Тошнота или записки из подполья. Часть 2

 
Часть 2.

Суть человека заключается в том, что он функционирует во внешнем пространстве только опосредованно, через свою внутреннюю жизнь. Все, что он говорит, делает, ощущает, - есть лишь результат того, что происходит внутри него. Отсюда одиночество личности, которая пытается, но не может понять себя и мир. Вернее, понимание происходит каждый раз по-разному, отрицая само себя. Отсюда недоверие, страх, ненависть к людям и к себе… Главная причина – разрыв, тайна между внешними поступками и внутренним содержанием. Такой надрыв сознания, максимальное напряжение всех чувств характерны для героев Ф.М.Достоевского, которые пребывают, с одной стороны, в горячке альтруистического парения, с другой стороны, их «тошнит» в подполье эгоистических, постылых, греховных желаний, сомнений в возможности добра. Разрыв между затхлым подпольем нутра и стремлением к «небесам» - это «нормальное» состояние, пожалуй, всех героев Федора Михайловича. Золотая, разумная середина – не для них. Им – или сразу в заоблачные выси рая, а если это невозможно, если рай для всех людей не достижим, тогда все бессмысленно и делай любую скверну. Но, осознавая, что поступают скверно, мерзко, они страдают от этого еще более невыносимо и опять тянутся к недосягаемой гармонии, в предельном разладе с самим собою сходя с ума (Иван Карамазов, Ставрогин и др.) Нелепо это может выглядеть лишь при рассмотрении рассудочно обыденным взглядом. Но что же там творится, в нас, под покровом законопослушного рассудка? Если проникнуть глубоко внутрь – под опрятную одежду, заглянуть в нутро, пробившись сквозь заезженные слова и стереотипы, - то там и обнаружится надрыв, на котором весь наш разумный мир балансирует, словно канатоходец без страховки. Именно это отображал Достоевский – внутреннюю сущность человека, а не внешнюю привычную достоверность.
Две великие силы заложены в нас: инстинкт самосохранения и самость – жажда самовыразиться, творить. Человек разрывается между этими началами. Инстинкт самосохранения оберегает уже выстроенный вокруг нас домик мирозданья, старую культуру, традиции. Энергия творчества провоцирует его все это разрушить, чтобы начать по-новому и с нуля, чтобы в идеале самому СТАТЬ ТВОРЦОМ ВСЕГО МИРОЗДАНЬЯ. Жизнь по сути и есть борьба этих двух сил-полюсов – в каждом, в нас всех – ужас перед неизведанным, боязнь всего нового и боязливое, но непреклонное влечение к этому новому. Я сам на себе испытал подобное двойственное отношение всех северян. С потрясающей силой сие выражено в образах многих героев Достоевского, особенно в его «подпольном человеке», которого можно рассматривать как русского Рокантена. Причем, он был «выкопан» Достоевским задолго до «Тошноты» Ж.П.Сартра.
«Умный человек ни в чем сущем не может найти для себя цели, ради которой он без сомнения трудился бы» (Достоевский Ф.М.). Все подлежит сомнению и изучению с разных сторон, расщеплению, вывертыванию наизнанку, но в итоге обнаруживается все то же – жадная до жизни материя, лишенная какой бы то ни было высокой идеи. А значит, разочарование и тоска, как у того мальчика, что разобрал, разломал часы, надеясь найти чудо времени, а наткнулся лишь на сломанную пружину и обычные колесики (и вместо часов, только кучка холодного и бессмысленного металла)…
Возвышенные и гармоничные явления, как то: музыка, математика, поэзия – идеи, дымка нашего интеллекта и воображения. Их нет в сущности. «Подумать только, есть глупцы, которые ищут утешения в искусстве… И концертные залы ломятся от униженных и оскорбленных, которые, закрыв глаза, тщатся превратить свои бледные лица в звукоулавливающие антенны. Они воображают, будто пойманные звуки струятся в них, сладкие и питательные, и страдания преобразуются в музыку, вроде страданий молодого Вертера: они думают, что красота им соболезнует. Кретины» (Рокантен). Ибо музыки так же, как вообще красоты не существует - «даже зло берет: вздумай я сейчас вскочить, сорвать пластинку с патефона, разбить ее, до нее мне не добраться. Она всегда ЗА ПРЕДЕЛАМИ – ЗА ПРЕДЕЛАМИ чего-то: голоса ли, скрипичной ли ноты. Сквозь толщи и толщи существований выявляется она, тонкая и твердая, но когда хочешь ее ухватить, наталкиваешься на сплошные существования, спотыкаешься о существования, лишенные смысла. Она где-то по ту сторону. Я даже не слышу ее – я слышу лишь звуки, вибрацию воздуха, которая дает ей выявиться. Она не существует – в ней нет ничего лишнего» (Рокантен о музыке). Таким образом, возвышенные идеи не потрогать, не уничтожить, не урвать от них и куска. Они не износятся и не постареют от времени. Поэтому они совершенны. «Совершенно все, что не существует». «Все сущее уродливо и вызывает Тошноту». НЕ ПОТОМУ ЛИ, ДРУЗЬЯ МОИ, НАС ТАК ТЯНЕТ В ЭТОТ ОБРЕДШИЙ СУЩНОСТЬ ЛИШЬ В НАШЕМ СОЗНАНИИ ВИРТУАЛЬНЫЙ МИРОК…?
Тошноту можно рассматривать с точки зрения веры и безверия. «Истинность, которая лежит в основе бытия, а не познания, - писал Шопенгауэр, - становится очевидной только посредством трансцендентального созерцания, она необъяснима». Без созерцательного постижения истинности аксиом бытия все разумные и логически гладкие теоремы выглядят не лучше бессвязного бреда. Как убежденный атеист, Рокантен просто не мог поверить в Нечто под покровами грубой действительности. Но, как человека, тонко чувствующего и глубоко мыслящего, эта действительность удовлетворить его никак не могла. Для него не существует мира вечных понятий – Добра, Справедливости, Красоты – это лишь слова, недосягаемое ничто – отсюда приступы жестокой Тошноты, невозможность жить ни в мире людей, ни в мире вещей…
Как часто чувствовал и я сам, Птеро Первый, что в душе моей живет нечто непримиримое. Нечто, что не дает мне права назвать себя и мир вокруг себя нормальными. Тошнота – это ведь и есть наше настоящее – мир, в котором мы живем, многие из нас живут в этом мире, даже не задумываясь о том
Ты кричишь, что жизнь мученье,
Но задумайся в тиши:
Мир всего лишь отраженье
Человеческой души.
Эти строки написал один из поэтов сервера стихи.ру. Вскоре после этого он закрыл свою страницу. Значит, он тоже чувствовал нечто подобное Рокантену, «подпольному человеку», Мне и еще горстке изгоев, которых Я отобразил в своем стихе «Я маргинальный серый голубь». Большинству можно нас особо не опасаться, так как нас мало и каждый из нас беззащитно одинок. Не бойтесь, мы не нарушим устраивающий вас порядок вещей и не соберем никакого воинства, чтобы пуститься в крестовый поход детей – 2. Нет. Ничего такого не будет. Наоборот, мы, изгои, уже потихоньку стали тут приспосабливаться к вам, большинству. Чтобы выжить. Чтобы не долбили тебя каждый раз со всех сторон. Я пытаюсь жить с закрытыми глазами, чтобы не видеть тошнотворную суть вещей. А вдруг поможет выжить суета повседневных занятий? То, чем занимаются все кругом.
Раз вы не желаете знать, что щиза живет в вас, что это и есть ваша жизнь, то к чему наскакивать на вас и только наживать себе новых врагов? «Только эта мелочная суета и спасает вас, нормальных, вы не хотите знать, что шиза живет в вас, эта философия, давно пустившая корни в человеческом сознании, она руководит вами, слепыми, она и является физической и объективной причиной всеобщей несправедливости и одиночества», - писал Ж.П.Сартр.
Есть чувство зла, что сидит в нас всех, без исключения. Спросите любого священника, и он многое объяснит вам об этом. НЕ ВСЕГДА. Но бывают моменты страшного прояснения – «существование вдруг сбрасывает с себя свои покровы. Оно утратило безобидность абстрактной категории: это уже сама плоть вещей» (Сарт-Рокантен). Физическое, плотское чувство существа и тех злых сил, что томятся, вскипают внутри. Они видны в каждом из нас – во взглядах, в морщинках, в точеных талиях и обольстительных улыбках, они слышны в интонациях, в хрипотце и увещеваниях простоватых людей или вдруг принимают облик домашнего зверька, дрожащего на ветру листочка, бездонного, голубого неба; везде выглядывает беспощадный враг, хохочущий над твоей мизерностью, тленностью. Какое страшное напряжение наступает от чувства, будто ты пробираешься в потемках по незнакомой местности и замираешь в ужасе и омерзении от всякого прикосновения и шороха, воображая кругом чудовищ, гадов и врагов. Какой ужас почувствовать неожиданно, что и дома, под теплым, родным одеялом – что и здесь давит на тебя все чужое. Не твое! Куда деваться тогда? Страх и бредовая агрессивность - вот результат этого злодейского преследования, от которого нигде не спрячешься. Преследователь – твое скрытое до поры темное «Я». «Я - разрушитель». И тогда культура, традиции, религия и мораль – лишь изящная, но ветхо кисейная, слишком тонкая одежка, накинутая на это волосатое, сопящее, хрипящее нутро мира, жаждущее крови и слез. КРОВИ И СЛЕЗ. И тут, и там из прорех кажут перекошенные оскалы Звери похоти, гордыни, лени и жестокой любви властвовать… «А Ключанский – лучше!» Господи, да мы ведь не селекционные жеребцы на выставке, которых деловитые наездники гоняют по кругу перед богатыми покупателями, чтобы те узрели все их прелести и раскошелились. Ведь мы люди… По крайней мере, я уверен, большую часть времени, мы все же остаемся людьми… Мы поэты… «А читателей и рецок у меня ку-уда больше, чем у тебя!» Ну радуйся, радуйся, друг. И пусть тебя рекомендуют на самые первые страницы. Только вот…Поэзия – не карьера, не бизнес. Для этого есть куда более подходящие профессии – маркейтинг, к примеру. И незачем было страдать над рифмой и бумагу мучить. Ну да, бумага все стерпит….
Есть мгновения, когда ужасно от себя и всего вокруг. Как младенцу, который проснулся и мамы вдруг не обнаружил рядом, а обнаружил, что лежит он не в родной постельке, а посреди грязной, шумной улицы, окруженный злобными зеваками. Пугливо он всматривается в окружающее существование. Ищет, за что же зацепиться, что есть опора и смысл, но видит вокруг лишь одно – желание насытиться, потрепыхаться в гормональном излиянии и бездумно забыться. Как бы возвышенно и идейно ни пыталось выдать себя сущее, оно по природе своей плотское и примитивное. Сальная мещанская органика – насытиться, потрепыхаться и забыться – во всем. Нежные девичьи пальцы, перебирающие золотистые локоны, пронзительный взгляд, устремленный вдаль, Лоэнгрин, Ассоль, Шопен, Бетховен, вздохи замирания, выдохи сладостной неги, заветные слова, размашистые жесты гениальности, Сиддхартха, Христос – но в конце концов, обязательно насытиться, потрепыхаться, поспать.
НЕВЫНОСИМО! Невыносимо чувство постыдности нашего существования. Но кто может предугадать за этими жалкими, тараканьими манипуляциями миллионов двуногих ужас назревающего вулкана? Ночи кровавых лун?
Если Тошнота (или шиза – называйте, как хотите) – это мы сами, наша культура, мораль, религия, которые при соприкосновении с холодной непроницаемостью мира превращаются в гнилостный тлен, - тогда все это, а в итоге и нас самих, НЕОБХОДИМО МЕНЯТЬ. НУЖНО МЕНЯТЬ САМОГО ЧЕЛОВЕКА, этого неприкаянного Рокантена.
Но, с другой стороны, СКАЖУТ МНЕ, ведь мир стоит, как стоял. И ты сам жив. И я отвечу: а стоит ли еще? а жив ли я и любой из нас? Не знаю, не знаю. Ведь все так изменчиво, зыбко и неуловимо. Но к чему спорить? Ведь таких «упорно неприкаянных» и «тошнотно» прозревших, как сартровский Рокантен, достаточно мало, чтобы остальному человечеству не ломать над их вопросами и переживаниями голову.
И что же остается? Как учил приспособившийся все же Рокантен: прошлого и будущего нет, есть лишь данный миг существования с его бездумным НЯМ-НЯМ…





© Copyright: Анапест Птеродактиль, 2007