, абы как: некоторые его разработки были приняты на вооружение нашей армии.
 Широко известный малокалиберный спортивный пистолет Марголина -также его работа!
 И этих результатов смог добиться абсолютно слепой человек!
 В первые дни нашего знакомства он любил экзаменовать меня, давая мне мудрёные задачки по начертательной геометрии. Не всякий зрячий-то в них разберется. Он объяснял мне, какую фигуру я должен был нарисовать. Одну проекцию, другую проекцию. Моя задача -определить третью и дать общий вид фигуры.
 Держать всё это в воображении -сверх моего понимания!
 Я помогал ему решать некоторые бытовые вопросы, всё же сосед по палате, и вскоре стал для него незаменимым поводырем.
 Мы бродили с ним часами по расчищенным от снега аллеям санатория, и он понарассказывал мне кучу интереснейших историй из его жизни.
 Обращался он ко мне: «Юра, вы», я к нему: «Михаил Владимирович». Был ли он женат ранее, не знаю, однако, на тот период, он был холост, и вопрос сближения с особами прекрасного пола его явно интересовал.
 Он заигрывал с молоденькой кастеляншей, заправлявшей нашим постельным бельём, слегка потискивал её, а серьёзные интрижки затевал со светскими «львицами», которые были в этом, весьма недешевом санатории.
 В организации некоторых его интриг я был его добровольным партнёром.
 Я только, как бы, «ставил декорации», а уж автором и исполнителем сюжетов он был сам.
 Поясню примером. Идем мы с Марголиным по аллее, навстречу с громким говором компания отдыхающих. Пардон: «больных». В санаториях не отдыхают, а лечатся!
 В компании, с которой нам предстоит пересечься, его очередная «жертва». Он уже слышит её голос и быстро спрашивает меня, в чём она одета, и как одеты её подруги. Я быстренько сливаю ему на ушко нужную информацию, а дальше уж он действует сам.
 Он или расхваливает, или, как по сценарию, наоборот, в пух раскритиковывает наряд своей дамы, короче, поддразнивает её, чем вызывает недоуменное возмущение:
 -Откуда Вы это знаете? Вы же ничего не видите!
Дальше, обычная перепалка с подковыркой. Главное, он «зацепил» кого хотел, а остальное -дело техники.
 Почти каждый день вечерами в санатории показывали кинофильмы. Мы с Марголиным усаживались рядышком, и я давал ему комментарии о происходящем на экране действии. Ну, а уж звук-то он воспринимал самостоятельно! Соседи шикали на нас:
 -Тише, смотреть мешаете!
 Но я входил в раж и, как модный футбольный радиокомментатор тех лет Вадим Синявский, продолжал беспокоить соседей по залу.
 Наше общение с Марголиным продолжалась вплоть до окончания мною института. Встречались мы редко и только у него дома. Он жил на Октябрьской улице, на втором этаже ветхого деревянного домика.
 Приглашал он меня письмами, так как у этого заслуженного чекиста, изобретателя, уникального человека, так много сделавшего для своей Родины, не было даже телефона!
 Его письма -страшные каракули. Он мог разместить на странице три-четыре строки, причем, и из этих-то строк часть текста уходила за грань листа. Конверты с моим адресом я ему заготавливал заранее.
 Убожество жизни одинокого, слепого человека сквозило там на каждом шагу. Рассыпанная крупа, валяющиеся какие-то тряпки, пролитое варево, его собственная одежда, выпачканная мелом.
 Зато именно там, в этой запущенной квартире, он демонстрировал мне свои уникальные таланты.
 У Марголина в квартире был целый арсенал различных пистолетов. И старинных и современных.
 Не знаю, может, они были без бойков. Он мог при мне, демонстративно, за какие-то секунды разобрать до винтика любой из этих пистолетов, а затем, молниеносными движениями шаря по столу руками, найти нужные детали и так же быстро собрать разобранный пистолет!
 Характер, однако, у этого очень одарённого человека, был тяжеловат.
 Он давил, давил, будучи закостеневшим в своих убеждениях, в своих розовых мечтах молодого революционера.
 Но слепота физическая невольно сделала его слепым и в понимании сути произошедших за много лет событий. Он спрашивал меня, когда мы гуляли по аллеям среди фирсановских сосен:
 -Юра, скажите мне, а почему сейчас…
И тут он задавал мне вопрос, правдивый ответ на который мог бы привести меня прямой дорогой в Магадан.
 Я уважал Марголина, чувствовал, что он, не подлец, не стукач, хоть и НКВДешник, но товарищ Сталин был ещё жив и здоров, а мне, почему-то, хотелось прожить свою жизнь так, чтоб не было «мучительно больно»…
 На пикантные вопросы Марголина я давал уклончивые ответы. Он чувствовал фальшь, и это не способствовало укреплению наших отношений.
 Наши встречи становились всё более редкими и вскоре прекратились вообще…







 Кабанов Василий Севастьянович.

 Человек удивительных способностей. Нет, он не знал десятки иностранных языков, он не умел в уме перемножать шестизначные числа. Но, если принять во внимание его биографию, взглянуть на весь путь, который довелось пройти этому человеку, можно только удивляться и восхищаться.
 Огромное значение в карьере любого смертного играет СТАРТ, то есть, с чего ты начал свой путь. Жизнь в этом смысле -своего рода спорт или азартная игра.
 А там существуют такие понятия, как ФОРА или ГАНДИКАП. «Хорошо, я с тобой сыграю, но ты даёшь мне три шара вперёд!»
 Ребенку, выросшему в семье академика, с боннами да гувернёрами, куда легче постичь языки да науки, чем такому же крохе из крестьянской семьи, не видевшему в жизни своей ничего, кроме мата да побоев.
 Василий Севастьянович вырос в бедной крестьянской семье. Ни в какой школе не учился. Семнадцатилетним парнем, где-то перед революцией, от голода подался в Москву. Устроился на стройку. Вот что он мне рассказывал про тот период своей жизни:
 -Юрий Александрович, а ты знаешь, что такое коза?
 -Ну, знаю, скотина такая домашняя. «Мее-ее»-говорит, молочко даёт.
 -Не-ет, Юрий Александрович, коза -это когда у тебя за плечами на специальной раме, на ремнях 16 -20 кирпичей наложено. И ты с этими кирпичами по качающимся мосткам бегом на четвёртый, а то и на шестой этаж топаешь! Никаких подъёмников тогда не было, а вот безработица, была!
 - Юрий Александрович, а ты знаешь, что такое безработица? Это, когда мы, работяги, и так до седьмого пота с этой козой туда-сюда бегаем, а тут, вдруг внизу, во дворе стройки, десятника увидели! Увидели и ещё шибче бегать стали! Ведь, не понравился ты десятнику -уволит без звука. Где хлеб насущный достать? Воровать идти?..
 Вызволила моего Кабанова от этой каторги Революция. Как сознательный, он в Партию записался, на Рабфак поступил, не прекращая работы на стройке.
 Только в свои 30 лет этот человек впервые раскрыл книгу, научился читать и писать! Да как научился! Пушкина и Лермонтова наизусть шпарил, все формулы по математике, физике помнил, хоть ночью разбуди.
 После рабфака Партия направила Кабанова на учебу в Ленинградский Горный институт. Так он ухитрился закончить его за два с половиной года!
 Ораторствовать на митингах Василий Севастьянович не любил, а вот хозяйскую жилку, видимо, проявил заметно. Иначе, с чего бы это его, вдруг, возвысили?
 Да, да, в тридцать лет с небольшим Кабанов был назначен директором Советского рудника Баренцбург, находящегося далеко, далеко, где кочуют туманы, в Северном Ледовитом океане, на принадлежащем Норвегии архипелаге Шпицберген.
 Там, на правах концессии, мы уголёк для наших пароходов добывали.
 Много интересного рассказал мне Василий Севастьянович про тот, норвежский период его жизни.
 На Шпицбергене рядом с нашим, Советским рудником, находился их, Норвежский.
 Проектная производительность обоих рудников была одинакова: 2 тысячи тонн угля в сутки.
 Норвежский работает ровно: сутки -2 тысячи, сутки -2 тысячи. Воскресенье -выходной день, работают только ремонтные бригады.
 У нас, что ни событие, то аврал.
 Первое мая -день повышенной добычи,
вместо двух тысяч, «на гора», целых две с половиной выдаём! День Красной Армии также отметили удвоенной производительностью! Снова перевыполнение, целых три тысячи выдали! Ударным трудом встретили также и годовщину Великого Октября…
 А потом две недели простой: подъём не справляется, подъездные пути не успевают за проходчиками, конвейер вышел из строя от перегрузок, и прочая, и прочая, и прочая…
 У норвежцев же, что ни сутки, то две тысячи…
 Познакомился я с Василием Севастьяновичем в 1951 году, когда сразу из института, ещё тёпленьким, сумел устроиться в производственный отдел Министерства.
 Кабанов был тогда начальником Технического отдела. Везёт мне на технические отделы!

Он меня приметил и вскоре «перетащил» под своё крыло.
 Получал тогда Кабанов, по тем временам, огромные деньги: целых 4500 рублей! Это целое состояние, семь зарплат врача! (Или учителя, без разницы: эти категории трудящихся никогда не были избалованы нашими властями, хотя фимиам в их честь курили неустанно!)
 Я, рядовой инженер, получал 1200 рублей, для начала очень даже, очень!
 Руководство Главка получало по 5-6 тысяч рублей, плюс столько же «в конвертике».
 Вдобавок, это самое руководство, наши Горные Генералы, имели прикрепление к циковским поликлиникам и всяким там «Барвихам», а также к закрытым распределителям, где сервелат и красная рыба запросто на прилавках лежали, а не выдавались только лишь по большим революционным праздникам, как это практиковалось для инвалидов Войны.
 Там эти дефицитные продукты, рыночная цена которых втрое, впятеро, превышала государственную, стоили вдвое меньше, чем в открытой продаже!
 Вот как подсчитаешь всё это социалистическое «равенство», получается разница выдаваемых «БЛАГ» в системе «Врач -Генерал» где-то раз в 300 -500!
 К чему это я? Да так, стал вспоминать про сороковые-пятидесятые и про этот позорный факт вспомнил. Читатель может считать этот мой выпад «лирическим отступлением».
 Именно Кабанов по-настоящему научил меня работать. Он не ругал меня за допускаемые мною промахи, он, по-хитрому, «воспитывал» меня:
 -Юрий Александрович, пожалуйста, сразу по использовании, подшивайте бумажку в дело. Поймите, это значительно облегчит работу Комиссии по изданию собрания Ваших сочинений!
 В производственном отделе моя работа сводилась к переписке и телефонным разговорам с предприятиями на одну единственную тему: -Давай, давай!
 Кабанов же старался поручать мне вопросы, требующие для их решения инженерных знаний.
 Именно, с его подачи меня «заметило» руководство и я пошел, было, в рост, пока огромное Государственное колесо не раздавило все мои начинания.
 В те пятидесятые годы, в расцвет советского пуританского лицемерия, когда секс, как таковой, для советских людей не существовал, и всё, что касалось этой темы, было «Низзз-я!», Кабанов, вполне зрелый мужчина, ненавязчиво делился со мной, в общем, ещё достаточно зелёным во многих вопросах, своим опытом.
 -Юрий Александрович, - говорил он, -жопа, это счастье! Ты ещё молод, сейчас тебе не понять этого.
 Но ты запомни: Жопа -счастье!
 Я запомнил.














 Побиск Кузнецов.

 Спросите: -Это что ещё за Побиск такой? Что за имя? Отвечаю, Побиск: -это Поколение Октябрьских Борцов И Строителей Коммунизма!
 Коротко и ясно.
 Дураков, ведь, не сеют, не пашут. Папочка с мамочкой в революционном угаре наградят подобным имечком своего любимого дитятю, а тому потом терпи безвинно насмешки всю свою жизнь! Сколько их настрогали, этих несчастных Сталинюр, Электронов, Электрин, Тракторин, Радиан, Ленэр, Марэнелей, Пролпобед!
 Я в пионерлагере даже с Дизелем был знаком!
Не фамилия -имя! Его папаша, видите ли, технику любил очень.
 Имеем ли мы, после этого, моральное право смеяться над украинскими Голопупенками, китайскими Сунь-***-в-чаями или тюркскими Обстолзадомбеями?
 Опять отвлёкся, так меня в стороны и заносит!..
 … Это был для меня тяжелый период. Полный крах.
Ещё вчера я - преуспевающий Эксперт Госкомитета: хоть и невеликие деньги, зато забот никаких! Душа общества, любимец женщин, ответственности -ноль!
 И вдруг: на тебе, безработный!
Я похудел той осенью килограмм на 20, без всяких рекомендаций Ларисы Долиной. Белый чесучёвый костюм, который совсем недавно я еле мог на себя напялить, теперь болтался на мне, как на вешалке.
 Наше мудрое, принципиальное Правительство развернулось на 180 градусов: созданные год назад Комитеты уже разгоняет.
 Куда податься? Перебираю в уме всех друзей и хороших знакомых.
 У тех, которые чиновники, опоры искать нечего: при пертурбациях таких масштабов, чиновники тихо сидят, сами за свои кресла крепко держатся.
 Однокашники, которые в проектных институтах окопались? Эти ни за что меня не порекомендуют: я им опасный конкурент!
 Те, кто в науке? Да они все давно защитились. Иные уж в доктора лезут. Я что, к ним на побегушки, в ассистенты пойду? -Дудки!
 Испробовать другую отрасль, на арапа?
В Морфлот, например, податься! Практика показывает, что иногда «на новенького» хорошо получается.
 Сдюжить-то, я бы сдюжил, но чтоб пролезть, «волосатая лапа» нужна. Дядька жены моего двоюродного брата там, в Морфлоте, Замминистра был. Увы, «был»!
 Из всех, проанализированных вариантов, оставался только мой родной институт.
 Назад, с позором!
 Заявился я к Дмитричу Борисенко на дом. Как-никак, когда-то вместе в Горном отделе работали!
Я, помню, тогда для него одну штуковину запроектировал, ему понравилась…
 Явился, естественно, с коньячком. Обговорили ситуацию, он -ГИП, я -к нему на подхват, в «Замы». «Кошт» мне будет тот, с которого я ушел в своё время на повышение.
 Поясню: Дмитрич, он не просто ГИП, он оттуда, откуда же и наш директор. Он мог всё.
 Но вышло, малость, не по-нашему, меня пристроили руководителем группы в Техотдел с обещанием в дальнейшем перевести в ГИПы.
 Начальником Техотдела был некий Болотников Лев Ефимович, инженер-металлург, эрудированный человек, моложе меня на год.
 Ни секретаря, ни даже отдельного кабинета у Болотникова тогда не было, и, как-то случилось, что мы года полтора сидели с ним вдвоём в одной комнате.
 А время-то, время какое было!
 Из проклятой капиталистической Америки возвратился в СССР некий ТЕРЕЩЕНКО и, любя до боли под ложечкой свою несчастную Родину, стал повсюду популярные лекции читать, учить её, бедную, заграничному уму-разуму.
 Как там, в проклятой Америке карандаши затачивают, да как многоразовые копирки под туалетную бумагу используют, да как их американская дирекция в любой миг с каждым своим сотрудником связаться может, потому что в карманах этих угнетаемых сотрудников приборчики специальные находятся, вроде радиоприёмников.
 Да как на их американских поворачивающихся стульях за их американскими письменными столами работать вольготно…
 А ещё рассказывал этот Терещенко на своих лекциях о перфокартах многоаспектного поиска, о светильниках, не утомляющих зрение, о скоростных, бесшумных пишущих электрических машинках, о экзаменационных тестах для руководящих сотрудников и ещё про многое такое, что и не снилось нам с Болотниковым в наших самых розовых, бюрократических снах.
 Вот в это время и появился, вдруг как с небес, Побиск Кузнецов.
 Нас со Львом, уже порядком травмированных розовыми баснями господина Терещенко, он добил окончательно, рассказав о чуде, называемом
 СЕТЕВОЕ ПЛАНИРОВАНИЕ.
 С детской непосредственностью, с фанатичной верою в скорое Светлое Будущее, которое и не наступило до сих пор лишь потому, что не было изобретено это самое Сетевое Планирование или, как он тогда его называл по-английски, система ПЕРТ, Побиск, пропагандируя его, невольно доказывал, что родители, дав ему это имя, попали в десятку!
 Изобретение этой системы, по значимости, Побиск сравнивал с открытием огня.
 Рассказывая о необыкновенных революционных возможностях Сетевого Планирования, Побиск не жалел никаких хвалебных эпитетов. Его красноречие завораживало, его убеждённость заражала и невольно, словно под гипнозом, передавалась и нам со Львом.
 Побиск появлялся у нас неожиданно, чуть ли не каждую неделю. Никаких конкретных проектов или разработок с его участием не затевалось. Только его пламенные речи. Причем, пропагандируя эту чудо-систему, он самого себя не выдвигал на главенствующие роли. Наоборот, он скромно довольствовался ролью последователя неких, по его выражению, НАИКИТЕЙШИХ ребят, уж которые понимают толк во всём этом!
 На одном таком собрании-семинаре по внедрению системы Сетевого Планирования мне пришлось побывать. Видел я этих «наикитейших». Обыкновенные демагоги.
 От Побиска, от всех его восторженных эмоций, был какой-то свет. Не чувствовалось ни фальши, ни какого-либо личного материального расчета. Он сам искренне верил в то, что говорит. Он нёс свет, как тот сказочный Данко у Горького.
 Те же, восхваляемые Побиском деятели на семинаре, «наикитейшие», были обыкновенные советские проходимцы, соображающие вовремя «подсуетиться» на новом, незнакомом деле.
 Побиск был постарше нас со Львом года на два, на три. Он и повоевать успел, и в тюрьме посидеть.
 Наш заместитель директора по науке Логинов Алексей Борисович, который во времена оны, при светлой памяти Лаврентии Берия, был директором Норильского металлургического комбината, говаривал:
 -А, Побиск! Помню, он мужик хороший, он у меня сидел…
 После несостоявшегося внедрения системы Сетевого Планирования не только в Народное хозяйство, но вообще, никуда, Побиск Кузнецов исчез из нашего поля зрения.
 Но я встретился с ним ещё один раз, лет через десять после описываемых событий. Это произошло уже при Горбачеве, в Перестроечный период.
 Снова, какой-то семинар по вопросам, как биться, чтоб не ушибиться. Короче: рассматривались различные теоретически возможные пути латания Тришкиного кафтана Советского хозяйства.
 Семинар проходил в огромном конференцзале какого-то института. Народу -больше тысячи! Ораторы переливают из пустого, в порожнее. Скукотища. Я уже стал засыпать.
 И тут нежданно-негаданно на трибуне оказался мой давний знакомый, Кузнецов Побиск Георгиевич.
 С присущей ему верой в суть излагаемого вопроса, Побиск, ссылаясь на Маркса и оперируя цифрами, нарисовал полную бесперспективность дальнейшего продолжения проводимого в стране социалистического эксперимента.
 В зале произошло оживление: Перестройка -это ещё туда-сюда, а уж ТАКОГО услышать в открытую никто не ожидал.
 Побиску, несмотря на колокольчик председательствующего, устроили дикую овацию…
 До нас с Болотниковым дошли слухи, что Побиск Кузнецов снова сидит, но не по политическим мотивам, он, вроде, в каких-то коммерческих делах увяз.
 Что ж, при его-то наивности? Вполне возможно!







 Черников Константин
 Александрович
 
 С этим человеком я встретился тоже в Техотделе моего любимого института и в те же годы, только в разных комнатах. Я, напомню, сидел в одной комнате с начальством, с Болотниковым, и был в высоком звании руководителя группы, а старший инженер Черников сидел в соседней комнате с нашими девочками, так называемыми, кураторами.
 Появился Черников в отделе за несколько недель до меня. Но я-то был СВОЙ, так сказать, блудный сын, возвратившийся в лоно родительское, а Черников был человеком со стороны, «чужак».
 Поскольку у Льва кабинета не было, а ему, как начальнику, порой приходилось вести разговоры деликатного свойства, я, проявляя такт, догадывался сам своевременно выйти, чтоб меня об этом не попросили.
 Выходил или поболтаться в лаборатории, где много интереснейших вещей можно было увидеть, или просто уходил в комнату, к Черникову и девочкам.
 Всего этих «девочек» в отделе было десять штук. В комнате, о которой пойдёт речь, их было четверо: Галя, Зина Эля и Вера. Возглавлял этот курятник уже упомянутый Костя Черников.
 Чувствую, читатель строго осуждает меня:
 -Наглец! Людей, как мешки, на штуки считает!
 Не торопитесь осуждать: Техотдел тогда был единственным подразделением Института, не имевшим жесткого штатного расписания.
 Дирекция «сваливала» туда весь балласт, «сброшенный» в Институт «Сверху». Это: блатные по звонку «волосатой лапы», пьяницы и бездельники, которых по причинам гуманного Советского трудового законодательства не смогли своевременно уволить.
Туда же переводились и работники из лабораторий, несостоявшиеся, как ученые, или «списанные» по состоянию здоровья.
 Все наши «девочки», за исключением одной, Смирновой Елизаветы Алексеевны, дамы постарше остальных, серьёзной и деловитой, абсолютно не соответствовали уровню возложенных на них производственных задач и являлись «балластом» в чистом виде.
 Мне, только что покинувшему стены Комитета, а это учреждение как-никак Союзного значения, обстановка в Техотделе института, особенно в комнате «девочек», казалась, по меньшей мере, странной.
 Там, в Комитете, занимаясь откровенными глупостями, мы всё же делали умное лицо, мы надували щеки и старались убедить окружающих и самих себя, что мы делаем полезное Государственное дело. Здесь же, в этой милой «девичьей», никто даже и не пытался притвориться, что он находится на работе.
 Нет, на работу не опаздывали и не прогуливали, чего не было, того не было, врать не буду. Но с первых же минут, сразу после «Здрасьте!», начинался общий трёп на любые темы, кроме производственных, который и продолжался до конца рабочего дня.
 Иногда, в середине дня к «девочкам» заходил Лев, присаживался на свободный стул и сам активно поддерживал эту милую, светскую обстановку.
 Через какое-то время он вставал и, не говоря ни слова, покидал комнату. Реже, он прерывал беседу в самом интересном месте и приглашал кого-нибудь из «девочек» зайти к нему.
 Меня удивляло поведение начальника, практически поощряющего развал дисциплины в своём подразделении.
 Однако, всё было не так то просто, как казалось.
Я тогда ещё был не в курсе происходящих в институте интриг.
 Года через полтора всё разъяснилось: и «девочки» заработали, и я стал заместителем Льва, и герой настоящего раздела моей последней главы, Черников, испарился из отдела.
 А пока, я пою дифирамбы своему герою.
 В описываемый период Константину Александровичу было 59 лет. Высокого роста, прямой, как строевой офицер, с красивыми голубыми глазами. Смел, остроумен, артистичен, и на всём этом великолепии неизгладимый блатной налёт.
 Развалившись на стуле, как падишах на софе, за своим дешевеньким канцелярским столиком, изуродованным черными пятнами от загашенных окурков, он целыми днями «травил», иначе не скажешь, байки из своей удивительной жизни.
 Называл имена, показывал домашние фотографии. Сам, чувствовалось, с восторгом купался в океане собственных приключений.
 -Врал? Не думаю! Уж очень всё складно получалось. Сходу так нарочно не придумать. Привирал для красоты слога, это точно!
 Обращаясь, то к какой-нибудь из девиц, то ко всем им сразу, то лично ко мне, он нимало не стеснялся, что в это время его слышат и остальные, сидящие в комнате. Умолкал он только, когда в комнату входил Лев. Ни хронологии, ни какой-либо содержательной канвы в его рассказах не было. Так, выхватывал эпизоды, подавал реплики, но всегда остроумно, хлёстко. Никогда не повышал голоса. Вроде сам с собой разговаривает.
 Речь свою пересыпал блатными поговорочками, частенько с матерщиной, куплетики матерные напевал.
 Это при наших дамах-то! А девочки, всё равно, с восторгом смотрели ему в рот.
 « -Что у тебя за часы-то? Победа? Вот у меня были часы до войны, это да! Следователь до сих пор носит!»
 Инженер-металлург по образованию, Черников начал свой трудовой путь на подмосковных авиационных заводах.
 « -А у нас как было, вызывают тебя в филиал, там ЧП, смежники лонжероны не из того металла прислали. Надо срочно решать: пропустить или заворачивать? А я -главный технолог по материалам. Ну, берешь самолёт и туда.»
 - То есть, как «берешь?». Сам, что ли?
 -А то! Самолётом управлять легче, чем автомобилем. У нас свой заводской воздушный коридор: высота 200 метров. Права, конечно, нужны. Я сначала с летчиками летал, потом права получил. Самолёт, кстати, дешевле автомобиля. Нет ни сцепления, ни коробки передач. Деревяшки, тросы, да тряпки!
 -А какие самолёты?
 -Какие, -По-2, «Кукурузники». Потом, правда, Дугласы получили, но меня уж там не было…»
 В 1936-39 годах в Испании была гражданская война. Туда, на помощь агонизирующему коммунистическому режиму, из Советского Союза направлялись «добровольцы». Угодил туда и мой герой.
 СССР, кроме живой силы, посылал в помощь республиканцам и военную технику. Задача Черникова -ремонтировать подбитые самолёты, которые ещё можно было спасти. Там, впервые в авиастроении, Константин Александрович внедрил конвейер Форда.
 Не буду здесь расписывать подробности, подведу итог: благополучно возвратившись с войны в Испании, Черников сразу же попадает в тюрьму, как политически неблагонадёжный элемент.
 - Заграницей был? -Был! То-то!
 В лагерях Черников провел ни мало, ни много, а 20 лет! Интереснейшие детали о допросах, о первом знакомстве с уголовниками, об этапах, о жизни на зоне Черников расписывал самыми яркими красками.
 Солженицын отдыхает!
 Но о самом удивительном, что случилось с Черниковым, не сказано ни у Солженицына, ни у Варламова.
 Черников пробыл на зоне в Норильске, как рядовой зек, около года, остальной срок он или работал в ШАРАШКЕ, описанной Солженицыным, или разъезжал в качестве ревизора по авиационным заводам страны с удостоверением капитана НКВД в кармане!
 После окончания срока, Черников ещё несколько лет оставался в Норильске, работая там в КБ.
 Главное развлечение местной элиты, к которой, безусловно, принадлежал и мой герой, это рыбалка. Захлёбываясь от восторга, он рассказывал про свои героические вылазки. Мощная моторка, спиннинги, то, сё.
 -«Главное -говорил -успеть уехать подальше от города. Оторваться от конкурентов. На всё-про всё один день. Я на свою «Казанку» по два «Эринвуда» ставил. Однажды у моторки от вибрации транец оторвался. Нас было четверо, со мной три парня еще.
 Им лет по 20- 25, а мне уже за пятьдесят тогда было.
 Я выплыл, а из них двое утонули. Хотели дело на меня завести. Я говорю, этим придуркам в милиции:
 -Кто кого спасать-то должен, молодые старика, или старик молодых?»
 Но самые интересные рассказы Черникова были про его залихватскую московскую юность.
 Он хвастался мне, что водил дружбу со знаменитыми циркачами, мотогонщиками по вертикальной стене. Я сам видел этот аттракцион, но только уже после войны. Даже имя запомнил одного из участников: Леон Айказулин.
 Рассказам Черникова про то, как по московским улицам он от милиции на мотоцикле удирал, как он, заговаривая зубы пожарным, в полную канистру с бензином спичку горящую бросал и другим мото- приключениям, не было конца.
 Но, всё же главной темой его рассказов были женщины. Тут он превосходил самого себя.
 У него женщины распределялись по сортам и категориям, по видам и классам. Как весь животный мир по Дарвину. Полячки - лживые, еврейки,- бесстрастные, ну, и так далее. На каждую женскую разновидность у него был разработан свой, оригинальный способ, как добиться её благосклонности.
 К сожалению, я не конспектировал его лекций: для человечества потеряно много интересного.
 За короткое время работы в техотделе Александр Константинович сумел доказать, что он не только теоретик в вопросе покорения женских сердец: двое из четырёх «девочек» той веселой комнаты стали жертвами его чар.
 Причем, одна из них тридцатилетняя «веселая вдова», ей терять было нечего, а другая, так называемая, «честная женщина», жена нашего авторитетного профессора, ей-то уж срамиться было вовсе ни к чему.
 Так нет, и она не устояла!
 Друзьями с Черниковым мы так и не стали, где
 мне до него!

















 Парень из дачного поезда.

 Я не знаю, как его зовут, кто он и откуда. Общался с ним всего около получаса, но если бы меня разбудили ночью и спросили бы:
 -А кем ты, Юра, хотел бы стать в этой жизни, если б на то была твоя воля?
 Я ответил бы:
 -Я не хочу быть ни Ельцыным, ни Ботвинником, ни Жаботинским, ни Чеховым, ни Чайковским, ни Репиным, ни Эдисоном, ни, даже, Лукой Мудищевым, я хочу стать только тем парнем, с которым случайно разговорился тогда, летом 1952 года, на подножке дачного поезда Москва-Волоколамск.
 В то время я работал в своём Главке. Жил в квартире № 98, на Озерковской набережной. И, как-то летом, пренебрегши зонтом и плащём, попал под дождь и основательно промочил ноги. Ботинки мои размокли, как кисель.
 Мне-то ничего, не сахарный, не растаю, а вот обувь жалко, денег стоит!
 На нашей общей кухне, над газовой плитой были устроены полки, посудники. Никто ими, как посудниками, не пользовался: ещё бы, они под самым потолком, достань, попробуй! Высота в той, постройки 29 года квартире, была около 4х метров.
 Ну, раз посудник не занят, я хоть ботинки просушу!
 Я разулся, не совсем, только один ботинок снял.
 У второго шнурок никак не развязывался, узел намок. Чтоб время зря не терять, пока разуюсь, я решил себе щи разогреть. Отлил с пол-литра в маленькую кастрюльку с ручкой и поставил на плиту греть. Обыкновенные кислые щи со свининой. Наваристые, мама постаралась!
 Щи греются, считай, закипели уже, а я как раз со вторым ботинком справился, стащил его, наконец, с ноги.
 Ставлю сушить рядом с первым. Высоковато, однако! Тянусь во всю свою длину. А я уж в трусиках, рубашка и штаны на веревочке сушатся.
 И тут этим вторым ботинком я нечаянно сталкиваю с посудника первый ботинок, да так, что тот шлёпнулся как раз по торчащей ручке этой противной кастрюльки, в которой мои наваристые щи кипели.
 Горячее варево с шипением расползлось по моей оголённой ноге. Ещё бы сантиметра три, и быть мне без потомства!
Про то, как я орал, да как на одной ноге до поликлиники прыгал, рассказывать не буду.
 Главное достижение всего этого мероприятия -это больничный лист на целую неделю!
 И вот, в последний свой свободный день (завтра выпишут на работу!) задумал я приобщиться к прекрасному. Решил, а съезжу-ка я в Архангельское! Ведь я, москвич, с высшим образованием, а в Архангельском ещё не был ни разу. Именно, один решил съездить, без компании. Чтоб усвояемость этого самого, ПРЕКРАСНОГО, не снизить.
 И вот уж я еду с Ржевского вокзала на дачном поезде Москва-Волоколамск. Мне недалеко, третья или четвертая остановка, даже в вагон не стал заходить, стою на подножке, ветерок обдувает. Прелесть!
 Поясняю: поезд паровой, вагон старого образца, у каждой площадки лесенки с перилами.
 Вот тут-то всё и произошло. Я даже не заметил, как ОН оказался сзади меня. Не помню, как и с чего начался наш разговор. Помню лишь, что про Архангельское я ему сказал.
 А дальше, как сон, он говорил и говорил про всё: про картины, про музыку, про политику.
 Парень моих лет, может, на пару годков помоложе. Красивый, пропорционально сложен, просто, но дорого одет. А главное: в его разговоре было столько доброжелательности, мягкости. Взгляд его прямой, но без наглости. Он для меня тогда олицетворил всё хорошее, что, вообще, есть в нашей жизни.
 Поезд остановился. Архангельское. Я сошел.
 Видение исчезло.
 Мы не обменялись ни адресами, ни телефонами. Я не успел ни о чём его расспросить. Кто он и откуда взялся такой, ни на кого не похожий?
 Уж не ангел ли это, свыше мне посланный?
 Да нет, крыльев, вроде, не видно.
 Впрочем, я его не раздевал!






Красный барон.

 Да, да, Красный барон, сам Микаель Шумахер!
 Ситуация повторяется. Полная аналогия случаю с Маяковским.
 Я не пил с Шумахером водку, как с сыном великого русского ученого Славянова, изобретателя электросварки.
 Я не жал ему руку, как знаменитому индийскому Мудрецу и политику Джавахарлару Неру.
 Я не вручал ему липовых справок, как я сподобился это сделать величайшему Премьеру Советского Союза, Косыгину Алексею Николаевичу, человеку, бесконечно уставшему от окружавших его бездарей и подлецов.
 Я не натыкался на него лицом к лицу, как это случилось у меня под чугунной галереей Большого театра с гражданином Тито, Великим сыном Югославского народа.
 Я не выплясывал перед ним в пьяном экстазе, как это сделали мы с Сашкой Тюряковым перед Мавзолеем в Первомай 1947 года, надеясь получить знак внимания от Великого Вождя.
 Я не подглядывал за ним из-за стеклянной перегородки дворцового вестибюля, как когда-то за Великим Кормчим.
 И уж, конечно, я не обгонял его на своём «Москвиче», как Олега Попова, «Солнечного клоуна», ночью, на Сущёвском валу…
 Я, всего-навсего, видел Шумахера. Живого, не по «телику». Видел его, лихо гарцующего на своём знаменитом красном «Феррари» с залихватской надписью «Marlboro» на борту.
 Микаель Шумахер не просто чемпион-автогонщик «Формулы 1». Шумахер -это легенда! Люди, далёкие от спорта, тем более, от автогонок, Шумахера знают.
 Как знают Пеле, люди, совсем не интересующиеся футболом, как знают Лючано Паворотти, люди, далёкие от оперы…
 За месяц с небольшим до своего семидесятипятилетия случилось мне побывать у дочки в гостях. Поскольку я приглашаюсь в заграницу, в основном, как дешевая рабочая сила, я не удивился и на этот раз тому, что мне предстоит выполнить определённый объем строительных работ. На сей раз, я должен был «ишачить» в Италии, на благоприобретенной вилле моей дочери в Монталто.
 Это такое древнее поселение в провинции Легурия, в верхней правой части итальянского «Сапога». В горах, километров 17 от моря. Все дома в этом поселении -памятник архитектуры. Ещё бы: первый век нашей эры! Внешний вид изменять не смей! Внутри -твори, что душе угодно.
 Там, в этих домах постройки раннего средневековья, газовые плиты, посудомоечные машины, телефон, современная сантехника, телевизоры, кондиционеры, шторы, управляемые дистанционно пультом, как телики, и ещё Бог знает что. Но внешний вид -средние века!
 Дочкин дом в то время нуждался в некотором благоустройстве. За этим и был в солнечную Италию откомандирован папенька.
 Добирались мы с дочкой в это её Монталто на машине, подержанном Опель-кадете с кузовом универсал. Она за рулём, я с картой в руках -за штурмана. Сама по себе поездка через пять границ по всей Европе -сказка! Но об этом когда-нибудь потом.
 Второй день пути. Позади Бельгия. Едем по Франции, вдоль Роны, по скоростной дороге. Знаменитое Южное шоссе.
 Чтоб не сливаться с огромным потоком машин, идущих на Марсель, мы ещё в Авиньоне свернули на восток, прямо на Ниццу, и в середине дня выехали к Средиземному морю. Места-то какие, закачаешься! Прямо, как в кино: Ницца, Канн, Монте-Карло…
 Вот в этом-то Монте-Карло мой водитель запросил пардона: 10 часов за рулём. Остановились у парапета. Это довольно высоко над морем, в метрах не скажу, а так, что-то вроде высоты пятнадцатиэтажного дома.
 Обзор замечательный! Девочка устала, мороженое кушает, а я вниз с парапета смотрю, надивиться на чудеса тамошние никак не могу.
 Прямо на юг -море. Бута, яхты. Не такие, как на Клязьминском водохранилище. Огромные, белоснежные, двух, трехмачтовые красавицы.
 Метрах в пятидесяти от берега остров. Не остров, скорей, скала, размером, вроде наших Одаларов в Гурзуфе. И на этой скале двухэтажная вилла, бассейн, теннисный корт и медленно разгуливает ОДИН человек в купальном халате.
 А непосредственно подо мной городской пляж, и уж, если свеситься с парапета, видно, у самого обрыва из горы, прямо из-под меня, шоссейная дорога.
 Пляж этот усыпан тысячами людей. Ни в Сочи, ни на других Российских курортах такого скопления народа я не видел. Смотрю я на эту капиталистическую несправедливость: один человек с кортом и бассейном и рядом -многотысячная толпа, люди друг на друге сидят…
 Но окончательно созреть во мне марксистские гены не успели, дикий рёв ликующей толпы потряс всю округу: из скалы, где верхнее шоссе и парапет, на котором мы с дочкой дух переводили, буквально из-под меня, выскочила красная гоночная машина с неповторимой рекламной надписью «Marlboro» и с характерным завыванием промчалась по шоссе, чуть не давя обступивших его зрителей…
 Это была суббота. Квалификационный заезд перед завтрашней гонкой.
 Шумахер так был увлечён гонкой, что не заметил меня и не сделал мне «ручкой».
 Я не в обиде!
 









Послесловие.

 Нормальный человек любит и понимает юмор. Любит анекдоты. Больше всего, конечно, напридумывали анекдотов про пикантные любовные коллизии: неверность жён, несостоятельность и пьянство мужей.
 В последние годы вошли в моду анекдоты про преждевременную «образованность» Вовочки…
 Особью стоят политические анекдоты. Большинство из современных -сиюминутные, «на злобу дня». Впрочем, и злобы-то никакой, как правило, в них нет!
 А в недалёком прошлом за анекдот, скажем, про товарища Сталина можно было «загудеть» далеко и надолго…
 Вообще, нет такой стороны жизни, которая не была бы отражена в анекдотах.
 Существуют целые серии анекдотов: еврейские, армянские, про чукчей, про Штирлица, ещё Бог знает про что, а также масса анекдотов про Чапаева.
 Казалось бы, он-то тут при чём? Прославленный Герой Гражданской Войны. Так нет, анекдоты сделали Чапаева синонимом глупости, трусости, бескультурья.
 А заодно с ним «попало» и его верным однополчанам: ординарцу Петьке, пулеметчице Анке и комиссару Фурманову. Последнему, почему-то, досталось меньше всех!
 Чапаев, царство ему небесное, утонул в реке Урал.
 С Фурмановым, тоже всё ясно, это вполне реальное лицо, автор книги про Чапаева. Какова судьба ординарца Петьки, не знаю, а вот с Анкой-пулемётчицей мне лично довелось встретиться.
Хотите нет, хотите-верьте!

 В январе 1969 года я вместе с дочкой был в Смоленске на торжестве по поводу выхода моего любимого братца Кости на пенсию.
 Костя в Смоленске известное лицо -Заслуженный строитель. Несколько лет перед описываемым событием его портрет размером три на четыре метра красовался на центральной площади города перед Горкомом Партии.
 Последние годы Костя преподавал в тамошнем строительном техникуме, поэтому на праздничном ужине в его доме среди приглашенных были, в основном, преподаватели техникума во главе со своим директором, мужчиной лет 40, человеком весьма остроумным.
 Были там, естественно, и «нужные люди», кое-какое начальство, и несколько соседок, такие незаметные бабуси в платочках и скромных кофточках в горошек.
 Среди этих «бабусь» оказалась и моя родная тетка, тетя Саша, которую я ни разу в жизни не видел. Была и ещё какая-то дальняя родня: ведь корни-то мои из Смоленска!
 Но главным гостем на этом празднике, после юбиляра, естественно, был, извините, я.
 Меня так и звали на этом застолье: -Наш Москвич.
«А что на это скажет Наш Москвич?» «А как у Вас там, в Москве, с продуктами, небось, только сервелат едите?»
 Ну, и прочее. Словом, я был в центре внимания и совсем не собирался ударить в грязь лицом!
 Тем более, что уже упомянутый мной директор, эдакий хитрюга, совсем завладел вниманием гостей, рассказывая анекдоты с огромной бородой. Но делал он это, надо сказать, блестяще. Он просто рассказывал истории, приключившиеся, якобы, с ним или с его приятелями.
 На самом же деле, он бессовестно травил старые анекдоты!!!
 Нет, допустить этого я не мог. «Принятые» бокалы сделали своё дело, я осмелел в этой незнакомой провинциальной компании и понёс!
 Вот вам про чукчу! Вот вам из Армянского радио! Вот вам про Чапаева!.. И тут, сидящий рядом мой дальний родственник больно давит под столом мне ногу.
 Я высвобождаю свою ногу и опять про Чапаева! Он снова давит мне ногу. Я уже чувствую, что это не случайно. Поворачиваюсь в его сторону: «Чего, мол, ты?»
 Он пожимает плечами, скашивает глаза в сторону, но толком так мне ничего и не объясняет. Между тем всё общество как-то затихло, начали переглядываться, кое-кто стал подхихикивать. Но меня этим не смутишь, и… я снова про Чапаева!
 Тут тамада, а им и был тот самый молодой директор, объявил перекур. Все стали выходить на воздух. Кто в чём был: после принятых рюмочек лёгкий морозец не страшен. И этот новоиспечённый мой родственничек, который так усиленно травмировал мою ногу, сказал мне:
 -Я ж тебе намекал, кончай про Чапаева, Анна Максимовна, которая напротив тебя сидела, это и есть та самая Анка Пулеметчица!
 Во, дела. Как говорится, знал бы, где упасть, соломки подстелил бы!
 Когда все, после перекура, вновь вернулись за стол, Анны Максимовны среди гостей уже не было.




 Дубков-Свистушинский,
 Москва 2007г.










 Оглавление.

Пролог
Глава первая: Ленин и Сталин………………….6
Глава вторая: Черчилль, Неру, Тито…………..22
 Черчилль…………………………………..24
 Неру……………………………………….29
 Тито………………………………………..35
Глава третья: Солнцеликий Мао……………….40
Глава четвёртая:
 Косыгин Алексей Николаевич………….52
Глава пятая: Кунаев, Ельцын……………………60
 Кунаев……………………………………..60
 Ельцын…………………………………….64
Глава шестая:
 Моя жизнь в искусстве………………….68
 А. Артисты…………………………………..68
 Игорь Ильинский………………………..69
 Валентина Серова……………………….74
 Леонов……………………………………78
 Олег Попов………………………………80
 Валентин Гафт…………………………..82
 Анатолий Папанов………………………84
 Б. Писатели
 Корней Чуковский………………………87
 Юлиан Семёнов………………………….91
 Георгий Семёнов……………………… 93
 Фазиль Искандер……………………….. 95
 Маяковский…………………………….. 98
 Борис Акунин……………………………102
 И не только писатели:
 Великий Хирург………………………….105
 Г. Художники………………………………110
 Глава седьмая: Великие Маленькие люди………112
 Проводник вагона №5……………………114
 Марголин Михаил Владимирович………117
 КабановВасилий Севостьянович……… 124
 Побиск Кузнецов…………………………131
 Черников КонстантинАлександрович…139
 Парень из дачного поезда……………… 149
 Красный Барон……………………………153
Послесловие……………………………………… 158