Тошнота или записки из подполья

Всего 2 части. Каждую можно читать самостоятельно. В произвольном порядке.



Опытная женщина. Птеро знал ее. Она была способна самозабвенно, истово любить, но опыт научил ее, что не меньшее удовлетворение приносят тайная измена и ложь. Такого нравственного релятивизма натура женская и впечатлительная достигает лишь, познав как приобретения , так и потери, испытав преклонение так же, как и разочарование. Этому релятивизму она с чувством презрительного превосходства учила своего юного любовника, поэта. Он , хоть и тосковал и в тоске писал пронзительные и искренние стихи , когда обманывали его , но и сам со временем научился цинично обманывать своих возлюбленных , причем , в эти дни он бывал раздвоен : доволен свой мужской неотразимостью и, в то же время, немного зол на себя за совершенную низость , от чего стихи его писались с трудом . Именно от общения с бывалой леди у юного поэта родился сравнительный образ, суть которого в том , что читателей на сервере стихи.ру подсчитывают для каждого поэта так же , как какой-нибудь пацан считает, сколько девок он поимел . Ну, вы сами эту систему подсчета все отлично знаете : одного и того же читателя за чтение 2-ого , 3-его ,4-ого и т.д. произведений одного и того же поэта уже не засчитывают, - так же вот воображаемый парень игнорирует в своем восприятии девушку, которой он уже владел хотя бы один раз . Считается только новая. Таким образом, любовь всегда единична . Этому нашего юного поэта, я думаю, научила матерая блудница по имени Майа . Меня же в их сексуально-арифметических извращениях заинтересовала лишь роль времени. По их понятиям, любовь возможна только в настоящем, но настоящее – это то, что мы как раз называем жизнью. Иными словами, эти охальники только лишь подтверждали старую школьную истину : любовь есть жизнь . К этому можно было подойти и с другой стороны . Смежным путем. Одна умудренная женщина сказала своему знакомому неприкаянному мизантропу-поэту, что тому нужна любовь. Но ведь поэзия – это и есть любовь. С другой стороны, поэзия творит саму жизнь. Тогда, следуя силлогизму, поэзия есть жизнь. Об этом же несовершенно пытался сказать один мой знакомый поэт:
Поэзия не в словах. Но чувства без прикрас,
Но память без границ и высший дар любить.
Как Ариадны нить, на свет выводит нас.
Прекраснее стихов, чем жизнь, не сочинить.
Верно. Все верно. Еще старина Шопенгауэр говаривал, что существование нашего мира может быть оправдано только, если мир рассматривать как эстетический феномен. И действительно, зачем все достижения человечества, зачем вся эта многообразная и изменчивая природа, если бы не было Поэзии, а значит красоты и любви? Если бы не существовало Аполлона и его служителей, все это многообразие было бы лишь нагромождением бессмыслицы и хаоса. Я, ПТЕРО ДАКТИЛЬ, всегда утверждал жизнь , поэтому я всегда утверждал борьбу хаоса с гармонией как движущуюся силу, как само основание вечно изменяющейся ЖИЗНИ – смены Хаоса и Гармонии . Ибо. Ибо, когда побеждает причесанная и макияжированная гармония, она неминуемо приводит к ТОШНОТЕ . О чем писал мой тошнотворно любимый Ж. П. Сартр. И вот тогда–то становится необходимым Хаос, чтобы в новой борьбе поменять полярность ЖИЗНИ, а значит, вдохнуть в нее свежую струю.
А теперь главное, что хотел до вас донести в моем послании. Если шиза есть иное, чем у большинства, видение мира, а творчество - это сотворение чего-то нового, необычного или выделение из обыденного этого необычного, тогда следуя пресловутой логике силлогизма (если a = b, b = c, то a = c), можно смело утверждать: творчество и шиза – понятия равнозначные. А значит талант или даже гениальность непосредственно связаны или вытекают из безумия.
Эти идеи меня почему-то особенно взволновали. И стал я размышлять на тему - серая нормальность или талантливое безрассудство – и в памяти возникла целая галерея великих безумцев: Шекспир, Паскаль, Ньютон, Ницше, Достоевский, Фрейд, Гоголь и т.д. и т.д.
Сейчас нормальность постепенно становится чертой неловкой и даже постыдной не только в юных творческих кругах. Все общество как-то роднее становится безумным отклонениям. Мерилом стали успех, конечный результат, но не суть. Успех оправдывает все безумства, пороки и даже преступления, которые ему способствовали. Шиза, или, вернее, шизанутость (игра в болезнь, что в конечном итоге становится самой болезнью), - это стало теперь неким символом, знаком художественности. В МАСКУЛЬТУРЕ это наиболее заметно: паранойя футбольных чемпионатов и фестивалей, психозы и сексуальные перверсии поп- звезд, тихая приебанутость «мыльных опер». И даже так называемое серьезное искусство не обходится теперь без стеба или абсурда, граничащего с кретинизмом, - вспомним Пелевина, Виктора Ерофеева, Пригова, В. Сорокина, Сашу Соколова, Веру Павлову и других наших литературных "вождей". Невероятно, но факт, что шиза постепенно становится нормой: психушки переполнены, на улицах, в учреждениях, в школах и даже в родном доме – шарит шиза. Хохот хаоса, бешенство одиночества. Но где же гениальность?! Где во всем этом хотя бы «антиэстетическая», бунтарская самобытность? Почти все новое, экспериментальное на поверку оказывается таким обыденным и тошным. И ПТЕРО подумал: нет, интересен не просто шизофреник, фантазирующий себя Наполеоном или Цезарем, но мыслящий шизофреник, который способен свои бредовые фантазии облечь в систему связанных умозаключений. Я вновь открыл Ж. П. Сартра «Тошнота» и стал просматривать отмеченные мною строки. Да, таков больной персонаж  Рокантен. Он не был бы мне ни капли интересен, если бы на каждой странице своего дневника, этой подробной «истории болезни», не представлял свою философию, если бы не облек свою шизу в систему мировоззрения: умозаключений, причин и следствий. Без этого он был бы обыкновенным мизантропом-неудачником, не знающим, где укрыться от непреклонно сурового мира и от себя. У Сартра же он философ, что есть уже ГЕРОЙ. Вообще, всякий литературный герой, который не есть герой в классическом смысле (т.е. не любит самозабвенно и возвышенно, не совершает подвигов, не спасает детей и старушек, не открывает новых земель и не т. д.) – должен мыслить. Это единственное, что остается писателю, чтобы сделать его ГЕРОЕМ.
«Тошнота » Сартра – анализ чувственных и мозговых восприятий внутреннего и внешнего мира. Без такого анализа, а может быть, самоанализа (ведь Сартр повествует от первого лица с медицинской и хронологической точностью, будто о себе самом), - без этого персонаж – пустое место. Это скучный, уставший жить одиночка. Обыватель Рокантен. Сколько таких бессильных и никчемных в жизни. Да и художественных персонажей тоже. С какой пронзительной ясностью, логической точностью выражена экзистенциальная идея у Сартра устами его Героя: «Тело, однажды начав жить, живет само по себе. Но мысль – нет: это я продолжаю, развиваю ее. Я существую. Я мыслю о том, что я существую! О-о, этот длинный серпантин, ощущение того, что я существую, - это я сам потихоньку его раскручиваю… Если бы я мог перестать мыслить! Я пытаюсь, что-то выходит – вроде бы голова наполнилась туманом… и вот опять все начинается сызнова: «Туман… Только не мыслить… не хочу мыслить… Я мыслю о том, что я не хочу мыслить. Потому что это тоже мысль». Неужто этому никогда не будет конца?» Анализ - выявление связей своего «я» и темного, непостижимого бытия, влияние прошлого и настоящего, воображаемого и окружающей реальности – все это делает его фигуру неповторимой, насыщенной и даже великой. Это ГЕРОЙ – я бы сказал, герой новой литературы, которая пришла на смену беллетристическим Бальзакам, Диккенсам, Киплингам, Флоберам и прочим и достигла своего величественного апогея как раз во времена, когда Сартр выписывал своего Рокантена.…
В слабость его веришь, будто бы в силу. С каждой прочитанной страницей, все более и более, непреодолимо веришь, что так и должно быть в нашем муторном мире вещей… А сам уже погружаешься, ориентируясь и приноравливаясь, в вязкий туман его мыслей. ВХОДЯ ВО ВКУС ТОШНОТЫ.
В своей популярной книге «Экзистенциализм – это гуманизм» Сартр пишет: «Атеистический экзистенциализм, представителем которого являюсь я, учит, что если бога не существует, то есть по крайней мере одно такое существо, у которого существование предшествует сущности, существо, которое начинает существовать прежде, чем его можно определить каким-нибудь понятием. Этим существом и является человек». В представлении Сартра, человек потому изначально не поддается определению, потому что он первоначально ничего собой не представляет. Он станет человеком лишь позже и «станет таким человеком, каким он сам сделает себя». При таком определении человека, Сартр утверждает, что наделяет всех нас большим достоинством, нежели остальных существ в мире, - а значит такое определение гуманно. Новорожденный представляется чистым листом бумаги, и станет он человеческой сущностью, делая сам себя, полностью неся за себя ответственность. Бесспорно, значимость людей по отношению к другим существам и предметам при таком определении возрастает – так как, по Сартру, я или ты самостоятельно и в одиночку решаем свою судьбу. Сможет ли кто из нас стать человеком? Сможет ли ужиться в окружающем мире, принять его? Или отвергнет? Решит изменить ход вещей, взбунтуется?
Изначально воли нет. Бога нет. И нет изначально субъекта. Так говорят экзистенциалисты. Но все же есть хоть какой-то механизм (алгоритм?), по которому субъект «делается» - оформляется из первичного мизерного, бессмысленного комочка плоти. Представим. Вокруг животный и неорганический хаос. А внутри лишь хрупкий, одиноко формирующийся субъект. Тогда возникает вопрос: почему этим мизерным комочком плоти всякий раз (миллиарды раз в течение уже стольких веков) обретается сущность человека? Это МОЙ ЛИЧНЫЙ ВОПРОС к Сартру и Ко.
Иногда Сартр сам себе противоречит, говоря, например, что «человек станет прежде всего тем, чем он запроектирован быть», - ведь в этой фразе кроется и Замысел Бога, и априорные категории человека, выведенные еще немецкими классическими философами. Если Абсолютный Замысел Бога отвергнуть, то такой проект дает лишь тенденцию, а не строго определяет дальнейшую судьбу. Нельзя сказать ни об одном младенце с уверенностью: этот проживет 33 года и будет величайшим пророком, а тот подохнет в сто лет в роскошных, однако тупорылых олигархических покоях. Но тенденция – к музыке, к изобразительной созерцательности, к агрессивному волюнтаризму, к дон жуанству – есть и она ограничивает возможные варианты.
А вот слова Сартра, под которыми и я, Птеро Первый, пожалуй, подпишусь: «Завтра, после моей смерти, мои соратники-социалисты, может быть, решат установить фашизм». Говоря это, Сартр, скорее всего, подразумевал Сталинскую Россию, и все же сколько в этих словах недоверия к человеческой природе, опыту и воле, культурным и нравственным ценностям. Каким хрупким в окружении хаоса и случайности казался ему человеческий разум, наделенный одним только правом – свободы выбора и действия. Как тяжко должно было жить ему с такими воззрениями…
Из абсолютного субъективизма человеческой личности Сартр делает противоположенный пессимисту-созерцателю Шопенгауэру вывод: созидать, действовать, а не кручиниться по поводу непознаваемости мира. Делай вокруг себя свой мир! Это при ясном-то осознании полной безнадежности такого проекта!? Хоть лозунг и в моем духе, позволю себе заметить: как похож нарочитый оптимизм Сартра на очередной сеанс самообмана. Это похоже на уход от сути одиночества, даже на бегство от невозможности субъекта найти в мире твердые ориентиры. С другой стороны, такая позиция Сартра представляется яростной попыткой, стоя на краю пропасти, совковой лопатой забросать ее – уничтожить пропасть одному лопатой! Пока капаешь, не думаешь, а значит, обманываешь свой главный философский вопрос. Однако ЭТО ПО МНЕ! ЧЕМ НИ ХРЕНА НЕ ДЕЛАТЬ ВООБЩЕ, ЛУЧШЕ ЗАКАПЫВАТЬ ПРОПАСТЬ.
Сартр отчаянный пропагандист такого вот закапывания для всех нас. Чтобы не погрязли в унынии и безволии своей слабой и противоречивой природы.
Человек – это мизерная, мерцающая жаждой познания звездочка, которая движется в холодном и безразличном вселенском мраке, - впереди мрак, позади мрак, со всех сторон сплошной мрак в миг поглощает слабый свет ее движения. Все зыбко, скоротечно и неоднозначно. Но зато какой оптимизм от того, что звездочке дана полная свобода ориентироваться во мраке, строя вокруг себя свой крохотный «блистающий мирок»!
И вот что я отмечаю: затравленная собственным же существованием сущность экзистенциального человека, которую с пронзительной правдивостью выразил художник Сартр в своих романах и новеллах и которую напрасно пытался затушевать в своих философских работах Сартр-гуманист.
Художник следует правде жизни, познавая ее умом и сердцем. Философ же следует своим идеям и принципам. Когда они соединяются, это есть величайшая редкость в мировой культуре, апогей творчества – Достоевский, Толстой, Ницше, Камю, Т.Манн и еще ряд извесиных и неизвестных мне имен. В этот ряд можно смело поставить имя Ж.П.Сартра, потому что его философия не мешает его социально-психологическим анализам, его исследованиям человеческого сердца, а только усиливает их. Я не буду приводить сейчас другие произведения Сартра, где это удачное сочетание явно. Кто не читал – прочтите, вреда не будет. Его главное детище Рокантен, ГЕРОЙ РОМАНА «ТОШНОТА», экзистенциально философствует и клеймит мировую культуру, но мы видим, как нестерпимо он страдает, мы видим, как тяжко заболевает он, находясь в разладе с действительностью, – отсюда нами воспринимается его философия – через СОСТРАДАНИЕ к живому человеку, через ощущение чего-то родного, близкого в его сомнениях и терзаниях, в его жуткой исповеди, где с медицинской подробностью описываются детали и этапы этого разлада, когда рвутся, расползаются, как переваренная лапша, все привычные связи: все привычное. Все сущее становится вдруг постылым, пугающим и вызывающим Тошноту…
Из многообразия окружающего мира герой Сартра выхватывает лишь такие элементы, совокупность которых дает нечто постыдное и абсурдное. Мир ведь, как портрет, который в зависимости от угла рассмотрения, ракурса, может иметь тысячи ликов. Ракурсы Рокантен выбирает самые отталкивающие. По нему, в действительности существуют только низменные, примитивные, плоские вещи. Все сущее подвержено гниению и слому, все изменчиво, капризно, зависит от настроения и потому бессмысленно. Связанность очертаний и явлений готова рассыпаться, как этажи и перегородки в карточном домике. Ничто не обусловлено – и твой палец, коснувшийся твоей щеки, становится вдруг гадким червяком, ползущим по тебе. Лица людей распадаются на гусиные лапки, наросты с торчащей паклей, шишки и мясные провалы. Тела их – аморфная, грязно-тряпичная масса – нечто хищное, кишечнополостное и брюхоногое. И улицу, по которой ты проходишь каждый день, не узнать, - скорее, это дно дикой лагуны, сомкнувшейся вдруг над тобой. Все переменчиво, чуждо и пугающе. ПРОШЛОГО И БУДУЩЕГО НЕТ, ЛИШЬ ТОЛЬКО ЗЫБКИЙ, ПУГАЮЩИЙ МИГ. ОПОРЫ НЕТ, И НЕ ЗА ЧТО УХВАТИТСЯ, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬ ПРИСТУП ЭТОЙ МУТОРНОЙ ТОШНОТЫ.
Неизменна только мысль. Но она и есть главная причина Тошноты. Она еще хуже, чем плоть. «Моя мысль – это я, вот почему я не могу перестать мыслить. Я существую, потому что мыслю, и я не могу помешать себе мыслить. Вот даже в эту минуту – это чудовищно – я существую потому, что меня приводит в ужас, что я существую. Это я, я сам извлекаю себя из небытия, к которому стремлюсь: моя ненависть, мое отвращение к существованию – это все разные способы принудить меня существовать, ввергнуть меня в существование. Мысли, словно головокружение, рождаются где- то позади, я чувствую, как они рождаются где-то за моим затылком… стоит мне сдаться, они окажутся прямо передо мной, у меня между глаз – я всегда сдаюсь…»